Текст книги "Тим Талер, или Проданный смех"

17. БОГАТЫЙ НАСЛЕДНИК

Обычная форма юных богатых наследников выглядела во времена Тима так: короткие серые штаны, курточка в красную и чёрную полоску, белоснежная шёлковая рубашка, галстук в красную шотландскую клетку, такие же носки и коричневые замшевые полуботинки на толстой подмётке.

Тим стоял в этом костюме перед зеркалом в человеческий рост и причёсывался, в первый раз в жизни смочив предварительно волосы одеколоном. На ковре у его ног лежал раскрытый иллюстрированный журнал с фотографиями чемпиона по теннису. Тим старался уложить волосы точно так же, как у чемпиона. Наконец это ему кое-как удалось.

Некоторое время он пристально рассматривал своё лицо в зеркале, потом попробовал приподнять вверх уголки рта. Но это даже отдалённо не напоминало улыбку.

Тим грустно отвернулся от зеркала и стал бесцельно бродить по своему номеру из комнаты в комнату. Он покачался от нечего делать в кресле-качалке, подробно рассмотрел картины, висевшие на стенах – всё это были корабли в открытом море, – потом поднял телефонную трубку цвета слоновой кости, но тут же снова положил её на рычаг и, наконец, раскрыл кожаный бювар с вычурным тиснением, который барон, уходя, пододвинул на самую середину полированного письменного стола.

В бюваре лежала пачка почтовой бумаги. В левом верхнем углу первого листа было напечатано прямыми серыми буквами:

ТИМ ТАЛЕР, ВЛАДЕЛЕЦ ПРЕДПРИЯТИЙ «БАРОН ТРЕЧ И Кo».

Справа стояло: «Генуя… числа… года».

В шёлковом боковом кармашке бювара лежали почтовые конверты. Тим вынул один из них и прочёл внизу под чертой: "Отправитель – Тим Талер. Генуя, Италия. Отель «Пальмаро».

Тим сел в кресло у письменного стола, открыл авторучку, лежавшую рядом с бюваром, и решил написать письмо.

Когда он взял из стопки листок бумаги и отодвинул бювар, он заметил, что в полированной поверхности стола, словно в зеркале, отразилась наоборот надпись, напечатанная вверху листика. А если прочитать её?

РЕЛАТ МИТ «Кo И ЧЕРТ НОРАБ» ЙИТЯИРПДЕРП ЦЕЛЕДАЛВ

При этом ему бросилось в глаза слово «черт».

«Похоже, там написано „чёрт“, – подумал Тим. – Но, это уж известное дело, – прибавил он мысленно, – когда чёрта помянут, он везде и мерещится».

Он положил листок поровнее и начал писать письмо.

"Дорогой господин Рикерт!

Я добрался до Генуи не совсем благополучно. Барон умер, и теперь я его наследник. Но я этого вообще-то совсем не хотел. Скорее уж наоборот. К сожалению, сейчас я ничего не могу вам объяснить. Может быть, когда-нибудь после. Пожалуйста, постарайтесь установить связь со стюардом. Его зовут Крешимир, и у него аппендицит. Крешимир вам может всё рассказать, а я, к сожалению, ничего! Поговорите ещё, пожалуйста, с рулевым «Дельфина»; его зовут Джонни, и он родом из Гамбурга. Он знает всё.

Теперь я самый богатый человек на свете, и так называемый новый барон – мой опекун. Хорошего тут ничего нет, но, может быть, это мне поможет. Я стараюсь, чтобы барон не заметил, что я ничего этого не хочу. Вы, и Ваша мама, и стюард, и Джонни были ко мне очень добры. Может быть, Вы найдёте какой-нибудь выход для меня. Но, наверное, я должен выпутываться сам. И это, наверное, очень хорошо, что у меня есть план и цель, потому что это помогает мне забывать, что я теперь уже не настоящий человек.

Передайте, пожалуйста, привет Вашей маме, и большое Вам спасибо от Вашего грустного Тима Талера.

Только, пожалуйста, не пишите мне. Может быть, потом я пришлю Вам какой-нибудь тайный адрес.

Тим."

Он ещё раз прочёл письмо с начала до конца, потом сложил листок вчетверо и запечатал его в конверт. Но как раз в тот момент, когда он хотел написать адрес, за дверью послышались шаги.

Тим поспешно сунул письмо во внутренний карман своей куртки. В ту же секунду раздался стук в дверь, и, прежде чем Тим успел ответить «войдите», в его номер снова вошёл барон.

Он увидел рядом с раскрытым бюваром незавинченную ручку и спросил:

– Что, пишите личные письма, господин Талер? С этим вам надо быть поосторожнее. Впрочем, в вашем распоряжении имеется секретарь. Тим закрыл бювар, завинтил ручку и сказал:

– Если мне понадобится секретарь, я его позову.

– Неплохо прорычал, юный лев! – рассмеялся барон. – Мне кажется, что, надев новый костюм, вы мгновенно усвоили новые манеры. Это весьма и весьма похвально!

Снова раздался стук в дверь. Треч недовольно крикнул:

– Che cosa vole?[2]2
  Что вам угодно? (итал.)


[Закрыть]

– La garderoba per il signore Thaler![3]3
  Вещи господина Талера! (итал.)


[Закрыть] – ответил кто-то за дверью.

– Avanti [4]4
  Войдите (итал.)


[Закрыть], – буркнул Треч.

Слуга в длинном зелёном фартуке с поклоном внёс рюкзак Тима, положил его на подставку для чемоданов и остался стоять у двери. Тим подошёл к нему, протянул руку и сказал:

– Большое спасибо!

Слуга с удивлением и даже как будто с неудовольствием неловко пожал протянутую ему руку.

– Non capisco![5]5
  Не понимаю! (итал.)


[Закрыть] – пробормотал он.

– Он не понимает, – рассмеялся барон. – А вот это он наверняка поймёт!

С этими словами Треч вытащил из кармана пачку бумажных лир и одну из бумажек протянул слуге.

Слуга, просияв, воскликнул:

– Grazie! Mille grazie! Tante grazie, signore barone![6]6
  Спасибо! Большое спасибо! Огромное спасибо, синьор барон! (итал.)


[Закрыть] – и, низко кланяясь, попятился к двери.

Треч запер за ним дверь и сказал:

– В прежние времена холоп, прежде чем переступить порог господских покоев, снимал обувь, а войдя, падал на колени и целовал своему господину носок сапога. Увы, эти благословенные времена ушли безвозвратно!

Тим не обращал внимания на слова барона. Его вдруг поразила мысль, что в рюкзаке лежит его фуражка, а за подкладкой фуражки – контракт с Тречем. Как бы невзначай он подошёл к рюкзаку, развязал его и тут же увидел фуражку – она лежала сверху. Взяв её в руки, он услышал, как под подкладкой зашуршала бумага. Тим вздохнул с облегчением.

Продолжая слушать разглагольствования барона, он старался незаметно вытащить контракт из-под подкладки и переложить его во внутренний карман куртки.

– В таком отеле, как этот, – продолжал свою речь барон, – вполне достаточно пожимать руку троим: портье, чтобы всегда говорил в случае надобности, что вы только что вышли, директору, чтобы не разглашал ваших тайн, и шеф-повару, чтобы вкусно кормил нужных вам людей.

– Я приму это к сведению! – заметил Тим.

Про себя он подумал: «Когда я снова смогу смеяться, я с радостью пожму руку всем слугам и горничным».

Зазвонил телефон. Тим взял трубку и сказал:

– Слушаю. Это Тим Талер.

– Ваш автомобиль подан, синьор! – раздался голос в трубке.

– Большое спасибо! – ответил Тим и нажал на рычаг. Барон, пристально наблюдавший за Тимом, заметил:

– Никогда не называйте своего полного имени, мой милый! Вполне достаточно сказать «да», причём таким тоном, чтобы дать почувствовать недовольство: ведь вас потревожили. И никогда не говорите «большое спасибо», если вам сообщают, что автомобиль вас ждёт. Совершенно достаточно буркнуть «хорошо!». Богатство обязывает к определённой невежливости, господин Талер. Очень важно уметь держать людей на расстоянии.

– Я приму это к сведению! – снова повторил Тим.

И снова подумал: «Ну погоди, дай только мне вернуть мой смех!» Они вместе спустились по лестнице в зал – в таких фешенебельных отелях его обычно называют холлом, – и при их появлении некоторые господа поднялись со своих кресел и поклонились. Один из них подошёл поближе и произнёс:

– Разрешите, господин барон…

Даже не взглянув на него, барон ответил:

– Мы спешим. Позже.

Затем они сошли вниз по мраморной лестнице и направились к своему роскошному автомобилю.

Шофёр распахнул перед ними дверцу, и барон с Тимом опустились на красное кожаное сиденье.

Тим не заметил, что впереди и позади их автомобиля едут две другие машины с личной охраной. Не понял он и выкриков газетчиков, которые, бегая по улицам, размахивали своими листками:

– Il barone Treci e morto!

– Adesso un ragazzo di quatrodici anni e il piu ricco uomo del mondo!

Барон с улыбкой перевёл их выкрики Тиму:

«Барон Треч умер! Четырнадцатилетний мальчик – самый богатый человек на земле!»

На перекрёстке машина остановилась перед светофором. Треч в это время давал Тиму указания, как надо вести себя на приёме, на который они сейчас ехали. Но Тим плохо его слушал – он засмотрелся на маленькую смуглую девочку с чёрными, как вишни, глазами, которая стояла на тротуаре рядом с продавцом фруктов и, широко раскрыв рот, старалась откусить кусок огромного яблока. Заметив взгляд Тима, она опустила руку с яблоком и улыбнулась мальчику.

Тим кивнул ей, снова забыв, как печально кончается всякий раз его попытка улыбнуться.

И девочка вдруг увидела, что лицо за стеклом автомобиля исказила ужасная гримаса. Она испугалась, заплакала и спряталась за спину продавца фруктов.

Тим закрыл лицо руками и откинулся на спинку сиденья. Барон же, наблюдавший за этой сценой в зеркало, опустил стекло со своей стороны и, смеясь, что-то крикнул девчушке по-итальянски.

Девочка с ещё мокрым от слёз лицом выглянула из-за спины продавца фруктов, робко подошла к машине и протянула своё яблоко барону. Когда Треч дал ей за это блестящую монету, она просияла, пискнула: «Grazie, signore!» – и рассмеялась.

В это мгновение машина тронулась, и барон протянул яблоко Тиму.

Но Тим невольно отдёрнул руку, и огромное красное яблоко, блестевшее, словно лакированное, покатилось с его колен на пол, под ноги шофёру.

– Вам надо научиться, господин Талер, – сказал Треч, – заменять в будущем свою улыбку чаевыми. В большинстве случаев чаевые производят гораздо более сильное впечатление.

«Зачем же ты тогда купил мой смех?» – подумал Тим.

Вслух он сказал:

– Я приму это к сведению, барон. Спасибо, синьор!

18. В ПАЛАЦЦО КАНДИДО

Палаццо Кандидо, как ясно уже по итальянскому названию, – это белый дворец: снаружи – белый мрамор, внутри – белая штукатурка. Когда барон с Тимом поднялись по белой мраморной лестнице на первый этаж, их со всех сторон окружили директора. Все они показались Тиму какими-то странно знакомыми – наверное, это они тогда встречали его на пристани. Директора хранили почтительное молчание, пока барон разговаривал с Тимом.

– Этот дворец, – сказал Треч вполголоса, – представляет собой музей, и за то, что его предоставили в наше распоряжение, нам придётся заплатить много денег. В залах его висят картины мастеров итальянской и голландской школы. Нам придётся их осмотреть. Такого рода обязанности на нас налагает наше положение. Так как вы, господин Талер, вероятно, ничего не смыслите в живописи и вообще в искусстве, рекомендую вам осматривать картины молча, с серьёзным лицом. У тех картин, возле которых я буду покашливать, вы будете стоять несколько дольше, чем у других. Изображайте молчаливую заинтересованность.

Тим кивнул молча, с серьёзным лицом.

Но когда они в окружении свиты директоров начали обходить картинную галерею, Тим не стал следовать предписаниям барона. От картин, перед которыми Треч покашливал, он чаще всего сразу же отходил. Зато у тех картин, возле которых Треч не кашлял, Тим задерживался дольше.

В музее было больше всего портретов, написанных маслом. Лица людей на портретах голландских мастеров казались совсем прозрачными и удивляли выражением сосредоточенности; узкие губы их всегда были крепко сжаты. Лица на портретах итальянских художников отличались красивой смуглостью кожи, а из-за весёлых полукругов около уголков губ всё время казалось, что они вот-вот озарятся улыбкой. Как видно, голландские портреты были более знамениты – чаще всего барон покашливал перед ними; но Тиму нравились совсем другие лица – менее замкнутые, открытые, с ямочками возле уголков рта. Иногда барону приходилось чуть ли не подталкивать его, чтобы он отошёл от такого портрета, зато директора на «ици» и «оци» находили, что у мальчика совсем неплохой вкус. Когда Треч заметил это, он, не долго думая, решил прервать осмотр картинной галереи и сказал:

– Пора, однако, перейти к основной части нашего мероприятия, господа!

Теперь все направились в зал, где стояли празднично накрытые столы, составленные в форме буквы "П". Место во главе стола было украшено ветками лавра. Здесь должен был сидеть Тим.

Но прежде чем все заняли свои места, появился фотограф, щупленький, подвижный человечек с чересчур длинными чёрными волосами; волосы всё время падали ему на глаза, и он всякий раз откидывал их со лба величественным движением головы. Фотограф попросил всех присутствующих встать в полукруг так, чтобы Тим оказался в центре. Кроме директоров, здесь оказалось ещё много каких-то других людей, но им Тим не должен был пожимать руку.

Щупленький фотограф прикрутил свой аппарат к штативу, поглядел в видоискатель и стал дирижировать собравшимися, изо всех сил размахивая руками и выкрикивая:

– Ridere, sorridere! Sorridere, prego!

Тим, стоявший впереди Грандицци, обернулся через плечо и спросил директора:

– Что он говорит?

– Он говорит, чтобы ты… простите, чтобы вы… Вернее, он говорит, чтобы мы улыбнулись… Улыбнитесь!

– Спасибо! – ответил Тим.

Он резко побледнел. Теперь фотограф обратился прямо к нему и повторил:

– Sorridere, signore! Улибайтэсь, пожалюста!

И все уставились на мальчика. А он стоял, крепко сжав губы. Фотограф с отчаянием повторял:

– Улибайтэсь! О, пожалюста, пожалюста!

Барон, стоявший позади Грандицци, ни единым словом не пришёл Тиму на помощь.

И Тим сказал:

– Моё наследство – тяжёлая ноша, господин фотограф. И я ещё не знаю, что мне делать – смеяться или плакать. Разрешите мне пока подождать и со смехом, и со слезами.

По полукругу пробежал шёпот. Одни переводили слова Тима на итальянский, другие выражали удивление и восхищение. Только Треч весело улыбался.

Наконец снимок был сделан – правда, без улыбающегося наследника.

После этого все сели за стол. По одну сторону от Тима сидел Грандицци, по другую – барон. Носовой платок директора Грандицци испускал аромат гвоздики. Казалось, что пахнет сладким перцем.

Прежде чем приступить к еде, директора произнесли множество торжественных речей – кто по-итальянски, кто на плохом немецком. И всякий раз, когда слушатели смеялись, кивали или аплодировали, они поглядывали на мальчика, сидевшего во главе стола.

Один раз барон шепнул Тиму:

– Вы устроили себе нелёгкую жизнь, господин Талер, слишком поспешно заключив пари. Тим шёпотом ответил:

– Я знал, что меня ожидает, барон.

На самом же деле ещё никогда в жизни на душе у него не было так скверно, как сейчас, когда все рассматривали его, словно какую-нибудь диковинную зверюшку. Но твёрдое решение не уступать барону ни в чём укрепляло его силы и не давало падать духом.

Только на одно короткое мгновение Тим задумался – он вспомнил о рулевом Джонни. И тут вдруг он снова превратился в маленького мальчика и испугался, что сейчас разревётся. Но, к счастью, как раз в эту минуту барон поднялся, чтобы произнести речь, и Тим снова взял себя в руки.

Прежде всего барон воздал должное способностям и деловым качествам своего умершего брата, затем перешёл к тем высоким задачам, которые стоят перед всяким, кто управляет огромным богатством, и, наконец, в коротких, энергичных выражениях пожелал юному наследнику сил и мудрости, чтобы разумно и с благой целью использовать столь грандиозное наследство. Потом он сказал несколько слов по-итальянски. Очевидно, это была шутка, и он сам рассмеялся ей, словно маленький мальчик.

Дамы и господа за столом были так очарованы его смехом, что тоже рассмеялись и принялись усиленно аплодировать.

На этот раз смех барона не задел Тима. Он всегда теперь носил на руке часы, которые подарил ему господин Рикерт в Гамбурге, и в эту минуту как раз смотрел на них. Часы показывали восемнадцать тридцать – половину седьмого. В восемь он должен встретиться с Джонни. А судя по тарелкам, бокалам и приборам, банкет затянется ещё надолго. Очевидно, Тиму придётся подняться из-за стола раньше всех. Но как это сделать? Ведь он здесь главное действующее лицо…

Банкет и в самом деле длился очень долго. Когда после супа, последовавшего за закусками, подали на стол главное блюдо – почки в белом вине, – было уже двадцать минут восьмого.

Мысли Тима были заняты только одним – предстоящей встречей с Джонни, и он даже сам не заметил, какие трудности ему пришлось преодолеть, чтобы выглядеть за столом хорошо воспитанным молодым человеком. Он ел так, как ели посетители ресторана на пароходе «Дельфин», и барон не успевал удивляться столь же прекрасным, сколь естественным манерам мальчика. Увидев, с какой грацией Тим накалывает на вилку кусочек почки, он пробормотал:

– Нет, я явно недооценивал этого паренька! Когда стрелки на часах показали без двадцати восемь, Тим нагнулся к уху барона и шепнул:

– Мне нужно выйти. Барон поспешно ответил:

– Туалет направо по коридору.

– Спасибо, – сказал Тим.

Он поднялся и прошёл мимо всех парадных столов к двери, сопровождаемый многочисленными взглядами. Он очень старался идти так, как ходит любой самый обыкновенный мальчик четырнадцати лет.

В коридоре ему вдруг пришло в голову приоткрыть дверь в зал и громко крикнуть им какое-нибудь словечко – вот бы они подскочили! Но здесь стоял слуга в золотой ливрее, и Тим со спокойным достоинством проследовал в туалет.

В ту минуту, когда он снова вышел в коридор, слуга в золотой ливрее как раз отвернулся, и Тим на цыпочках – ведь шаги по мрамору отдаются эхом – прошмыгнул через площадку на лестницу и поспешно сбежал вниз.

Перед порталом палаццо стоял швейцар в ливрее с золотыми галунами. Но он, как видно, не знал мальчика в лицо и посмотрел на него с хмурым безразличием. Тим настолько осмелел, что даже спросил его, где находится памятник Христофора Колумба. Но швейцар его не понял. Он неуверенно показал рукой в сторону трамвайной остановки. И Тим быстрым шагом пошёл в указанном направлении.

19. ДЖОННИ

Дожидаясь трамвая – прошла, казалось, целая вечность, – Тим то и дело оглядывался через плечо на портал палаццо, но, кроме швейцара, неподвижно стоящего у дверей, там по-прежнему никого не было. Как видно, долгое отсутствие Тима ни у кого ещё не вызвало беспокойства. Тим с нетерпением изучал схему трамвайных маршрутов, посреди которой было помещено длинное прямоугольное зеркало. И вдруг он – не в первый раз за эти сутки! – узнал благодаря отражению нечто новое о нравах барона. Он увидел в зеркало, что за выступом палаццо стоит тот самый автомобиль, на котором он приехал сюда вместе с бароном. За этим автомобилем виднелись ещё две машины, и возле первой из них стояло двое людей, о чём-то беседовавших друг с другом. Один из них в эту минуту как раз указывал рукой на Тима.

Теперь Тиму вспомнилось, что директор Грандицци, ещё когда они плыли на баркасе, говорил о детективах, которые будут его постоянной личной охраной. Может быть, это как раз и есть его тайные телохранители? Вот уж это было бы совсем некстати – ведь барон не должен знать, что Тим виделся с Джонни.

В эту секунду подошёл трамвай. У него было два прицепа с открытой площадкой – значит, и с той стороны площадки есть ступеньки!

Это было на руку Тиму. С тех пор, как он лишился своего смеха, он понемногу приучился в трудном положении рассуждать спокойно и хладнокровно. Он вскочил на площадку среднего вагона и, протолкавшись между стоявшими там людьми, успел, прежде чем тронулся трамвай, сойти с другой стороны площадки. И тут он со всех ног бросился бежать через улицу, проскочил под самым носом у несущейся на полной скорости гоночной машины и помчался по тротуару.

Прежде чем свернуть в узкий переулок, он ещё раз быстро оглянулся назад и увидел, что один из детективов как раз собирается перебежать улицу. Тогда Тим понял, что избавиться от телохранителей ему поможет только хитрость. К счастью, он находился в той части Генуи, которая славится своими запутанными переулками и проходными дворами; большинство домов имеет здесь два входа: парадный и чёрный. Тим с независимым видом вошёл в маленькую закусочную, в которой пахло тушёным мясом и оливковым маслом, и, тут же выйдя в другую дверь, очутился в переулке, где прямо перед домами стояли лотки с жареными каракатицами. Здесь он юркнул в какую-то дверь, над которой висела вывеска: «Trattoria» – «Закусочная», и, выскочив через чёрный ход траттории, попал в переулочек с ювелирными лавками; пробежал вдоль витрин с россыпями драгоценных украшений, свернул в узенький поперечный переулочек на другой стороне и, очутившись в толпе болтливых, крикливых, ругающихся хозяек, догадался, что находится на небольшом рынке; снова пробежал через какую-то тратторию, где пахло прокисшим вином, и вдруг оказался перед раскрывшейся в эту минуту дверью подъехавшего автобуса. Не долго думая, он вскочил на подножку; дверь за ним закрылась, и автобус тронулся.

Кондуктор с улыбкой погрозил ему пальцем и протянул руку, чтобы получить деньги за проезд. Тим, совсем забывший о деньгах, машинально сунул руку в карман своей полосатой куртки и со вздохом облегчения нащупал в нём мелочь и бумажные деньги. Он протянул кондуктору одну из бумажек и сказал:

– Христофор Колумб.

– М-м-м? – переспросил кондуктор.

– Христофор Колумб! Памятник! – повторил мальчик, стараясь говорить как можно отчётливей. Теперь кондуктор его понял.

– il monumento di Cristoforo Colombo, – поправил он Тима поучительным тоном.

И Тим старательно повторил:

– Иль монументе ди Кристофоро Коломбо.

– Bene, bene! – улыбнулся кондуктор. – Хорошо, хорошо!

Потом он дал Тиму 85 лир сдачи, оторвал билет и объяснил знаками, что скажет, когда ему выходить.

Тим кивнул с серьёзным лицом и подумал: «Вот повезло!» Радоваться по-настоящему он не мог, но ему стало легче. Минут через десять – автобус, проехав мимо гавани, стал подниматься по переулку в гору – кондуктор, тронув Тима за плечо, указал рукой в окно на большой белый памятник, стоявший среди пальм перед огромным зданием со множеством стеклянных дверей.

Тим сказал по-итальянски единственное слово, которое знал:

– Грацие! Спасибо!

Потом он вышел из автобуса и, оказавшись на большой площади, растерянно огляделся по сторонам. Он понял, что большое здание – это вокзал. Часы над главным входом показывали без пяти минут восемь.

Среди людей на площади он не обнаружил своих детективов. Но и рулевого Джонни тоже нигде не было. Тим нарочито медленно поплёлся в сторону памятника, обошёл его кругом и только тут увидел рулевого – Джонни стоял, прислонившись к стволу огромной пальмы, сам чуть ли не с неё ростом. Трудно было его не заметить.

Тим бросился к нему со всех ног и повис бы у него на шее, если бы Джонни был не таким громадным.

– Я удрал, Джонни! – крикнул он, еле переводя дыхание. – Барон навязал мне каких-то детективов, но я…

– Барон? – с изумлением перебил его рулевой. – Я считал, что барон умер.

– Он превратился в своего брата-близнеца!

Джонни свистнул сквозь зубы. Потом он взял Тима за руку и сказал:

– Пойдём посидим с тобой тут в одном кабачке. Пусть-ка попробует нас разыскать!

И он повёл за собой Тима по бесконечным переулкам и переулочкам. То, что Джонни назвал «кабачком», заслуживало, собственно говоря, лучшего названия. Помещение, по форме похожее на коридор, постепенно расширялось и заканчивалось полутёмным, почти квадратным залом. Пол здесь был из струганых досок, тёмные деревянные полки по стенам чуть ли не до самого потолка уставлены бутылками всех форм, цветов и размеров. Выглядело всё это очень торжественно, словно собор из бутылок.

Рулевой подвёл Тима к свободному столику в самом дальнем углу квадратного зала. Теперь тот, кто входил в дверь, не мог бы их увидеть. Когда подошёл кельнер, Джонни заказал два стакана красного вина. Потом он вытащил из левого и из правого внутреннего кармана своей куртки по бутылке рома, поставил под стул Тима и сказал:

– Вот он, твой выигрыш. Я прячу его из-за кельнера. Ещё подумает, что мы собираемся распить здесь принесённое вино.

Тим, в свою очередь, тоже вытащил что-то из внутреннего кармана куртки. Это было письмо к господину Рикерту.

– Ты отвезёшь его в Гамбург, Джонни? Я боюсь отправлять его почтой.

– Будет сделано, малыш!

Письмо перекочевало в карман рулевого. Потом Джонни сказал:

– А ты стал прямо пижоном, Тим! Ну как, здорово быть богатым?

– Немного утомительно, – ответил Тим. – Но вообще-то можно вести себя как хочешь. Если неохота смеяться, можешь не смеяться, даже когда фотографируют! А это не так уж мало.

– А ты что, против того, чтобы смеялись? – озадаченно спросил Джонни.

Тим понял, что проболтался. Он чуть себя не выдал. А ведь ни один человек на свете не должен узнать от него, что он продал свой смех. Но ему так и не удалось исправить свою ошибку каким-нибудь невинным объяснением, так как Джонни заговорил снова. Казалось, он попал в свою стихию: говоря о смехе, он даже выражался более гладко, чем обычно.

– Я согласен, – сказал он, – что вежливые улыбочки и смешки действуют на нервы. Ничего нет противнее, чем когда тебе в «Доме моряка» с утра до вечера умильно улыбаются какие-то старые дуры. Улыбаясь, уговаривают воздержаться от алкогольных напитков; улыбаясь, накладывают на тарелку кислую капусту; улыбаясь, призывают молиться перед сном. Даже аппендицит тебе из брюха вырезают и то с улыбочкой. Улыбочки, улыбочки, улыбочки… Ей-ей, просто никакого терпения не хватит!

Кельнер принёс вино и профессионально улыбнулся, подавая стаканы. Тим закусил губу; он сидел, не подымая глаз от стола, и Джонни с удивлением заметил, что мальчик готов расплакаться. Он замолчал, дожидаясь, пока уйдёт кельнер. Но и тогда он лишь поднял свой стакан и сказал:

– За твоё здоровье, Тим!

– За твоё здоровье, Джонни!

Тим только чуть пригубил вино – оно показалось ему кислым.

Ставя на стол пустой стакан, Джонни пробормотал:

– Хотел бы я доискаться, в чём тут дело…

Но Тим его понял. Он вдруг оживился и зашептал:

– Постарайся поговорить с Крешимиром. Он всё знает и может тебе рассказать. А я не могу. Мне нельзя.

Рулевой задумчиво посмотрел на мальчика. Наконец он сказал:

– Кажется, я кое о чём догадался… – Потом он нагнулся к Тиму через стол и, глядя ему прямо в глаза, спросил: – Скажи-ка, а этот тип показывал тебе какие-нибудь фокусы?

– Нет, – ответил Тим. – Ничего он мне не показывал. Только один раз сказал наизусть какой-то старинный заговор.

И тут Тим рассказал рулевому о странном разговоре в номере отеля, о заклинании и о том, как рухнула люстра.

История с люстрой невероятно развеселила Джонни. Он прямо взревел от смеха и так колотил кулаками по столу, что стаканы заплясали, а вино расплескалось. Задыхаясь от хохота, он еле выговорил:

– Вот умора! Нет, это просто блеск! Да понимаешь ли ты, что стукнул эту старую обезьяну по самому больному месту? А, Тим? Нет, серьёзно, малыш?!

И Джонни снова покатился со смеху.

– Ты не мог бы сделать ничего лучшего, – продолжал он, в изнеможении откинувшись на спинку стула, – чем разнести эту люстру. Такого этот господин просто не переносит!

Рулевой со смехом поднял руки вверх, изображая, как барон произносит заклинание, и с комической торжественностью проговорил:

О повелитель крыс, мышей, Лягушек, блох, клопов и вшей!

Тим тоже невольно откинулся на спинку стула. Ему стало вдруг так спокойно оттого, что хоть один человек на свете осмелился высмеивать барона и потешается над ним. Впервые за долгое время он снова услыхал смех, который был ему не противен.

Когда Джонни, насмехаясь, договаривал своё шутливое заклинание, Тим, опустив глаза, смотрел на струганые доски пола. И вдруг он увидел огромную жирную крысу. Пронзительно пища, она с дьявольским бесстрашием подскочила к ноге Джонни, явно собираясь его укусить. Тим всегда не переносил крыс. Он вскрикнул:

– Рулевой, крыса!

Но и Джонни уже успел заметить злобного зверька. Он действовал с замечательной ловкостью и присутствием духа. Отдёрнув ту ногу, на которую спешила взобраться крыса, он с невероятной быстротой высоко поднял другую и одним, хорошо рассчитанным ударом покончил со своим коварным врагом. Тим на мгновение отвернулся при виде раздавленной крысы ему чуть не стало дурно.

Но Джонни, неустрашимый Джонни, сказал, улыбаясь во весь рот:

– Ага, повелитель шлёт вперёд своих гонцов! Выпей-ка вина, Тим, не смотри в ту сторону!

На этот раз Тим отхлебнул большой глоток и почти тут же почувствовал действие вина. Ему стало лучше, но голова слегка закружилась.

– Теперь у нас почти не осталось времени, Тим, – сказал Джонни. – Вот-вот он явится собственной персоной! Хочу сказать тебе только одно того, во что ты не веришь, нет и на самом деле! Ты меня понял?

Тим, не понимая, покачал головой. Голова у него кружилась всё сильнее.

– Я хочу сказать, – пояснил Джонни, – что тебе надо всегда разносить люстры, если барон вздумает снова тебя допекать. Смекнул?

Тим кивнул. Но он только наполовину понял то, что хотел сказать Джонни. Глаза его слипалась. Ему ведь пришлось до этого выпить вина ещё в Палаццо Кандидо, а он совсем не привык к таким напиткам.

– Старайся насмехаться над этой старой обезьяной, – продолжал Джонни. – Ты теперь достаточно богат, чтобы вести себя свободно. Разумеется, я говорю о внешней свободе. Внутренняя свобода, малыш, покупается совсем другим богатством – смехом. Существует старая английская пословица… как это… сейчас вспомню… – Рулевой наморщил лоб. – Удивительное дело, – пробормотал он, – только сейчас была в голове и вдруг вылетела. Ну, прямо так и вертится на языке. Видно, хлебнул лишнего.

– И мне тоже как-то не по себе от вина, – проговорил Тим, еле ворочая языком.

Но Джонни его не слушал – он всё старался вспомнить пословицу. И вдруг

он крикнул:

– Ага, вспомнил: «Teash me to laugh, save me soul!» Как это я мог забыть?

Он со смехом постучал себя по лбу и вдруг, всё ещё продолжая смеяться, повалился с побелевшим лицом со стула на пол и застыл без движения неподалёку от убитой крысы.

Тим, мгновенно протрезвев, вскочил и стал испуганно озираться, ища помощи, но тут взгляд его случайно упал на кельнера, равнодушно смотревшего на происходящее. В этот момент он как раз получал деньги с какого-то господина. Господин этот стоял к Тиму спиной. Но Тим узнал его с первого взгляда. Это был барон.

И тут Тим снова превратился как бы в другого Тима. Внешне спокойный, он кивком головы подозвал кельнера, а потом опустился на колени рядом с Джонни. Рулевой, не приходя в сознание, медленно и с трудом, но всё же вполне отчётливо повторял английскую поговорку.

В ту же минуту Тим увидел рядом с собой склонившегося кельнера и барона, стоящего за его спиной.

– Господин Талер! Какая счастливая случайность! – воскликнул Треч с хорошо разыгранным изумлением. – Мы ищем вас уже больше часа!

– Если с рулевым что-нибудь случится, – не слушая, крикнул Тим, – я заявлю на вас, барон! И на кельнера тоже! Теперь Треч развеселился.