Текст книги "Возлюбленный враг"

– Угу, – произнес он, плюнув на седло, лежавшее у него на коленях и энергично втирая слюну в кожу. – И вовремя, я бы сказал, а то все вспыхивали, как порох.

– Да, – согласилась Джинни. – И кстати, у нас с генералом возникли… разногласия.

– Да? – Выцветшие карие глаза Джеда проницательно взглянули на нее. – Узнал о посещениях лагеря, да?

– Он говорит, что если я снова пойду туда, он посадит меня в одиночную камеру на двое суток на хлеб и воду.

– Хм, – пробормотал Джед в своей привычной немногословной манере.

– Думаешь, он сделает это? – спросила его Джинни почти небрежно.

– Вполне может, раз он так сказал.

– Да, я тоже так считаю, – печально согласилась Джинни. – Ну и что можно сделать, Джед? Я не могу больше рисковать, пренебрегая его запретом, но больные нуждаются во мне.

Джед замолчал на какое-то время, и Джинни, обрадовавшаяся возможности решить этот вопрос, тоже занялась чисткой седла.

– Генерал говорит, что вы не можете ходить к солдатам, – наконец произнес он. – Но не было ни слова о том, что они не могут прийти к вам.

– Что? – Джинни прекратила работу и взглянула на него, когда до нее медленно стал доходить смысл его слов. – Ты хочешь сказать, что они могут прийти к штабу?

– А почему нет? – пожал плечами Джед. – Назовите им время, как вам удобно.

– В этом что-то есть, – задумчиво кивнула Джинни. – И тогда, может быть, этот упрямый глупец придет в чувство. – Она виновато взглянула на Джеда. – Прошу прощения, я не должна была говорить в подобном тоне о генерале.

Джед ухмыльнулся.

– Что-то в последние дни я стал плохо слышать, госпожа, да и вообще вы не сказали мне ничего нового.

Джинни звонко поцеловала его в морщинистую щеку, как раз в тот момент, когда генерал Маршалл на Буцефале въехал на конный двор.

– Что ты сделал, чтобы заслужить это, старый плут? – весело спросил он у Джеда, спрыгивая с коня.

– У Джеда в одном мизинце больше здравого смысла, чем у некоторых во всем теле, – сказала ему Джинни с дразнящей улыбкой. – Сегодня на ужин телятина, так что, надеюсь, вы все проголодались.

Ее улыбка передалась всем остальным, приехавшим вместе с Алексом, и они так же естественно улыбнулись ей в ответ. Джинни вернулась в кухню, чтобы проследить за приготовлением соуса из красной смородины, вполне довольная результатом своего разговора с Джедом.

На следующий день после завтрака солдат, почти мальчик, с едва заметным пушком на подбородке, появился на пороге кухни, согнувшись от сильных болей в животе. После нескольких вопросов выяснилось, что он польстился на зеленые сливы в заброшенном саду. Это был городской парнишка с севера, и Джинни оставила язвительные замечания при себе, когда смешивала для него травы. Ни один сельский мальчишка не прикоснется к зеленым сливам, но столько городских ребят были стремительно выброшены во взрослую жизнь и войну, прежде чем успели что-то узнать, кроме четырех стен родного дома.

– Кто это был? – с любопытством спросил Дикон, вошедший в кухню со двора.

Джинни ответила и затем, не видя никаких оснований скрывать что-либо, рассказала ему всю историю. Дикон слушал с некоторым содроганием, размышляя, не сделает ли его уже один этот разговор соучастником. Джинни, угадав его мысли, рассмеялась, сказав, что он просто слабак, раз так беспокоится, но если ему страшно, то он может держаться подальше, когда солдаты будут приходить к ней.

Дикон с негодованием отнесся к этому обвинению в трусости и непременно ушел бы, если бы Джинни не извинилась. Похожие стычки у нее часто бывали с Эдмундом, и Дикон, вполне умиротворенный, даже раскраснелся от удовольствия – до тех пор пока появление Алекса на кухне не обратило его в бегство.

– Черт побери, что происходит, Джинни? – спросил Алекс. – Сначала я вижу, как ты целуешь Джеда, а сейчас Дикон выглядит так, словно взглянул одним глазком на нирвану.

– Знаешь, несколько трудно держать всех на расстоянии, когда постоянно общаешься с людьми, – ответила Джинни достаточно справедливо.

Алекс пристально посмотрел на нее.

– Ты опять что-то задумала, – заявил он.

Она улыбнулась.

– Не представляю, что можно придумать здесь, в окружении армии парламента. Могу поклясться, что я тут единственный роялист на многие мили.

– Эго меня и беспокоит, – сказал он. – Я знаю, что сейчас у тебя нет возможности дать выход своим мятежным наклонностям, но что-то в тебе настораживает меня…

– Прошу прощения, сэр, но патруль готов, – перебил его капитан Болдуин, появившийся на пороге.

– Сейчас иду, капитан, – ответил Алекс, все еще задумчиво глядя на Джинни; потом он, сдаваясь, вздохнул. – Боюсь, мне придется позже заняться выяснением этого вопроса. Мы вернемся к вечеру.

Когда патруль вернулся за час до захода солнца, Алекс получил исчерпывающий ответ на свой вопрос. Вереница солдат тянулась от двери кухни во двор. Они стояли спокойно, тихо переговариваясь друг с другом, и при виде генерала замерли по стойке «смирно».

– Узнайте, что тут происходит, черт возьми, – велел он майору Бонхэму, затем протолкался через толпу солдат и направился в кухню.

Юноша сидел на табурете у стола, склонив голову, а Джинни стояла над ним с острым предметом в руке. При виде генерала он вскочил.

– Сядь, – велела ему Джинни нетерпеливо. – Нельзя делать резких движений, когда тебя вот-вот проткнут иголкой.

– Вольно, рядовой, – приказал Алекс, прекрасно понимая, что нельзя винить солдата за его присутствие в штабе. Он ничего не сказал Джинни, просто устроился в конце стола и наблюдал, как она вскрывает огромный нарыв на шее солдата, выдавливая гной до тех пор, пока не потекла кровь, а ее пациент все это время терпеливо сносил боль.

Майор Бонхэм вошел в кухню, намереваясь объяснить, что происходит. Но, увидев, что генералу все понятно, лишь бесстрастно спросил командира, будут ли дальнейшие приказания, например, не следует ли отправить солдат восвояси.

Джинни, собиравшаяся наложить мазь на рану солдата, замерла. Неужели Алекс – генерал Маршалл со строгими принципами и четкими целями – неисправим? Неужели он усмотрит в ее поведении лишь настырное уклонение от его приказа, а не благую цель, оправдывающую средства? Алекс Маршалл-человек увидел бы последнее, но позволит ли он возобладать этому человеку над солдатом?

– Нет, пусть остаются, майор, – медленно сказал Алекс, – Очевидно, что у них веские основания присутствовать здесь.

Он наблюдал за работой Джинни, пока не ушел последний солдат. И он очень много узнал. Хотя присутствие генерала вызывало некоторую неловкость, никто из солдат совершенно не стеснялся Джинни, которой они с поразительной легкостью рассказывали о симптомах своих недомоганий, болезненных, вызывающих смущение или тривиальных Она была веселой и деловитой, не бледнела при виде даже самых страшных ран и воспалений, давала советы с готовностью и без стеснения.

Как будущую хозяйку большого дома ее, безусловно, готовили отвечать за здоровье и лечение домочадцев и арендаторов, но опыт и умение Джинни намного превышали такие обычные обязанности. Пациенты относились к ней с уважением, которое оказывали бы жене своего лорда. Но они доверяли ей и как человеку, который был глубоко заинтересован в их проблемах и совершенно точно знал, что делает.

Когда Джинни и Алекс остались на кухне вдвоем, Джинни начала убирать инструменты и лекарства, ничего не говоря Алексу, который продолжал сидеть за столом. Он наблюдал, как она вымыла все с безупречной тщательностью в горячей воде, как старательно мыла руки. Он ни разу в жизни не видел, чтобы кто-нибудь делал эту работу с такой скрупулезностью. Ему не раз приходилось бывать в полевых госпиталях и наблюдать, как одно окровавленное тело сменяло другое на операционном столе; инструменты зачастую даже не вытирались, окровавленные повязки накладывались на гноящиеся раны.

– Почему ты так заботишься о чистоте? – наконец спросил он.

Джинни пожала плечами.

– Я не знаю точно причин, но получается, что заражение бывает реже, если рана содержится в чистоте. Одна женщина в деревне Фрешуотер многому научила меня и всегда подчеркивала, что чистота способствует заживлению ран. Но она тоже не объяснила почему. – Джинни засмеялась. – Дело простое и не занимает много времени, поэтому я и делаю это. – Последовало непродолжительное молчание. Потом она спросила: – Позволит мне генерал продолжать лечить его солдат?

– Думаю, что вопрос должен звучать по-другому: насколько охотно позволит генерал продолжать? – ответил Алекс. – Поскольку совершенно ясно, что помешать тебе генерал не в силах.

– Так генерал согласен?

– Иди сюда.

Когда она подошла к нему, он усадил ее к себе на колени.

– Алекс, сюда же могут войти, – запротестовала Джинни.

– Вряд ли, ведь все понимают, что нам с тобой нужно обсудить то, что не требует присутствия посторонних.

Джинни поцеловала его в нос.

– Может быть, генерал боится, что его авторитет пострадает, если все поймут, что я безнаказанно ослушалась его?

Алекс невольно улыбнулся.

– Если бы так обстояло дело, меня бы это огорчило. Некоторое время назад так и было, но с тех пор, как неистовая цыганка вторглась в мою жизнь, я усвоил несколько уроков. Ты можешь свободно общаться с солдатами, поскольку никакой опасности для тебя нет, а я боялся только этого. Однако ты не свободна, Джинни, по крайней мере, пока идешь с полком. Будут приказы и ограничения, и с некоторыми из них ты не будешь согласна: может, и не поймешь их, но ты должна подчиняться им, даже если у меня не будет времени, чтобы объяснить тебе, что побудило меня отдать такой-то приказ. Джинни сидела у него на коленях и обдумывала его слова.

– Я соглашусь при условии, что ты все объяснишь мне при первой же возможности и при условии, что согласишься выслушивать мое мнение, каким бы неприятным оно тебе ни показалось. – Она подчеркнула свое заявление коротким и решительным кивком головы.

Алекс расхохотался.

– Вы преуспели в искусстве вести переговоры, госпожа Кортни. Вашим талантам нет числа. Значит, мы договорились. – Он снял ее с колен и встал; лицо его приняло серьезное выражение. – Мы выступаем в Шотландию завтра. Поход будет тяжелым, дорогая. Остается надеяться, что ты не пожалеешь о своем выборе.

– Не думаю, что у меня вообще был выбор, – ответила она серьезно. – Разве ты не говорил, что я не могу покинуть тебя так же, как и ты не можешь оставить меня? Я последую за тобой к вратам ада, любовь моя, каковы бы ни были наши разногласия.

Не в силах вымолвить ни слова, Алекс обнял ее, и они прижались друг к другу, пылко подтверждая абсолютную верность любви, которая возникла ниоткуда, внезапно и от которой некуда было деться.

Часть вторая. Когда любовь трудна и безрассудна

Глава 16

– Клянусь Богом, этот северный климат только дьяволу сгодится! – Гилл Кортни, недовольно фыркнув, опрокинул обжигающее содержимое жестяной кружки в рот и захромал к двери лачуги, дававшей явно недостаточную защиту от дождя, заливавшего окрестности Нортумберийских холмов. Правда, обитателям лачуги еще повезло по сравнению с солдатами, пытавшимися укрыться от дождя под парусиновым навесом.

– Успокойся, Гилл. Выпей еще бренди. – Лорд Питер Оттшор подтолкнул к нему бутылку, переглянувшись со своими товарищами. Все они с готовностью посочувствовали бы человеку, которому старая рана из-за сырости и холода не давала покоя. Гилл Кортни был при смерти почти два месяца, все жуткие недели отступления, и только чудо спасло его ногу. Он все еще недостаточно окреп, даже после восемнадцати месяцев пребывания в горах Шотландии, после падения Оксфорда. Но Кортни было трудно сочувствовать. Невыдержанный и резкий, он при любой возможности ссылался на ранение, чтобы уклониться от службы.

– Господи, ну и жалкое жилье мы нашли, – Джеймс, герцог Гамильтон, командующий силами роялистов, распахнул плохо державшуюся дверь, похлопывая намокшей перчаткой по ладони. Он швырнул шляпу с обтрепанным пером в угол, на утоптанный земляной пол. – Остается надеяться, что на юг от Дарема мы доберемся раньше, чем мятежники настигнут нас. Этот сброд, вон там, – презрительно указал он на лагерь, – не имеет ни малейшего представления о службе. Нам нужно использовать каждую возможность, чтобы как-то обучить их.

– Новобранцы не смогут противостоять закаленным в боях солдатам парламентской армии нового образца, – согласился с ним светловолосый полковник. – Но трудно учить их в такую погоду. Бедняги и так уже промокли до нитки, а обсохнуть негде.

– Им это только на пользу пойдет, – ворчливо сказал Гилл Кортни. – Лишь бы не поджали хвост и не кинулись бежать, как только увидят Кромвеля.

– У вас нет оснований обвинять их в трусости, Кортни, – сказал герцог Гамильтон с легким недовольством. – Они не обучены и нуждаются в том, чтобы их приободрили, а не осуждали без всяких оснований. Разве вы не разводящий часовых?

Гилл Кортни вспыхнул, недовольно пробормотал, что это действительно так, нахлобучил шляпу и вышел из лачуги туда, где его поджидала отвратительная погода. Восемнадцать месяцев он провел с этой проклятой армией, восемнадцать месяцев боли и неудобств, а впереди – лишь перспектива боя, равносильного самоубийству, ведь новобранцев кинут против прекрасно обученных, дисциплинированных и опытных солдат парламентской армии нового образца. Будь у него хотя бы капля здравого смысла, он с самого начала не вмешивался бы в эту войну, но его чертова жена попрекала его смертью своего отца, даже его мать, хотя и рыдала, все же говорила, что он единственный во всей округе не встал на сторону короля. Ну и где же, черт возьми, они сейчас – и жена, и мать? Кто-нибудь должен был доставить им сообщение, что его тяжело ранили, но отступление было таким беспорядочным бегством, что дальнейшая связь с ними стала невозможной. Если бы он был в сознании, а не сходил с ума от боли, то настоял, чтобы его доставили назад, в Дорсет, но его отправили вместе с обозом, потом мучили хирурги… И теперь, как только шел дождь (а он практически не прекращался), боль в бедре вспыхивала с новой силой, и всем на это было наплевать. Насколько он помнил, Вирджиния умела немного лечить. Конечно, не нежным обращением – тихим шепотом и прохладными руками, абсолютным вниманием к каждому его желанию еще до того, как он высказал его. Нет, она делала настои и мази, которые притупляли боль.

Вирджиния, его жена, связана с ним нерушимыми узами долга. Но она почему-то противилась этому долгу. Он не мог привести конкретного примера, но знал, что это так. Она не спорила с ним, была покорной, лежала под ним без звука, ухаживала и оказывала ему внимание, как и подобает жене. Но она не была по-настоящему покорной, верной своему долгу. Мать с самого начала поняла это, пыталась обуздать невестку, поощряла сына утверждать свою власть над ней любым способом. Но в серых глазах Джинни было что-то такое, что мешало ему применить физическую силу и даже пугало его. Он подумал, что в будущем все изменится. Война и раны сделали его жестче, и никакие слабые женские протесты не подействуют теперь на него. Ее образ промелькнул перед его глазами, и плоть дрогнула. У него не было женщины целых восемнадцать месяцев. Если будет на то воля Господа, он вернется к той, что принадлежит ему, которой можно пользоваться в любой момент, как только пожелает ее властелин.

Джинни смотрела с холма вниз на то, что когда-то было мирными зелеными садами Кента. Сейчас здесь царило только опустошение – фруктовые деревья спилены на дрова, поля, цветники опустели. Она взглянула на Алекса, сидевшего с каменным лицом на жеребце и смотревшего на когда-то плодородные земли имения Грэнтем. Особняк из серого камня прижался к подножию небольшого холма, но парк уже больше не зеленел. Повсюду была лишь красно-коричневая, выжженная и оскверненная земля.

– Не лучше ли нам продолжить путь? – мягко спросила она.

– Не могу. Я приехал сюда и должен довести дело до конца. Мне необходимо узнать самое худшее… кто остался в живых… – Губы Алекса исказила гримаса. – Конечно, никто мне не обрадуется. Но если им нужна помощь, мой долг предложить ее.

Джинни не ответила, и группа всадников двинулась вниз по холму, к дому Алекса. Они сделали небольшой крюк по дороге в Шотландию, и она была свидетелем мучительного процесса принятия решения; ведь он знал, что те, кому он стремится помочь, в лучшем случае будут считать его врагом, а в худшем – предателем. Она не стала ничего советовать ему, понимая, что в этом вопросе даже возлюбленная не имеет права голоса. Но когда они приближались к дому, в душе ее появилось предчувствие боли за Алекса.

Оккупация владений Грэнтемов была разрушительной и безжалостной. Стены, огораживавшие парк, разрушены, на траве, там, где стояли палатки, зияли огромные вытоптанные пятна; повсюду торчали почерневшие пни деревьев, срубленных, очевидно, на дрова. Плодородные поля за парком заросли сорняками; несколько тощих коров пытались добыть себе корм. Дым не поднимался из труб, и, подъехав к дому, они увидели зияющие пустыми глазницами окна – все стекла были выбиты. Дом выглядел заброшенным, лишь в бывшем огороде была натянута бельевая веревка, на которой печально билась на ветру какая-то одежда. Даже солнечные часы из камня были разбиты; ветви абрикосового дерева, оторванные от шпалеры у каменной стены, сломались под тяжестью плодов, усыпав землю золотистой мякотью.

Они проехали под аркой во внешний дворик, и здесь Алекс дал знак офицерам остаться, а сам продолжил путь во внутренний дворик. Какой-то инстинкт побудил Джинни последовать за ним. Она взглянула вверх, на башню с флюгером – символом нормальной жизни – единственным, которого, казалось, не коснулась рука варваров. В этот момент на пороге появилась женщина, и Алекс осадил коня. Джинни держалась позади, не зная, чувствует он ее присутствие или нет; и если да, то не отправит ли ее назад, чтобы одному вновь встретиться с семьей.

– Что еще вы хотите от нас? – Женщина говорила медленно, с усталой горечью. – После вашего последнего посещения мало что уцелело, но уверена, что если вы хорошенько поищете, то непременно найдете. – Она снова повернулась к двери.

– Джоан, ты не узнаешь меня? – спросил Алекс, и голос его показался Джинни совсем чужим.

Женщина повернулась, смахнула с глаз выбившуюся прядь каштановых волос.

– Алекс? Это ты? – Она покачала головой, не веря своим глазам. – Зачем ты приехал? Позлорадствовать? Посмотреть, что с нами стало? Ты найдешь здесь только немощных и дряхлых стариков, женщин и детей. Твоих братьев здесь нет, чтобы противостоять тебе. Победа будет легкой.

Алекс спешился.

– Джоан, я здесь, чтобы помочь тебе. – Он направился к ней, и она отступила назад.

– Ты осмеливаешься предложить помощь парламента тем, кого уничтожил этот парламент? – Женщина покачнулась и упала на ступеньки.

Джинни молниеносно соскочила с лошади, подбежав к ступеням в тот момент, когда Алекс наклонился и приподнял неподвижное тело, прижав его к плечу.

– У нее обморок, – быстро сказала Джинни, нащупав пульс и приподнимая веки женщины.

Джоан Маршалл открыла глаза, посмотрев прямо в измученное лицо деверя.

– Лежи спокойно, – встревожено сказал он, когда она попыталась высвободиться из его рук, – Джинни, как ей помочь? – Он умоляюще взглянул на Джинни, которая была потрясена страшной худобой женщины; ее лицо, когда-то, видимо, красивое, было изрезано глубокими морщинами.

– Думаю, это истощение, – тихо сказала Джинни. – Леди, могу я проводить вас до постели?

– Только если вам тифа не хватает, – сказала Джоан Маршалл слегка окрепшим голосом. – Забирай свою армию и оставь нас, Алекс. В доме поселилась болезнь, и ты не захочешь приближаться к нему, даже чтобы разрушить.

– Кто болен? – спросил Алекс, не обращая внимания на ее тон, отметая в сторону ее слова.

– Маленький Джо, – ответила она, и усталые голубые глаза наполнились слезами отчаяния.

– Господи Иисусе, – прошептал Алекс. – Ему же никак не больше шести лет.

– Сколько дней? – спросила Джинни, и ее голос прозвучал резко и деловито в пустом дворе.

– Сегодня уже девятый день. Пока никто другой еще не заразился.

– А жар спал?

– Нет, болезнь его измучила, а я ничего не могу сделать, чтобы ему стало легче. А других он никого не подпускает. – Она встала, позволив Алексу поддержать себя, словно у нее уже не было сил для ссор. – Я должна немедленно вернуться к нему. Я спустилась только потому, что старая Марта увидела твоих солдат и с ней мог случиться припадок. Ты же помнишь, как это у нее бывает?

Алекс кивнул.

– Я здесь, чтобы помочь, а не вредить, и я сам поговорю с ней. – Он направился к двери, но Джоан схватила его за руку.

– Алекс, ты не можешь пойти к ним. Они скорее отрежут себе язык, чем заговорят с тобой. Подобие улыбки промелькнуло на его лице.

– Тогда я не буду ждать ответа, сестра. Говорить буду только я, но мне нужно пойти туда и посмотреть, что необходимо сделать.

– Отведите меня к ребенку, леди, – сказала Джинна – Может, я смогу помочь.

Джоан Маршалл с любопытством взглянула на нее.

– Кто вы и почему едете с армией парламента?

– Любовница генерала, – сказала Джинни с грубой откровенностью. – Вирджиния Кортни. – Она присела в насмешливом реверансе. – Такая же убежденная роялистка, как и вы, мадам, хотя люблю генерала парламента и иду за его армией.

Джоан растерянно посмотрела на Алекса, словно не веря услышанному, и он слегка улыбнулся.

– Вирджиния не привыкла ходить вокруг да около, – сказал Алекс – Она всегда говорит только правду. Вирджиния, это леди Джоан Маршалл, жена моего брата Джо. – Потом он взял Джинни за руку. – Я не хочу, чтобы ты входила в дом, цыпленок.

– Я не боюсь тифа, – спокойно сказала она. – Я ухаживала за тремя больными и не заболела. Эта болезнь не трогает меня. Но тебе нельзя входить и твоим людям тоже, иначе болезнь может распространиться в полку.

Алекс нахмурился, вспомнив, как четыре года назад вспышка тифа ополовинила армии по обе стороны фронта; тогда от эпидемии умерло больше людей, чем в сражениях.

– Я болел ребенком, так что могу идти туда без опасений.

– Тогда принеси, пожалуйста, мою корзинку, – попросила Джинни. – А я пойду с леди Джоан. Джоан колебалась, и Алекс мягко сказал:

– У Джинни есть значительный опыт, Джоан, дар, подкрепленный знаниями. Ты же не откажешься от ее помощи только потому, что она едет со мной?

Джоан провела рукой по глазам.

– У меня больше нет сил отстаивать принципы. Я оставлю это мужчинам. Кит и Джо достаточно ненавидят тебя, Алекс. Тебе ведь не нужна еще и моя ненависть?

– Нет. – Он покачал головой, глаза его были полны глубокой печали. – И мой отец предпочел бы видеть сына мертвым, чем предателем. – Повернувшись, он пошел во внешний дворик, где остались офицеры.

Джинни какое-то мгновение смотрела ему вслед, и сердце ее наполнилось его болью; потом она повернулась к Джоан.

– Каждый из нас делает свой выбор, леди, и затем пожинает плоды этого выбора. Самое большее, на что можно надеяться, это что причины, побудившие нас сделать такой выбор, не изменятся. Алекс – человек с убеждениями, и в этой войне он поступил соответственно своим убеждениям.

– Да, – тихо сказала Джоан, показывая путь. – Мы все знаем это, но для его отца и братьев нет никаких смягчающих обстоятельств.

– Думаю, и мой отец не нашел бы их, – сказала Джинни. – Но он погиб в битве при Нейзби, так что ему не пришлось переживать из-за того, что его единственная дочь связала свою судьбу с предателем.

Они прошли через большой зал, где со стен свисала оторванная отделка. Лестница в нескольких местах была повреждена, так что им пришлось пробираться наверх очень осторожно.

– Мы живем в галерее, – пояснила Джоан. – Нам удалось найти достаточно мебели и штор, чтобы обставить одну комнату.

– А ребенок? – спросила Джинни. – Вы ведь не держите его с остальными?

– Нет. Мы поселились в небольшой комнатке в стороне от галереи. – Слеза медленно скатилась по худой, изможденной щеке. – Боюсь, что он не вынесет эту ночь, и я так тревожусь за других детей. За себя я не беспокоюсь, но не могу подходить к ним, а малыши этого не понимают. – Джоан открыла дверь в конце коридора, и Джинни оказалась в длинной галерее. Ее обитатели смотрели на Джинни враждебно и со страхом.

Несколько малышей бросились к Джоан Маршалл, но она отстранила их.

– Пейшенс, прошу, забери их.

Молодая женщина стремительно встала с подоконника и пришла ей на помощь, успокаивая захныкавших детей.

– Они снова пришли? – прохрипел старческий голос, и старушка заковыляла к ним, тяжело опираясь на палку.

– Это Алекс, Марта, – сказала Джоан. – Он пришел с помощью.

– Помощь! Нам ничего не нужно от этого предателя, от этого щенка, – взорвался седовласый мужчина. Он казался вполне здоровым, пока Джинни не заметила его распухшую ногу. – Кто это? – указал он на Джинни.

– Госпожа Вирджиния Кортни, – ответила Джоан несколько беспомощно. – Я не совсем точно поняла, но она не мятежница и кое-что знает о тифе.

– Я – дочь Джона Редферна с острова Уайт, вдова Гилла Кортни, что из Дорсетшира, – быстро сказала Джинни. – Вы не проводите меня к ребенку, леди Джоан?

Джоан с явным облегчением пошла через галерею и открыла дверь в крошечную комнату, в которой помещались лишь матрац и стул.

– Они не поймут ваших отношений с Алексом, – пробормотала она.

– Да, уверена, что не поймут. Я и сама их не совсем понимаю, – ровно сказала Джинни, опускаясь на колени у матраца, где почти неподвижно лежал маленький мальчик. Она откинула простыню и подняла его ночную рубашку, рассматривая красную сыпь на теле. Ребенок зашевелился, заплакал и заметался, пока снова не затих, утомленный этими усилиями.

– Необходимо сбить жар, – сказала Джинни, нащупывая слабый пульс. – Обычно сердце не выдерживает, если жар продолжается больше одиннадцати дней.

Мать ребенка застонала тихо и безысходно. Тут дверь открылась, и на пороге появился Алекс с корзинкой Джинни. Дотронувшись до горящего лба ребенка, он сказал:

– Мой крестник. Старший сын моего брата Джо; после отца он следующий граф Грэнтем.

– Мне нужна жаровня, – сказала Джинни, отметая эти слова как не имеющие сейчас никакого значения. – С древесным углем. Еще уксус и что-нибудь на окно. – Она указала на окно, в котором, как и повсюду в доме, стекло было разбито. – Леди Джоан, если вы протретесь уксусом и сожжете ту одежду, что сейчас на вас, то не передадите инфекцию другим детям. Я сама буду ухаживать за мальчиком. Алекс, уверена, что ты можешь сделать что-нибудь, чтобы в доме можно было жить. Ужасно, что они вынуждены жить в одной комнате. Ты также должен проверить и пополнить их запасы. В обозе полка хватит муки, зерна и мяса не на одну армию.

– Я уже отдал необходимые распоряжения, – сухо сказал Алекс. – Вы занимайтесь своим делом, госпожа Кортни, и оставьте мне мое, как уже однажды советовали мне.

– Что вас ужасно рассердило, – напомнила ему Джинни с легкой улыбкой, которую она затем адресовала Джоан Маршалл. – Не отчаивайтесь. Я видела и более серьезные случаи. Вам сейчас лучше оставить его со мной. Когда он пойдет на поправку, будет капризничать, вам понадобятся все ваши силы. Так что лучше вам пока отдохнуть.

– Пойдем, Джоан. – Алекс взял невестку под руку и вывел из комнаты. – Сделай так, как велела Джинни, – вымойся и сожги одежду. А я достану жаровню и древесный уголь.

– Убирайся отсюда вместе со своей черной, предательской душонкой, Александр, – прошипела старуха, размахивая палкой. – Мы не нуждаемся в помощи дьявола.

– Сказано неудачно, тетя Марта, поскольку я недостаточно знаком с этим джентльменом, чтобы просить его об услугах, – возразил ей Алекс. – Можешь оскорблять меня, сколько тебе вздумается; я не уйду отсюда до тех пор, пока не сделаю дом пригодным для жилья. Решительным шагом он спустился по лестнице и, выйдя на крыльцо, крикнул: – Джед!

– Генерал? – спросил мгновенно появившийся Джед. – Ведь это просто преступно, что они тут натворили.

– Да, – согласился Алекс с каменным выражением лица. – Здесь следы работы армии Колни. Я с ним еще рассчитаюсь. – Он немного помолчал, словно забыв, зачем позвал Джеда. Потом, тихо выругавшись, покачал головой, будто отгоняя ненужные мысли. – У маленького Джо сыпной тиф, Джед. Госпоже Кортни нужны жаровня, древесный уголь и уксус. Ты можешь их достать?

– Да, сэр. – Джед отдал честь и не удержался, спросил: – Малыш очень плох?

– Да, плох. Остается только надеяться, что другие не заболеют. Леди Джоан сама ухаживает за ним, никого к нему не подпускает, так что… – Он пожал плечами. Развитие болезни для всех них было тайной. Они лишь знали, что, возникнув, болезнь распространяется со стремительностью огня, уничтожая всех на своем пути.

– Полковник Бонхэм? – обратился он к бывшему майору, повышенному в звании вслед за генералом. – Размещайте людей в парке; хуже там уже не станет. Потом мне нужно, чтобы были забиты окна, починены двери и расчищен огород. Необходимо нарубить и сложить дрова, а кладовые заполнить провиантом.

В течение двух дней в доме Грэнтемов стучали молотки, звенели пилы, весело перекликались солдаты, вернувшиеся к своим привычным делам, от которых их оторвала война. И все это время Джинни сидела рядом с маленьким Джо; окно было занавешено, свет свечи затенен, чтобы защитить глаза ребенка. В комнате было жарко от горящей жаровни, наполнявшей ее сильным запахом травяных настоев, которые Джинни готовила на углях Маленький Джо стонал и метался под грудой тяжелых одеял, которые его сиделка позаимствовала в полку. Каждый раз, когда худая ручка высовывалась из-под одеяла, Джинни тут же поправляла ее, молясь, чтобы появился пот и спал жар. Каждые два часа она приподнимала неподвижное маленькое тельце и вливала понемногу травяного настоя, несмотря на слабое сопротивление ребенка.

Пища, которую Джоан приносила, оставалась большей частью нетронутой: одиночество в душной комнате не способствовало аппетиту. На третий день вечером Алекс и Джоан вместе вошли в комнату, нарушив ее запрет.

Джинни нетерпеливо махнула им рукой.

– Вам нельзя здесь быть. Вы ничего не сможете сделать.

– Ты должна подышать свежим воздухом, – тихо сказал Алекс. – Я посижу с Джо, пока ты пройдешься с Джоан.

– В этом нет необходимости, – коротко ответила Джинни. – И ты не знаешь, что нужно делать.

– Ты расскажешь мне, – ответил Алекс. – Это необходимо, или ты сама заболеешь.

– Глупости. – Джинни отмахнулась от его руки, когда он хотел поднять ее со стула. – Я полна сил. Это не может продлиться очень долго, вот-вот должен наступить кризис, или… – Все они были знакомы со смертью, и не было смысла опровергать очевидное.