Текст книги "Больная любовь. Как остановить домашнее насилие и освободиться от власти абьюзера"

Все дело в патриархате

Фанатичные приверженцы феминистской теории считают психопатологическое объяснение «троянским конем», созданным для защиты патриархата. Их опасения понятны: большую часть ХХ века в психиатрии доминировали женоненавистники, обвинявшие жертв в совершенном над ними же насилии и часто приписывавшие им необоснованные диагнозы – мазохизм, истерию. Феминистки полагают, что домашнее насилие – естественный побочный продукт патриархата, то есть системы, в которой мужчина считает своим долгом доминировать над женщиной. Он подавляет ее или в крайнем случае просто с ней не считается. Сторонники этой теории уверены, что личная история абьюзера не является решающим фактором при проявлении им агрессии: психические патологии, воспитание, злоупотребление психоактивными веществами, принадлежность к определенному социальному слою могут повлиять на поведение насильника, но не являются причиной жестокости.

Представьте себе, что абьюзер – это комната, а токсичные гендерные стереотипы (типа, «женщина должна заниматься домашним хозяйством», «настоящие мужчины не плачут», «девушки часто выдумывают изнасилования, чтобы отомстить парню») – это пол в помещении. На полу может стоять много «тяжелой мебели» – алкоголизм, наркомания, психические расстройства, детская травма, безработица и т. п. Каждая комната уникально обставлена; иногда в ней так тесно, что пола и не видно. И все же он держит все нагромождение мебели. Иными словами, гендерные установки являются основой всех ожиданий мужчины от жизни и всех его поступков. Получается не так важно, какими именно «предметами интерьера» он еще отягощен.

Основное утверждение феминистской теории гласит, что представители сильного пола, приверженные жестким гендерным стереотипам, более склонны к абьюзу. Такой взгляд на проблему сложился в результате многолетних наблюдений, научной работы, а также общения с жертвами насилия в приютах, больницах и в судах. Одно исследование за другим демонстрировали [29], что мужчина скорее применит насилие к партнерше, если:

а) его приучили, что гендерные роли в семье всегда четко распределены;

б) если он полагает, что мужчина самой природой поставлен выше женщины;

в) он чувствует, что его мужественность или авторитет под угрозой, особенно если женщины не выполняют ожидаемой роли.

Отстаивающие феминистскую теорию разработали четкую стратегию решения проблемы: сначала абьюзеры должны осознать, что происходит, и принять ответственность за свои поступки. Потом им следует задуматься о том, как представление о привилегированном статусе мужчины и о его праве на власть вписывается в более широкую – и разрушительную – патриархальную систему[68]68
  В Австралии программы коррекции поведения для мужчин очень часто соединяют техники КБТ, предлагаемые психопатологической моделью, с гендерным просвещением, продвигаемым феминистской моделью. (Прим. автора.)


[Закрыть]. Карен Уилли, легендарный специалист по домашнему насилию, работавшая и с жертвами, и с их обидчиками более тридцати лет, кратко объяснила мне суть этой теории, когда я только приступала к изучению темы абьюза. Мы тогда сидели и болтали, и я очень заинтересовалась одним вопросом: «Почему мужчины все еще ведут себя таким образом?» Уиллис на это ответила: «Мы знаем, что те, кто применяет насилие к своим близким, поступают так не потому, что сошли с ума, и не потому, что не умеют справляться с гневом. Все дело в том, что у мужчин в руках сосредоточены сила и власть. Они привыкли причинять боль, унижать и подавлять, а также полагают, что им положено держать под контролем все, что происходит вокруг. Остальные члены семьи обязаны безоговорочно выполнять их распоряжения, ублажать отца семейства при любых обстоятельствах и делать то, что он скажет». – «Но откуда они взяли, что у них есть это право? – не сдавалась я. – Откуда эта потребность в контроле?» Уиллис ответила не задумываясь: «О, да это старый добрый патриархат! Он является частью общественного устройства, при котором мужчинам принадлежат все властные полномочия, а женщины воспринимаются как граждане второго сорта. Надо сказать, что большинство мужчин всю свою жизнь ведут себя вполне этично по отношению к женщинам и детям. Однако есть те, кто считает, что патриархат дает им право использовать власть и контроль, и доминировать над другими… им кажется, что они находятся на вершине иерархии… а женщины и дети, то есть члены их семей, должны подчиняться».

Долгие десятилетия активисты призывали избавиться от вредного стереотипа, и в итоге их все-таки услышали большинство из тех, кто стоит у власти в Австралии, – от премьер-министра до шефа полиции. В отличие от США, где государственная политика сообразуется в основном с психопатологической теорией, австралийские правящие круги согласны в том, что домашнее насилие – это культурный феномен, возникающий из жестких гендерных норм и убежденности многих людей в неравенстве полов. Так, к примеру, осознание этого факта стоит за известным высказыванием премьер-министра Малколма Тернбулла: «Неуважение к женщинам не всегда приводит к насилию по отношению к ним. Но насилие по отношению к женщинам всегда берет начало в неуважении». [30] На этом основана государственная стратегия по искоренению жестокого обращения в семье: она отражена в документе под названием «Общенациональный план по снижению насилия против женщин и детей на 2010–2022 годы». В нем прописаны принцип гендерного равенства и курс на постепенное изменение общественного мнения. В стратегии также ясно заявлено: пока мы не поменяем отношение общества к гендерным ролям, пока не добьемся справедливых условий оплаты труда для мужчин и женщин и не будем продвигать равенство полов во всех других областях, абьюз будет процветать.

Гендерные стереотипы, прочно укоренившиеся в нашем сознании, заставляют многих верить, что неравенство полов – естественное явление.

Когда в 1970-х ряд исследователей начали продвигать феминистскую гипотезу, они не просто совершили переворот в наших представлениях о мужской агрессии, но также поставили наконец на место тех психиатров, которые десятилетиями безосновательно доказывали, будто домашнее насилие есть реакция на провокации со стороны мазохисток, которые якобы хотят, чтобы мужья надругались над ними. Когда эти психиатры потрудились изучить самих абьюзеров, им пришлось отказаться также и от упрощенного представления, будто домашняя тирания была в данном случае плодом больной психики. Жертвы объединились и сформировали новое движение, представительницы которого громко заявили: насилие не психопатология, это социальное зло! Разве можно считать «расстройством» поведение, которое широко одобрялось и поощрялось в течение долгих веков?

А теперь посмотрим, можно ли наложить феминистскую теорию на выявленные учеными типы абьюзеров. Как вы понимаете, мужчины, склонные к принудительному контролю – «питбули» и «кобры», – очень часто демонстрируют высокий уровень мизогинии и привержены жестким гендерным стереотипам. Они наиболее опасны, и именно с их жертвами правозащитники больше всего сталкиваются в приютах и в кризисных центрах. Но если обратить внимание на другой конец «спектра насилия и контроля» и присмотреться к абьюзерам, «бьющим только родных» (которых я ранее называла «неуверенными в себе ревнивцами»), то выяснится, что опросы с их участием представляют совершенно иную картину. В них не больше и не меньше мизогинии, чем у людей, не склонных к насилию. Большинство мужчин из этой категории не предрасположены к психическим расстройствам. В целом они менее опасны, но в то же время они все же поднимают руку на близких, а значит, могут нести серьезную угрозу для своей половины. Чем же объяснить их поведение?

Психологическое + социальное

Давайте ненадолго вернемся к истории Глена, молодого британца 21 года, который пытался оказывать давление на каждую из трех своих девушек. Как можно объяснить его действия? Психологи предлагают несколько вариантов. Первый: парень зациклился на одежде подруг, потому что он женоненавистник и считает, что вправе контролировать их. Другая версия: им движет чувство неуверенности в себе и неумение наладить интимное общение, растущее из полученных в детстве психологических травм и пережитого насилия. Что же выбрать? Движет ли Гленом мизогиния, так что он заставляет близких менять поведение, чтобы успокоить собственную паранойю? Или он страстно жаждет внимания и заботы, которые недополучил в юном возрасте? Он так боится, что девушка изменит ему, потому что считает, что она его собственность или это результат того, что в детстве его множество раз предавали и теперь он никому не доверяет? Наиболее вероятный правильный ответ: тут действуют все эти факторы вместе. Чтобы до конца понять, зачем Глен прибегает к абьюзу, и найти наилучший способ помочь ему, нужно рассматривать его поведение сквозь двойную линзу – гендерную и психологическую.

Много лет я пыталась понять сознание абьюзера. Четыре последних года я слушала рассказы пострадавших, имевших мужество вспоминать очень тяжелые и невероятно жестокие эпизоды. Бесконечные часы я провела, изучая историю доминирования мужчин над женщинами и патриархальный общественный уклад, в котором веками игнорировалось насилие в семье (да и сейчас носители патриархальных ценностей продолжают делать вид, что проблемы не существует). Бессчетное количество раз меня охватывало возмущение царящей несправедливостью. После этого было невероятно трудно вдруг взять и попробовать посмотреть на абьюз глазами его виновников – увидеть всю сложность их личности с собственными потребностями и уязвимостью. От попыток встать на их место у меня все в буквальном смысле начинало болеть. Некоторым читателям тоже будет тяжко читать их откровения. Возможно, кого-то это выведет из себя. И все же это необходимо; крайне важно уяснить, какие именно внутренние причины заставляют мужчин прибегать к насилию, иначе агрессию не удастся предотвратить. Как говорит известный эксперт Джеймс Гиллиган, «просто клеймить насилие бесполезно, как бесполезно проклинать рак или инфаркт».

Этот же вопрос терзает криминолога Майкла Салтера. Он исследует случаи насилия мужчин по отношению к женщинам и детям и консультирует правительственные организации, такие как VicHealth и Our Watch, разрабатывающих стратегии по снижению жестокости в семье. За последние несколько лет Майкл заметил, что общественная дискуссия на эту тему последовательно сужалась: «Мы перешли к неолиберальному феминистскому подходу в анализе абьюза. Теперь принято считать, что насильники устроены очень просто. Что они поверхностны, не умеют критически мыслить, а лишь воспринимают то, что им внушает телевидение, порнография, культурная среда, – сказал Салтер в беседе со мной. – Думаю, такой популистский взгляд превращает весь дискурс в какой-то дурацкий цирк. Те, кто не смотрит на этот вопрос так примитивно, отошли в сторону и замолчали».

Терапия, основанная на искоренении стандартных общественных предрассудков, не работает. Приходится признать, что у агрессивных парней есть собственный, особенный внутренний мир.

Что же не так с «узким» подходом, предписывающим для решения задачи изменить сексистские и одобряющие насилие настроения в обществе? Его опасность в том, что он бьет мимо цели. «Терапия, основанная на этих либерально-феминистских принципах, не работает. Не работает, и все! – восклицает Салтер. – Почему бы нам не переменить направление поисков и не признать, что у этих жестоких парней есть собственный внутренний мир?»

Что особенно странно в нынешней ситуации, так это то, что «разворот», о котором говорит Салтер, уже был совершен почти двадцать лет назад. Его инициатор – одна из создательниц феминистской гипотезы происхождения мужского насилия, активно продвигавшая этот взгляд. Речь идет о покойной Эллен Пенс, легендарном авторе Дулутской модели[69]69
  Дулутская модель – программа предотвращения домашнего насилия, распространенная в основном в США. Создана в 1980-е в городе Дулут, штат Миннесота. Предполагает комплексную реабилитационную работу как с жертвами, так и с виновниками насилия. В ней участвуют как общественные организации, волонтеры, представители полиции, государственных социальных служб и т. п. (Прим. ред.)


[Закрыть] – одной из лучших в мире программ по коррекции поведения. Напомним, Эллен стояла у истоков теории, согласно которой мужья подавляют и нападают на жен, так как по умолчанию считают себя вправе утверждать свою власть и контроль. Однако на рубеже XXI века Пенс пришла к выводу, что строго феминистский взгляд на проблему неполон, а в случае с некоторыми абьюзерами вообще никуда не годится. В 1999 году Пенс написала, что идея, будто все насильники стремятся к власти, «не соответствовала живому опыту многих мужчин и женщин, с которыми мы работали». «Я поняла, что многие мужчины, которых я опрашивала, никак не подчеркивали своего желания установить власть над партнершей. Хотя я неустанно, при любой возможности, пыталась донести до мужчин в группе, что именно это они и пытались делать… И все же очень многие это отрицали. Я и мои коллеги не обратили внимания на тот факт, что лишь единицы из наших подопечных сами заговаривали о наличии такого стремления». Учтите, Пенс здесь говорит о чувствах, которые сами абьюзеры считают подталкивающими их к насилию. Она не утверждает, что те не хотели утвердить свою власть, просто эта цель не ощущалась ими как таковая; они не считали ее мотивацией для проявления агрессии.

Пенс утверждает, что долгое время она и другие ведущие групп для мужчин полагали, будто личные взгляды и убеждения их подопечных не стоит принимать во внимание. Все это были абьюзеры, отрицавшие абьюз, оправдывавшие его или преуменьшавшие его тяжесть. Что они могли сказать о причинах своего поведения? Выдумать еще одно оправдание? «Оказалось, что мы поступаем так же, как те, кого критикуем: сводим анализ до психологических трюизмов [насилие мотивируется жаждой власти]. Психолог вечно хочет все списать на неумение управлять гневом; судья вечно считает алкоголизм корнем всех бед… И мы тоже оставались слепы и не замечали расхождения теории с непосредственным опытом тех, с кем мы работаем». [31] Представляя абьюзеров примитивными существами, фриками, одержимыми контролем, Пенс и ее коллеги видели в них лишь рядовых солдат патриархата – безликих пособников устаревшей системы, выстроенной на подчинении женщины. Такой подход, писала Эллен Пенс, низводит «сложные социальные отношения до расхожих слоганов… “Этот человек делает все ради власти, ради контроля, ему все позволено” – пустое пропагандистское сотрясение воздуха казалось нам исчерпывающим описанием происходящего». Но погружаясь в каждую конкретную историю, исследовательница, а вслед за ней и ее команда, начали понимать, что требуется радикально изменить свой взгляд и создать более универсальную концепцию домашнего насилия, которая будет применима к любым отношениям. Например, можно сформулировать ее так: абьюз вызван тем, что некоторые люди чувствуют свое превосходство над интимным партнером, и это чувство формируется обществом и тесно связано с патриархатом.

После того как состоялся этот «поворот мысли», Пенс стало ясно, что разным абьюзерам требуется разного рода терапия. В отношениях, где насилие случалось редко и не являлось частью более широкого и систематичного контроля, вполне можно было сконцентрироваться на лечении зависимости или психических отклонений, и, возможно, такие меры помогли бы остановить агрессию. Но, например, для любителя принудительного контроля и по совместительству алкоголика терапия одной лишь зависимости была бы недостаточной. Если человек предрасположен к абьюзу и зациклен на идее доминирования, просто возвращение к трезвости не решит проблему. Кроме того, исследователям уже стало ясно, что нет смысла уговаривать мужчин-«кобр» изменить свое поведение с помощью групповых занятий. Представители этого типажа «необыкновенно сопротивляются любым переменам, зачастую вообще не способны стыдиться своих действий и сочувствовать жертве. К таким мужчинам вообще нужно искать специфический подход». [32]

Осознавая разнообразие форм мужского насилия, Пенс при этом не оставляла веры в Дулутскую теорию власти и контроля. Нет сомнений, что многие абьюзеры стремятся к доминированию и полагают, что имеют на это полное право. Но невозможно сводить все ситуации к этому, как делают феминистки.

И здесь следует поставить еще более интересный вопрос: зачем вообще мужчинам власть и контроль? И почему ради них они готовы бросаться в крайности и вести себя разрушительно.

* * *

Борцы за женские права в 1970-х ставили перед собой совершенно ясную цель – сделать домашнее насилие политическим вопросом. Они связывали современную агрессию против женщин с исторически сложившимся систематическим угнетением слабого пола сильным, в руках которого всегда были сосредоточены власть и возможности. С тех пор феминистское движение добилось больших успехов и в значительной степени изменило общество. Теперь, при новом повороте темы, правозащитницы также могут нам помочь лучше понять, что происходит в мужском сознании. В конце концов, именно феминистски настроенные ученые первыми показали, что патриархат губителен также и для мужчин, потому что заставляет их приносить в жертву полноценную эмоциональную жизнь ради таких дутых ценностей, как власть и материальный успех. Да и вообще феминистки первыми стали исследовать наши представления о мужественности и очень многое узнали о внутренней жизни мужчин.

«В 1970-е психоаналитики феминистских взглядов изучали такие болезненные темы, как мужская уязвимость и зависимость, – рассказывает Салтер. – Подопечные признавались терапевтам, что не могут удовлетворить свои базовые потребности, что в межличностных отношениях они сталкиваются со слишком большой нагрузкой и что часто сталкиваются с предательством. Теперь тех, кто поддерживает таких мужчин и сочувствует им, считают «антифеминистами». На самом деле это не так; открытие мужской уязвимости – фундаментальная заслуга феминистского движения, сыгравшая выдающуюся роль в 1980-е в изучении насилия». Именно к этой работе нам сейчас необходимо вернуться.

Мужчины часто стремятся к доминированию и считают, что имеют на это полное право. Однако невозможно сводить все ситуации абьюза к этому, как делают феминистки.

Никто не спорит с тем, что традиционные стереотипы маскулинности (главный из них состоит в том, что мужчины имеют особые права и привилегии) во многом вдохновляют сильный пол на применение насилия к женщинам. Абьюзерам свойственно стремиться к подавлению и контролю. Но попутно возникает очень много вопросов, на которые надо найти ответ. По каким причинам мужу так уж необходимо доминировать над женой? Что происходит в его сознании, что заставляет его портить жизнь жене и детям, попутно разрушая и свою собственную жизнь? Эти ключевые элементы головоломки, на мой взгляд, обычно остаются за пределами общественной дискуссии о домашнем насилии.

Позже мы еще поговорим о патриархате и о том, как он мобилизует ресурсы для порождения жестокого сознания у насильника. Так как в данном случае мы пытаемся разобраться, как работает мозг, стоит внимательнее изучить некоторые темные уголки человеческой психики.

Еще раз подчеркну, что только интеграция двух позиций – феминистской и психологической – позволит нам по-настоящему понять феномен насилия в семье и найти эффективные способы борьбы с ним.

* * *

Есть один популярный афоризм, принадлежащий романистке Маргарет Этвуд, который заставил меня по-новому взглянуть на мужскую агрессию: «Мужчины боятся, что женщины посмеются над ними, а женщины боятся, что мужчины убьют их». Этвуд говорила, что это заключение сделано на основе неформального опроса, который она провела среди своих друзей и учеников. «Я спросила девушек-студенток, пришедших на мой семинар о поэзии: “Почему женщинам кажется, что от противоположного пола исходит угроза?” – “Они боятся, что их убьют”, – таков был ответ. “Какую угрозу чувствуют мужчины со стороны женщин?” – спросила я своего приятеля. “Они боятся, что над ними посмеются, – ответил он. – И тем самым потрясут основы их мировоззрения”». Мы, конечно, могли бы счесть такую постановку вопроса издевательской и саркастически улыбнуться тому, насколько хрупко мужское эго. Мол, они патетически страдают из-за таких мелочей, в то время как прекрасный пол сталкивается с угрозой жизни. Но, с другой стороны, понимая всю ранимость мужской натуры, может, стоит серьезнее отнестись к их опасениям? Почему все-таки они так боятся стать объектами насмешек?

Эта мысль заставила меня обратиться к теме стыда и задуматься о том, что такое ярость, порождаемая унижением.

Глава 4. Стыд
^{Написано совместно с Дэвидом Холльером}

Стыд и бесстыдство – концы одной оси, на которой вращается наше бытие. И на обоих этих полюсах условия для жизни самые неблагоприятные, можно сказать, губительные. Бесстыдство и стыд – вот они, корни зла[70]70
  Русский текст цит. по: Салман Рушди, «Стыд». Пер. И. Багрова. (Прим. ред.)


[Закрыть].

Салман Рушди «Стыд»

Профессор Нейл Вебсдейл фактически работает как детектив, расследующий домашнее насилие. Он возглавляет исследовательскую организацию National Domestic Violence Fatality Review Initiative со штаб-квартирой в городе Флагстафф, штат Аризона. В основном Вебсдейл пытается проследить, что происходило в семье за несколько дней или даже месяцев перед случившимся в ней убийством. Для этого ему необходимо встать на позицию жертвы: он собирает оставленные ею улики, свидетельства друзей и родных. Но не менее ценно бывает посмотреть на вещи глазами убийцы. Профессор изучает биографию преступника, иногда беседует с ним в местах предварительного заключения. Однако надо понимать, что он не ведет полицейского расследования. Просто обзор смертельных случаев позволяет лучше понять насилие, совершаемое по отношению к близкому человеку, и создать механизмы его предотвращения. Вебсдейл откровенно признается, что собираемые им данные неточны. «Женщины и их родственники никому не готовы открывать свои секреты, равно как и убийца. В ходе моей работы рядом все время витает призрак необъяснимого и непонятного». Много десятилетий Нейл изучает личность тех, кто совершил акт насилия, и говорит, что ни одна из стандартных психологических моделей полностью не раскрывает того, с чем ему приходится сталкиваться. Он опросил сотни убийц, но ни один из них не был движим исключительно желанием утвердить свою власть над жертвой; у преступников не прослеживалось схожих расстройств личности или одной и той же психической болезни.

И все-таки Вебсдейл заметил один повторяющийся фактор, с которым снова и снова сталкивался за многие годы практики, – стыд. «Многие насильники поразили меня тем, что признавали: всю жизнь их стыдили, – говорит профессор. – Глубокое чувство стыда особенно мешало им почувствовать себя по-настоящему мужественными».

В ходе работы над книгой «Сердце семьеубийцы» (Familicidal Hearts) Вебсдейл подробно изучил семьдесят шесть историй, когда склонные к принудительному контролю мужчины убивали своих родных. [1] Приведенный в ней анализ жизненного пути абьюзеров критически важен для понимания их натуры. Несмотря на то что эти люди оказывали невероятное давление на членов семьи, на деле они вовсе не обладали силой и властью. Безусловно, на какие-то мгновения они добивались «чувства превосходства благодаря применению силы и запугиванию близких» (так это формулирует Ланди Банкрофт). И, без сомнения, они получали от этого выгоду: «их обслуживали, за них трудились, к ним по-особому относились». С ними никто не решался спорить, в их руках сосредотачивались деньги, их цели были выше, чем чьи-либо еще, все хозяйственные заботы они перекладывали на других и т. д. [2] Однако абьюз не был вызван одним лишь только стремлением к власти и комфорту. Движущий механизм насилия находился глубоко внутри: тайная неудовлетворенная жажда подлинной близости и любви мутировала в агрессию через посредство еще одного мощного чувства – стыда.

Это затаенное в душе переживание причиняет мужчине слишком много боли, если пытаться его осознать и вывести наружу, не говоря уже о том, чтобы попробовать искоренить. Если кто-то разбередит стыд (каким образом – мы скоро увидим), он причиняет невыносимые страдания. Единственным способом погасить его обжигающий огонь часто становится выплеск агрессии. Наброситься, мучить, взять под контроль близких, начать манипулировать ими. Эту разрушительную энергию принято называть «яростью униженного».

Концепция, связывающая стыд и ярость, появилась в 1971 году. [3] Ее создательница – американский психоаналитик Хелен Блок Льюис. Она стала одной из первых женщин, психологов-практиков в те годы, когда этой профессией занимались почти одни мужчины. Льюис проводила клинические исследования чувства вины и стыда. Ей принадлежит гипотеза о том, что для некоторых мужчин гнев, вызванный унижением, становится защитной реакцией против бессилия и чувства собственной неполноценности. Обрушиваясь на других и обвиняя их, такие агрессоры восстанавливают свою власть над ситуацией и прогоняют невыносимое ощущение стыда.

Представьте себе, к примеру, школьного хулигана, который приступает во дворе к первоклашке и грозно требует, чтобы тот повторил, что только что пробормотал себе под нос. Это «детская версия» того, что делает мужчина, бьющий жену за то, что она осмелилась ему в чем-то возразить. Хелен Льюис, убежденная феминистка, родившаяся и выросшая в Нью-Йорке, назвала стыд «спящей эмоцией», незримо питающей депрессии, обсессии, нарциссизм и паранойю. Стыд был всегда тайным, табуированным, пациенты не желали о нем говорить даже в кабинете психотерапевта. Изучив материалы, документирующие сотни часов консультаций, Льюис обнаружила, что психоаналитики очень редко говорят со своими клиентами о стыде – в общем, почти никогда не обсуждают этот вопрос. [4] Если терапевту доводилось столкнуться с клиентом, за поступками которого стоит стыд, доктор обычно диагностировал у того пограничное или нарциссистское расстройство личности. По мнению Льюис, такие диагнозы были ошибочны. Эта проблема существует и поныне[71]71
  Проведенный в 2011 году опрос клинических психологов показал, что тему стыда часто игнорируют или сознательно избегают во время терапевтических сессий. (Прим. автора.)


[Закрыть]. [5] Как указывает психолог Джеймс Гиллиган, мы так стыдимся самого стыда, что не в состоянии заставить себя говорить о нем.

Чувство вины порождается осознанием: «Я поступил плохо». Но поступки – это поправимо. А стыд возникает от установки: «Я плохой». Ее изжить намного труднее.

Давайте проясним некоторые основные особенности стыда. Во-первых, мужчинам, имеющим антисоциальные расстройства личности, такие, как психопатия или социопатия (эту группу мы ранее условно называли «кобрами»), не свойственно действовать под влиянием ярости унижения. Вебсдейл из практики рассмотрения дел о насилии и опросов преступников заключил, что люди, имеющие подобные расстройства, «менее уязвимы и зависимы, в меньшей степени тревожатся о том, чтобы их не покинули и не отвергли. В них больше нарциссизма, мании величия, склонности к эмоциональной изоляции». Более того, профессор рассказывает, что встречал убийц, которые хладнокровно описывали акт насилия и называли его «трансцендентным» и «духовным» опытом. По мнению Вебсдейла, нам предстоит еще изучить, играет ли стыд хоть какую-то роль в этих правонарушениях. Психопаты способны сочувствовать и стыдиться, но это не происходит спонтанно; такие чувства не охватывают их всецело. [6] Как объяснил один обладатель антисоциального диагноза, «если для большинства людей некая эмоция имеет условную силу в семь-восемь баллов по десятибалльной шкале, то для меня ее интенсивность колеблется в диапазоне от нуля до двух баллов». [7]

Также важно отметить, что стыд не равен чувству вины. Вину мы ощущаем, если совершили дурной поступок или обидели кого-то. За это можно извиниться и, получив прощение, избавиться от тяжкого чувства. Но разрешить вас от стыда не сможет никто другой, вы должны сделать это сами. И все потому, что стыд – это не переживание о плохом поведении, а невысказанное (иногда погребенное глубоко в душе) ощущение. Дело не в том, что «я поступил плохо», а в том, что «я плохой» – никем не любимый и недостойный любви. [8] «Чего требует от нас стыд? – задается вопросом Хелен Льюис. – Стать хорошими, привлекательными, не быть отталкивающими, глупыми, не совершать ошибок. Но для этого надо просто перестать существовать. Перестать быть, как минимум в тот момент, когда стыд накатывает. Отсюда оборот “я чуть не умер от стыда”, “чуть не провалился сквозь землю”. Это действительно очень болезненно». [9] Избавиться от стыда непросто. Он оставляет ожоги, которые заживают с большим трудом.

Вина и стыд оказывают диаметрально противоположное воздействие на склонных к насилию людей. Исследования психологии закоренелых преступников, проводившиеся в Германии и США, показали, что «чувство вины скорее заставит их не нарушать закон в будущем, в то время как стыд… порождает желание бунтовать против безжалостной эмоциональной боли и общественного осуждения, и этот бунт может привести к новым асоциальным поступкам». [10]

Перед тем как мы погрузимся в изучение деструктивной силы мужского стыда и ярости унижения, давайте немного поговорим о самом этом чувстве. Со стыдом приходится сталкиваться каждому (хотя голос его бывает очень приглушенным, как, к примеру, у психопатов). Наша реакция на него в значительной степени зависит от воспитания, традиции и культуры, в которой мы выросли и живем, и, главное, от пола – мужского или женского.

Важно понимать, что сам по себе стыд не приобретенная, а врожденная эмоция (хотя общественное давление добавляет нам сложностей в его переживании). Считается, что она относится к девяти первичным аффектам[72]72
  Теорию базовых аффектов разработал психолог Саливан Томкинс, один из наиболее авторитетных ученых, изучавших стыд. Институт Томкинса предлагает такое определение аффекта – врожденная биологическая реакция, лежащая в основе эмоций. Девять аффектов сопровождают нас с самого рождения и способствуют выживанию. (Прим. автора.)


[Закрыть], среди которых есть гнев, тоска, страх, радость, интерес, удивление, стыд, реакция на неприятный запах, отвращение[73]73
  В русскоязычной литературе существуют разные интерпретации выдвинутой Томкинсом терминологии. Аффекты иногда обозначают двойными названиями, чтобы точнее отразить разные грани каждого из них: гнев-ярость, боль-страдание, страх-ужас, удовольствие-радость, интерес-возбуждение, удивление-испуг, стыд-унижение, презрение и отвращение. Понятие dissmell (реакция на неприятные запахи) не имеет однозначного русского соответствия и нередко переводится как презрение, так как оно имеет схожий физиологический ответ – реакцию лицевых мышц, а иногда и кожного покрова. (Прим. ред.)


[Закрыть]. [11] Представьте ситуацию: маленький ребенок тянется к матери, а та игнорирует, как бы отвергает его. Контакт, к которому он устремлен, не реализуется. При этом тело малыша демонстрирует классические физиологические признаки стыда: оно оседает, спина сутулится; дитя отворачивает голову и опускает глаза, чтобы не видеть материнского лица. [12] Почему важно это понимать? Потому что таким образом нам становится ясна эволюционная цель этой эмоции. Стыд существует не только для того, чтобы мы чувствовали себя несчастными. Он критически важен и помогает нам выжить в социальной среде. Исследования, проведенные в Калифорнийском университете, показали: как боль предупреждает нас о повреждении тканей, «так и стыд сигнализирует о повреждении социальных связей и мотивирует к их восстановлению». Когда люди занимались охотой и собирательством, их выживание зависело от включенности в группу – другие члены сообщества должны ценить тебя, чтобы поделиться с тобой пищей, защитить, позаботиться в трудную минуту. Стыд стал одним из чувств, регулирующих поведение человека, он заставлял взвешивать последствия поступков. Неверный шаг мог стоить дорого: провинившегося могли изгнать из племени, покалечить или даже убить. [13] Сегодня, даже будучи изгнанным из привычного коллектива, человек вряд ли погибнет. Но мы по-прежнему боимся стать париями в глазах тех, кого любим и кому доверяем. Поэтому внутренне продолжаем «вести строгий учет» тех своих действий, за которые нас могут полюбить или, наоборот, возненавидеть. Кстати, по той же причине жертвы домашнего насилия часто хранят в секрете сам факт абьюза. Те, кто пережил сексуальные домогательства в детстве, иногда годами молчат о том, что с ними случилось. Рассказать об этом мешает страх, что они утратят ценность в глазах общества, и потому поглубже прячут свой опыт, ни с кем не делятся им.