Текст книги "На равнинах Авраама"

Отныне Джимс и Туанетта принадлежали друг другу, и истину эту они приняли без усилия и смущения. Туанетта нисколько не стыдилась ни того, что вышла к Джимсу, ни того, что этим поступком обнаружила тайну, которую все эти годы гордыня и ложное предубеждение заставляли ее скрывать от него в своем сердце. Ее глаза излучали свет, и, казалось, он лился из бездонных глубин страдания и горя. Туанетта хотела, чтобы Джимс знал, что от ее нелепой гордости не осталось и следа и она безмерно рада, что именно он находится сейчас рядом с ней. Каждый из них с таким достоинством принял новую для себя роль: он – победителя, она – побежденной, – словно оба были гораздо старше своих лет. Туанетта ничуть не изменилась, разве что в глазах ее появилось то, чего раньше не было, – нежность. Иное дело Джимс. Рядом с Туанеттой он чувствовал себя выше ростом, и душу его переполняло неведомое прежде торжество – торжество победителя. Мир стал иным. Джимс стоял на пороге поразительных открытий. Ради них стоило жить, сражаться и побеждать. И пусть их скрывал покров тайны – от этого они не становились менее реальными. Сердце Джимса радостно билось, и в каждом его ударе звучали уверенность и несокрушимая сила. Вчерашний день, омраченный страданиями, мучениями и болью, отошел в далекое прошлое, и день сегодняшний, день, соединивший его с Туанеттой, стал потрясающим живым настоящим. Пальцы Туанетты коснулись плеча Джимса, и оба посмотрели на восток – на Ришелье и земли на противоположном берегу реки.

С той минуты, как Джимс и Туанетта проснулись, Вояка, точно вырезанный из дерева, застыл в побелевшей от инея траве, повернув голову в сторону луга. Пес явно что-то учуял, и ему не было нужды принюхиваться к ветру. Вдруг, заглушая шорохи леса, в воздухе зазвенел дикий, пронзительный крик голубой сойки, к нему присоединилось карканье встревоженных ворон. Над вершинами деревьев мелькнули черные крылья. Вояка следил, как они скрылись, и его поджарое тело дрожало от волнения. Первую сойку поддержала вторая, третья, и их трескотня не смолкала до тех пор, пока пронзительный клич одной из птиц резко не оборвался на зловещей ноте.

– Это стрела, – сказал Джимс, снимая с плеча лук. – Когда во время охоты я выслеживал дичь, мне не раз приходилось утихомиривать соек.

Джимс втащил Туанетту в дом и позвал Вояку. Через несколько минут они увидели, как со стороны луга на поляну вышли могавки – проворные, внушающие ужас тени в мире мерцающей белизны.

Глава 13

Зрелище смерти, которая возвращается туда, где она уже сняла обильную жатву, не испугало Джимса. Все это время он высматривал ее, почти ждал, и в какой-то мере ее приход явился ответом на безгласную молитву, обращенную им к Богу, когда, проснувшись, он нашел Туанетту в своих объятиях. Сражаться за нее, с боевым кличем броситься из дома и, защищая ее, быть изрубленным на куски – такая перспектива не только не страшила Джимса, но, напротив, вселяла в него безумную отвагу и восторг. Но какие бы безумства ни зрели в его голове, когда, вставив в лук длинную охотничью стрелу, он стоял у порога дома, Туанетта, ради которой они замышлялись, удержала его от них. Тихо вскрикнув, она потянула Джимса от разбитой двери и, пользуясь кратким мигом безопасности, пока дикари выходили на поляну, обняла его за плечи. В эти страшные мгновения на лице Джимса появилось выражение, очень похожее на то, что так напугало Туанетту на мельнице, – выражение жестокое, мстительное. Выражение человека, одержимого манией убийства.

– Джимс, дорогой, нам надо спрятаться, – молила она. – Нам надо спрятаться.

Джимсу не сразу пришло на ум, что тщетно пытаться спрятаться, раз следы их отчетливо видны на покрытой инеем земле. Но голос Туанетты, имя, каким она назвала его, побудили отказаться от намерения, которое неминуемо погубило бы их.

– Я знаю одно место, – говорила Туанетта. – Надо спешить!

Туанетта побежала первой, и Джимс поспешил за ней в соседнюю комнату с разрушающейся лестницей. На полу комнаты играл солнечный зайчик, и через впустившее его окно с выбитыми стеклами они мельком увидели могавков. Краснокожие убийцы задержались на краю поляны. Внимательно прислушиваясь к тишине, они стояли неподвижно, точно каменные изваяния. В ожидании более холодных дней их тела были обнажены до пояса и блестели от жира и краски. Туанетта не дала Джимсу задержаться в комнате, и лестница жалобно заскрипела у них под ногами. С верхней ступени Джимс посмотрел вниз и увидел, что их следы четко выделяются на толстом слое пыли, покрывающем пол и лестницу. Если могавки придут в дом, подумал Джимс, то участь Туанетты и его самого можно считать решенной, но поскольку добраться до них индейцы смогут только по этой ветхой узкой лестнице, то все его двадцать стрел непременно попадут в цель.

Приведя Джимса в комнату наверху, Туанетта сразу подошла к похожей на стенную панель доске, и через секунду они заглядывали в пропахший плесенью мрак просторного помещения под самой крышей, которое мадам Люссан использовала вместо чердака. Стоило свету впервые за долгие годы прорезать тьму, как по чердаку забегали мыши.

– Мадам Люссан привела меня сюда после твоей драки с Полем Ташем, – прошептала Туанетта. – Свое перепачканное платье я забросила вон туда, в самый конец.

Даже несмотря на близость индейцев, при этом воспоминании голос Туанетты задрожал от волнения.

Джимс смотрел на узкую щель в стене, оставленную Люссаном в качестве окна и амбразуры для защиты от врагов. Вчера… Поль Таш… Туанетта – маленькая принцесса в платье для верховой езды, с блестящими локонами… И вот теперь они вдвоем в той самой комнате, где она так люто его ненавидела! Джимс подошел к окну, Туанетта встала рядом с ним. Никем не замеченные, они смотрели в прямоугольную щель, затененную навесом крыши. Солнце поднялось еще недостаточно высоко, чтобы согреть белую от инея землю. Духи вод и лесов превратили поляну в рай, который, как драгоценный камень, ограненный морозом, сверкал в окружении золотых и белых деревьев и густых зарослей орешника, объятых языками желтого пламени. В глубине этой чистой, прекрасной сцены неподвижно стояли могавки, и по их позам Джимс понял, что они случайно вышли на поляну. В дальнем ее конце на фоне зарослей стояла дюжина воинов, и двенадцать пар глаз с напряженным вниманием рассматривали заброшенный дом. Но ни один из безмолвных дикарей не протянул руку к томагавку, луку или ружью.

Заметив это, Джимс с надеждой прошептал:

– Они видят, что усадьба покинута людьми, и если не заметят наших следов, то не подойдут ближе. Туанетта, посмотри! С ними белый человек в ошейнике пленника!

Джимс замолчал. Среди наблюдавших за домом он заметил движение, словно чья-то команда вернула их к жизни. Предводитель, индеец с тремя орлиными перьями в волосах, шагнул на поляну – высокий мрачный великан, по-военному раскрашенный красной, черной и охристо-желтой красками, кроме полного вооружения обремененный лишь скудной поклажей воина. У пояса дикаря висело несколько скальпов, в которых при каждом шаге играли лучи солнца. Среди них был женский скальп с такими длинными волосами, что беглецы не могли его не заметить. Туанетта вздрогнула, громко вскрикнула, но все же возблагодарила Бога за то, что волосы были светлы, как день, и совсем не походили на мерцающее черное облако волос Катерины. Туанетте стало дурно, и она закрыла глаза, чтобы не видеть страшных трофеев удачливого воина. Когда она снова открыла их, четыре десятка воинов гуськом шли за предводителем, бросая по сторонам вороватые взгляды. Они прошли в сотне футов от того, что некогда было домом Люссана. У многих за поясом блестели на солнце свежие скальпы. С индейцами шли двое белых мужчин и мальчик со связанными руками и удавкой на шее. Из своего окна Туанетта и Джимс ясно видели на белом инее предательские следы в опасной близости от вереницы врагов; возьми индейцы чуть правее, они обнаружили бы не только пустоту и бестелесных призраков. Лишь после того как последний могавк скрылся за деревьями на противоположной стороне поляны, Туанетта устало взглянула на Джимса. Красная смерть прошествовала безмолвно: ни звука приглушенного голоса, ни стука дерева о сталь, ни хруста примятой травы или валежника под тяжестью восьми десятков обутых в мокасины ног. Индейцы ушли, но мир с их уходом не ожил. Вороны не вернулись на луг. Голубые сойки улетели на безопасное расстояние. Дятел перебрался на пень подальше от поляны. Даже в старом доме не слышалось мышиной возни и писка – ничего, кроме бешеного стука трех сердец: двух человеческих и одного собачьего.

И тогда Джимс заговорил.

– Готов поклясться, что с ними был белый человек. Свободный белый человек в этой раскрашенной толпе, и у его пояса висели длинные волосы, – сказал он.

– Я заметила светлые волосы и не такую темную, как у индейцев, кожу, но подумала, что меня обманывает зрение, – ответила Туанетта.

– Англичанин, – сказал Джимс, – убийца ради денег. Один из тех, о ком говорил мне дядя Хепсиба.

– Но… он может быть и французом.

Они стояли, глядя друг другу в глаза: она – дочь аристократов Старой Франции, он – сын свободных граждан Нового Мира; и когда ее руки медленно поднялись к его лицу, лук и стрелы Джимса упали на пол. Впервые в жизни Туанетта приблизила свои губы к его губам.

– Поцелуй меня, Джимс, и помолись со мной. Возблагодарим Бога за милосердие, которое он явил нам!

Трепещущие губы Туанетты на мгновение слились с губами Джимса.

– Прости меня за все, – проговорила она.

Туанетта выскользнула из объятий Джимса, и лицо молодого человека осветил отблеск прежней мальчишеской мягкости и красоты. Джимс стал первым спускаться по лестнице.

Они не сразу вышли из дома, а остановились у низкой двери, прислушиваясь к наружным звукам и стараясь понять, нет ли на поляне какого-нибудь движения. Вояка не сводил глаз со стены леса. Солнце поднялось выше, под его разрушительными лучами исчезли хрупкие создания мороза, и сказочные города и королевства уступили место куда менее красочным покровам осени. Земля вновь ожила. Бойкие компании белок устроились в кустах, и беличьи лапки мягкой дробью застучали по крыше дома. Дятел вернулся на старый пень и забарабанил по нему клювом, отыскивая личинки. Вояка шевельнулся и глубоко вздохнул, словно теперь он снова мог дышать полной грудью. Когда над их головами раздалась гортанная, похожая на приглушенный смех песня белки, Джимс повернулся к Туанетте.

– Они ушли, – сказал он. – Но кто-то мог и остаться. Поэтому не будем спешить.

Теперь им легче было говорить о смерти, разрушениях, как будто с течением времени все пережитое стало менее ужасно. События вторгались в их жизнь с поразительной быстротой, словно прошли дни и недели, а не часы, и Туанетта спокойно, как о далеком прошлом, рассказала Джимсу о трагедии в Тонтер-Манор. Ее мать за два дня до нападения индейцев уехала в Квебек. Туанетта благодарила Бога за избавление матери, но, когда она говорила об этом, в ее голосе не слышалось особенной радости. Подробностей случившегося она не могла припомнить; все было внезапно и ужасно, как огненный поток в черноте ночи. Питер Любек был с армией Дискау, и Элоиза, его молодая жена, перебралась к ней. Когда рано утром напали индейцы, они спали. Послышалась пальба, и на весь дом прогремел голос отца. Они вскочили с кровати. Отец вошел в комнату, велел им одеться и никуда не выходить. Туанетта не знала, что случилось, пока не выглянула в окно и не увидела сотни голых дикарей. Она бросилась за бароном, но его уже не было. Когда она вернулась в комнату, Элоиза исчезла, и с тех пор она ее не видела. Со всех сторон неслись пронзительные вопли, дикие крики. Туанетта поспешно оделась и, несмотря на приказ отца, спустилась вниз, громко зовя его и Элоизу. Парадные комнаты дома были полны огня и дыма, и, когда она прибежала на половину прислуги, путь назад ей отрезала огненная стена. На ее крики никто не ответил. Тогда-то она и вспомнила про мельницу, по словам отца, недоступную для огня и пуль. Она спустилась в погреб, через него пробралась в короткий подземный проход, а оттуда – в выложенный камнем и дерном наземный ледник, где зимой хранились фрукты и овощи. Она спряталась в нем и через некоторое время осмелилась приоткрыть дверь над головой. Везде бушевал огонь, и поблизости было видно всего несколько индейцев – должно быть, худшее уже свершилось. Издалека, оттуда, где дикари нападали на дома фермеров, неслись душераздирающие крики. Она выбралась из погреба и споткнулась о тело мельника, старика Бабэна, который упал с мушкетом в руках. Туанетта подняла мушкет и пошла к мельнице. Индейцев она больше не видела. В башне она почувствовала головокружение и едва не потеряла сознание. Немного придя в себя, она выглянула в узкое окно и увидела, что с юга к мельнице приближаются четверо незнакомцев. Она не сомневалась, что это белые, но боялась обнаружить свое присутствие. Вид их был ужасен. Они походили на чудовищ, пришедших взглянуть на мертвецов. И теперь, увидев среди могавков белого человека, Туанетта окончательно уверовала, что те четверо принадлежали к той же кровожадной банде и она поступила благоразумно, не выйдя из укрытия2525
  Скорее всего, Туанетта ошибалась. Это, несомненно, были Черный Охотник, Дэвид Рок, Питер Ганьон и Карбанак, которые совершали героический переход в Крондин-Манор, где находились их близкие. – См.: «Черный охотник».


[Закрыть]. Мушкет Бабэна оказался заряжен, и она очень пожалела, что не попыталась застрелить хоть одного убийцу. И в Джимса она стреляла, приняв его за бандита, который отстал от отряда.

Естественно было бы ожидать, что рассказ Туанетты прозвучит взволнованно и страстно, но она говорила спокойно, глядя не на Джимса, а в глубь поляны. Это был пересказ фактов, чуждый пафоса и драматической аффектации. Когда Туанетта закончила, Джимс некоторое время молчал. Затем он, в свою очередь, рассказал о путешествии на ферму Люссана, о возвращении домой и о том, что он увидел там. Потом он заговорил о Хепсибе:

– Скорее всего, он обнаружил могавков в глубине долины и зажег костер, как мы уговаривались. Потом он попытался добраться до нас, но его убили.

– Он вполне мог спастись, – с надеждой в голосе предположила Туанетта.

Джимс покачал головой:

– Тогда он пришел бы к нам. Он мертв.

Голос Джимса звучал так же бесстрастно, как голос Туанетты, когда она говорила о своем отце и Элоизе. Джимс повторил, что его дяди нет в живых, и добавил, что и сами-то они чудом спаслись. Теперь же, как он полагал, путь вниз по реке, к друзьям, открыт. Индейцы не могли далеко продвинуться в том направлении и сейчас, вероятнее всего, поспешно отступают под напором барона Дискау, который узнал об их вторжении и послал им навстречу свои войска. Джимсу не пришло в голову, что барон и его люди могли потерпеть поражение, а именно такова была горькая истина.

Джимс достал из висевшей у пояса сумки несколько яблок и пару золотистых реп. Пока фруктовый сок не смочил его губ, Джимс не отдавал себе отчета в том, как давно он ничего не ел. Он уговорил Туанетту последовать его примеру, и та нехотя съела яблоко.

Тем временем Джимс рассказал Туанетте, что они должны предпринять. Прежде всего нужно пройти через сад и мимо хлева. Затем смело повернуть на север, а потом снова на восток. Ночь они проведут в лесу, но Джимс не сомневался, что сумеет устроить Туанетте удобный ночлег. Его беспокоили легкие туфли Туанетты – они почти развалились, и рано или поздно на них придется натянуть его гетры. Туанетта не боялась физических неудобств. Она слушала Джимса, и ее глаза светились новым светом. Ей было приятно, что он взял на себя заботу о ней и с такой уверенностью и знанием дела планирует их действия.

Они вышли из дома. Джимс шел впереди. В конце извилистой тропы их окружили заросли вереска и шиповника, которые за шесть лет буйно разрослись вокруг хлева, и Джимс невольно подумал, вспоминает ли Туанетта тот далекий день, когда они в последний раз были здесь вместе. В опущенной руке Джимс нес лук, из предосторожности держа стрелу наготове. Неожиданно она зацепилась за сухую ветку и упала на землю. Джимс наклонился, чтобы поднять ее, но испуганный крик Туанетты заставил его резко выпрямиться.

Шагах в десяти от них стоял полуголый раскрашенный дикарь, который, по всей видимости, пробирался к заброшенному дому. За несколько секунд, что они смотрели друг на друга, Джимс узнал в нем того самого белокожего охотника за скальпами, которого он и Туанетта заметили среди могавков. Джимс было почувствовал облегчение, но тут же сообразил, что такой противник гораздо опаснее индейца: перед ними стоял один из безжалостных живодеров, которые охотились за человеческими волосами ради платы, назначенной его соплеменниками. Голубоглазый индеец! Как часто слышал Джимс проклятия дяди по адресу этой породы! Звери, более коварные, чем тигры, которых англичане выпустили на свободу и платят им деньги. Вся жизнь их стала непрерывной оргией засад, выслеживания жертв, убийств, насилия, поджогов! Сейчас Джимс видел перед собой одного из них! Его покрывал слой жира и краски, но это был белый человек, светловолосый, с маленькими голубыми глазами, вооруженный ружьем, ножом и томагавком; у его пояса висели женские волосы, а рядом с ними скальп, скорее всего снятый с ребенка.

Джимс сразу увидел все эти подробности и, не успело эхо от крика Туанетты замереть вдали, понял, что они значат. Он не успел вытащить стрелу из колчана: «дикарь», имея на своей стороне преимущество в несколько секунд, вскинул ружье. Джимс метнулся вперед и, бросив во врага бесполезный лук, налетел на дикаря в то самое мгновение, когда тот спустил затвор кремневого ружья и оно с грохотом выстрелило свинцовой пулей. Охотник за скальпами видел перед собой всего лишь мальчика и девочку – легкую добычу, однако неожиданно столкнулся с на редкость сильным и яростным противником. В первые секунды борьбы ни один из них не мог выхватить нож или томагавк. Словно обуянный долго сдерживаемым безумием души и тела, Джимс напал на врага и, вцепившись в скользкое от жира горло мнимого индейца, вместе с ним рухнул на землю. Кусты ломались под их телами; стремясь не дать противнику возможности пустить в ход смертоносное оружие, задыхаясь, они обвивали друг друга руками и ногами и катались по траве так, что округлившиеся от ужаса глаза Туанетты почти не различали их, а Вояка, который, оскалив белоснежные клыки, кружил вокруг, не мог принять участия в сражении. Наконец охотник за скальпами огромным усилием освободился от противника и вскочил на ноги, вытаскивая из-за пояса томагавк. Вояка прыгнул, нацелясь зубами ему в горло. Но тупой конец томагавка настиг пса в воздухе и с такой силой ударил по голове, что тот обмякшей, неподвижной массой свалился под ноги «индейца».

С окровавленных губ Франкенштейна сорвался крик: он уже предвкушал близкую победу, видя в юноше с томагавком в руке ничтожное препятствие, отделяющее его от прелестной бледной девушки, которую случай поставил на его пути. В этом крике слышалась давняя привычка подражать индейцам, и все же издать его мог только белый человек. Это был гортанный торжествующий вопль существа, утратившего всякие обязательства, налагаемые рождением и расой: крик, исторгнутый не столько горячностью и страстью, сколько предвкушением того, что глаза этого существа видели в Туанетте.

С разряженным ружьем в руках Туанетта встала рядом с Джимсом, готовая принять участие в схватке. Джимс был так близко, что его рука касалась ее руки, и, когда он сделал резкое движение, Туанетта упала в кусты. Тем же движением Джимс запустил томагавк в медленно приближающегося охотника за скальпами. Пока тот увертывался от летящего в него оружия, Джимс поднял одну из разбросанных по земле стрел и подбежал к луку. Туанетта видела, что произошло потом. Она видела, как красивая худощавая фигура вытянулась в струну. Видела, как раскрашенное чудовище наступает на него. Слышала мелодичный звук натянутой тетивы. Видела серебристую вспышку – вспышку, которая влетела в грудь и вышла из спины голубоглазого «индейца» окровавленной сломанной стрелой, свершившей свое правое дело.

Глава 14

Пока Джимс успокаивал потрясенную спутницу, его ни на секунду не оставляла мысль, что могавки услышали выстрел. Туанетта не сразу поверила, что битва закончена и негодяй, который, как огромный паук, лежал на спине, уже не представляет опасности. Ее вера в Джимса еще больше окрепла, и к чувству облегчения и гордости прибавилась искренняя радость, когда она увидела, что Вояка жив. Пес, шатаясь, поднялся и злобно смотрел на убитого.

Джимс поднял несколько уцелевших в схватке стрел и с сомнением посмотрел на валявшееся на земле ружье.

– Лук надежней, – ответил он на вопрошающий взгляд Туанетты. – Стрела не делает шума, и я ей больше доверяю.

Они прошли мимо убитого, и тот проводил их невидящим взглядом открытых глаз. Туанетта не сдержала подступившего к горлу истерического рыдания и тут же с такой любовью и благоговением взглянула на Джимса, что бешеное биение сердца и стук крови в висках заглушили для него все прочие звуки. Он сражался за нее и победил! И сражался на той самой земле, где шесть лет назад ему не удалось проучить Поля Таша!

– Индейцы слышали выстрел и обязательно вернутся, – сказал молодой человек. – Этот белый наверняка как-то догадался о нашем присутствии в заброшенном доме и пришел, чтобы прикончить нас в одиночку и ни с кем не делиться добычей. Боже мой, стоит подумать…

Джимс посмотрел на волосы Туанетты, рассыпавшиеся по плечам.

– Надо бежать отсюда, – сказал он.

Они уже миновали хлев и шли через запущенное поле.

– Меньше чем в миле отсюда есть каменистый кряж, – подбадривал Джимс Туанетту. – Если нам удастся добраться до него, я знаю десятка два мест, где голые камни помогут сбить их со следа.

– Мы обязательно доберемся туда, – проговорила запыхавшаяся Туанетта.

Джимс показал рукой направление, пропустил Туанетту вперед, а сам пошел за ней, оглядываясь через каждые двенадцать шагов.

Как грациозная нимфа, спешила Туанетта через лес, в котором Люссаны когда-то собирали топливо, и ее длинные волосы струились, сверкая на солнце. Порой их красота заслоняла от Джимса все остальное, и, предаваясь созерцанию этой красоты, он чувствовал на спине холодок страха. Однажды, работая с Хепсибой в поле, он услышал от него о том, какое применение нашли женским волосам и англичане, и французы и что многие дворяне и светские львы носят блестящие локоны вместе с кожей, срезанные убийцей в девственных лесах Америки.

Вскоре усталость Туанетты вынудила их сбавить шаг. Когда они добрались до скалистого подъема к вершине горного кряжа, девушка едва дышала и в течение нескольких минут не могла продолжать путь. Но слабость тела не означала слабости духа. Щеки Туанетты пылали, глаза горели, стройная фигура, казалось, бросала вызов своей хрупкости. Она без страха смотрела туда, откуда они пришли, ее грудь взволнованно вздымалась, руки тянулись к Джимсу.

Прошло несколько минут, и каждая из них казалась Джимсу часом.

Затем они поднялись по гребню кряжа, точнее, плоской горной вершины, ощетинившейся скалами и кое-где поросшей кустарником и карликовыми деревцами. Каждый шаг здесь требовал предельной осторожности и внимания. Теперь Джимс прокладывал путь, стараясь не задевать россыпи камней, траву и землю. Когда от того места, где молодые люди вышли из долины, их отделяло полчаса утомительного пути, кряж сделался шире и с одной стороны перешел в скалистое плато, которому, казалось, не было конца. Идти стало легче: каждый шаг уже не требовал таких усилий. Но вот к югу от плато, словно длинный узкий сосок материнской груди, отделился другой кряж, уже первого, еще более неровный и неприступный на вид. Джимс предпочел этот, наименее привлекательный, путь.

– Если они доберутся сюда, то решат, что мы выбрали более широкую и удобную дорогу, – объяснил он Туанетте. – Ты можешь продержаться еще немного?

– Мы все время бежали, и я совсем выбилась из сил, – сказала Туанетта. – Но сейчас я такая же сильная, как ты, Джимс. Можно мне остановиться и поправить волосы? Я хочу, чтобы ты мне их обрезал, – с ними слишком много хлопот.

– Лучше я отрежу себе руку, – заявил Джимс. – Потерпи. Скоро мы будем в безопасности, переберемся за эти скалы…

Джимс не закончил. С той стороны, откуда они пришли, послышался крик. Он был негромок и летел издалека, но неподвижный воздух донес его так четко, словно кричавший находился на расстоянии ружейного выстрела. В этом крике не было ни жестокости, ни угрозы, напротив, в нем звучала странная, почти музыкальная, нежность. Джимс слышал, как точно так же кричали во время охоты Большой Кот и Белые Глаза: они сперва раскатывали звук, поднеся ладони ко рту, а потом посылали его на расстояние полумили. Джимс понял, что значит этот крик. На кряже были могавки, и один из них извещал своих рассеявшихся по склону спутников, что обнаружил беглецов.

Джимс объяснил Туанетте, что надо спешить.

– Они напали на наш след, – сказал он. – Может быть, заметили камень с отметинами от когтей Вояки или поцарапанный гвоздями твоих туфель. Как бы то ни было, они знают наш путь. И решат, что мы спустились на равнину.

Туанетта заметила отчаянные усилия Джимса скрыть от нее истинную близость опасности.

– Я видела, как индейцы лазают по скалам. Не хуже кошек. А я такая неуклюжая… – сказала она. – Ты ходишь быстрее любого индейца, Джимс. Спрячь меня где-нибудь здесь, в скалах, и дальше иди один. Они не тронут меня, я уверена, даже если случайно найдут.

Джимс не ответил. Они подошли к скале, которую он заметил несколько мгновений назад. Она напоминала играючи сложенную великанами неолита надгробную пирамиду, выветренную и источенную бесконечной чередой веков, отчего в ее стенах образовалось множество трещин, запутанных лазов и ниш, а вокруг беспорядочно валялись обломки – следы распада и уничтожения, начавшихся в незапамятные времена. Если где и можно было спрятаться, то именно здесь. Внутри пирамиды имелась масса темных и глубоких тайников, и на стыках отдельных валунов образовались карманы, в которых беглецы могли найти надежное укрытие. Туанетта оценила достоинства этого места; у нее отлегло от сердца; страх отступил, проснулась надежда. Она взглянула на Джимса, который задержался, чтобы как следует осмотреться.

В нескольких шагах от места, где остановились молодые люди, в стороне от других лежали три валуна. Они были не очень большими и казались изгоями, съежившимися под сердитыми взглядами могучих соседей. Один из них раскололся, и половина уцелевшей части выдавалась вперед, образуя крышу над широкой щелью между двумя другими валунами. Животное не стало бы искать там убежища. Инстинкт направил бы его к большой пирамиде.

Джимс показал Туанетте на валуны, и глаза его заблестели.

– Вот где мы спрячемся! – воскликнул он. – Быстрее, Туанетта! Камень гладкий, и мы не оставим никаких следов. Спрячься и возьми с собой Вояку!

Джимс принялся разбрасывать камни вокруг валунов, несколько камней перекинул через них и, наконец, три или четыре метнул в долину так, чтобы каждый следующий камень падал дальше предыдущего. Напоследок он выпустил из лука стрелу, и та упала на поляне у подошвы кряжа.

Изумленная Туанетта с тревогой наблюдала за Джимсом, пока тот твердым голосом не велел ей быстрее заползти под камни. Туанетта не стала дожидаться повторения приказа и, подтягиваясь на руках, в три или четыре приема пролезла под валуны. Джимс протолкнул за ней Вояку и с несколько большим трудом сам проделал ту же операцию. Они ерзали и извивались по земле, пока не нашли темную нишу, где могли не только поместиться все вместе, но даже сесть, разогнув спину. Джимс не ожидал такой удачи и с ликованием объяснил Туанетте причину своего загадочного поведения.

– Сперва они найдут раскиданные камни и знаки, которые я оставил, и примутся искать нас в каждой дыре и щели большой скалы, – сказал он. – Обнаружив стрелу, они решат, что мы убежали в лес. По крайней мере, я очень на это надеюсь. Но даже если они доберутся сюда, то вряд ли станут заглядывать под эти камни; а заглянут – все равно ничего не увидят, разве что кому-нибудь из них придет в голову заползти внутрь.

Они ждали молча, и биение их сердец, как дробь крошечных барабанов, звучало во мраке каменного убежища. Через узкую щель между валунами пробивался слабый свет, но он не доходил до их закутка. Вояка глубоко вздохнул: он лежал неподвижно, как мертвый, не сводя глаз с луча света.

Туанетту слегка познабливало, но она прошептала:

– Я не боюсь.

Она услышала, как Джимс, нащупав томагавк, осторожно положил его рядом с собой.

Вдруг камень издал слабый звук, как если бы кто-то осторожно постучал по нему палкой. Звук нарастал и рассыпался на множество других – легких, дробных. Джимс понял, что их тайник со всех сторон окружили люди, обутые в мокасины. Мягкий топот шагов сливался с низкими голосами. Затем раздался более громкий голос, и все кругом разом наполнилось шумом движения и глухими гортанными выкриками. Очевидно, что-то сильно взволновало индейцев. Туанетта догадалась, что они нашли знаки, оставленные Джимсом, и рыскали среди беспорядочного нагромождения скал. Девушка не сводила глаз с полоски света, которую время от времени заслоняли проходившие мимо индейцы. Шаги то приближались, то удалялись; изредка слышался грохот осыпающихся камней. Но вот голоса смолкли, и наступившая тишина показалась Туанетте еще более страшной, почти невыносимой. Крики и гам говорят о близости людей, а люди подвластны земным законам, тогда как бесшумное движение снаружи пробуждало в воображении видения потустороннего мира. Туанетте мерещились бессловесные существа, которые, как голодные волки, принюхиваются к их следу. Ее охватило ощущение невидимой, неотвратимой опасности, и каждое мгновение она ожидала увидеть, как в их убежище крадется страшный призрак с пылающими глазами. На смену страху пришел ужас, а с ним безумное желание закричать и хоть немного снять мучительное напряжение. Джимс что-то шептал ей на ухо, но Туанетта не разбирала слов и изо всех сил старалась побороть то, что искренно считала трусостью.

Джимс и сам едва не оказался во власти неведомых сил, с которыми не мог совладать. В страшном, томительном ожидании прошло не более получаса, но и Туанетте, и Джимсу они показались вечностью. Наконец снова послышались голоса. Теперь их было больше, и звучали они более взволнованно. Но вот, заглушая все прочие звуки, снизу донесся вопль – один из следопытов нашел стрелу Джимса.

Когда Туанетта подняла голову, она не услышала ни единого звука, свидетельствующего о присутствии на вершине холма живых существ, кроме них самих. Вояка глубоко дышал, словно его легкие вот-вот лопнут.