Текст книги "Самая темная ночь"

– Если он хоть что-то знает или просто подозревает, мы погибли, – предупредил Альдо.

– Что он может знать? Цвергер приезжает сюда, потому что хочет похвастаться передо мной своим нынешним положением. Я же говорил – он еще в семинарии любил бахвалиться направо и налево. Все уши прожужжал, какие богатые у него родители, сколько добра у них в Австрии. Ему нужно было убедить нас, что он – лучше всех.

– Что означают буквы «СД» у него на рукаве? – спросила Нина.

– Sicherheitsdienst, – произнес Никколо по-немецки. – То есть «Служба безопасности».

Альдо побледнел:

– Значит, он точно что-то подозревает.

– Нет, папа. Могу поклясться, у него ничего подобного и в мыслях нет, иначе мы уже все были бы арестованы. Просто нам нужно вести себя осторожно, как и раньше.

– Пока немцы здесь, никто не может быть в безопасности, – веско сказала Роза, и от ее тона у Нины волосы встали дыбом на затылке. – И это одна из причин продолжать делать то, что мы делаем, чтобы приблизить конец оккупации. Из-за какого-то Цвергера ничего не изменится.

Глава 13
10 декабря 1943 года

Они убирались на кухне после обеда, когда за окном захрустел гравий под колесами автомобиля. Цвергер вернулся.

Нико был во дворе, но тотчас заглянул в открытую дверь:

– Отведи детей наверх, Роза. И ты тоже иди с ними, Нина. Лучше я сам с гостем поговорю.

Детей, конечно, разбирало любопытство, а Карло ужасно хотелось получше рассмотреть машину, но одного сурового взгляда Розы хватило, чтобы они примолкли и разбежались по своим комнатам.

Нине тоже велели идти наверх, но она рассудила, что со второго этажа не услышит, о чем Нико говорит с Цвергером. Любопытство все-таки пересилило страх – прикрыв дверь в кухню, она села на нижней ступеньке лестницы и постаралась дышать ровно. Роза последовала ее примеру.

– …предложить бокал вина? Или предпочитаешь ячменный кофе?

– Нет, благодарю.

Нина услышала звук отодвигаемых стульев. Почувствовала какое-то движение внизу, на кухне. Задумалась, кто первым нарушит молчание.

Первым оказался Цвергер:

– Удивительное дело – встретиться вот так, долгие годы спустя.

– Прошло всего пять лет, Карл.

– Это целая вечность. Ты ведь, наверно, не знаешь, насколько я тогда тобой восхищался. Ты был так предан своему призванию, так погружен в учебу… И не замечал того, что происходило во внешнем мире.

– Я был мальчишкой.

– Мы все были мальчишками, но некоторые из нас уже тогда предчувствовали грядущие события. Некоторые понимали, какие великие перемены произойдут в мире и как мы сами можем этому поспособствовать.

– Ты уехал не попрощавшись, – сказал Нико таким тоном, будто только что об этом вспомнил. – Мы не знали, что с тобой случилось, и никто нам о тебе не сообщил.

– Разве ректор ничего не сказал?

– Нет. А что он должен был сказать?

– Меня призвали домой, в Австрию. Я нужен был своей стране.

– Ясно, – проговорил Нико, и последовала длинная пауза. – Вижу, что ты офицер, но плохо разбираюсь в знаках отличия рейха. Просветишь меня?

– Я оберштурмфюрер Schutzstaffel Третьего рейха. В настоящее время причислен к штабу Sicherheitsdiens в Вероне. Надо думать, ты слышал о моем командире, гауптштурмфюрере Теодоре Даннекере.[28]28
  СС, буквально «отряды охраны» (нем.).


[Закрыть][29]29
  СД, Служба безопасности рейхсфюрера СС (нем.).


[Закрыть]

– Не слышал, но в нашей глухомани мы отрезаны от внешнего мира. Если твой штаб находится в Вероне, почему ты так часто ездишь к нам в Меццо-Чель?

– Всего лишь хотел навестить тебя. Визит вежливости, не более того. Я нередко бываю в этом районе Венето по служебным делам. Сегодня мне повезло, что ты дома. Похоже, ты довольно часто отлучаешься с фермы.

– У нас тут повсюду засеянные поля и много родственников, которым приходится помогать. А они, в свою очередь, и нас не оставляют без поддержки. Извини, что из-за моего отсутствия тебе пришлось несколько раз попусту потратить время. Если бы я знал, что ты сюда заглянешь, постарался бы не уезжать далеко от дома.

И снова последовала тишина, которую нарушало лишь потрескивание огня в очаге.

– Роза сказала, ты спрашивал о наших младших братьях, – проговорил Нико.

– Спрашивал, да. Я не мог не заметить, что на такой скромной ферме живут четверо мужчин трудоспособного возраста и ни один из них не выражает желания послужить великому делу.

– Замечать такие вещи – служебная обязанность офицера СД? – спросил Нико, и Нина испугалась, что Цвергер почувствует в этом вопросе с трудом обузданный гнев.

– Разумеется, нет. Рутинными делами я не занимаюсь. Однако ты рискуешь…

– Позволь напомнить тебе, – перебил Нико, – я здесь потому, что мой старший брат убит в бою на севере Африки.

– Твоя сестра уже пыталась мне дерзить, Никколо. Уверен, ты не настолько глуп, чтобы следовать ее примеру.

– Никакой дерзости. Более того, я не намерен утверждать, что у Республики нет права забрать наших мальчиков для общественных работ. Ты здесь все решаешь, мы оба это понимаем. Я прошу лишь принять во внимание обстоятельства. Посмотри вокруг – сам понимаешь, нам придется туго, если ты заберешь Маттео и Пауло. Мы и так-то с трудом выживаем.

– А как же твоя жена? – спросил Цвергер.

Тут Нина не выдержала – вскочила на ноги, не обратив внимание на то, что Роза пыталась удержать ее за руку, и шагнула вперед, остановившись в полумраке всего в нескольких сантиметрах от двери, ведущей в кухню.

– А что моя жена? Она, конечно, очень помогает сестре, но не может работать в поле, как мы, мужчины.

– Другие женщины работают, я каждый день вижу их в полях – пашут как лошади, а то и лучше.

– Ну не знаю, – беспечно отозвался Нико, – я предпочитаю проводить время в компании своего мула, а не людей.

– Тогда почему не отправишь жену подальше, на сенокос? Или городской девчонке зазорно пачкать ручки?

– Нина – городская девчонка, это правда, но она не боится тяжелой работы.

– При этом она училась на медсестру. Вы ведь так мне сами сказали, верно, синьора Джерарди? Я вас вижу, хватит прятаться за дверью, лучше присоединяйтесь к нам.

Нина, страшно жалея о том, что не усидела на ступеньке, заставила себя сделать несколько шагов вперед и остановилась рядом с Нико.

– Как далеко вы продвинулись в постижении своей профессии? – поинтересовался Цвергер.

– Я отучилась всего год, – ответила Нина, и в каком-то смысле это была правда.

– Понятно. Простите за навязчивость, но мне нужно знать, сумеете ли вы обработать воспалившуюся рану и при необходимости наложить швы.

– Да, если рана не слишком глубокая и воспаление не в острой стадии.

Цвергер кивнул и, обернувшись к входной двери, позвал одного из своих людей:

– Komm her, Meier![30]30
  Иди сюда, Майер! (нем.)


[Закрыть]

Молодой солдат, едва вышедший из подросткового возраста, переступил порог кухни.

– Майер поранил руку и пренебрег указаниями нашего врача, теперь у него разошлись швы. Ему нужна медицинская помощь. Можете взглянуть?

Нина ждала какой-нибудь реакции от Нико, но тот молчал.

– Могу, – кивнула она. – Пусть сядет на солнышке, можно на ту скамейку, а я пока вымою руки.

Она вымыла руки, вытерла их чистым кухонным полотенцем и, выйдя из дома, опустилась на скамейку рядом с солдатом. Положила полотенце на колени, взяла кисть юноши и внимательно осмотрела. Там был глубокий порез с рваными краями между большим и указательным пальцами, зашитый явно впопыхах, вкривь и вкось. Стежки местами разошлись, края пореза воспалились.

– Ну, все не так уж плохо, – вынесла вердикт Нина. – Главное, инфекция не распространилась. Нужно, чтобы кто-нибудь вытащил нитку, продезинфицировал рану и снова зашил. Затем надо будет наложить чистую повязку и менять ее, чтобы рана все время оставалась сухой, а когда порез схватится корочкой, удалить новую нитку. В общем-то любой, у кого найдутся стерильные ножницы и пинцет, с этим справится. Инструменты можно просто прокипятить или смазать йодом.

– Вы можете обработать рану сейчас? – спросил Цвергер.

– Могу, но у меня нет анестетика, так что операция будет довольно болезненной. Лучше отвезите его к доктору Пиветти в деревню.

Цвергер заговорил с Майером по-немецки – Нина, не слишком хорошо знавшая этот язык, все-таки поняла, что он велел юноше сидеть смирно и вести себя как мужчина. Солдатик заметно побледнел, но кивнул и решительно выпятил подбородок.

– Что ж, тогда дайте мне время все приготовить, – вздохнула девушка и вернулась на кухню. – Мне нужны две миски: одна пустая и одна с теплой кипяченой водой, – сказала она Розе. – Еще потребуются йод, пинцет, ножницы, иголка и нитка из аптечки. Принесешь мне? Нико, можешь одолжить бритвенное лезвие? Только новое.

Когда она вышла из дома с подносом, уставленным всем необходимым, солдат во дворе как раз делал большой глоток из серебристой фляги.

– Только, пожалуйста, не давайте ему пить слишком много, – предупредила Цвергера Нина, ставя поднос на стул, который Нико вынес для нее. – Нельзя, чтобы он заснул, пока я буду обрабатывать рану.

– Конечно, синьора. – Цвергер забрал у парня флягу, вытер горлышко платком и, завинтив крышку, сунул флягу в карман галифе.

– Он знает итальянский? – спросила Нина.

– Очень плохо, но достаточно, чтобы понимать простые указания.

– Хорошо. Я начну с того, что разрежу и вытащу нитку разошедшегося шва. Постараюсь сделать это быстро.

Ножницы защелкали. Солдат сидел ровно, только вздрогнул слегка, когда она вытаскивала остатки нитки.

После этого Нина промыла рану и доверила Нико смазать кожу вокруг йодом, а Розе – полить холодной водой из чайника.

– Видите вот эти омертвевшие участки по краям пореза? Мне нужно их удалить. Это будет не слишком больно, но вам лучше не смотреть, а то затошнит, – сказала Нина юноше. – Можете отвернуться?

Она подождала, пока Майер уставится в сторону, и взяла бритвенное лезвие.

– Ну вот, почти всё.

Теперь осталось аккуратно зашить порез.

– Знаю, это больно, но я отличная швея, у вас даже шрама не останется… Так, уже заканчиваю… Самое худшее позади… Почти готово… Всё!

Про швею – это была чистая правда. Папа заставлял ее практиковаться в наложении швов на спелых помидорах – говорил, если ей удастся зашить разрез на тончайшей помидорной кожице, то со всем остальным она справится без труда.

Нина закончила свою работу, еще раз намазав порез йодом и забинтовав руку Майера так, чтобы большой палец не соприкасался с остальными.

– Ну вот. Теперь можете дать ему еще разок глотнуть из фляги, что бы у вас там ни было, – обратилась она к Цвергеру.

– Добрый немецкий шнапс, – подсказал тот.

– А. Но все-таки не давайте слишком много, а то еще ко всему прочему у него завтра утром голова болеть будет. Вы помните, что я сказала насчет повязок? Рана всегда должна оставаться чистой и сухой. И ему нельзя работать этой рукой, пока порез не затянется.

Цвергер перевел все это, а когда он закончил, Майер вскинул на Нину мутноватый взгляд и попытался улыбнуться:

– Спасибо, синьора.

– Мы рады, что смогли помочь, – сказал Нико, избавив ее от необходимости отвечать самой. – Не хочу показаться негостеприимным, Карл, но у меня уйма дел на сегодня. Вам нужно от нас что-то еще?

– Нет. Сегодня – нет.

Возможно, Нине захотелось выдать желаемое за действительное, но ей показалось, что в голосе и поведении Цвергера перестал сквозить затаенный гнев.

– Есть ли возможность оставить мальчиков на ферме? – спросил Нико. – Отец у нас не молодеет, очень нужна помощь.

Цвергер медленно кивнул, задумчиво глядя на поднос в руках у Нины:

– Пока что такая возможность есть. С этим я вам помогу.

– Благодарю. И спасибо, что заглянул к нам. Рад был с тобой повидаться.

После отъезда Цвергера с солдатами Роза продемонстрировала чудеса терпения – она выждала целых пять минут, прежде чем наброситься на брата:

– «Рад был с тобой повидаться»?! С фашистом?!

– Разумеется нет. Но я, по крайней мере, добился от него согласия оставить наших мальчиков на ферме. Если бы я нагрубил ему, это нам ничего не дало бы.

– Возможно, ты прав. Только не надо было делать такое… такое радостное лицо.

– Ничего радостного в том, что произошло сегодня, не было. Начиная с того, что он заставил Нину зашить порез тому мальчишке.

– Думаешь, теперь он оставит нас в покое?

– Будем молиться о том, чтобы оставил.

* * *

Той же ночью, уже лежа в постели, Нина спросила:

– Цвергер приезжал сюда из-за тех людей, которым ты помог, да?

В комнате было невыносимо холодно, нагретые кирпичи в изножье кровати давно остыли, и только поэтому, как убеждала себя девушка, они с Нико сейчас лежали так близко друг друг – она почти что уткнулась лицом ему в грудь, а его рука покоилась у нее на спине.

– Нет. Если бы у него было хоть малейшее подозрение на мой счет, он привел бы сюда взвод солдат, и они бы от фермы камня на камне не оставили. Я правда думаю, что ему просто было любопытно со мной повидаться, посмотреть, каким я стал, и главное – показать мне, каким стал он.

– Правда? И всё?

– Да. Но так или иначе, он служит в СД, а это сборище отъявленных мерзавцев. И самый главный негодяй там – Даннекер, который ими командует. Если Цвергер заявится снова, когда меня не будет дома, и особенно если он приведет с собой других нацистов из СД, тебе обязательно нужно спрятаться. Едва их увидишь – беги на чердак, не раздумывая. Я оставлю лестницу под кроватью, чтобы ты смогла забраться наверх без посторонней помощи. Пообещай мне, что так и сделаешь.

– Обещаю.

– Нам уже спать пора, но я никак не могу успокоиться после встречи с Цвергером, – признался Нико. – Давно не вспоминал о временах учебы в семинарии.

– Почему тебя решили туда отправить? – спросила Нина. – Или ты сам выбрал свой путь?

– Если честно, тогда я был слишком мал, чтобы понимать, чего на самом деле хочу. Я хорошо учился в школе, и отец Бернарди настоял на том, чтобы я не бросал учебу. А потом… Потом все случилось само собой. Он спросил моих родителей, не возражают ли они против того, чтобы их сын стал священником, и справится ли семья на ферме без меня, если я уеду учиться в семинарию. И конечно, мать с отцом согласились меня отпустить. Для них это была величайшая честь.

– А твоего мнения разве никто не спросил?

– Спросили, но в подробности не вдавались. По крайней мере, насколько я помню. Еще я помню, в какой бешеный восторг пришел от того, что смогу уехать с фермы, прочь от привычной жизни, которая казалась мне бесконечной каторгой.

– И долго тебе пришлось учиться?

– Сначала я жил в интернате в Асоло, а когда закончил последний класс в восемнадцать лет, поступил в семинарию в Падуе. Домой вернулся, когда мне было двадцать три.

– Значит, теперь тебе всего двадцать шесть? Я думала, ты старше.

– Надеюсь, это комплимент?

– Глупо, конечно, но да.

– Мне оставалось учиться еще год до посвящения в сан, но сомнения у меня возникли задолго до того, как мне пришлось уехать.

– Ты с кем-нибудь говорил об этом?

– Только с отцом Бернарди. Он способствовал моему поступлению в семинарию, и он же оказался первым человеком, который понял, почему я рад был отказаться от этого пути.

Они лежали какое-то время молча, затем рука Нико крепче сжалась на ее плече:

– У меня есть и другие новости. Обнародован новый указ.

– Какой?

– Все евреи подлежат аресту и отправке в лагеря, а вся их собственность должна быть конфискована.

– Когда об этом было объявлено? – спросила Нина, чувствуя, как по позвоночнику прокатывается ледяная волна.

– На следующий день после первого визита Цвергера. Первого декабря. Ты тогда на эту тему не заговаривала, и я подумал, что ты, наверное, не слышала. Решил промолчать, потому что не хотел тебя расстраивать.

– Мы несколько вечеров не слушали радио – тут отключали электричество. Аресты уже начались?

– Да. На всей территории страны, подконтрольной немцам.

– И в Венеции?

– Не знаю. Пытаюсь навести справки, но приходится быть осторожным – если не те люди узнают, что я задаю такие вопросы, мы все окажемся под ударом. Сама понимаешь.

– Понимаю. Я понимаю и стараюсь тебя не беспокоить, но иногда становится так тяжело от страха и тревог…

– Если появятся новости, я их все равно услышу рано или поздно. И обязательно тебе расскажу.

– Даже если это разобьет мне сердце? – прошептала она, чувствуя, как на глаза наворачиваются горячие непрошеные слезы.

– Даже если так, Нина. Даже если так.

Глава 14
22 декабря 1943 года

Она не удивилась, когда Нико разбудил ее посреди ночи. Открыла глаза в ту самую секунду, когда он коснулся ее плеча, – и сна как не бывало. Она оделась так быстро, что даже слегка запыхалась, когда входила на кухню.

Незнакомцы, сидевшие за столом, словно сошли с какой-нибудь старинной картины. Мерцающие отсветы лампы ложились на изнуренные лица, создавая эффект кьяроскуро. Люди жались друг к другу, плотно сдвинув стулья, и упирались спинами в стену. Там были мужчина и женщина, примерно Нининых лет; на руках у женщины сидел трехгодовалый малыш, а по бокам от них сидела пожилая пара – судя по их поразительному сходству с молодым мужчиной, его родители.[31]31
  Кьяроскуро («светотень», ит.) – живописный эффект, создающийся с помощью контраста между освещенными фигурами и темным фоном.


[Закрыть]

– Должно быть, вы прибыли издалека и очень устали, – ласково сказала Нина.

Мужчина кивнул – вероятно, он понимал итальянский.

Нина обернулась в поисках Нико, но тот куда-то отлучился. Значит, придется ей самой все объяснить этим людям.

– У нас есть укрытие, где вы сможете отдохнуть. И еда для вас тоже есть. Мы вам поможем.

Мужчина прошептал что-то остальным – наверное, перевел ее слова. При этом его речь, хоть и едва различимая, звучала знакомо. На секунду Нине показалось, что он говорит по-испански, но затем звуки сами собой сделались отчетливыми, и все стало ясно.

Молодой человек говорил на ладино. Отец Нины изредка тоже беседовал на этом языке с очень пожилыми пациентами, а в последние годы и с молодыми, приехавшими из Греции. Столетия назад, до изгнания их народа из Испании, это был язык ее предков. [32]32
  Ладино – еврейско-испанский язык сефардов.


[Закрыть]

Никколо не раз просил Нину как можно меньше сообщать о себе людям, которым они дают убежище – не только ради ее безопасности, но и ради всего семейства Джерарди. И Нина знала, что он прав, знала, что Нико расстроится, если она не выполнит его просьбу, но сейчас не могла сдержаться.

Эти люди были евреями. Нина считала себя обязанной дать им понять, что они не одиноки.

– Saludo, – шепотом произнесла она. – Me yamo Nina. Te ayudaremos.

Это означало: «Приветствую. Меня зовут Нина. Мы тебе поможем».

Они все воззрились на нее широко открытыми от страха глазами, но затем пожилой мужчина кивнул, и ужас, сковавший всю группу, похоже, рассеялся.

Вошла Роза и встала рядом с Ниной:

– Можешь сказать им, что у нас есть немного супа. И спроси, нужно ли им молоко для…

– Hier! Hier – Sie lebt hier! – донеслось со двора.[33]33
  Здесь! Она живет здесь! (нем.)


[Закрыть]

Не успела Нина моргнуть, а Нико уже был рядом:

– Спрячь их.

– Кто там?

– Двое немецких солдат, оба пьяные вдребезги, с трудом на ногах держатся, но от этого они еще опаснее. Отведи всех наверх, Нина. Скорее!

– Идемте со мной! – лихорадочно замахала она рукой незнакомцам за столом.

Они взбежали по ступенькам, торопливо последовали за ней в конец коридора, к спальне, сулившей безопасное убежище, но только в том случае, если времени хватит на то, чтобы спрятаться. Нина схватила на бегу стул, промчалась с ним в дальний угол, встала на него, потянулась к люку в потолке… Но она была слишком низкой – пальцы мазнули по воздуху.

– Идите сюда, – тихо позвала она молодого мужчину на полузабытом ладино. – Нужно толкнуть эту дверцу вверх, откинуть ее. Видите? Да? Сможете подтянуться и залезть в проем?

Мужчина был ниже и худощавее Нико, но отчаяние придало ему сил, и через несколько секунд он уже исчез в черной дыре люка.

– Там есть лестница, – сказала Нина по-итальянски, по-прежнему шепотом, хотя снизу не доносилось никаких звуков – в доме было тихо. Она забыла слово «лестница» на ладино… И вспомнила: – Eskalara. Спустите ее, чтобы остальные могли залезть. Да-да, eskalara.

Внизу постучали во входную дверь, и это не был вежливый стук гостей – в створку колотили захватчики.

– Открыфайт! А ну открыфайт этот дферь! – заорали с немецким акцентом.

«Куда пропал Нико? Должно быть, он не собирается выполнить приказ…» – подумала Нина.

– Кто там? – раздался голос Розы. – В округе полно воров и бандитов.

– Мы не форы! – крикнул один из пьяных немцев; язык у него заплетался, и итальянские слова сложно было разобрать. – Мы шестны… чьестные зольдаты! И голодные ошень!

– С какой стати мы должны вас кормить? Уходите!

– Если фы не открыфайт этот дферь, мы его выбифайт! Но тогда я буду ошень злой! А фам не понрафится фидеть меня ошень злой!

Нина знала, что нужно поторопить беглецов, чтобы немедленно поднялись по лестнице в укрытие, но сейчас любое движение наверху могло их выдать, даже скрип половицы. Поэтому они ждали, оцепенев от ужаса, когда Роза откроет дверь и впустит врагов в дом.

– Кто еще тут быль только что? – спросил солдат.

– Никого больше не было. Я собиралась готовить завтрак.

– В полночь? – Этот немец был пьян, но не потерял способность соображать.

Если Роза и перепугалась, по ее тону заметить это было нельзя:

– Ну и что? Мы каждый день встаем до рассвета. Может, лучше объясните, что вам здесь надо?

– Фам уже сказано: мы голодные. А еда у нас в казармах… ик… дрянь. Мы с Майером здесь, чтобы нормально поесть.

– А мне-то до вас какое дело? – проворчала Роза, и Нина похолодела, испугавшись, что немцы сейчас потеряют терпение.

– Еще нам одиноко, – продолжил солдат, не обратив внимания на слова Розы, – а ты куда милее нашей кухарки.

– Отойди от меня!

– Я стараюсь быть друшелюбный…

Внизу раздался грохот – Нина подумала, что солдат откинул с дороги стул.

– Убери руки! – выкрикнула Роза. – Сейчас прибежит мой отец! И братья!

«Где же Нико?..»

Немец рассмеялся – лениво и зловеще, без намека на веселье:

– Если бы они ночевали дома, уже были бы здесь. Ты тут одна, верно? А твои мужчины ушли в горы. Чтобы делать засады на славных немецких солдат. Правильно я догадался? – Голос фашиста уже совсем не казался пьяным – он был злым, мерзким и угрожающим.

– Они работают в хлеву, – стояла на своем Роза. – Вернутся с минуты на минуту.

– Ложь!

Раздался звук удара. Затем вскрик. Голос Розы дрогнул от боли:

– Не трогай меня!

– Синьорина… – долетел сверху шепот, и Нина вскинула голову:

– Что?

– Нет лестница. Здесь нет лестница!

Она огляделась и лишь сейчас осознала, что в убежище поднялся только молодой человек, а остальные беженцы сбились в кучку под люком и смотрят на нее во все глаза, боясь пошевелиться.

Лестница была под кроватью – Нико перенес ее туда после визита Цвергера. Нина поспешно пересекла комнату и достала лестницу, вздрогнув, когда деревянная ножка громко проскребла по полу.

– Вот, возьмите, – подала она лестницу мужчине. – Пусть все поднимутся как можно скорее, а вы после них заберите лестницу наверх.

Ей нужно было помочь Розе, нужно было остановить избивавших ее солдат. Нина бросилась в коридор с лампой в руке и захлопнула за собой дверь, жалея о том, что с внутренней стороны там нет засова. Повернулась к лестничному пролету и замерла, услышав звук тяжелых шагов на ступеньках – кто-то неуклюже, спотыкаясь, поднимался к ней, на второй этаж.

– Куда он пошел? – донесся голос Розы.

– Он тоже ошень одинокий, а мы знаем, что у тебя там сестры. Такие же хорошенькие, как ты.

Роза охнула:

– Извращенец! Они же дети!

– Та, что с кудряфыми фолосами, совсем не дитя. Она то что надо.

– Моя невестка? Вы в своем уме?! Брат сейчас будет здесь!

– Да ну? И что он сделает? А я скажу тебе – ничего! Тронет меня или Майера хоть пальцем – и всё, он мертфец. Сама понимаешь. Так что заткнись и хфатит брыкаться.

Нина стояла в темноте и ждала, стараясь унять дрожь в руках. Живот скрутило от страха так, что невозможно было соображать. «Думай, – призывала она себя, – думай!» Нужно было найти способ защитить от фашистов себя и Розу.

Солдат уже добрался до последних ступенек, его шаги сделались тяжелее, и Нина не удивилась бы, если бы из темноты на нее сейчас выпрыгнул великан. Она ждала, биение ее собственного сердца оглушительно отдавалось в ушах, но в облике человеке, который наконец показался из-за угла, не было ничего ужасающего. Это оказался тот самый парнишка, которому она зашивала порез на руке всего пару недель назад.

– Что происходит? Зачем вы сюда пришли? Мы не сделали ничего незаконного.

– Ти есть отшень кгасивая, – тщательно выговорил Майер итальянские слова с таким сильным немецким акцентом, что она с трудом поняла смысл. – Я хотеть только поговогить. Мошет, поцеловать. Или больше.

– Мой муж во дворе…

– Молчать, – предупредил солдат. – Сейчас – молчать.

– Здесь дети. Вы разбудите детей.

– Тогда ты молчать.

Во мраке за спиной парня шевельнулась какая-то тень, и Нина интуитивно поняла, что надо продолжать говорить, чтобы его отвлечь.

– Хорошо, – сказала она. – Но мне нужна минутка. Всего минутка, и я буду готова. Можно?

Майер покраснел, и у Нины затеплилась надежда на то, что парень чувствует стыд. Надо было заставить его полностью осознать, какую гнусность он собирается сделать.

– Прошу вас… – прошептала Нина. – Пожалуйста, уходите. Оставьте нас в покое.

Он открыл рот, чтобы ответить.

И, наверное, ответил бы, если бы в этот самый момент из темноты не вынырнула бы чья-то рука. Рука схватила Майера сзади за волосы и резко рванула его голову назад. Сверкнул металл. Раздались чудовищный хрип и звуки борьбы умирающего зверя.

Нине в лицо брызнула горячая жидкость. Еще не до конца понимая, что происходит, она вытерла глаза, взглянула на руку и удивилась, увидев, что пальцы черны от крови. Чья это кровь? Ее собственная? Солдат ранил ее?..

Нет, все было не так, потому что Майер рухнул на пол, его ноги подергивались, а над ним стоял Нико с лучшим кухонным ножом Розы в руке.

Нина не могла закричать – ее услышал бы второй немец. Она зажала рот обеими ладонями, с изумлением ощутив медный привкус во рту. И крик остался глубоко внутри.

Нико уже исчез, снова растворился во мраке, но второй солдат по-прежнему был на кухне, их разделяли всего несколько метров, и если он поднимется на второй этаж, сразу увидит кровь на полу и все поймет. Фашист поймет, что они сделали.

– Майер! – крикнул он снизу и добавил что-то по-немецки, но Нину охватила такая паника, что она даже не смогла перевести для себя его слова. – Майер! – снова позвал солдат, повысив голос.

Ответа он не получил.

– Ах ты сука! Где Майер? Ты что с ним сделала?!

Снизу послышались грохот мебели и жалобные стоны Розы. Хлопнула распахнувшаяся дверь. Раздались шаги по ступеням.

Хрип. Свистящее дыхание. И снова настала тишина.

Нина ринулась на лестничную площадку и заглянула вниз. Нико склонился возле нижних ступенек и доставал нож из шеи второго немецкого солдата. Там было очень много крови. Больше, чем она когда-либо видела.

Нина выронила лампу. Стеклянная колба разбилась со звоном.

Нико взглянул вверх, на нее. Его лицо застыло, превратившись в маску ужаса.

– Прости меня.

Нина кивнула.

– Что будем делать? – прошептала она. Ей почему-то казалось важным говорить очень тихо, даже сейчас. Даже при том, что оба немца мертвы.

– Сходи в спальню, проверь, все ли спрятались. Повтори им, чтобы сидели тихо. Я приведу отца и братьев. Через пару часов рассветет.

– Может быть, я…

– Слушай меня. Нам нужно действовать очень быстро, иначе мы все погибли. Ты понимаешь?

Нина, потрясенная его резкими интонациями, молча кивнула и побрела в спальню. Незнакомцы уже забрались в убежище, но дверца люка была открыта. В проеме показалось лицо молодого мужчины:

– Что случилось? – спросил он испуганно.

– Не волнуйтесь. Я скоро принесу вам еду. А пока постарайтесь поспать. И проследите, чтобы ребенок не плакал.

В коридоре Нико, подхватив Майера под мышки, тащил его к лестнице. Нина, не сказав ни слова, взяла мертвеца за ноги в тяжелых сапогах, стараясь изо всех сил не смотреть на его лицо. Ее ладони были мокры от пота и крови, и сапоги из них все время выскальзывали, но Нико не жаловался.

Они уже добрались до площадки нижнего этажа, когда примчался Маттео и занял место Нины. Она молча пошла за мужчинами, не зная, чем еще можно им помочь. Ясно было одно – слова тут точно никому не помогут.

Альдо привел Красавчика и вместе с сыновьями пристроил мертвецов у него на спине. Без единого слова прощания мужчины все вместе двинулись в поля, по направлению к холмам. Альдо крепко сжимал в кулаке уздечку мула.

– Нина… – осторожно и как-то несмело окликнула девушку Роза. – Кровь. Тебе надо ее смыть.

Времени наполнять бадью для купания не было, поэтому Нина подошла к раковине, повернула вентиль и подставила руки под воду. Вода становилась все холоднее, от нее уже стыли кости. Руки дрожали, но Нине как-то удалось ухватить негнущимися пальцами кусок мыла и намылить предплечья, лицо, волосы. Она нащупала тряпку и начала тереть кожу, снова и снова, изо всех сил, скрести ногтями голову, поливать ее водой, пока кудрявые волосы не распрямились, облепив череп, а из носоглотки не исчез этот ужасный металлический привкус.

– Ну все, хватит, – ласково сказала Роза. – Теперь иди переоденься.

– Что ты сказала детям?

– Что ты уронила лампу и порезалась осколками колбы. Не думаю, что они заметили лужи крови на ступеньках, а лучшего объяснения все равно придумать не смогла.

– Как мы все это вычистим?

– Большую лужу засыплем песком, чтобы кровь впиталась. У папы целое ведро в сарае с инструментами. Потом соберем песок обратно в ведро и выбросим его в ручей. Оставшиеся пятна можно будет легко отмыть горячей водой с мылом. Я займусь нижними ступеньками, а ты приберись на втором этаже.

Нина переоделась в чистое платье, повязала фартук, скрутила испачканную кровью одежду в узел и сунула его под кровать, а потом взялась за работу. Cпустя, как ей показалось, долгое время приоткрылась одна из дверей, выходивших в коридор второго этажа. Даже не поднимая головы, Нина знала, что в щелку выглянул Карло.

– На полу столько крови… У тебя все нормально? Роза сказала, ты порезала палец.

Нина села на корточки и попыталась ему улыбнуться:

– Все нормально. Порез неглубокий, выглядит хуже, чем есть на самом деле.

– А что за шум был? Такой грохот, как будто кто-то скатился с лестницы.

– Это Нико бежал по ступенькам. – Ложь давалась ей легко, слова находились сами собой. – Он услышал, как я уронила лампу, и примчался наверх.

– А сам он не поранился?

– Нет, что ты. А теперь иди-ка спать, а то заснешь завтра в школе прямо на уроке.

Нина терла и терла половицы, в итоге через некоторое время у нее наконец появилась надежда, что с самыми ужасными пятнами все-таки удалось справиться. Но еще оставались брызги крови на стенах, и, похоже, избавиться от них можно было лишь одним способом – зачистить наждачкой, а потом заново оштукатурить стены.