Текст книги "Брак на пари"

Через несколько часов Эмма очнулась от дремоты и увидела, что на западе уже гаснет поздний летний закат. Стая грачей взлетела с огромного придорожного дуба, мельтеша и кружась, как черные конфетти, на фоне пурпурной полосы на горизонте. Карета вдруг свернула на узкую дорожку, и через несколько минут подъездная аллея привела их к большому каменному особняку.

– Что это? – спросила Эмма.

– Это дом моего друга. Мы здесь заночуем.

– Визит новобрачных? – с опаской спросила Эмма.

– Нет-нет. Ральфа нет дома. Он просто предложил мне остановиться у него на ночь.

– Вместо гостиницы?

– Я и не собирался провести первую брачную ночь в какой-то захудалой гостинице, – высокомерно заявил Колин.

Его тон удивил Эмму.

– Прошу прощения, милорд, – проговорила она.

Колин усмехнулся:

– Не хватало еще, чтобы слуги стучались в дверь, спрашивая, не надо ли нам того или другого, или чтобы пьяная компания внизу начала драть глотки… в самый неподходящий момент.

Эмма внутренне сжалась. Он и не представляет, как точно описал обстановку, в которой она провела свою первую брачную ночь. У него и в мыслях нет над ней насмехаться. Ничего похожего на тот ужасный вечер ее не ждет. Но тягостные воспоминания против воли нахлынули на Эмму, испортив ей настроение и убив в ней желание разговаривать с Колином.

Как только карета остановилась перед подъездом, лакей открыл парадную дверь. Их слуга подскочил к дверце кареты и опустил лесенку. Колин вышел из кареты. Эмма нерешительно помедлила. Через минуту они уже входили в дом.

Ей сразу стало очевидно, что хозяин оставил слугам соответствующие распоряжения. Домоправительница, тепло их встретив, показала предназначенные для них покои на втором этаже. Это оказалась большая гостиная, по обе стороны которой находились спальни. Лакеи принесли их багаж. После этого все ушли, и молодые остались наедине.

Эмма все больше нервничала. Ругая себя за глупость, она подошла к открытому окну. В сгущающихся сумерках еще можно было разглядеть травянистый склон, спускавшийся к широкому извилистому ручью. Глаза радовались раскидистым ивам, ветви которых опускались прямо к воде. На другом берегу мирно паслось несколько лошадей. Вдруг неожиданно из-за поворота выплыли три лебедя. Изящно изогнув шеи, они плавно скользили по воде, оттенявшей их белоснежное оперение.

Завороженная увиденным, Эмма едва услышала позади себя шаги.

– Красиво, правда? – произнес Колин, подойдя к ней чуть ли не вплотную.

– Да.

– Я часто здесь бывал мальчиком. Вон там, под ивами, есть очень уютная беседка. Там так тихо, что слышно, как перешептываются листья.

– Звучит прелестно, – проговорила Эмма, каждой клеточкой своего тела ощущая его близость.

– Может быть, завтра утром успеем туда сходить.

Колин обнял ее за талию. Эмма постаралась расслабиться, но это ей не удалось. Она заметила, что дрожит, и подумала, что, кажется, собирается разыграть из себя последнюю дуру. Высвободившись из рук Колина и пробормотав: Извините, я на минуточку, – она быстро прошла в одну из спален и закрыла за собой дверь.

«Все будет иначе, и я сама другая», – убеждала она себя, стоя как истукан посреди роскошной комнаты, нервно стиснув кулаки. Но мысли упорно возвращали ее в тот день, когда она осталась с молодым мужем одна в спальне и испытала первое из многих разочарований, которые ждали ее в семейной жизни.

Проведя целый день в дороге, преследуемые страхом погони, они оба страшно устали. Эмма была в изнеможении, и, кроме того, ее разочаровала поспешная и прозаическая процедура бракосочетания. Ей так хотелось, чтобы Эдвард ее подбодрил, сказал, как он ее любит, заверил, что в будущем у них все будет прекрасно, ну хотя бы улыбнулся в знак того, что он рад быть С ней вместе, несмотря на все трудности, которые им пришлось перенести. Но Эдвард молча снял камзол и так же молча начал стягивать заляпанные грязью сапоги.

Не зная, что ей полагается делать, Эмма сняла накидку и перчатки, отколола шляпку и положила все это на подоконник, В маленькой комнате совсем не было мебели, только огромная кровать. Когда она обернулась, Эдвард уже снял рубашку и стоял перед ней в одних бриджах. Наконец-то он улыбался, но не такой улыбкой, которую ждала Эмма. Теперь Эмма понимала, что в ней было что-то хищническое. Эдвард подошел к двери и повернул в замке ключ, сказав при этом: «Еще войдет кто-нибудь. Нам ведь это ни к чему, правда?» Потом он поцеловал ее в своем обычном стиле – вгрызшись в ее губы зубами – и стал стягивать с нее платье. Эмма вспомнила, как он рассердился, не справившись с застежками на ее платье.

– Давай быстрее в постель, – сказал он, отступив от нее. – Чертовски холодно.

Он повернулся к ней спиной, снял бриджи и забрался в постель. Кое-как, дрожа от холода, она стянула с себя одежду. Теперь-то она понимала, что он не хотел помогать ей только потому, что желал полюбоваться, как она неловко раздевается. Ему всегда нравилось видеть ее испуганной. Когда она легла в постель, Эдвард рывком притянул ее к себе и еще раз вгрызся ей в рот. Его тело пылало жаром и почему-то все как бы состояло из острых углов. Вскоре после этого он забрался на нее, минуту повозился у нее между ног, и тут же она вскрикнула от боли. Он засмеялся. И хотя впоследствии она пыталась уверить себя, что он принял ее крик за стон наслаждения, она знала, что это было не так…

В дверь постучали, и Эмма от неожиданности вздрогнула.

– Эмма? – раздался голос Колина. Эти двое мужчин ни в чем не похожи друг на друга, напомнила себе Эмма. Страдания людей не доставляют Колину наслаждения, и уж, во всяком случае, он женился на ней не по расчету. Эмма попыталась вызвать воспоминание о его поцелуе, но все равно не могла заставить себя сдвинуться с места.

– Эмма, – повторил Колин. – Что с вами?

«Я веду себя по-идиотски, – твердила себе Эмма. – Я не девочка, а взрослая женщина. И я заключила с ним уговор. Теперь уже поздно об этом сожалеть и пытаться выкрутиться. Кроме того, я всегда держу слово».

С трудом переставляя ноги, она подошла к двери и открыла ее.

Колин стоял неподвижно, внимательно вглядываясь в нее.

– Принесли ужин, – сказал он. – Вы голодны?

Эмма не знала, голодна ли она, но была рада отсрочке.

Перед камином, в котором, несмотря на теплую погоду, пылал огонь, стоял маленький столик. На тарелках лежали кусочки тонко нарезанной холодной курицы, свежий хлеб и сыр, в кувшине был компот из яблок и персиков. Все выглядело очень аппетитно. Колин налил в бокал шампанского и подал его Эмме. Она с готовностью взяла его и выпила половину чуть ли не залпом. Только после этого она села в кресло возле столика.

Колин поднял бровь и, казалось, хотел что-то сказать, но передумал и сел в другое кресло.

– Мы с Ральфом вместе учились в школе, – сообщил он, раскладывая еду по тарелкам. – И подружились в возрасте шести лет, когда обнаружили, что оба обожаем хорьков.

Эмма улыбнулась от облегчения. Она вдруг почувствовала, что очень даже голодна.

– Ральф даже привез своего любимого хорька с собой в школу, – продолжал Колин. – И целую неделю ухитрялся скрывать его от учителей. Хорек жил у него в кармане. После этого я проникся к нему уважением на всю жизнь.

– Это понятно, – отозвалась Эмма и допила шампанское.

Во время ужина Колин непринужденно болтал о доме, в котором они оказались, о своем друге Ральфе и об их совместных проделках. Его ровный голос, вино и еда помогли Эмме успокоиться. Через пятнадцать минут она уже называла себя беспросветной дурой. Зачем надо было закрываться от мужа в спальне? К тому времени, когда они встали из-за стола, по ее телу разлилось приятное тепло, а от напряжения не осталось и следа. Эмма была готова ко всему. Более того, опасаясь, что опять струсит, она не хотела откладывать неизбежное. Набравшись духу, она подошла к Колину и обняла его за шею.

Это его явно удивило.

– Я готова, – заявила Эмма.

– Готовы? – переспросил он.

– Да, – громко сказала Эмма.

«Кажется, я выпила лишнего, – подумала она, – Но тем лучше». Она приподнялась на цыпочках, прижалась губами к губам Колина и закрыла глаза.

Он легонько ее поцеловал.

– Так к чему же вы все-таки готовы?

– К выполнению… своего супружеского долга, – заявила Эмма. Старательно изгнав из головы все мысли, она чувствовала себя гораздо лучше.

– Долга? – повторил Колин не то с усмешкой, не то с негодованием.

– Да.

Эмма попыталась наклонить к себе его голову.

– Так для вас это долг?

– Я никогда не отказываюсь от принятых на себя обязательств, – не совсем к месту заявила Эмма. – Я вышла за вас замуж и знаю, что из этого вытекает.

У Колина дернулся уголок рта.

– В самом деле?

– Разумеется. – Вино окутало ее сознание теплой пеленой. – Я не ребенок.

Колин внимательно смотрел на нее.

– Объясните, пожалуйста, что с вами происходит, – попросил он.

– Ничего, – решительно сказала Эмма. И добавила обиженным, тоном: – Почему вы не хотите меня поцеловать?

Колин еще минуту смотрел на нее, потом сказал:

– Конечно, я вас поцелую.

Он привлек ее к себе и склонился к ней в долгом поцелуе. У него были теплые, добрые губы, одновременно нежные и настойчивые. У Эммы закружилась голова. Она не то чтобы забыла, как он целуется, просто старые воспоминания вытеснили из ее головы недавние. Расслабившись, она прижалась к нему всем телом. Когда она открыла глаза, ей показалось, что все краски в комнате стали ярче. Она медленно выдохнула.

– Ну как? – спросил Колин, Он был явно доволен собой, но все же сохранял несколько озадаченный вид.

– Может, все будет не так уж и плохо, – неожиданно для себя выпалила Эмма.

– Не так плохо?

– Не так неприятно, – пояснила Эмма.

– Неприятно?

– Вы повторяете за мной каждое слово, – медленно проговорила Эмма. Мысли расплывались у нее в голове, и к тому же ей вдруг страшно захотелось спать.

Колин отступил от нее.

«Какое у него странное выражение лица», – подумала Эмма.

– Давайте побыстрее с этим разделаемся, – предложила она. – А то спать очень хочется.

– Разделаемся?

– Вот вы опять, – сказала Эмма.

Колин нахмурился.

– У нас был утомительный день, – сказал он. – Вам надо отдохнуть.

Эмма от удивления не знала, что сказать. Колин отвел ее в ту спальню, где был сложен ее багаж.

«Что-то мне ноги не повинуются, – подумала Эмма. – И стены почему-то качаются».

– Вы сами сможете раздеться? – сухо спросил Колин. – Или позвать горничную?

– А как же наш уговор? – спросила Эмма. – Вы говорили, что вам нужен наследник…

– Об этом поговорим как-нибудь в другой раз, – отрезал Колин, повернулся и вышел, почти хлопнув за собой дверью.

Эмма смутно сознавала, что сделала что-то не так. Но ей было не до того: она с трудом нашла силы раздеться и натянуть ночную рубашку, которую горничная выложила на постель. Когда Эмма залезла под одеяло, комната стала кружиться у нее перед глазами, и ей стало дурно. Но через несколько секунд ее сморил сон.

Посреди ночи Эмму разбудил лившийся в окно поток яркого лунного света. В воздухе стоял свежий запах накрахмаленного белья и речного тумана. Гремели песни сверчков. Голова у Эммы немного болела, и она не сразу поняла, где она. И вдруг подскочила в постели, вспомнив события предыдущего вечера. Вот и верь, что человек забывает про идиотизм, который совершает в состоянии опьянения! С тихим стоном она прижала руку ко лбу.

– Не так неприятно, – проговорила она вслух. – Очаровательное высказывание!

Именно так вела бы себя одна из этих безмозглых девиц, на которых Колин категорически отказывался жениться. Несомненно, ему это тоже пришло в голову. Что это с ней было? Она вовсе не такая, она совсем не склонна делать из мухи слона. Мелодраматические сцены совсем не в ее вкусе. Она трезвомыслящая, практичная женщина. И у нее нет привычки злоупотреблять спиртным.

Эмма застонала. Было невыносимо оставаться в постели. Она встала, надела пеньюар, тихонько открыла дверь и вышла в гостиную.

В камине еще тлели угли. В лунном свете Эмма увидела, что остатки их ужина убраны, но стол и стулья по-прежнему стоят перед камином. У противоположной стены смутно виднелись диван и кресла. На каминной полке еле слышно тикали часы. Этот звук лишь подчеркивал безмолвную пустоту комнаты.

Эмма подошла к двери, которая вела во вторую спальню. Дверь была плотно закрыта.

«Можно ее открыть и войти, – подумала она. – Я его жена, я имею право». Но у нее не хватило на это духа. Что она, собственно, будет там делать? Разбудит мужа посреди ночи, чтобы… Что? Извиниться? Объяснить ему, что ее охватили воспоминания о разочаровании, постигшем ее в первом браке?..

Эмма покачала головой и отошла от двери. И вдруг из спальни Колина донесся какой-то странный звук. Потом он повторился – громкий крик протеста. Голос принадлежал Колину, но она его едва узнала: столько в нем было страдания. Эмма в сомнении остановилась. Вот опять: «Нет, неправда!»

– Колин? – вопросительно проговорила Эмма.

Ответа не было. Наверное, он не услышал ее через дверь. Помедлив секунду, Эмма набралась решимости и взялась за ручку двери. Она решила войти в комнату. Но ручка не повернулась. Дверь была заперта.

Эмма отступила назад. Он от нее заперся! Он не хотел, чтобы она зашла к нему в спальню.

Эмма обхватила себя руками. Неужели Колин так на нее обиделся? Но когда они расстались, он не казался сердитым. Это-то она помнила. И еще она отчетливо помнила, как он ее поцеловал. Почему же он после этого заперся у себя в спальне?

Из-за двери опять послышалось взволнованное бормотание, которое продолжалось с минуту, потом смолкло. Опять наступила тишина. Видимо, он не хотел, чтобы она что-то услышала или увидела. Эмма долго простояла за закрытой дверью. Как она ни напрягала слух, больше из спальни Колина никаких звуков не доносилось. Лунная дорожка двигалась по ковру, в ночи продолжали стрекотать сверчки. Наконец Эмма опять легла в постель. Но сон не шел. Она смотрела на светлый балдахин над кроватью и размышляла над тем, какие неизведанные темные глубины скрывает этот брак, на который она поставила свою жизнь.

На седьмой день к вечеру они, наконец, прибыли в Треваллан, поместье Колина, расположенное на побережье Корнуолла. Высунувшись из окошка кареты, Эмма вглядывалась в силуэт длинного каменного дома со множеством окон. Освещены, однако, были только два. В воздухе стоял запах морской соли и вечнозеленых кустарников. Из земли тут и там торчали острые концы серых камней. Дом производил хорошее впечатление. От него словно бы исходила энергия, перед которой отступила даже дорожная усталость. Хотя, подъезжая к дому, Эмма не увидела ни одного человека, слуги каким-то образом узнали об их приезде.

Эмма и Колин вошли в широкую парадную дверь. В огромном холле с высоким потолком их уже встречали выстроившиеся в ряд слуги. При свете свечей фартучки горничных и накрахмаленные воротнички лакеев ярко белели на фоне темного дерева и гобеленов. Эмму страшно утомило долгое путешествие, но она собрала оставшиеся силы, чтобы улыбнуться представленным ей Колином экономке миссис Трелони и другим старшим слугам. Горничные просто присели, когда она проходила мимо, а лакеи поклонились новой хозяйке. Все были очень доброжелательны к Эмме, но она так устала, что с трудом воспринимала предложения помощи, приглашение к накрытому столу и оценивающие взгляды старших слуг. Ей хотелось одного – сразу лечь спать.

Экономка привела ее в просторную спальню.

– Здесь всегда останавливается баронесса, – сказала она. – За той дверью – спальня милорда.

Эмма посмотрела на слегка приоткрытую дверь, но не стала к ней подходить. У нее было такое чувство, будто она заперта тяжелым засовом.

В течение всего путешествия Колин вел себя так же, как в первую брачную ночь. Тогда, утром, Эмма попыталась как-то объяснить ему свое поведение, как-то исправить положение, попыталась выяснить, почему он заперся от нее, но Колин ушел от разговора с таким видом, будто все это не имело никакого значения для него, да и не очень его интересовало. Он действительно не сердился на нее, был мил и любезен и всячески старался облегчить ей тяготы долгого путешествия. В каждой же гостинице, где они останавливались на ночь, Колин брал для нее отдельную спальню и ни разу не пытался прийти к ней ночью. Той первой ночи как будто и не бывало. Казалось, что и свадьбы никакой не было, и они просто путешествуют вместе как добрые друзья.

«Как он умеет скользить по поверхности», – подумала Эмма, устало забираясь в постель. Может быть, он этого и хотел, это и имел в виду, когда говорил о товариществе и выгодной им обоим сделке?

В ней нарастало нервное напряжение. Может быть, теперь, когда они добрались до дома и начнут жить нормальной жизнью, все изменится? С этой надеждой Эмма и уснула.

Хотя Колин тоже был очень утомлен, сон к нему не шел. Он тихо лежал на широкой постели, слушал отдаленный шум прибоя и знакомое потрескивание старого дома. Сколько всего он помнил об этом доме, где провел детство, но в этот приезд его преследовало чуть ли не единственное неприятное воспоминание, связанное с Корнуоллом.

Незадолго до своей смерти (тогда Колину было семнадцать лет) старый барон позвал его к себе в спальню и поручил его заботам мать и сестру.

– Титул теперь перейдет к тебе, Колин, – сказал он, – и ты должен будешь его беречь и продолжать наш род. Я уверен, что ты это сделаешь с честью, мой мальчик.

Колин вспомнил, как тяжело на него повлияла ранняя смерть отца. Потерять отца уже ужасно. Но еще ужаснее было ощущать тяжесть ответственности, которая легла на его юношеские плечи. С тех пор ему все время приходилось думать о чести семьи и о своем долге перед ней. Он так устал от этой ответственности!

Поэтому-то он и привез Эмму первым делом сюда, словно чтобы показать отцу, как удачно он женился. Имя баронов Уэрхемов будет продолжено, он не забыл своих обязанностей, хотя и провел много лет на войне. Колин любил Треваллан, но после смерти отца здесь почти не бывал. Его давила атмосфера ожидания. Когда же у титула появится наследник? Теперь же чувство тяжести исчезло. Это его родной дом, даже более родной, чем раньше.

А Эмма? Нет, она еще не стала ему родным человеком, признал Колин. Пока не стала. Но теперь они не будут весь день сидеть в трясучей карете, а ночи проводить в придорожных гостиницах. Все наверняка можно будет поправить. Он докопается до причины той боязни и нерасположения, которые увидел у нее в глазах в первую ночь, и сумеет их устранить. И тогда она отдастся ему с той радостной готовностью, которую он неоднократно ощущал в ней. Она узнает, как много он может ей дать.

Старый каменный дом затих. Морской ветер оглаживал его стены, как он это делал уже сотни лет. Внизу о скалы бились волны. Воздух был напоен запахами соли и сосен. Ночь выдалась тихой и теплой, луна еще не взошла, и только рассеянный свет звезд пробивался сквозь легкий туман. Колин беспокойно заерзал под одеялом и что-то пробормотал. Эмма, не просыпаясь, перевернулась на другой бок. Все вокруг дышало миром и спокойствием.

Но во сне Колин не ощущал ни мира, ни спокойствия. Ему снилось, что он идет, шатаясь, по залитому кровью полю, что у него разбита и страшно болит голова, а ноги вязнут по щиколотку в вонючей грязи. Кругом валяются груды мертвых тел. Мертвецы застыли в жутких, неестественных позах: у одного торчат кверху руки, у другого под невозможным углом подвернуты ноги, у третьего лицо искажено гримасой ярости и боли. Яркая форма солдат в красных и черных пятнах – кровь и следы пороха. Над полем стелется едкий дым, скрывая трупы одних и открывая взору другие. Вдалеке бредет лошадь с раной в боку. Лишь один звук нарушает страшную тишину – крики воронов-стервятников, зовущих товарищей на пир. Колин брел во сне по этому мертвому полю, разыскивая сам не зная что. Но, останавливаясь около каждого трупа, он каждый раз узнавал друга. Вот Тедди Гарретт, с которым он познакомился в шесть лет в Итоне. Вот Джон Диллон, который вступил в полк одновременно с Колином и скоро стал его ближайшим другом. Вот Джек Морли, о веселом нраве которого и успехе у дам по полку ходили легенды. Вот полковник Браун, которого Колин бесконечно уважал и который в течение трех лет практически заменял ему отца. На какое бы лицо он ни взглянул, оно было ему знакомо. Все они пали. А сам Колин каждый раз отделывался легкими ранениями, но зато болел сердцем и мрачнел духом, пока им полностью не овладело отчаяние. Вон оно стоит на горизонте, как грозовая туча, вот подходит ближе и опускается на него, заставляя задыхаться от зловония. Отчаяние поглотило Колина, надежда превратилась в издевательство. Колин застонал во сне. Эти резкие, хриплые стоны, полные боли и горя, заглушили шепот волн и свист ветра, проникли через открытую дверь и разбудили Эмму.

Несколько секунд она смотрела в темноту, пытаясь собраться с мыслями: что случилось, какую беду она почувствовала даже в глубоком сне? Опять раздался стон. Эмма села в постели, пытаясь понять, откуда доносится этот страшный звук.

Поняла она это быстро. Точно такие же звуки она слышала в ночь своей свадьбы. Она быстро выскользнула из постели и босиком побежала к спальне Колина.

Дверь была приоткрыта, и Эмма с бьющимся сердцем переступила порог.

В спальне было совсем темно, и ей пришлось на ощупь добираться до кровати Колина. На маленьком столике рядом с кроватью она нащупала свечку и зажгла ее. Облитый потом Колин лежал на сбитых простынях и мотал головой, непрерывно повторяя сквозь стиснутые зубы: «Нет! Нет!»

Эмму испугало выражение его лица. Все мускулы на нем словно закаменели, рот полуоткрыт в оскале, лоб изрезан морщинами, как у пожилого человека. «У него такой вид, точно его пытают», – подумала Эмма. Она схватила Колина за плечо, пытаясь стряхнуть сковавший его ужас.

– Колин! – позвала она. – Колин, проснись!

Он вывернулся и откатился к другому краю постели. Эмма залезла на кровать, встала на колени и принялась трясти его изо всех сил.

– Колин! – умоляла она. – Проснись! Все в порядке. У тебя кошмар! Проснись!

Колин содрогнулся всем телом и, буркнув что-то неразборчивое, вскочил и размахнулся, словно отбиваясь от врага. Эмма едва успела уклониться от удара, но при этом потеряла равновесие и ухватилась за Колина, чтобы не упасть на пол.

– Это только сон! – твердила она. – Все в порядке. Тебе приснилось.

Колин затих, но не расслабился. Эмма чувствовала, как напряжены его мышцы, как неестественно выгнута его спина.

– Беда в том, что это вовсе не сон, – невнятно проговорил он, словно до сих пор по-настоящему не проснулся. – Это все правда.

– Что? – тихо спросила Эмма.

– Смерть. Они все умерли. Их пронзили пули или рассекла холодная сталь. Их никого уже нет. Но они преследуют меня во сне.

Он опять содрогнулся, и его кожа вдруг стала влажно-холодной. Эмма крепче обняла его.

– Возвращаясь в лагерь, мы никогда не знали, кого недосчитаемся, зато знали наверняка, что кого-то после боя уже не будет с нами – кого-то из друзей, с которыми мы еще вчера вместе ели и пили, ехали в одном строю. В конце концов, уже хотелось, чтобы тебя самого настигла пуля, потому что тогда…

Колин вдруг оборвал себя, выпрямился и огляделся, точно только сейчас понял, где он. Судорожно вздохнув, он посмотрел на Эмму. В его широко раскрытых глазах таилась темнота. Рот был сжат в прямую линию. Он как будто не сразу узнал Эмму.

– Прошу… прощения, – наконец выговорил он.

– Не надо извиняться.

– Я не хотел вас напугать.

У него уже был почти нормальный голос, хотя он все еще словно шел откуда-то издалека.

– Я не испугалась, – сказала Эмма, хотя на самом деле ей было-таки немного страшно.

– Простите, что я вас разбудил…

– Дело не в этом. – Эмма почувствовала, что он начал дрожать от холода. – Укройтесь одеялом.

Колин не пошевельнулся, но после паузы заговорил обыденным тоном, как будто они беседовали в карете или на балу в Лондоне:

– Идите к себе, Эмма. Извините, что разбудил вас.

Так вот почему он запирал дверь, догадалась Эмма.

– Дело не в этом, – повторила она, силой заставила его лечь и накрыла одеялом. На этот раз он не сопротивлялся.

– Расскажите мне, что вам снилось, – попросила Эмма.

– Ни за что!

– Вам станет легче.

– Мертвым не может стать легче.

– Мертвым – нет, – согласилась она. – А вам, может быть, и станет.

Он отвернулся.

– Вам снилась война? – спросила Эмма.

Колин угрюмо молчал.

– Какое-нибудь сражение, в котором вы…

– Сражения закончились, – жестко сказал он. – И давайте не будем об этом говорить.

– Нет, по-моему, для вас они еще не закончились.

Он не ответил.

– Вы потеряли много друзей? – отважилась спросить Эмма, вспомнив, что он однажды говорил об этом.

– Да, – почти сердито отрезал он.

– Я вам сочувствую, – прошептала Эмма.

Колин опять содрогнулся и отодвинулся от нее.

– Идите к себе, – повторил он.

– Не пойду, – сказала Эмма.

Впервые за последние месяцы Колин испугался, что из него сейчас выплеснутся все эти ужасы и осквернят и эту женщину, и этот дом. Этого допустить нельзя.

– Тогда уйду я, – сказал он и отбросил одеяло.

– Пожалуйста, не оставляйте меня одну, – взмолилась Эмма.

Ее мольба пронзила его, как удар сабли.

– Вы не понимаете! – вскричал он. – Я должен уйти.

– Я не хочу оставаться здесь одна. Пожалуйста, Не уходите.

У Колина невольно сжались кулаки. Ему хотелось защитить эту женщину от преследовавшего его ужаса, по это можно было сделать, только уйдя от нее. А она просила его остаться, просила утешения, которое он был не способен ей дать, сейчас, по крайней мере.

– Вы не понимаете! – опять воскликнул он. – Я потерял всех близких друзей до единого. Людей, которых я любил как братьев. К концу войны я больше не заводил друзей. Мне была невыносима мысль, что они тоже погибнут.

– Бедный Колин, – со слезами в голосе проговорила Эмма.

Что-то в этих еле слышных словах потрясло Колина до глубины души, и вдруг его прорвало. Он принялся рассказывать Эмме про Тедди и Джоа, про полковника Брауна, про солдат и офицеров своего полка, про дружбу, которая может возникнуть только на воине, когда каждый познает жизнь как бы заново, осознавая в полной мере ее ценность. Он описывал грязь, и шутки, и скуку, и страх, описывал изнуряющие годы лагерной жизни, которые опустошали человека и убивали в нем все чувства.

Эмма слушала его и старалась понять. Вот источник его черной меланхолии! Вот то, что их разделяет. У нее не раз наворачивались на глаза слезы, но она старалась держать себя в руках, чтобы не прервать поток признаний. Когда Колин, наконец, выговорился и весь как-то обмяк, Эмма ласково погладила его по голому плечу.

– Ты вся продрогла! – воскликнул Колин. – Столько времени сидишь здесь в одной ночной рубашке!

И вдруг он осознал, что только тонкая материя прикрывает – да скорее открывает – ее соблазнительные формы.

– А я вот залезу под одеяло, – сказала Эмма и нырнула к нему прежде, чем он успел открыть рот. Их тела соприкасались бедрами и плечами. Колина обожгло желание, кровь застучала в его жилах, руки задрожали. Ему захотелось повернуться к ней, стиснуть в объятиях, затопить все свои растерянные мысли и чувства в бурном потоке страсти. Он резко отодвинулся от Эммы. Нет, сейчас он не должен ее касаться. Если он чем-то напугал ее в ту, первую ночь, сейчас его бурный натиск, его изголодавшаяся страсть отпугнут ее навсегда. Колин молча боролся с собой.

Через задернутые шторы пробивался предутренний свет. Струя проникшего в комнату соленого ветра овеяла их лица прохладой. Шум прибоя был еле слышен сквозь пелену тумана.

– Господи, что я наделал! – тихо проговорил Колин. – Я никому и никогда про это не рассказывал. А теперь вывалил это все вам, женщине, которая понятия не имеет, что такое война и кровь.

– Я видела достаточно драк в игорных домах, – возразила Эмма. – И схваток на ножах в темных улицах.

– Это не одно и то же.

– Разумеется. Но я рада, что вы мне все рассказали.

Колин повернул голову к ней.

– Эмма… – начал он.

– Разве вы не понимаете? Я не знала лагерной жизни и не видела сражений, и поэтому у меня нет воспоминаний, которые преследуют вас. Они не имеют надо мной такой власти.

– Это не важно. Я не имел права рассказывать вам про все эти ужасы.

– Слушать – это совсем не то, что пережить, – спокойно ответила Эмма. – И право тут ни при чем.

На это Колин не нашел что возразить и молча глядел на прядь ее волос, которая протянулась к нему через подушку. Эмма не казалась напуганной, в ней не чувствовалось отвращения. Он не мог этого понять. Она же женщина, мягкая и ранимая, как все женщины. Она умна, у нее богатое воображение, тонкие чувства – все те качества, которые стали для него проклятием на войне. Откуда же у Эммы такая сила духа?

– Помните, мы заключили уговор, – сказала Эмма, словно прочитав его мысли. – Я ведь не изнеженная лондонская девочка. Я знала страдания и лишения. От меня не надо скрывать жестокой правды.

От ее слов на Колина нахлынула волна нежности. Ему хотелось укрыть эту женщину от всех невзгод. Но уже, наверное, поздно. Как и его армейские друзья, она уже подверглась тяжким испытаниям.

– Это слишком тяжелый груз, – пробормотал он, думая, что, наверное, сделал ошибку, женившись на Эмме.

Светской девчонке он не стал бы поверять свои страшные воспоминания. Да какое право он имеет поверять их кому бы то ни было! Когда он говорил о товариществе, ему и в голову не приводило, что оно примет такую форму.

Эмма же, у которой не шли с ума посеянные Колином страшные образы, думала о меланхолии, осенявшей его жизнь. Сможет ли он когда-нибудь освободиться от нее. Ну вот, теперь она узнала, откуда эта тьма в глубине его глаз. Как она и опасалась, в его душе были темные закоулки. Но как они отличались от темных сторон души Эдварда! Вместо слабости, которую можно было только презирать, Колин таил в себе силу. Его мучили демоны печали, а не алчность, не одержимость азартного игрока. Эдварду нельзя было помочь, – думала Эмма. – А Колину… Ему, может быть, можно.

Они лежали рядом, и каждый боролся с призраками своего прошлого.

Проснулась Эмма в девять часов утра в собственной постели. Наверное, меня сюда принес Колин, – подумала она, вставая и надевая пеньюар. Она тихонько прошла в его комнату, но она оказалась пустой, и Эмма опять вернулась к себе.

Ее спальня была большой. Не зная, чем себя занять, Эмма начала разглядывать комнату. На стенах, оклеенных обоями в цветочек, узор уже превратился в мутные розовые и зеленые разводы. Мебель старомодная и потертая. Ковер хорошо сохранился, но выцветшие на солнце шторы уже не подходили к нему по расцветке. Эмма выглянула в окно и ахнула. Перед ней расстилался бескрайний синий океан, переливающийся на солнце золотистыми отблесками. Внизу раскинулся узкой полосой сад, за которым начинался крутой обрыв к воде. Боже, какая потрясающая картина!