Текст книги "Гарриет"

– Доброе утро. Как пациент? – профессионально-бодрым голосом проговорила она. – Надеюсь, с могадоном вы наконец-то выспались. Завидую вам. Мне сегодня удалось добраться до постели только в четыре утра.

Она взяла в руки температурный лист и просмотрела последние записи.

– Ну что ж, сегодня гораздо лучше, – сказала она. – Надеюсь, теперь вы перемените свое отношение к доктору Уильямсу.

– Джон до сих пор еще не пришел в себя, – угрюмо пробормотала Гэрриет, чувствуя себя неблагодарной склочницей.

– Его организм наконец-то получает долгожданный отдых, – отчеканила сестра Маддокс. – На вашем месте я бы оставила ребенка в покое. Сходите лучше позавтракайте.

Гэрриет, однако, не могла расслабиться ни на минуту и предпочла завтраку старый номер «Ридерз дайджест». Надо быть настороже, сказала себе она. Взглянув в зеркало, она с трудом узнала свое серое изможденное лицо. Конечно, следовало бы к приезду Кори вымыть голову и принять душ, но ей было страшно оставить Джона одного.

Специалист, явившийся около одиннадцати, не разделял общего оптимизма.

– Опасность еще есть, – сказал он. – Позовите меня, когда мальчик придет в сознание.

От этих слов сердце Гэрриет снова болезненно сжалось. Боже, не дай ему умереть, мысленно твердила она.

Через четверть часа появился доктор Уильяме. К вопросам, которыми засыпала его Гэрриет, он отнесся еще прохладнее, чем накануне.

– Скажите, он поправится? – в отчаянии спрашивала она.

– Послушайте, мисс Пул, – вмешалась сестра Маддокс. – Доктор Уильяме не может уделять вам одной столько времени. Его ждут другие пациенты.

– Простите, – настаивала Гэрриет, – но после обеда приедет отец Джона, и я должна буду обо всем ему рассказать.

– Он, кстати, звонил минут десять назад, – сказала сестра Маддокс.

Гэрриет побелела.

– Что он сказал? Почему вы не позвали меня к телефону?

– Какая разница, почему? – пожала плечами сестра Маддокс. – Вы выходили то ли в туалет, то ли сделать себе кофе.

– Все равно, вы могли меня найти. Вы же знали, что я уже несколько дней пытаюсь с ним связаться.

– По-вашему, сестре Маддокс нечем заняться, кроме как работать телефонисткой для всех пациентов и их родственников? – язвительно осведомился доктор Уильяме. – Не забывайте, Джон здесь не единственный.

– Но для меня он здесь единственный! – уже не сдерживаясь, выкрикнула Гэрриет.

– Я сюда попала? – послышался за ее спиной глубокий взволнованный голос.

Все обернулись. В дверях, словно знаменуя собой начало новой сцены, стояла Ноэль Белфор в эффектной черной меховой шапке.

– О, я уже вижу, что сюда! – Увидев сына, она быстрыми шагами приблизилась к его кровати.

– Мой мальчик, мой славный мальчик! – срывающимся голосом произнесла она.

И тут же, словно в ответ на выходную реплику примадонны, Джон шевельнулся, вздрогнул и открыл глаза. Некоторое время он смотрел на Ноэль, не веря, и наконец хрипло простонал:

– Мама!..

Его бледное лицо словно осветилось изнутри, и Гэрриет испытала невыносимые муки ревности.

– Мама, это правда ты?

– Да, мой мальчик, это я. Боже мой!.. Что тебе пришлось пережить! – Она отвела влажную светлую прядь у него со лба.

– Рука болит, – пробормотал Джон.

– Знаю, милый, – сказала Ноэль. – Это из-за гадкой капельницы, – но ведь она тебе помогает, с каждой минутой тебе делается все лучше и лучше. Ты у меня храбрый мальчик, ты все выдержишь. Видишь, какие здесь прекрасные сестры и врачи, они все так стараются тебе помочь.

– Мне уже лучше, – сказал Джон. – Только голова еще… – И, вздохнув, он опять провалился в беспамятство.

Ноэль наклонилась и поцеловала его лоб, явно сознавая, что представляет собой невыносимо трогательное зрелище. Восхищенные взгляды зрителей были прикованы к ней. Сейчас все зарыдают, подумала Гэрриет.

Ноэль выпрямилась и только теперь огляделась. Сняв шапку, она небрежной рукой провела по волосам, отчего те легли золотой живописной гривой. После этого, осветив печально-ослепительной улыбкой нянечек и сестер, она направила главный прожектор своего взгляда на доктора Уильямса. Доктор зарделся, как девица.

– Меня зовут Ноэль Белфор, – сказала она, протягивая руку.

Будто кто-то тут мог этого не знать.

– Мы и не знали, что вы мать Джона, – проговорила потрясенная сестра Маддокс.

– Думаю, Гэрриет решила, что это не так уж важно, – сказала Ноэль. – Я ее понимаю, ведь речь шла о жизни Джона… Как мой сын, доктор?

– По правде сказать, он был очень плох. Но сейчас, думаю, уже выкарабкался.

– Сколько он уже здесь?

– Четыре дня.

– Четыре дня?! Почему мне не сообщили раньше?

Словно не видя ничего вокруг, Ноэль опустилась на стул и дрожащими пальцами вытащила из сумочки сигарету. Полы шубы разошлись в стороны, выставляя на всеобщее обозрение ее ослепительную грудь.

Доктор Уильяме тотчас подскочил с зажигалкой.

– Мы искали вас, – возразила Гэрриет. – Ваш агент сказал, что вы в Париже, но где точно, он не знал.

– Это студия заботится, чтобы мне никто не мешал, – сказала Ноэль. – Я ведь поехала в Париж, чтобы учить роль. Бедняжка Гэрриет! Вам тут пришлось справляться со всем одной. Представляю, как вы намучились.

Доктор Уильяме улыбнулся ледяной улыбкой.

– Мисс Пул относится к своим обязанностям няни очень, очень серьезно.

Ноэль, мгновенно уловив иронию, скользнула по Гэрриет внимательным взглядом и спросила:

– Где Кори?

– Сейчас, вероятно, летит из Штатов в Англию, – ответила Гэрриет.

– Он звонил сегодня, – добавила сестра Маддокс. – Сказал, что будет после обеда.

– Слава Богу, – выдохнула Ноэль. – И слава Богу, что мы можем встретить его хорошими вестями. Гэрриет, – обернулась она. – Я хочу немного посидеть с моим сыном. Идите, выпейте пока чаю. У вас очень утомленный вид.

Гэрриет и правда еле держалась на ногах от усталости. Черные круги под глазами, грязные, слипшиеся волосы, юбка не той длины, что надо, – все это вместе смотрелось втрое отвратительнее рядом с несравненной Ноэль Белфор.

Бредя в столовую, она равнодушно думала о том, что оставшийся в палате доктор Уильяме наверняка рассказывает сейчас Ноэли о том, как гадко она, Гэрриет, вела себя с сестрами и какое вредное воздействие оказывала на Джона. А днем приедет Кори, и первое, что он увидит, будет Ноэль, во всей своей красе, склонившаяся над постелью сына. Гэрриет вдруг стало тоскливо и зябко.

Глава 22

Как и многие красивые женщины, Ноэль не могла жить без постоянного восхищения ближних. Как только ей начинало казаться, что кто-то смотрит на нее неодобрительно, она просто отворачивалась и начинала завоевывать новых поклонников. Она желала ежечасно купаться в лучах всеобщего восхищения. Весь персонал больницы, в полном составе, отнесся к ней именно так, как надо. Врачи и сестры старались под любым предлогом заглянуть в палату и проверить состояние Джона. Коридор за стеклянной перегородкой стал похож на многолюдный лондонский вокзал.

– Просто чудо! Как только она приехала, мальчик сразу же пошел на поправку, – говорила одна нянечка другой. Они стояли неподалеку от Гэрриет и раскладывали картофельный гарнир по тарелкам с жареной бараниной.

– Какая она милая и какая естественная, – вздохнула другая. – «Нянечка, – говорит она мне, – какая у вас нелегкая работа. Спасибо вам за жизнь моего мальчика!» А от этой, кроме жалоб, ничего не услышишь!..

Заметив Гэрриет, обе осеклись.

– А видела, какие на ней туфли? – выждав секунду, заговорила первая.

– Да, роскошные. А волосы? А ты заметила, как она просияла, когда услышала, что муж сегодня прилетает? Жаль, что они разводятся! Видно, она его еще любит. Ну ничего, может, болезнь мальчика их как раз и помирит.

Но разительнее всего изменилось поведение доктора Уильямса. Обычно после обхода его днем с огнем было не сыскать, но с тех пор, как в палате обосновалась Ноэль, он заглядывал каждые пять минут. Гэрриет знала, что сегодня его рабочий день закончился в три часа, но и в пять он все еще кружил вокруг их палаты и не собирался уходить. Серые, всегда холодные, как хирургический инструмент, глаза смотрели теперь глуповато-мечтательно, из голоса улетучилась вся скука, зато появилась волнующая хрипотца, а когда он проходил мимо Гэрриет, на нее даже пахнуло каким-то дорогим лосьоном.

Доктор Уильяме очень озаботился тем, что Ноэль до сих пор не обедала. Предложения спуститься в столовую, на чашку чаю и ирландское рагу с морковкой, впрочем, не последовало, зато через четверть часа в палате появились бутерброды с копченой лососиной и охлажденное белое вино.

– У Джона изумительный доктор, правда? – сказала Ноэль, оборачиваясь к Гэрриет. – Такой заботливый, внимательный.

– Это только с того времени, как вы здесь, – угрюмо буркнула Гэрриет. – До вашего приезда он вел себя просто по-свински.

В дверь заглянула одна из сестер, дежуривших в дневную смену.

– Мисс Белфор, я сегодня уже отработала. Скажите… а нельзя попросить у вас автограф?

– Как вас зовут? – спросила Ноэль, придвигая к себе листок бумаги.

– Рэнкин, сестра Рэнкин.

– Да нет, я знаю, что вы сестра Рэнкин. Я имею в виду ваше имя – как вас зовут подруги?

Сестра Рэнкин смущенно хихикнула.

– Вообще-то я Дороти, но все называют меня Дотти.

«Дотти, с любовью и благодарностью» – размашисто написала Ноэль.

– По-моему, Дотти – прекрасное имя. А представьте, каково мне жить с именем Ноэль. Все ведь помнят из французского, что «Ноэль» – это Рождество, и каждый норовит отпустить шуточку по этому поводу.

– Я видела все-все ваши фильмы, – подчиняясь внезапному порыву, выпалила сестра Рэнкин. – Я вас просто обожаю!

– Спасибо вам. Я никогда не забуду того, что вы сделали для моего мальчика.

Фу, какая грубая лесть, подумала Гэрриет.

– Как у вас дела, все в порядке? – В дверях опять показалась голова доктора Уильямса.

– Все прекрасно, – сказала Ноэль, обращая к нему свои дивные желто-карие глаза. – Вы чудо, Дэвид.

Ого, уже Дэвид, подумала Гэрриет. Доктор Дэвид Уильяме выглядел в точности как Севенокс в те дни, когда у суки Миттонов бывала течка.

– Бутерброды я, конечно, не осилила, – сказала Ноэль. – Я сейчас слишком расстроена, чтобы есть. Но вино превосходное. Выпьете со мной немного?

– Пока я на дежурстве, не могу. Но попозже – с удовольствием.

Единственным утешением для Гэрриет было то, что сестра Маддокс чуть не лопалась от злости.

Узнав, что Шатти с Уильямом находятся у Пембертонов, Ноэль отправилась звонить.

Когда, после продолжительного разговора с Элизабет, Ноэль вернулась, ее отношение к Гэрриет заметно переменилось к худшему. Кажется, Элизабет порассказала ей кое-что про бал охотников.

Теперь Ноэль, судя по всему, решила направить всю свою энергию на то, чтобы выдворить Гэрриет из больницы раньше, чем приедет Кори.

– Я считаю, что Уильям и Шатти не могут больше оставаться у Элизабет, – заявила она. – Тем более что у Уильяма режутся зубки, и из-за него весь дом не может спать по ночам. Надо, чтобы вы поскорее их забрали и отвезли домой.

– Но Самми говорит, что ей с ними совсем не трудно, – сказала Гэрриет. – Я бы хотела побыть с Джоном хотя бы еще одну ночь.

– А вы уверены, что ваше присутствие действует на него благотворно? – вкрадчиво спросила Ноэль. – По-моему, все тут считают, что вы – как бы это сказать? – слишком эмоциональны.

– Но я… люблю Джона, – пробормотала Гэрриет. – Я очень за него волновалась.

– Все это понятно, но вы не должны забывать, что вы всего лишь…

– Няня, – закончила за нее Гэрриет, чувствуя, как на щеках у нее разгораются красные пятна.

– Совершенно верно, – улыбнулась Ноэль и подлила себе еще вина. – И сейчас ваша работа состоит в том, чтобы смотреть за Шатти и Уильямом. Идите и поскорее соберите свои вещи. Мой водитель отвезет вас домой – заодно по дороге захватите детей у Пембертонов.

– Но мистер Эрскин поручил мне и Джона тоже. Я уверена, он бы предпочел, чтобы я осталась. Ноэль, видимо, начала терять терпение.

– Мы с Кори женаты вот уже десять лет, и я полагаю, что знаю его немного лучше, чем вы. Так вот, он будет гораздо больше доволен, когда, приехав в больницу, найдет у постели Джона меня, а не кого-то другого.

Возражать дальше не имело смысла.

Гэрриет вышла в маленькую смежную комнатку, вроде кладовки, где стояла ее кровать, и начала складывать вещи. Из-за двери она слышала, как Джон опять проснулся, пожаловался на головную боль и попросил воды со льдом.

Ноэль заглянула к Гэрриет в комнатку и сказала:

– Если вам не трудно, спуститесь, пожалуйста, вниз и принесите немного льда.

Поливая контейнер для льда водой из крана, чтобы легче было выдавить кубики, Гэрриет вдруг ясно поняла, что умрет, если не увидит Кори. Я ненавижу Ноэль, ненавижу, ненавижу, твердила она про себя.

Вскоре в коридоре послышались торопливые шаги, и мимо двери столовой стремительно промелькнул Кори Эрскин. Сердце Гэрриет так и рванулось за ним. Она хотела окликнуть его, но язык прилип к гортани. Выйдя в коридор, она с трудом удержалась, чтобы не броситься следом.

Сквозь стеклянную перегородку палаты она успела увидеть, как Ноэль вскочила и бросилась к Кори, как он обнял ее и принялся утешать и как она рыдала в его объятъях безудержно, но все же не настолько, чтобы испортить макияж. Это невыносимо, думала Гэрриет, до боли стискивая кулаки.

Потом Кори отстранил Ноэль и заговорил с Джоном. Гэрриет на цыпочках подобралась ближе к двери, желая услышать, о чем они говорят.

Однако сестра Маддокс опередила ее. Ей было нужно, чтобы Ноэль как можно скорее переключилась на Кори и оставила ее доктора Уильямса в покое.

– Полагаю, что мальчику и его родителям надо дать возможность побыть одним, – твердо сказала она. – Только что звонил швейцар и просил вам передать, что у входа вас ждет машина.

Гэрриет молча прошла в свой закуток и начала вяло складывать последние мелочи в полотняную сумку, принесенную накануне миссис Боттомли.

Из-за двери послышался голос Джона:

– Где Гэрриет?

И Кори:

– Да, где она?

– Я здесь! – крикнула Гэрриет и распахнула дверь.

Кори сидел на краю кровати и держал Джона за руку.

Гэрриет ожидала увидеть его бледным и измученным, но оказалось, что под солнцем Лос-Анджелеса он приобрел шоколадный загар и теперь был красив и недосягаем, как никогда.

Он взглянул на нее и нахмурился.

– Боже мой, сколько же тебе пришлось пережить! Как скверно, что меня здесь не было.

– Я рада, что теперь ты наконец-то приехал, – пробормотала Гэрриет, с трудом сдерживая слезы.

– Спасибо – вот все, что я могу сказать. Сядь. Ты еле стоишь на ногах. Надеюсь, у тебя хватит сил рассказать мне, как все было?

– Кори, внизу ее ждет мой водитель, чтобы отвезти домой, – перебила его Ноэль. – Она пробыла тут четыре дня, и ей уже пора отдохнуть. И потом, нужно забрать Шатти и Уильяма. Сейчас они у Элизабет, но мы же не можем оставлять их у нее навечно.

Кори даже не обернулся.

– Где мама? – сонным голосом произнес Джон.

– Я здесь, милый, – сказала Ноэль и подошла к кровати.

– Где Гэрриет? – спросил Джон.

– Она едет домой, милый.

– Нет! – Джон резко сел в постели, в его голосе зазвенели слезы. – Я не хочу, чтобы она ехала домой! Пусть останется. Я хочу, чтобы она осталась здесь! Я хочу Гэрриет!

– Но я же здесь! – Губы Ноэль плотно сжались.

– Но ты не останешься! – отчаянно выкрикнул Джон. – Ты только обещаешь, что останешься, а потом уходишь. А Гэрриет, она остается.

И он заплакал.

Кори взял его за плечи и уложил обратно на подушку.

– Не волнуйся, старик. Гэрриет никуда не едет. – Он обернулся к Ноэль. – Я попросил Кита подыскать нам временную няню. Она прилетела вместе со мной, а в аэропорту я посадил ее в такси и отправил домой. Она пока посмотрит за детьми. Я подумал, – добавил он, оборачиваясь к Гэрриет, – раз ты была с Джоном с самого начала, ты, может быть, захочешь остаться с ним.

– Да, очень хочу, – прошептала она.

– Но Кори, – нахмурилась Ноэль. – Мне нужно сказать тебе несколько слов наедине.

Гэрриет бросилась в свой закуток и захлопнула за собой дверь. Ее начало трясти, как осиновый лист на ветру. Сейчас Ноэль рассказывала Кори о том, как нехорошо Гэрриет вела себя все это время. Несколько раз до ее ушей долетало слово «истеричка».

Закончила Ноэль язвительной тирадой:

– Представь себе, она жаловалась даже на доктора Уильямса. Но, честное слово, он просто сама доброта: заглядывает каждые пять минут, проверяет, все ли в порядке… Она сама действует на людей отталкивающе, вот и все.

Что ответил на это Кори, Гэрриет уже не слышала. Она упала на кровать, закрыла уши руками и изо всех сил сжала губы, чтобы не разрыдаться.

Минуту спустя вошел Кори. Он закрыл за собой дверь и присел на край кровати. Гэрриет тряслась от рыданий.

Он стал гладить ее по голове.

– Ну не надо, моя маленькая, успокойся. Я же понимаю, что тебе пришлось вынести.

– Да, – всхлипывала она, – да, Джону будет только хуже, если я останусь с ним. Я несдержанна, я эмоциональна – но я так люблю его; я боялась, что он умрет, а никому и дела не было, ему даже не давали обезболивающее; и хваленому доктору Уильямсу плевать было на нас с Джоном, он ходил такой скучающий, только что не зевал. И вот сегодня появляется она, твоя Ноэль, и тут же все забегали, заволновались и принялись лечить Джона на все лады, и ему становится все лучше и лучше. Я знаю, я должна радоваться. Я же молилась, обещала, что если Бог поможет нам сейчас, то я буду радоваться до конца жизни… Не знаю, почему я теперь чувствую себя такой несчастной.

– Я знаю. – Рука Кори легла на ее руку. – Потому что ты выложилась до конца. Послушай, пожалуйста, меня. Не спорь с Ноэль, поезжай сейчас домой, там искупаешься, вымоешь голову, попьешь чаю – и спать. А утром, как выспишься, вернешься сюда и будешь опять рядом с Джоном.

– Но у него бывают такие жуткие кошмары. Сначала кажется, что ему лучше, а потом вдруг опять все сначала!.. Кто с ним будет сидеть ночью?

– Я, – сказал Кори и вернулся в палату.

– Ну что? – холодно спросила Ноэль. – Утешил?

– Во всяком случае, попытался, – бесстрастно ответил Кори. – Она прошла вместе с Джоном через ад. Я испугался, когда увидел ее сегодня.

Ноэль пожала плечами.

– Думаю, она просто из тех женщин, которые при малейшей трудности опускаются и перестают следить за собой.

Кори хотел что-то ответить, но она перебила его:

– Скажи, где здесь можно поесть?

– В Скиптоне есть неплохой ресторан, – сказал Кори.

– Когда Джон уснет, мы с тобой можем туда съездить. По правде сказать, я уже пригласила доктора Уильямса поужинать вместе с нами. Он такой обаятельный и, кстати, может дать тебе полный отчет о состоянии Джона.

– Нет, благодарю, – сказал Кори. – Я летел четыре тысячи миль не за тем, чтобы ужинать с тобой в ресторане.

Джон поправлялся быстро, и через пять дней его уже выписали. В доме за время их отсутствия многое изменилось. Детская и спальни Джона и Шатти были в таком образцовом порядке, что Гэрриет с трудом их узнала. Все игры и головоломки были систематизированы и разложены по ранжиру, детская одежда была тщательно выглажена и аккуратными стопками лежала в ящиках. Пеленки Уильяма сверкали пугающей белизной, и даже старый стол в детской, с незапамятных времен вымазанный клеем, исчерченный карандашами и облепленный всевозможными наклейками, преобразился и теперь стоял сияющий, как рекламная картинка новой политуры. Мисс Хенбери, временная няня, оказалась настоящей волшебницей, и Ноэль не упускала случая лишний раз об этом напомнить.

Сама Ноэль тоже как-то незаметно обосновалась в «Доме на отшибе» и собиралась уезжать только к концу недели, да и то по необходимости: нужно было участвовать в съемках «Паркинсон-шоу». Это была одна из самых черных недель в жизни Гэрриет. У Уильяма резались зубки, отчего он целыми днями то орал как резаный, то хныкал не переставая, а Ноэль все больше раздражалась и срывала свое раздражение на всех подряд. Джон, привыкший за время болезни быть в центре внимания, проявлял классическое своенравие и деспотизм выздоравливающего больного, Шатти – от недостатка внимания – завидовала брату и капризничала. Однажды она чуть не отдала две норковые шубы Ноэль сборщице ненужных вещей; в другой раз, войдя на кухню, Гэрриет чуть не споткнулась о Шатти и Севенокса: оба, с подозрительно глуповатым видом, сидели посреди пола. Оказалось, что они вдвоем съели целую банку драже для собак под названием «Хороший песик».

Когда Гэрриет попыталась отчитать Шатти, та разревелась.

– Я только хотела, чтобы Севенокс стал хорошим песиком! – рыдала она.

Но хуже всего было то, что Ноэль, фантастически прекрасная, как всегда, слонялась по дому, лезла во все и мешала всем заниматься своими делами.

– У меня уже нет уверенности, что моя кухня – это моя крепость, – жаловалась миссис Боттомли.

Телефон звонил не переставая: то это был агент Ноэль, то звонили из «Паркинсон-шоу», то журналистка из «Йоркшир пост», мечтающая взять интервью у Ноэль Белфор, то Ронни Акленд, то доктор Уильяме. Как только телефон умолкал, она сама начинала названивать во все страны мира или раздавала Гэрриет бесчисленные поручения, как то: постирать ее блузки или пришить пуговицы. В промежутках она устраивала дебаты по поводу того, что надеть на «Паркинсон-шоу».

Вскоре Гэрриет пришлось убедиться, что выбраться из черной полосы жизни и перейти к светлой не так-то легко. Когда напряжение спало, в ней самой начала проявляться неожиданная привередливость и склонность к депрессиям. Она убеждала себя, что все это от переутомления и скоро пройдет, тем не менее, стоило ей увидеть на веревке персиковое белье Ноэль – Ноэль всегда носила шелковое белье персикового цвета – или почувствовать где-то запах ее духов, ей едва не становилось дурно.

Доктор Уильяме наведывался каждый день, что вряд ли входило в его обязанности лечащего врача. Как-то вечером, стеля детям постели, Гэрриет случайно повернулась к окну и увидела их с Ноэль под большим ореховым деревом в саду: Ноэль с кокетливым видом сидела на старых качелях, а доктор Уильяме раскачивал их и глядел на нее как зачарованный. Тут Ноэль позвали к телефону, и она десять минут болтала с Ронни Аклендом. Это, вероятно, и называется «держать на поводке», подумала Гэрриет. В другой раз доктор Уильяме позвонил днем, и после короткого телефонного разговора с ним Ноэль умчалась куда-то в автомобиле Кори. Вернулась она через пять часов, возбужденная и сияющая, и, зайдя в кухню, принялась жаловаться миссис Бот-томли и Гэрриет, что в Лидсе совершенно невозможно подобрать пару туфель для телевидения.

– А в «Скофилдсе» смотрели? – спросила миссис Боттомли.

– Я везде смотрела, – вздохнула Ноэль. – Пришлось объехать не меньше двадцати обувных магазинов.

Тут Севенокс подбежал к стулу, на котором стояла ее раскрытая сумка, и, сунув в нее морду, извлек на свет кружевные персиковые трусики.

– Неужели и в «Долсисе» ничего не нашлось? Очень странно, – сказала миссис Боттомли.

Гэрриет пришлось выскочить из кухни, чтобы тут же не расхохотаться. Она бы многое отдала, чтобы можно было рассказать об этом Кори.

И все же ее не покидала уверенность, что доктор Уильяме и Ронни Акленд нужны Ноэль только для развлечения, а вся ее тяжелая артиллерия по-прежнему нацелена на Кори, и что она намерена во что бы то ни стало вернуть его обратно.

Кори избегал оставаться наедине с Ноэль и спал по-прежнему в комнате для гостей. Он был завален работой, которую привез с собой из Америки, и отвлекался только для того, чтобы готовиться с Пифией к субботним скачкам. Гэрриет нередко замечала, что его взгляд подолгу задерживался на Ноэль, однако что скрывалось за этим взглядом, понять было невозможно. Что значит для него эта красота теперь? – думала Гэрриет. С ней он разговаривал доброжелательно, но довольно рассеянно, словно все время думал о чем-то постороннем. Только в одном она не сомневалась ни на минуту: если Ноэль вернется к Кори, она, Гэрриет, тут же останется без работы, – и эта мысль держала ее в постоянном напряжении.

Вечером накануне отъезда Ноэль в Лондон они с Кори долго о чем-то спорили. Когда Гэрриет спускалась на кухню за смородиновой водой для Уильяма, из-за неплотно закрытой двери до нее доносились возбужденные голоса.

– До сих пор тебя почему-то устраивало, что дети живут со мной, а теперь у тебя хватает наглости требовать, чтобы они переехали к тебе.

– У нас с Ронни теперь два дома, в Лондоне и во Франции. Дети могут жить в любом из них. Согласись, им нужна мать. Мужчина один не может воспитывать детей.

– Пока что у меня это как-то получалось, – прорычал Кори. – Ты прекрасно знаешь, на каких условиях я мог бы доверить тебе детей. Коль скоро они для тебя неприемлемы, то не о чем и говорить.

– С чего ты взял, что они для меня неприемлемы? – низким, зовущим голосом произнесла Ноэль, и дверь в их комнату захлопнулась.

Гэрриет бросилась наверх. Сейчас это произойдет, стучало у нее в висках. Но через пять минут в коридоре наверху послышались шаги Кори, потом хлопнула дверь гостевой комнаты, и все стихло. Гэрриет показалось, что у нее из-под ребра кто-то вытащил огромный шип.