Текст книги "На равнинах Авраама"

Ночью, когда в лесу завывал ветер и деревья стонали под его порывами, страх бросал Джимса в холодный пот, и ему не раз приходила мысль бросить свою семью и отправиться разыскивать Туанетту. Воображение рисовало ему мрачные картины постигшей ее судьбы, и постепенно они превратились в навязчивый кошмар. Вуско подливал масла в огонь: медленное умирание от голода сломило мужественного старика, и его зловещие пророчества доводили Джимса до исступления. Серая Лиса не падал духом, хотя так похудел, что казалось – скулы вот-вот прорвут кожу. Но больнее всего ранили Джимса глаза Лесной Голубки. Они уже занимали почти половину ее осунувшегося личика; их темные глубины были полны мукой голода, и Джимс боялся, что нежная душа девочки может в любую минуту покинуть свою земную оболочку. Однако Лесная Голубка ни разу не пожаловалась и неизменно встречала его радостной улыбкой. Силы Джимса начали убывать; его охоты стали недолгими, и редко он уходил дальше чем за три или четыре мили от хижины. Убить какую-нибудь случайную птицу – вот все, на что он мог надеяться. И в самый тяжелый час той страшной зимы молитва его была услышана. Однажды в сильную метель, когда, почти ослепнув, Джимс с трудом пробирался к дому, он встретил ослабевшую лань и убил ее. Если бы не этот подарок судьбы, Вуско и Лесная Голубка непременно умерли бы. Все вместе они встретили первую весеннюю оттепель. Из зимних убежищ начали показываться еноты; в ручьях, вскрывшихся ото льда, виднелись мясистые корни водяных растений. В самом начале марта погода повернула на тепло, и Джимс со своими спутниками пустился в обратный путь в Ченуфсио. Пища теперь была в изобилии, и по вечерам все четверо собирали живительный кленовый сок.

Наконец Джимс и его подопечные добрались до Ченуфсио. Оставшиеся в городе пережили зиму, экономя каждую горсть припасов, и, едва клены начали давать первый весенний сок, все принялись варить из него сахар. Только четыре семьи вернулись в город раньше Джимса. Осенью в этих семьях насчитывалось двадцать восемь человек – пятеро из них умерло. От Тайоги не было никаких вестей.

А кленовый сок все тек и тек. В нескольких железных и во множестве берестяных котлов дымился кленовый сахар. Такого количества сахара здесь не видели уже много лет. Но, несмотря на редкую щедрость первых весенних дней, над Ченуфсио вырос зловещий призрак, и с каждым днем его оскал делался все страшнее.

Призраком этим была смерть. Едва ли в город вернулась хоть одна семья, которая не принесла бы горестных вестей. Но А Де Ба, самый умелый охотник в Ченуфсио, все не возвращался. Никто ничего не слышал о нем. Никто не знал, где он. Пятьдесят… семьдесят… сто… И наконец, к исходу марта сто пятьдесят человек возвратились и город. Среди них Мэри Даглен. Умерло за зиму тридцать человек. Но А Де Ба, Высокий Человек, все не приходил.

Но вот появился и он. Тайога не узнал бы своего родственника в этом нелепом, обтянутом кожей скелете. За ним устало плелись члены его семьи. Джимс сосчитал их, прежде чем вглядеться в лица, которые голод и усталость сделали похожими одно на другое. Одиннадцать! Молодой человек бросился к ним, и из вереницы индейцев, во главе которой плелся Высокий Человек, покачиваясь, вышла Туанетта. Если бы она не сделала навстречу Джимсу несколько шагов, он далеко не сразу узнал бы ее; люди, следовавшие за А Де Ба, брели, опустив голову и с трудом передвигая ноги, словно мертвецы на параде смерти. От прежней Туанетты остались только глаза: они смотрели на Джимса с почти чужого, страшно исхудавшего лица. Радость Джимса невольно угасла. Он подхватил Туанетту на руки: весила она не больше ребенка. Девушка спрятала лицо у него на груди и беззвучно заплакала.

Джимс отнес Туанетту в вигвам. Ее одежда превратилась в лохмотья, мокасины изодрались. Легкость, почти невесомость ее тела ужаснула молодого человека, и, когда она поднесла руку к его лицу, горячая влага обожгла ему глаза. Он положил ее на подушки и только после этого увидел рядом с собой Лесную Голубку. Вскоре в вигвам вошла Мэри Даглен. Джимс уступил ей место возле Туанетты и, выйдя наружу, чуть не наступил на какое-то существо, которое вяло бросилось к нему. Это был Вояка, точнее, его скелет с красными водянистыми глазами и отвалившейся челюстью. Вскоре из вигвама вышла Малиновка и сказала, что идет за теплой водой, а Лесная Голубка помогает Туанетте переодеться. Джимс отправился отыскивать спутников Туанетты. Все, кроме А Де Ба, разошлись по своим вигвамам, и близкие помогали им прийти в себя. С трудом держась на ногах, Высокий Человек рассказал Джимсу о своих странствиях. Он живыми привел домой всех одиннадцать членов своей семьи – он и собака. Как истинно благородный и великодушный человек, А Де Ба воздал должное своему меньшому брату. Без собаки он не вышел бы победителем в борьбе за жизнь одиннадцати душ – и Джимс понял, почему Вояку не съели.

Немного спустя Мэри Даглен позвала Джимса в вигвам. Туанетта лежала на постели из шкур. Напугавшее Джимса выражение исчезло из ее глаз, и теперь они светились радостью. Волосы Туанетты были тщательно расчесаны и заплетены в две блестящие косы. Девушка протянула Джимсу обе руки, он опустился перед ней на колени. Лесная Голубка не сводила с них сияющих глаз. На ресницы Мэри Даглен навернулись слезы. После этого Джимс не видел Туанетту целый день и целую ночь. Она спала беспробудно, и Малиновка с Лесной Голубкой не отходили от ее ложа. На следующий день Туанетта и Джимс обошли город.

Мэри Даглен волновали те же чувства, что и Туанетту. Хотя ее мать до конца жизни сохранила верность Богу предков, Малиновка не знала иной жизни, кроме жизни принявших ее в свою семью людей, и с растущей тревогой ждала возвращения Шиндаса. Мэри призналась подруге, что готова уступить обстоятельствам и, если весной или летом в Ченуфсио не появится какой-нибудь священник, стать женой Шиндаса по индейскому обряду. Туанетте эта мысль уже не казалась столь ужасной. Она воочию убедилась в благородстве и мужестве индейской семьи в борьбе со смертью. Она видела, как Высокий Человек грыз горькую кору, чтобы женщинам и детям остались обрезки кожи и мяса; видела, как мать день за днем припрятывала для детей свою порцию пищи; постоянно наблюдала верность и преданность, пробудить которые в душах индейцев мог только Бог. Предубеждения, несмотря на то что за ними стояла ее собственная трагедия, рассеялись, и в душе Туанетты начали просыпаться неведомые прежде чувства. Она полюбила Лесную Голубку любовью матери, и даже родная сестра не могла бы занять в ее сердце место, которое заняла в нем Мэри Даглен. Число ее доброжелателей быстро росло: встречая ее, дети не скрывали радости, взрослые – нежности и симпатии.

Туанетта пока ничего не говорила Джимсу, но в ней крепло убеждение, что даже если священник не придет в Ченуфсио – она не позволит следующей зиме разлучить их.

Но священник пришел – пришел, как только минули голодные месяцы. Это был изможденный человек с бледным как смерть лицом. Он направлялся занять место умершего брата-миссионера среди индейцев на берегах Огайо. Так объяснил он свое появление на земле сенеков. История говорит иначе: через год его видели с индейцами племени абекани во время резни, учиненной ими в Форте Уильям Генри. Отец Пьер Рубо – так звали священника – был хладнокровным, фанатичным служителем Бога. За все время пребывания в Ченуфсио он ни разу не улыбнулся, ни к кому не обратился со словами утешения; он бродил один по городу, словно зловещая туча, скорее готовая пролиться Божьим гневом, нежели божественной благодатью и радостью. И все же он олицетворял собой святую церковь и принял бы тысячу смертей во имя движения, духовным представителем которого он был. Отстаивая свое дело, он мог бы есть человеческое мясо. И действительно, на глазах отца Рубо его дикая паства ела человечину в Форте Уильям Генри. В Ченуфсио он провел два дня и на второй день обвенчал Джимса и Туанетту по католическому обряду2828
  Даньел Джеймс Булэн и Мария-Антуанетта Тонтер были обвенчаны отцом Пьером Рубо в двадцать седьмой день апреля 1756 года, как позднее, после резни в Форте Уильям Генри, записал сам отец Рубо.


[Закрыть].

Это событие рассеяло уныние, вызванное появлением священника, и несколько часов в Ченуфсио парило веселье в честь дочери Тайоги и сына Вуско.

Но духи радости вскоре покинули город, и смерть занесла над ними свою косу. От Тайоги по-прежнему не было никаких вестей. Там и здесь стали шептаться, что они пали в битве и никогда не вернутся. Беспокойство переросло в опасение, опасение – в уверенность. Тучи, куда более мрачные, чем собольи одежды миссионера, надвигались на Ченуфсио.

В упоении своим счастьем Джимс и Туанетта не замечали вокруг себя едва уловимых изменений. Лесное убежище стало для них домом, и корни, которые удерживали в нем молодых людей, были так прочны, что вырвать их не могла бы и сама смерть. Беспокойство, вызванное сомнениями и неизвестностью, сменила душевная полнота двух слившихся воедино жизней. Трагедия осталась позади; боль утихла; острота скорби притупилась. Они думали о ней, говорили о ней, ее страшный призрак порой будил Туанетту по ночам, и, просыпаясь, она находила ласку и утешение в объятиях Джимса. По воспоминания о прошлом уже не ранили глубоко. Тени Тонтера и Катерины с каждым днем становились ближе, укрепляя незримые цепи любви, которые привязывали молодых людей друг к другу. Как всякая чистая юношеская любовь, их любовь не знала границ. Она обнимала весь мир и превращала в настоящий рай тот дикий уголок, в котором они обитали. Малиновка первая заставила Джимса и Туанетту спуститься на землю и увидеть, что происходит вокруг. В глубине души Мэри была индейской женщиной – недаром ее младенчество, детство, лора расцвета ее девической красоты прошли среди сенеков. Вспыхнувшая любовь окончательно утвердила в ее сердце приверженность индейским нравам и обычаям. Проходили дни, недели. От Тайоги все не было вестей, и страх за Шиндаса ледяным холодом сковал сердце Мэри. Она ушла в себя, сделалась замкнутой, нелюдимой. Туанетта никогда не видела, как плачет индейская женщина. Однажды ей пришлось утешать мать, на руках которой лежал мертвый ребенок, но даже это древнее, как мир, горе не вызвало слезы на глаза несчастной. Не плакала и Малиновка. Ее лицо стало таким же суровым, как у всех жителей индейского селения. Это была уже не Мэри Даглен. Это была Опичи – женщина из племени сенеков.

Резкая перемена в той, к кому она привыкла относиться как к сестре, открыла Туанетте глаза на опасность, грозящую ей и Джимсу, и обнаружила во всей ее дикой жестокости одну из основных черт характера индейцев. Когда их врагом был белый человек, их злоба и мстительность не знали предела. Заметил это и Джимс. Его больше не встречали с прежним радушием. Мужчины стали отчужденными, женщины занимались работой без обычной болтовни. Охотники уходили в леса без энтузиазма и возвращались угрюмыми. Старики собирались на бесконечные советы, юноши затачивали томагавки и с возрастающим беспокойством ждали новостей. Несчастья измучили людей, их нервы были напряжены до предела. Ченуфсио походил на бочонок пороха – не хватало только искры.

И вот блеснула молния.

В последних числах мая, когда день клонился к вечеру, в Ченуфсио появился Шиндас, и Мэри Даглен с несдержанностью белой женщины бросилась в его объятия. Несколько мгновений он прижимал ее к груди, – затем отстранил от себя, следуя нормам поведения индейского воина. Шиндас пришел один. Его руки и плечи были в ранах, некоторые из них едва затянулись. Щеку молодого человека пересекал широкий шрам, в глазах горел свирепый огонь, словно у преследуемого волка. Шиндас даже не пытался смягчить принесенные им новости. Он пришел с границы земли каюгов как посланец Тайоги и на много часов опередил товарищей. Тайога возвращался с девятью из тридцати воинов. Все остальные мертвы.

Даже для самого воинственного из шести союзных племен эта трагедия граничила с катастрофой. История сенеков не знала ничего подобного. Погибло двадцать из тридцати воинов – цвет Ченуфсио, костяк отряда Тайоги!

Шиндас ждал, пока его слова железными шипами вонзятся в сердца стоящих вокруг мужчин и женщин. Ждал, пока из их душ улетучится последняя надежда и на смену ей придет безысходное отчаяние. Затем он медленно перечислил по имени всех, павших от руки врагов. Словно инквизитор, он упивался страданием людей, им же подвергнутых жестокой пытке, и голос его, взмывая к небу, гулким эхом отдавался в лесу. Троих воинов из двадцати убил белый человек. Теперь он пленник и идет с Тайогой. Ему вырвали глаза, и он не видит. Они разожгли костер и собирались предать его смерти, но в последнюю минуту, когда пламя уже опалило пленника, Тайога собственными руками раскидал горящий хворост, чтобы народ Ченуфсио тоже мог видеть, как белый человек корчится в огне.

После рассказа Шиндаса могло показаться, что Ченуфсио полон не убитыми горем мужчинами и женщинами, а толпами лишившихся рассудка людей. Долго не смолкали стенания женщин, но слез Туанетта так и не увидела. Ужас ее усилился, когда все стали готовиться к акту мщения. Она видела, как женщины роют яму и укрепляют в ней высокий столб, как маленькие дети вместе с матерями собирают хворост; как друзья превращаются в кровожадных дьяволов, в чьих глазах при одном взгляде на нее зажигается жгучая ненависть. От этого кошмара она попробовала спрятаться в своей хижине и не отпускать от себя Джимса. Но к ним пришел Шиндас. Он принес Джимсу приказ Тайоги немедленно идти за семьдесят миль – в деревню Канестио – и сообщить ее жителям об участи военного отряда Ченуфсио. Джимс тут же отправился выполнять приказ. Молодой сенека уже не был братом Джимса и Туанетты. Узнав, что они стали мужем и женой, он не выразил радости. Разительная перемена в Шиндасе испугала даже Мэри Даглен.

Туанетта осталась одна. Кроме Лесной Голубки, никто не заходил к ней. На следующий день в полдень девочка с широко раскрытыми глазами вбежала в ее вигвам – сказать, что Тайога уже близко. Туанетта знали, что ей необходимо увидеть белого пленника и одной из первых встретить Тайогу. Она надела любимые одежды Серебряной Тучки, повязала на голову красную ленту и продела в нее длинное перо.

Все жители Ченуфсио собрались па краю равнины. Когда Туанетта присоединилась к ним, толпа загудела от негодования. Шумели только женщины; мужчины угрюмо потупились. Люди отшатывались от нее, словно от чумной. Простодушная Лесная Голубка перевела Туанетте разговоры индейцев, и та все поняла. В селении больше не верили ей. В ней не жил дух Серебряной Тучки. Тайога сделал ошибку, и вместо удачи пришла, беда – голод, смерть, поражение в битвах с врагами. Лесная Голубка слышала, как одна женщина прошептала, едва шевеля тонкими губами, что самозванка, занявшая место Серебряной Тучки, должна умереть на одном костре с белым человеком. Этого девочка не стала повторять, но рука ее дрожала в руке Туанетты.

Когда Тайога с остатками отряда перевалил через гребень холма и вступил на поле, Туанетта и Лесная Голубка стояли во главе длинного ряда индейцев. Шиндас велел товарищам не трогать пленника: его надо было поберечь для пытки на костре. Как отличалось это возвращение Тайоги и его воинов от предыдущего! На сей раз индейцы напоминали тигров, которые с трудом сдерживали ярость, и даже в глазах тех, кто не потерял близких, горела ненависть. Тайога поравнялся с Туанеттой, но лицо его было непроницаемо, как камень; он прошел так близко от нее, что она могла дотронуться до него рукой. За предводителем индейцев шел обнаженный до пояса пленник. Это был человек мощного телосложения, широкоплечий, с огромными руками. С обеих сторон от него шло по воину – пленник был слеп и не мог двигаться без посторонней помощи. Пустые глазницы под полуопущенными веками делали его похожим на человека, бредущего во сне. Однако испытания не сломили его: ничто в нем не выдавало страха. Почувствовав близость людей, он высоко поднял голову, словно стараясь увидеть их. На голове пленника не было ни единого волоска.

У Туанетты потемнело в глазах; она пошатнулась и не упала только благодаря огромному усилию воли.

Пленником был Хепсиба Адамс.

Глава 19

Кроме Лесной Голубки, никто не заметил слабости Туанетты. Туанетте казалось, будто ее окутала удушающая пелена: она мешала видеть, не давала дышать. Очнувшись, она увидела рядом с собой только Лесную Голубку: индейцы обступили Тайогу и его единственного пленника Долго сдерживаемые чувства дикими криками вырывались наружу, и под этот адский вопль Туанетта вернулась в хижину, выстроенную Джимсом рядом с вигвамом Тайоги.

Она послала Лесную Голубку разыскать Шиндаса и, когда молодой сенека перешагнул порог, стала умолять его спасти пленника от смерти. Уговаривая Шиндаса забыть горечь поражения и помочь ей в этот страшный час, Туанетта рассказала, что белый человек – дядя Джимса и старый друг ее отца, он всегда был для индейцев братом, пока могавки не убили его сестру, которую он любил еще сильнее, чем Шиндас любит Мэри Даглен. Мольбы Туанетты не тронули молодого индейца. Он слушал, но сердце его не дрогнуло и в лице не отразилось ни тени сочувствия. Шиндас вышел, ни словом, ни жестом не подав жене своего друга ни малейшей надежды.

Неудачная попытка заручиться поддержкой племянника Тайоги только усложнила положение Туанетты. Но если раньше она жалела, что Джимса нет рядом, то теперь его вынужденное отсутствие скорее радовало ее. Все нарастающий шум, пение песен смерти, крики детей, вой дикарей, которые, собравшись вокруг жертвенного столба, распаляли в себе исступленную ярость, увеличивали ужас Туанетты. Она не сомневалась, что спасти Хепсибу невозможно. Если бы Джимс был в селении, он, конечно, не дал бы убить Хепсибу без борьбы, которая неминуемо закончилась бы его собственной гибелью. Эта мысль, равно как и вера в то, что сама судьба удалила Джимса из города, утвердила Туанетту в намерении во что бы то ни стало помочь Хепсибе. Вместе с Лесной Голубкой она не сводила глаз с вигвама Тайоги и наконец, увидев, как старый сенека вошел к себе, поспешила к нему. Лесная Голубка и Вояка последовали за ней.

Прием, оказанный Тайогой названой дочери, не сулил ничего хорошего. На миг Туанетте показалось, будто он смягчился и даже протянул к ней руки. Но это впечатление быстро рассеялось: сенека скрестил руки на груди и, поблагодарив за посещение, устремил на Туанетту неласковый, холодный взгляд. Трагедия, обрушившаяся на ею народ, придала еще большее благородство осанке Тайоги. Побежденный вождь, вернувшийся в родной дом, опустошенный Смертью, он не утратил истинно королевского величия, но казалось, этим, присущим только человеку, свойством наделен каменный истукан. Известие, что пленник связан с Джимсом тем же родством, что и он с Шиндасом, что обреченный на смерть человек очень дорог Серебряной Тучке, не произвело на старика никакого впечатления. Терпеливо выслушав молодую женщину, он покачал головой и показал на вечерние тени на траве за пологом вигвама. Пленник должен умереть. От слов Тайоги веяло могильным холодом. Его люди требуют, чтобы душа белого человека, убившего трех индейских воинов, погибла в пламени костра. Они дождутся темноты – таков обычай. Затем пленника выведут из вигвама, где он лежит, связанный по рукам и ногам, и разожгут костер.

Вглядываясь в сгущающиеся сумерки, Тайога сказал, что она может поговорить с дядей Джимса. Чем темнее становилось вокруг, тем громче пели мрачную песнь смерти женщины в дальнем «конце селения.

Тайога снова заговорил.

Надо спешить. Уже поздно. Пленник – в вигваме А Де Ба около реки; его охраняют Высокий Человек и Шиндас.

Туанетта ушла вместе с Лесной Голубкой и Воякой. Тайога провожал ее взглядом. Если бы она обернулась, то заметила бы в нем разительную перемену, которая произошла с ним, как только он остался один.

За спиной Туанетты не смолкали стенания женщин и детей: женщин, потерявших мужей или сыновей; детей, оставшихся без отцов. Ярко пылали факелы вокруг сложенного костра. Когда все будет готово для жертвоприношения, перед мрачной сценой разольется амфитеатр огня.

Туанетта заметила шумные приготовления, и ее бил озноб. Она задыхалась, подходя к жилищу А Де Ба, которое охотник поставил в стороне от других. Высокий Человек с ружьем в руке неподвижно стоял у входа. Шиндас сидел на земле рядом с ним. Оба увидели Туанетту еще издали. Объятая сомнениями и страхом, она остановилась в нескольких шагах от них. Что скажет она Хепсибе Адамсу? Как спасет его, если и Тайога, и Шиндас, и А Де Ба жаждут его смерти? Туанетту охватила минутная слабость, она вдруг подумала, что вернуться было бы гораздо проще, чем назвать свое имя Хепсибе. Посмотрев в сторону поблескивающей в лунном свете реки, она увидела тени нескольких каноэ, вытащенных на берег. В одном из них вместе с Лесной Голубкой можно было бы уплыть туда, куда не долетают звуки приготовлений к страшной казни.

К тому времени, когда мужество вернулось к Туанетте, Шиндас поднялся с земли. Он что-то коротко сказал А Де Ба и пошел ей навстречу. Казалось, молодой сенека ждал ее и сразу показал рукой на вигвам. Когда Туанетта входила внутрь, А Де Ба даже не взглянул на нее. Лесную Голубку и Вояку оба стража словно и вовсе не заметили.

Туанетта увидела, что Хепсиба, растянувшись во весь рост, как мертвый, лежит на полу, и опустилась около него на колени. Он не заметил ее присутствия, пока она не дотронулась до него рукой. Туанетта нащупала кожаные жгуты на запястьях пленника, затем коснулась пальцами его горячего лица.

Низко склонившись над обреченным, она прошептала:

– Хепсиба… Хепсиба Адамс… Я Туанетта Тонтер.

Шиндас и А Де Ба терпеливо ждали, а тем временем мрак становился все гуще и плотней. Через некоторое время они увидели Лесную Голубку: девочка направлялась к кольцу огней. Шиндас остановил ее и спросил о Туанетте. Девочка ответила, что она плачет около белого человека, а собака сидит рядом.

Костры за могучими дубами горели все ярче; на небе зажглись звезды. Тайога обращался к людям, собравшимся в залитом ослепительным светом полукруге. Шиндас и А Де Ба знали, что это значит. Скоро им велят привести пленника. А Де Ба смотрел на костры, Шиндас ходил взад и вперед перед вигвамом. Но вот Высокий Человек нарушил молчание: он недоумевал, отчего Тайога так долго не посылает за пленником.

Новый взрыв криков возвестил им, что время наконец настало. А Де Ба подошел к вигваму, откинул полог и позвал Сои Ян Маквун. Никто не ответил. Он снова окликнул ее и вошел внутрь. Через несколько мгновений он позвал Шиндаса, и молодой человек поспешил в вигвам. А Де Ба, как раненый зверь, метался в темноте. Вигвам был пуст. Туанетта и Хепсиба Адамс исчезли.

Шиндас не вымолвил ни слова. В ночной тьме было невозможно разглядеть, какие чувства отразились на его лице, когда, подойдя к самой воде, он увидел, что недостает одного каноэ. А Де Ба застал племянника Тайоги онемевшим от изумления. Каноэ опустили на воду всего в пятидесяти шагах, а они не услышали всплеска. А Де Ба разразился горькими упреками по собственному адресу. Они с Шиндасом не лучше маленьких детей; каждый мужчина и каждая женщина в Ченуфсио будут насмехаться над ними за то, с какой легкостью беглецам удалось провести их. Но украденное каноэ не могло уплыть далеко. Они быстро перехватят его. И, не теряя времени, Высокий Человек принялся стаскивать в воду второе каноэ. Но Шиндас напомнил А Де Ба, что Сои Ян Маквун – дочь Тайоги, и коль она навлекла на себя смертельную кару за измену племени, то Тайога и должен решать, как им действовать. Беглецы, один из которых слеп, не уйдут от погони. Этой же ночью белый человек будет предан огню, и раз Серебряная Тучка оказалась змеей, обманувшей Тайогу и племя, то и она, скорее всего, умрет вместе с ним.

Пока обманутые стражи бежали к месту, где их ждал Тайога в окружении жителей Ченуфсио, из груди А Де Ба вырывались какие-то странные звуки, но, когда они остановились у костра, Высокий Человек был так же спокоен, как Шиндас, который и объявил о предательстве той, кого они приняли за истинный дух Сои Ян Маквун. Он говорил отчетливо и громко, чтобы все его слышали. Сенеки сдерживали обуявшую их ярость; они понимали, что бегство белой девушки – самый страшный удар, какой только мог обрушиться на Тайогу, отдавшего ей свое священное достояние – душу погибшей дочери. Спокойствие Тайоги было ужасно. Его лицо менялось на глазах: морщины сделались глубже, черты заострились и окаменели. Все ждали, когда вождь справится со своими чувствами и заговорит. И вот раздался голос, в котором звучала смерть. Голос вождя набирал силу, разрастался, и наконец в нем заклокотала страсть, подобно огню, все пожирающему на своем пути. Тайога объявил, что вернет свою честь и честь своего народа. Он призвал Шиндаса и А Де Ба отправиться вместе с ним в погоню за беглецами. Луна не пройдет и половину пути но небу, а пламя костра уже получит добычу. Тайога забыл про слепого пленника – человек без глаз все равно что мертвый. Он отдаст огню белую девушку, которая предала их.

Когда три воина скрылись в лесу, новое волнение овладело жителями Ченуфсио. Белая девушка будет сожжена! Эта весть шепотом перелетала из уст в уста; но изменнице отомстят не живые люди. Нет, то дух Сои Ян Маквун взывает к справедливости, и Тайога не осмелится противиться желанию мертвых. На них смотрит сама Серебряная Тучка, чье тело умерло в пруду. Она бродит среди них, прислушивается к их словам, живет в их душах, притупляя Торе, смиряя безумие вражды и ненависти. Даже Лесная Голубка, любившая Туанетту, не могла плакать. Белые жители индейского селения в ужасе попрятались по своим углам. Костры догорели и синими глазами последних огоньков всматривались во тьму ночи. Час проходил за часом, и сенеки с замиранием сердца прислушивались к тишине.

Наконец они услышали пение. Оно приближалось со скоростью движения лодки. То была песнь смерти, в которой Тайога оплакивал дочь. Она всколыхнула души дикарей, как легкий порыв ветра колышет листья деревьев. Индейцы очнулись от тягостного оцепенения – в песне смерти звучало торжество, и все догадались, что погоня закончилась удачей. В догорающие угли подбросили дров, и вскоре пламя заиграло с прежним весельем. Тайога и его спутники поднялись от реки, но пленников с ними не было. Огонь костров осветил пылающие яростью лица воинов. Тайога схватил горящую головню и швырнул ее в груду смолистых дров и веток, сложенную вокруг жертвенного столба. Через мгновение взвихрившееся пламя уже лизало столб, и Тайога закружил в танце, под треск смолы заканчивая свою песнь. Все сильнее распаляясь, он поведал людям Ченуфсио о том, как они настигли беглецов у самых Великих Скал, за которыми ревут водовороты. Слепой человек сражался томагавком, украденным в вигваме А Де Ба, пока острие другого томагавка не вонзилось ему в мозг и не усмирило его. В своей слепоте он был сущим дьяволом – и Тайога протянул руку к Шиндасу: молодой воин держал рубашку из оленьей кожи, показывая длинный разрез со следами еще не запекшейся крови. Белый человек мертв, и тело его, отягченное тьмой его души, навсегда сгинуло в глубоких водах за скалами.

Но нечистую, которая обманула их, чей злой дух принес им бесчестье и осквернил душу Сои Ян Маквун, они взяли живой. Лицо Тайоги посинело. Он выкрикивал проклятья, в глазах его горело безумие. Разве не привлек он ее к своей груди? Разве не отдал ей сокровища Сои Ян Маквун? Разве сенеки не дали ей места в своих сердцах? А она оказалась змеей! Когда ее схватили, его собственная душа стала такой черной, что он мог видеть только смерть, – ибо слышал, как голос его дочери молит о мщении. И он убил предавшую их. Он убил ее по велению Серебряной Тучки, чей дух пел ему свою песнь. Шиндас слышал эту песнь. А Де Ба слышал. Она была подобна сладкой музыке воды, что по весне журчит, перебегая через камни. Он своей рукой убил белую девушку и бросил тело ее туда, где исчезло тело слепого человека.

Неожиданно он вынул из-за пазухи предмет, при виде которого у толпы вырвался громкий вздох. Люди узнали волосы Туанетты. Они струились с кровоточащего скальпа, поднятого дикарем над головой. Лесная Голубка пронзительно вскрикнула. Десятки раз ее маленькие смуглые пальцы сплетали эти сверкающие пряди для той единственной, в ком она не чаяла души.

Кружась вокруг костра, Тайога все больше походил на дьявола во плоти. Брызги крови с красного скальпа испещрили его лицо. В приступе безумия он швырнул скальп в самую середину костра. Сои Ян Маквун была отомщена, требование народа исполнено.