Текст книги "Новый Ной"

Так вот, оказывается, что таилось в этой выпуклости! А я-то думал, не приключилась ли со зверьком какая беда… Мамаша, надо сказать, была очень раздражена тем, что я без спросу залез к ней в карман, больно цапала меня и громко кричала. Когда я водворил ее в клетку, первое, что она сделала, – села на задние лапы и открыла карман, чтобы убедиться, все ли детеныши на месте. Затем она причесала свою шкурку и принялась есть фрукты, которые я ей принес.

Когда детеныши подросли, им стало тесно в узком тайнике, а вскоре там уже помещался только один из них. Обычно малыши лежали на полу клетки неподалеку от матери, но если что-то пугало их, они опрометью бросались к спасительному кармашку, так как знали: спрячется только тот, кто добежит первым, а остальные останутся снаружи один на один с опасностью. Мамаша-опоссумиха, гуляя по клетке, приглашала детенышей к себе на спину; так они и катались, цепко вцепившись в материнскую шкуру и обвив длинные розовые хвосты вокруг ее тела в объятии, исполненном любви.

Глава тринадцатая, В КОТОРОЙ МНЕ ПОПАДАЕТСЯ ЧЕТЫРЕХГЛАЗАЯ РЫБА

Когда я был в Британской Гвиане, я горел желанием раздобыть несколько видов красивых крохотных птичек – колибри. Мне посчастливилось встретиться с охотником, который был особенно искусен в их ловле, и недели через две он принес мне маленькую клетку, где порхали пять-шесть колибри, столь часто вибрируя крыльями, что создавалось впечатление, будто в клетке поселился целый пчелиный рой. Мне всегда говорили, что колибри очень трудно содержать, и поэтому я очень волновался о судьбе приобретенной мной первой партии.

Колибри питаются цветочным нектаром, запуская в цветок свой длинный тонкий клюв и вылизывая содержимое тонким язычком. В неволе, конечно, придется приучать их к смеси воды с медом с добавлением небольшого количества специальных концентратов. В условиях тропической жары эта смесь быстро прокисает, так что трижды в день приходится готовить новую. К тому же предстояло научить их брать пищу из стеклянного стаканчика – они ведь привыкли есть из ярких пестрых цветов и поначалу могут не понять, что в стаканчике еда.

Когда они только поступили ко мне, я аккуратно вынимал каждую птичку из клетки и, держа в руке, погружал ее клюв в стаканчик, и так по нескольку раз, пока она не высовывала язычок попробовать содержимое на вкус; а уж раз попробовав, принималась с жадностью сосать. Убедившись, что птичка насосалась досыта, я пересаживал ее в новую клетку, где уже стояла посудина с едой, которую я накрывал алым цветком гибикуса.

Дальше события обычно разворачивались так. Колибри, сама не больше шмеля, восседает на жердочке, чистит перья и что-то тихо самовлюбленно чирикает. Потом срывается с жердочки и порхает по клетке, как вертолет, у которого вместо винта – крылья. Вполне естественно, что она замечает цветок гибикуса, спускается к нему и погружает туда свой клюв. Высосав из цветка весь его собственный нектар, она продолжает опускать клюв ниже и вскоре, просунув его между лепестками, добирается до меда и принимается быстро сосать его, постоянно порхая в воздухе. Не более чем через сутки птички поняли, что в стаканчике, подвешенном к прутьям клетки, имеется обильный запас сладкого меда, и мне уже не нужно было украшать его цветком для привлечения их внимания. Крохотные птахи чувствовали себя вполне счастливо и за какие-нибудь два дня сделались столь ручными, что принимались за свое медовое питье, не дожидаясь, пока я повешу стаканчик на стенку; порой они даже садились мне на руку отдохнуть и почистить перышки.

В нашем лагере в Джорджтауне постоянно случалось что-нибудь неожиданное. Никогда не знаешь, когда кто заявится и каких новых животных принесет. То придет старик с мартышкой на плече, то мальчик с проволочной клеткой, полной диковинных птиц, а то возвратится из недельного похода в глубь страны профессиональный охотник на конной повозке, уставленной клетками, полными необычных существ.

Однажды в лагерь пришел весьма почтенного возраста индеец и вежливо подал мне корзину из прутьев рафии. На мой вопрос, что там, старик ответил, что крысы. Если так, то можно спокойно открывать крышку – они обычно никогда не пытаются вылезти. Ничего не подозревая, я это и сделал, но вместо крыс в корзине оказались обезьянки-мармозетки (они же игрунки обыкновенные), которые тут же повыскакивали наружу и разбежались в разных направлениях. После бешеной охоты, длившейся более получаса, нам удалось отловить и водворить в клетку всех. Я же получил хороший урок: надо осторожнее открывать корзинки, принесенные посетителями, – ведь никогда не знаешь, как поведут себя те, что внутри.

Мармозетки – одни из самых маленьких обезьян, размером с крысу; у них длинный пушистый хвост и умные рожицы. Оранжево-красные лапы ярко контрастируют с черной-пречерной шерсткой на остальных частях тела. Мы предоставили им просторную клетку, где они могли лазать и прыгать сколько душе угодно, а для спанья служила коробка с прорезанными в ней дырками. Каждый вечер они садились у двери клетки, визжа и болтая о чем-то в ожидании ужина. На ужин каждой выдавался горшочек молока и пяток кузнечиков на закуску; все слопав, они выстраивались в шеренгу и во главе со старшей торжественным шагом уходили к себе в коробку, где сворачивались в один большой клубок. Как они умудрялись так спать и не задыхаться, для меня осталось загадкой; но очевидно, что и на воле эти обезьянки спят все вместе.

Однажды ко мне в сад пришел высокий негр, ведя на поводке очень странное животное. Оно было похоже на гигантскую морскую свинку, покрытую крупными белыми пятнами. У него были темные глаза и пушистые белые усы. Это оказалась не кто иная, как пака – ближайшая родственница морской свинки и упоминавшейся выше капибары. Когда мы сошлись в цене, я спросил негра, где и в каком возрасте он подобрал ее и удалось ли ему ее приручить. Погладив паку, тот принялся уверять меня, что взял ее детенышем и что более нежное создание трудно себе вообразить. К тому времени у меня уже накопилось много животных и не хватало клеток. Что ж, подумал я, раз пака ручная, то я просто привяжу ее к ближайшему колышку. Сказано – сделано. Выдав ей овощей, я совершенно забыл о ней.

Несколько позже, идя от клетки к клетке и вынимая миски с водой, чтобы помыть их, я неожиданно услышал странное ворчание. «Уж не тигр ли забрел сюда?!» – подумал я. Тут кто-то как схватит меня за ногу! Я подскочил и уронил миски, которые так тщательно собирал. А цапнула-то меня пака, собственной персоной, только вот непонятно почему: она казалась такой ручной, когда появилась в лагере! Брюки были разорваны, нога кровоточила. Я, конечно, страшно рассердился, но что толку? Всю следующую неделю к ней невозможно было приблизиться – если кто-то осмеливался пройти мимо, она кидалась на него, скрежеща зубами и злобно рыча. Но по истечении недели так же внезапно сменила гнев на милость и снова стала ручной – позволяла чесать себя за ушами и гладить брюшко, когда лежала на боку. Поведение ее менялось все время, пока она была со мною, – подходя к ее клетке, никогда не знаешь, встретит ли она тебя дружелюбно или опять вцепится в ногу своими острыми зубами.

Одним из самых необычных созданий, которых мы приобрели в Джорджтауне, оказалась маленькая рыбка длиной четыре-пять дюймов. Несколько таких рыбок нам принесла в старом жестяном чайнике милая старушка-негритянка. Заплатив за них и пересадив в большую миску, я сразу понял, что в них есть что-то необычное, но не сразу смог сообразить что. И вдруг я заметил, что глаза у этих рыбешек какие-то странные. Тогда я бросил одну в стеклянный кувшин, пригляделся и обомлел: у этой рыбешки было четыре глаза!

Большие и выпуклые, они выдавались над поверхностью головы, как у бегемота. Каждое глазное яблоко четко делилось пополам – на верхнюю и нижнюю половины. Я узнал, что «нижние» глаза смотрят под воду, наблюдая за тем, не собирается ли атаковать какая-нибудь крупная рыба, а «верхние» ищут пищу и следят за опасными птицами. Это одно из самых удивительных средств защиты, которые я наблюдал у братьев наших меньших, да и сама рыбка не менее удивительна.

В Гвиане обитает также одна из самых редких на свете птиц – гоацин, прозванная аборигенами «Анна-вонючка» за сильный мускусный запах*. У этой птицы такая особенность: у птенцов на каждом крыле имеются два хорошо развитых когтя (у взрослых птиц когтей нет). Вылупившись из яйца, птенец уже через несколько часов вылезает из гнезда, построенного в колючем кустарнике над рекой, и принимается, как обезьяна, лазать по тонким веткам, цепляясь своими коготками. В случае опасности он, не раздумывая, ныряет в воду на глубину десять футов, поскольку плавает, как рыба, а затем с помощью когтей опять взбирается на куст и залезает в свое гнездо. Гоацин – единственная на свете птица, способная на такое.

Название «гоацин» ацтекского происхождения. (Примеч. пер.)

Глава четырнадцатая, О ГИГАНТСКИХ КАЙМАНАХ И УЖАСНЫХ ЭЛЕКТРИЧЕСКИХ УГРЯХ

Содержать моих питомцев непосредственно в Джорджтауне было выгодно со многих точек зрения. Во-первых, там не было недостатка в пище для всей огромной оравы, а во-вторых, отправляясь на рынок за провизией, можно было приобрести еще каких-нибудь редких животных, которых приносили на продажу из глубинки. Большим преимуществом была также близость аэропорта, и я регулярно отправлял в Англию заказанных животных самолетом. Лучше всего переносят воздушное путешествие рептилии, так что приблизительно каждые две недели я, набив несколько больших ящиков жабами, лягушками, черепахами, ящерицами и змеями, отсылал их в аэропорт.

Перевозка рептилий по воздуху существенно отличается от перевозки морским путем. Во-первых, отправка самолетом требует иной упаковки. Например, для крупной партии змей нужен просторный легкий деревянный ящик. Каждую змею нужно посадить в небольшой хлопчатобумажный мешок, тщательно завязанный веревкой, а каждый мешок повесить на гвоздь – тогда можно не беспокоиться, что змеи съедят друг друга. Воздушное путешествие из Британской Гвианы в Англию во времена, когда писалась эта книга, продолжалось три дня, и единственное, что требовалось змеям в пути, – это вода, так как они могут долго обходиться без пищи. Я плотно кормил их накануне отправки, и в воздухе они лежали свернувшись в своих мешочках и переваривали пищу. К тому времени, когда этот процесс заканчивался, рептилии как раз достигали Англии.

Лягушек, жаб и мелких ящериц следует пересылать также в мешочках и примерно по тем же правилам, что и змей. Но для крупных ящериц, таких, как зеленая игуана, требуются специальные клетки. В каждой такой клетке, куда помещается пять-шесть штук, должно быть много веток, чтобы им было за что цепляться. В отношении кайманов я убедился в том, что если молодые отлично чувствуют себя во время воздушного путешествия, то взрослые его на дух не переносят; вдобавок их приходится перевозить в тяжелых деревянных клетках, что делает «неподъемной» стоимость транспортировки. В итоге большая часть взрослых кайманов поехала со мной в Англию на корабле.

Самый маленький кайман, которого я поймал в Британской Гвиане, был чуть более шести дюймов в длину – должно быть, он только что вылупился из яйца. Самый же крупный превышал двенадцать футов, и с ним пришлось изрядно повозиться. Мы поймали его в большой реке, протекавшей по северным саваннам; таких рептилий там можно ловить хоть сотнями, и, кроме того, река кишела огромными электрическими угрями. Поскольку у меня был заказ от одного английского зоопарка именно на крупного каймана, мы решили, что лучшего места для ловли не найти. Мы выбрали небольшую заводь, напротив которой, примерно в ста пятидесяти ярдах, находился остров, облюбованный этими рептилиями.

Снасть, которую я поставил на кайманов, была гениально простой, но весьма эффективной. Мы вытащили носами на берег два тяжелых каноэ, чтобы они наполовину оставались в воде, и расположили их на расстоянии примерно ярда друг от друга, так что между ними образовался небольшой канал. Сюда я и поставил удилище, к концу которого привязал веревку со скользящей петлей; в качестве приманки была выбрана дохлая и жутко смердящая рыбина. Чтобы добраться до нее, кайману придется сунуть голову в петлю, которая тут же туго затянется. Другой конец веревки я накрепко привязал к толстому стволу дерева, росшего примерно в шести футах от берега. Снасть я поставил поздно вечером, но не был уверен, что до утра что-нибудь попадется.

Ночью, перед отходом ко сну, мне пришла в голову счастливая мысль еще раз проверить готовность и надежность снасти. Когда мы с другом подошли к тому месту, где поставили ловушку, до нас донесся странный глухой звук. Размышляя, что бы это могло быть, мы ринулись вперед, и вот какое зрелище предстало нашим глазам: в пространство между двумя каноэ заполз огромнейший кайман и, как я и рассчитывал, сунул голову в петлю, потянувшись за приманкой. Снасть моментально сработала, и веревка туго затянулась вокруг его шеи. Светя фонарями, мы видели, как гигантская рептилия извивается и бьется, да так, что в борьбе растолкала обе лодки далеко в стороны; ее огромная пасть раскрывалась и закрывалась, верхняя челюсть опускалась вниз, как топор мясника на колоду, а могучий хвост, вспенивая воду, колотился о борта обеих лодок, так что мы даже удивились, как это он не разнес их в щепы. Дерево, к которому была привязана веревка, шаталось при каждом рывке, и, когда кайман, очевидно выдохшись, неожиданно прекратил борьбу и смирно улегся во вспененной воде, оно еще продолжало трястись.

Тут я допустил непростительную глупость. Наклонившись, я взялся обеими руками за веревку и потянул на себя. Почувствовав натяжение, кайман возобновил борьбу с удесятеренной силой. Он рванул веревку, и я оказался на самом краю обрыва, упираясь только пальцами ног, но не выпуская из рук веревки. Я сознавал, что еще один такой рывок, и я грохнусь прямо на покрытую чешуей спину крокодила и даже если избегну его могучих челюстей, то одного удара мускулистого хвоста окажется достаточно, чтобы от меня осталось мокрое место. К счастью, ко мне присоединился приятель, и теперь мы оба держались за веревку, что дало мне возможность отползти на более безопасное место и обрести надежную точку опоры. Неожиданно кайман снова успокоился, и мы решили, что самое лучшее – сбегать домой и взять там веревок попрочнее, поскольку, если оставить его на ночь, он точно порвет веревку и уплывет. Так мы и поступили. Вооружившись, кроме всего прочего, еще несколькими фонарями, мы поспешили назад, к реке. Кайман по-прежнему лежал смирно, тараща на нас огромные глаза, каждый размером с грецкий орех.

Первое, что следовало сделать, – обезвредить его зубастую пасть. Для этого мы аккуратно надели ему на морду петлю, тщательно завязали и привязали к дереву. Пока мой приятель светил фонарем, я подполз к лодке и, дрожа от страха, набросил другую петлю ему на хвост и протащил ее до самых задних лап. Эту петлю я тоже надежно завязал и накрепко привязал веревку к дереву. Теперь, когда кайман был с ног до головы опутан веревками, можно было со спокойной душой оставлять его на ночь и отправляться спать.

На следующее утро, прихватив с собой аборигенов, мы снова отправились на берег реки и стали разрабатывать план, как извлечь гигантскую рептилию из воды и втащить ее наверх по крутому обрыву, чтобы потом погрузить на машину. Индейцы принесли с собой длинную толстую доску, к которой можно было привязать чудовище, но в такой мелкой воде это невозможно было проделать: пузо каймана наполовину зарылось в грязь. Единственный выход – ослабить веревки и оттащить рептилию на более глубокое место, где привязать его к доске не составит труда. Операция прошла успешно, но следовало еще вытащить каймана на берег и поднять наверх. Наша команда в двенадцать человек провозилась с ним битых полтора часа – ноги вязли в жидкой глине и после каждых нескольких дюймов, на которые нам удавалось подвинуть объемистую тушу, приходилось останавливаться и отдыхать; за это время он не раз соскальзывал вниз, и все начиналось сначала. Наконец после долгой возни нам удалось втащить его на берег. Там мы положили нашего мучителя на невысокую зеленую траву и сгрудились вокруг – мокрые, с ног до головы в глине, но довольные собой!

Другим обитателем здешних вод, доставившим нам много хлопот, был электрический угорь. Мы с приятелем целыми днями странствовали в большом каноэ по глухим ручьям и речкам, добираясь до самых отдаленных индейских деревушек и покупая там прирученных обитателей здешних лесов. Мы в один день приобрели, кроме всего прочего, ручного цепкохвостого дикобраза, а в последней деревне, что мы посетили, нам принесли плетеную корзинку с молодым электрическим угрем. Я был особенно рад этой покупке, потому что электрический угорь попадал ко мне впервые. Мы сели в каноэ и пустились в обратный путь. Я сидел на носу, а в ногах у меня, свернувшись, спал дикобраз. Тут же стояла корзинка, в которой извивался угорь с надеждой вырваться. Позади меня сидел приятель, а за ним – два гребца, заставлявшие двигаться нашу утлую посудину.

Первым, кто поднял панику, когда угорь выбрался-таки из корзинки, был дикобраз, который, с ума сойдя от страха, полез ко мне на колени; он влез бы и на голову, если бы ему это позволили. Не понимая, в чем дело, я передал его приятелю и нагнулся посмотреть, что же нагнало на зверька такой страх. Оказывается, угорь выбрался на волю и скользил по направлению к моим ногам. Я так испугался, что подпрыгнул на месте, а когда приземлился, то угорь уже благополучно уполз дальше, и я на него не наступил.

Между тем он полз к моему приятелю. Я крикнул ему: «Берегись!» Он, держа дикобраза в руках, сделал попытку отскочить в сторону, но не удержался и рухнул спиной на дно каноэ. Проскользнув мимо распростертого тела, угорь двинулся к первому из гребцов. Тот, будучи таким же храбрецом, как и мы двое, бросил весло и уже собирался сигануть за борт.

Ситуацию спас единственный не струсивший член команды – второй гребец, которому, очевидно, было не впервой выбрасывать из лодок электрических угрей во время плавания по гвианским рекам. Он просто нагнулся и подцепил тварь веслом. Я бросил ему корзинку, и несколькими ловкими движениями он водворил угря на место. У нас словно гора с плеч свалилась, и мы даже пытались шутить по поводу пережитого.

Как потом оказалось, смеяться было рано. Наш избавитель передал корзинку с угрем своему партнеру, тот – моему приятелю, и, когда очередь дошла до меня, дно у корзинки отвалилось, и угорь снова оказался в нашей компании. К счастью, на сей раз он повис на борту каноэ, словно крокетные ворота. Один резкий конвульсивный рывок – и наш пленник с плеском исчез в темной воде.

Таков был удручающий итог пятнадцати волнующих минут! Впрочем, впоследствии нам удалось приобрести несколько подобных тварей, так что о потере этого угря мы больше не жалели. А нервы он нам потрепал здорово: ведь мощности заряда, который способен накопить крупный электрический угорь, хватит, чтобы убить коня вместе со всадником. Так порою и случается в разных частях Латинской Америки, когда люди и лошади переплывают реки. Органы, генерирующие ток, находятся по обе стороны тела этого создания, так что фактически электрический угорь представляет собой гигантскую аккумуляторную батарею. Когда угорь плывет, он похож на крупную толстую змею; сталкиваясь на пути с рыбиной, он внезапно останавливается, вздрагивает всем телом – и вот уже жертва бьется в конвульсиях и, парализованная или убитая, тихо идет ко дну; тут-то угорь бросается на нее и захватывает ртом, обязательно с головы. Опустившись на дно, он в течение нескольких минут усваивает пищу, затем всплывает, высовывает на поверхность нос, делает глубокий вдох и снова устремляется на поиски очередной жертвы.

* Часть третья *
МОИ СТРАНСТВИЯ ПО АРГЕНТИНЕ И ПАРАГВАЮ

Глава пятнадцатая, В КОТОРОЙ Я ВЫХОЖУ НА ОХОТУ С ГАУЧО

Гаучо – этническая группа, сложившаяся в XVI-XVII вв. от браков испанцев с индейскими женщинами. (Примеч. пер.)

Теперь я расскажу о своей поездке за редкостными животными. Это была шестимесячная экспедиция в Аргентину и Парагвай. По своему животному миру Аргентина совершенно не похожа ни на одну южноамериканскую страну. Поскольку почти вся территория страны покрыта заросшими травой степями, которые называются пампа, животные, естественно, приспособлены к обитанию на огромных открытых пространствах. Аргентинская пампа, на удивление, плоская – стоишь в одной точке, и, сколько видит глаз, всюду трава, словно тянущееся до самого горизонта сукно бильярдного стола. В этой высокой траве произрастает гигантский чертополох, отличающийся от нашего, английского, только размерами. Здесь он достигает в высоту шести и даже семи футов, и глаз радуется, когда взору предстают огромные пространства, покрытые цветущим чертополохом, – кажется, что зеленая трава подернута лиловатой дымкой.

Ловля диких животных в этих травяных зарослях – не такое простое занятие, как может сначала показаться. Во-первых, большинство из них живут в норах и выходят промышлять только ночью. Во-вторых, здесь почти отсутствуют деревья и кустарники, так что зверь может обнаружить присутствие человека издалека. Если даже животное само не заметит охотника, его не замедлит предупредить об опасности птица зуек – самая надоедливая, с точки зрения ловца животных, птица в пампасах. Эти пернатые очень изящны и несколько напоминают английских зуйков – у них черное с белым оперенье и держатся они всегда парами. Они отличаются чрезвычайно острым зрением и повышенной чуткостью – как только замечают что-нибудь необычное, сразу поднимаются с земли и издают резкий предупреждающий крик «Теро… теро… теро… теро…», услышав который животные на много миль вокруг настораживаются.

Одним из типичных созданий, населяющих эти территории, является волосатый броненосец. Эти животные обитают в норах, которые они выкапывают себе сами и которые достигают в длину тридцати – сорока футов. Они выходят на промысел только ночью и, если что-то их беспокоит или тревожит, бегут прямиком к своим жилищам и зарываются в них. Разумеется, и охотиться на них предпочтительнее ночью, притом безлунной, в крайнем случае – когда светит только что народившийся месяц. И вот мы выезжаем с нашего ранчо и скачем в какое-нибудь подходящее место. Там мы спешиваемся, берем фонари и двух охотничьих собак, особо искусных в поиске этих маленьких животных. Если хочешь, чтобы ловля броненосцев увенчалась успехом, ты должен уметь быстро бегать. Собаки уходят вперед, водя носами по земле; обнаружив броненосца, они поднимают лай, и добыча бросается в направлении своей норы. Если укрытие близко, то шансы изловить броненосца невелики. Правда, в первую же ночь, когда мы вышли их ловить, нам удалось добыть и некоторых других представителей местной фауны.

…Мы прошагали уже около двух миль, осторожно прокладывая себе путь сквозь заросли чертополоха, – ведь при неосторожном обращении шипы этого растения могут исколоть не хуже, чем иглы дикобраза. Внезапно впереди залаяли собаки, и мы ринулись туда, то спотыкаясь о торчащие из земли пучки травы, то перескакивая через них и постоянно лавируя между кустами чертополоха. Но темень была такая, что я то и дело врезался в них и, пока добежал до места, был с ног до головы исколот.

Засветив фонари, мы увидели, что же привлекло внимание собак. Перед нами в вызывающей позе стояло полосатое черно-белое существо величиной с кошку с торчащим трубой роскошным пушистым черно-белым же хвостом. Это был не кто иной, как полосатый скунс. Он смотрел на нас без тени тревоги, явно убежденный, что без труда расправится и с нами, и с псами. Он то и дело слегка пофыркивал и, подпрыгивая на передних лапах, приближался к нам на два-три коротеньких шажка. Если бы мы осмелились подойти поближе, он повернулся бы к нам задом. Собаки, прекрасно знавшие, какое коварное оружие этот зверек может пустить в ход, держались от него на почтительном расстоянии, но одна имела неосторожность подскочить к нему в попытке схватить.

Сделав в воздухе сальто, скунс приземлился к собакам спиной – и вот уже псина катается по земле, визжа и царапая морду когтями, а прохлада ночного воздуха сменяется самой жуткой вонью, какую только можно себе вообразить. Даже мы, стоявшие значительно дальше, с чиханьем и кашлем отскочили назад; по нашим щекам струились слезы, будто кто-то бросил в нас гранату со слезоточивым газом. Продемонстрировав таким образом свою волю к победе, скунс повернулся к собакам мордой и сделал навстречу один-два прыжка, как бы намекая, что лучше им убираться туда, откуда пожаловали. Намек был понят. После этого он повернулся к нам с таким же точно намеком, и нам ничего не оставалось, как ретироваться, и чем скорее, тем лучше. Прорвав окружение, зверек пару раз победно махнул пушистым хвостом и, явно упоенный победой, скрылся в траве.

Мы решили, что больше не стоит иметь с ним дело, отозвали собак и продолжили путь. Собака, атакованная скунсом, смердела после этого еще три-четыре дня; нечего и говорить, что жуткий запах, исходивший от ее шкуры, преследовал нас всю ночь. Ловля скунсов с целью содержания их в неволе – нелегкая задача: если оставлять им анальные железы, то каждый раз при малейшем испуге они будут нещадно орошать своим «одеколоном» всех, кто окажется рядом. Эти железы легко удаляются посредством несложной операции, но только у молодых особей.

Прошло еще немного времени, и лай собак раздался снова. Опять бешеная скачка через траву и чертополох, и вот мы видим, что на сей раз наши собаки выследили броненосца. Животное неслось со всех своих коротеньких ног к безопасному месту, а собаки, тявкая от возбуждения, наступали ему на пятки, безуспешно пытаясь схватить за бронированную спину. Зато мы легко поймали его – за хвост, и вот он уже у нас в мешке. Воодушевленные первой за эту ночь удачей, мы пустились в путь в надежде поймать еще одного броненосца; но следующей добычей оказался совсем другой зверь.

Мы продирались через небольшой кустарник, догоняя собак, как вдруг из-под ног у нас выскочило и кинулось в заросли чертополоха небольшое существо, похожее на крысу. Псы бросились в погоню, и вскоре мы увидели, как преследуемое ими существо упало замертво. Мы отозвали собак и приблизились; это оказался крупный опоссум, размером с небольшую кошку. У него была пятнистая – местами шоколадная, местами белая – шкурка, длинный нос, похожий на крысиный, и голые, как у миниатюрного мула, уши.

Я принялся было жаловаться охотникам, что собаки погубили такого ценного зверя, но те в ответ только расхохотались и сказали, чтобы я посмотрел хорошенько. Будучи уверенным, что зверь издох, я посветил фонариком и обнаружил, что он хоть и едва заметно, но дышит. Я потрогал его, затем перевернул на другой бок, но, что бы я ни делал, никакой реакции. Это своеобразная форма защиты – он думал, что, приняв его за мертвого, мы оставим его в покое и уйдем. Но когда мы сажали его в мешок, он сделался очень даже бойким – поняв, что фокус не удался, он извивался, плевался, шипел, словно кошка, и больно кусался. Впоследствии мы наловили еще немало таких существ, и всех – за исключением самых юных, которые, очевидно, еще не успели усвоить уловок взрослых, – вышеописанным способом.

На обратном пути к ранчо собаки выследили еще одного броненосца. На сей раз я получил хороший урок – понял, какой силой может обладать небольшое по размеру животное. Собаки обнаружили его неподалеку от норы, к счастью, мы были рядом, но, пока добрались, он уже успел сунуть морду в отверстие. Тут один из охотников фантастическим прыжком скакнул вперед и схватил его за хвост как раз в тот момент, когда броненосец уже почти ушел под землю. Тут подскочили мы с другим охотником – он вцепился в правую, я – в левую заднюю ногу; таким образом, в нору ушли только морда и передние конечности, но зверь успел-таки вгрызться в землю зубами и, главное, выгнул спину так, что она уперлась в верхний свод. И вот мы трое тянем-потянем, а вытянуть не можем! Тут, слава Богу, явился четвертый член команды; с помощью перочинного ножа он подрезал дерн, и, навалившись, мы дружными усилиями вытащили броненосца, как пробку из бутылки; от неожиданности мы все повалились на спины и чуть не выпустили его из рук, а уж он свой шанс не упустил бы, это точно.

Впрочем, оба пойманных нами броненосца вскоре привыкли к неволе и сделались совершенно ручными; я содержал их в особой клетке, и у каждого было свое место для спанья. Целый день они лежали на спине бок о бок, щелкая челюстями и издавая сдавленные хрипы; хоть ори на них, хоть стучи по клетке, хоть щекочи их розовые складчатые животы – ни в какую, будут спать как убитые! Единственным способом разбудить их было погреметь миской для еды – стоит ее чуть-чуть задеть, и оба, как по команде, проснутся и побегут к тебе, сверкая глазами.

Все виды броненосцев употребляются аборигенами Южной Америки в пищу. Я сам не пробовал, но меня уверяли, что вкус у зажаренного прямо в панцире броненосца такой же, как у молочного поросенка. Многие гаучо (гаучо в Южной Америке то же, что ковбои в Северной) ловят этих животных и содержат в бочках с землей, как в кладовых, а по особым случаям достают и жарят.

…Мы собрались в обратный путь с нашими первыми пленниками, как вдруг в неподвижном ночном воздухе до меня донесся топот копыт по дерну. Звук все приближался и приближался, но в нескольких шагах от нас внезапно стих. Я подумал, не потусторонние ли это силы, – вдруг это дух какого-нибудь предка нынешних гаучо, вечно скачущий по пампе? На мой вопрос, откуда стук копыт и где же в таком случае конь, мои спутники-аборигены в унисон пожали плечами и хором ответили:

– Туко-туко.

Вот теперь я понял, кто издавал такой странный звук. Туко-туко – это маленький зверек, размером с крысу, с круглой пухлой мордочкой и коротким пушистым хвостом. Он выкапывает себе для жилья просторные галереи как раз под слоем дерна и по ночам выходит на поиски съедобных корней и растений. У этого зверька очень чуткий слух, и когда он улавливает звук шагов по дерну над своим жилищем, то издает предупреждающий звук, чтобы все собратья вокруг знали об опасности. Каким образом он производит этот звук, прекрасно имитирующий стук копыт скачущей лошади, для меня осталось загадкой, – может быть, крик его, резонирующий в длинных коридорах, на расстоянии и похож на этот стук. Как видите, туко-туко очень осторожное животное, и сколько я ни испробовал методов, мне ни разу не удалось поймать это существо, столь обычное для фауны пампы.