Текст книги "Гарриет"

Глава 12

Возвращение Кори Эрскина значительно облегчило Гэрриет жизнь. Теперь в доме появился мужчина. Он мог принимать решения, мог, когда надо, взять на себя ответственность и мог цыкнуть на детей, если они слишком расходились. Но главное, теперь ей было с кем поговорить.

Конечно, имелись и свои издержки: у Кори случались приступы раздражительности, и тогда он становился нестерпимо властным и придирчивым. Но в хорошие минуты Гэрриет находила в нем остроумного собеседника, который к тому же никогда не кичился своим интеллектуальным превосходством, и вдохновенного слушателя. Прошло несколько недель, Гэрриет постепенно привыкла называть его по имени и без «мистера», но все же понимала, что знает его не лучше, чем в первый день знакомства.

Он был совершенно непредсказуем. То он начинал засыпать ее вопросами, что она думает о том-то и как бы отнеслась к тому-то; то бродил по дому, погруженный в собственные мысли, и вовсе ее не замечал, то, вдруг потеряв интерес к разговору, мог встать и уйти посередине фразы, и Гэрриет какое-то время беззвучно открывала рот, как рыба в аквариуме.

Иногда он работал ночи напролет. Часто, вставая к Уильяму, Гэрриет слышала приглушенный треск пишущей машинки под музыкальное сопровождение Вагнера или Верди. Утром в таких случаях он являлся на кухню страшнее смерти, молча читал газету, выпивал несколько чашек черного кофе, после чего часа на два отправлялся на верховую прогулку по пустынным окрестностям.

Потом, урвав несколько часов сна на диване в своем кабинете – вероятно, думала Гэрриет, ему слишком тоскливо одному в огромной супружеской постели, – он появлялся к чаю голодный как волк и в минуту уминал все детские бутерброды.

Он много пил, и каждое утро миссис Боттомли, укоризненно поджимая губы, выносила из его комнаты очередную пустую бутылку.

Едва ли виски делало его счастливее: выпитое накануне в качестве лекарства от тоски наутро оборачивалось черной депрессией, и он делался капризным и раздражительным. Он совершенно не выносил, когда его отрывали от работы, и Гэрриет все время приходилось быть начеку, чтобы к нему не прорвался кто-то из детей. Телефон в доме трезвонил не переставая, и Кори свирепел, если Гэрриет не успевала снять трубку после третьего или четвертого звонка. Звонили, разумеется, ему, и Гэрриет приходилось говорить всем одно и то же: «Простите, мистер Эрскин сейчас работает. Оставьте, пожалуйста, ваш номер, я попрошу его вам перезвонить». Мистер Эрскин почти никому не перезванивал, и его абоненты – особенно абонентки, – звоня по второму и третьему разу, обрушивались на Гэрриет с упреками: они были уверены, что она ничего ему не передавала. Отдельное неудобство составляла его привычка записывать приходившие ему на ум мысли на чем попало, от клочка бумаги до телефонного справочника. Однажды Гэрриет пришлось перетрясти четыре мусорных контейнера в поисках старого журнала, на обложке которого Кори набросал несколько строк Для сценария. После этого она зареклась выбрасывать что бы то ни было без его ведома.

Как-то в начале марта Кори сидел на кухне и, рассеянно таская изюмины из пакета, листал книжку Джона с комиксами. Была середина дня. Уильям, обложенный подушками и подушечками, важно восседал на красном коврике посреди пола. Блаженно гукая, он колотил деревянной ложкой по какой-то посудине и таращил глаза на сверкающие медные кастрюли, развешанные по стене. Гэрриет, только сегодня утром прочитавшая в журнале статью о том, как опасно держать детей на одних консервах, без особого энтузиазма протирала сквозь сито вареную капусту с морковкой, когда зазвонил телефон. Радуясь возможности ненадолго оторваться от нудного занятия, Гэрриет поспешила к телефону, но после трех звонков телефон замолчал. Не успела она вернуться к своей морковке, как телефон опять дал три звонка и умолк, потом зазвонил снова, на этот раз, не переставая.

Вздохнув, Гэрриет отложила сито.

– Не подходи, – резко сказал Кори, почему-то очень бледный. – Это кто-то просто развлекается.

Телефон умолк, потом выдал в той же последовательности три звонка – молчание, три звонка – молчание, потом опять звонил не умолкая три минуты.

Кори вцепился в книжку с комиксами так, что у него побелели пальцы.

– Я ухожу, – сказал он наконец. – Не снимай трубку.

Телефон звонил и звонил. Вероятно, чей-то тайный код, думала Гэрриет, а Кори не хочет говорить с этим человеком. Трезвон наконец начал действовать ей на нервы. В доме вышел весь хлеб, и она решила взять коляску и прогуляться с Уильямом до деревни. Ей нравилось бывать в деревенских магазинах: при виде Уильяма почти все продавцы и покупатели начинали сюсюкать и улыбаться, так что Гэрриет со многими уже успела перезнакомиться.

День был холодный и бесцветный. Унылое однообразие нарушали лишь красно-бурые листья папоротников, тянувшихся по обе стороны от дороги, да и те были наполовину завалены снегом. Деревенская улица была почти безлюдна, лишь изредка дорогу перебегали закутанные в шарфы женщины с красными от мороза лицами. Грея руки о горячий французский батон, Гэрриет вышла из булочной и направилась в супермаркет напротив. Здесь ее внимание сразу же привлекла незнакомая покупательница – девушка в изумрудно-зеленом пальто с манжетами и воротником из искусственного меха и в зеленых сапогах на шпильке. У девушки были пламенно-рыжие кудри и огромные темные очки. Она брала с полок банки и пакеты и, не сходя с места, пыталась забросить их в проволочную корзину, установленную посреди прохода.

– Любит, – пробормотала она, когда банка с лимонной начинкой для пирога благополучно опустилась в корзину. – Не любит, – когда пакет с чечевицей шлепнулся мимо. – А, черт! Опять не любит. – И банка собачьих консервов покатилась по полу.

Рядом голубоглазый мальчик, стриженный под горшок, воровато озираясь, горстями рассовывал жвачку по карманам синей курточки. Хозяин магазина, искавший в этот момент порошок для посудомоечной машины, поглядывал на обоих крайне неодобрительно.

Неожиданно девушка в темных очках заметила Гэрриет.

– Привет, – сказала она. – Ты, наверное, новая няня Кори Эрскина? А я Самми Сатклифф. Я работаю у Элизабет Пембертон – это тут же, в долине, неподалеку. Тоже смотрю за детьми. Кстати, они примерно того же возраста, что Шатти и Джон, надо будет как-нибудь свести их вместе.

– Это было бы здорово, – оживилась Гэрриет. В конце концов, она и сама уже целую вечность не общалась с ровесниками.

– Знаешь, почему мы с тобой до сих пор не сталкивались? – спросила девушка. – Мы уезжали кататься на лыжах.

– Поэтому ты такая загорелая, – сказала Гэрриет.

– Ага, загорелая, – фыркнула Самми. – Только по шейку. Раздетая я сейчас на спичку похожа.

Сняв очки, она предъявила Гэрриет большие зеленые глаза с покрасневшими веками и черной бахромой густо накрашенных ресниц.

– Очки – это не от солнца, а от похмелья, – пояснила она. – Чтобы не видно было мешков под глазами. А солнца в этой дыре вообще не бывает.

Заменив лопнувший пакет чечевицы на новый, она двинулась к кассе.

– А ты, мелкий изверг, вытаскивай все из карманов и клади на место! – прикрикнула она на мальчугана, который теперь переключился на трубочки цветного шоколадного горошка «Смартиз». – Хуже бродячего кота, ей-Богу! Джорджи у нас не упустит, если что где плохо лежит, – добавила она, оборачиваясь к Гэрриет. – Копия папаша, только тот все больше ударяет по части юбок, а этот пока по конфеткам.

На улице она немного посюсюкала с Уильямом.

– У, какой карапуз, – сказала она. – Но все равно, смотреть за всеми тремя – это, наверное, убийство. Слушай, бери завтра Шатти, Уильяма – и приходите ко мне пить чай, а? Я выложу тебе все местные сплетни.

– Правда? Спасибо, приду обязательно, – просияла Гэрриет.

– Наш дом на Скиптон-роуд, сразу же за деревней, – сказала Самми. – Немного не доходя до реки. Там не заблудишься: как услышишь, где сыплются осколки, сворачивай и иди прямо на звук. Не волнуйся, это просто моя хозяйка швыряет фарфоровые тарелки в своего муженька. Кстати, твой Кори, кажется, сегодня у нас ужинает. Хозяйка от него без ума. Впрочем, я ее понимаю, он и правда шикарный мужик. Как взглянет, прямо мороз по коже. Точно.

Кори вернулся около восьми часов, в совершенно жутком виде. Просидел весь день в баре, вздохнула Гэрриет и начала отчитываться по списку телефонных звонков.

– Звонила миссис Кент-Райт. Спрашивала, не можете ли вы поучаствовать в открытии их майского фестиваля или, в крайнем случае, попросить кого-нибудь из знакомых, кто работает в кино.

– Нет, – сказал Кори. – Не могу.

– «Ежемесячник для женщин» хочет подъехать в семь часов в следующую среду и взять у вас интервью.

– Нет, – сказал Кори. – Перезвони им и скажи, что мне некогда.

– И еще звонила Элизабет Пембертон: сказала, что сегодня они в вечерних туалетах.

– А, черт! – Он вскочил и стремительно направился к лестнице. – Совсем вылетело из головы. Пожалуйста, принеси мне наверх чего-нибудь выпить, ладно?

Через двадцать минут он ушел, предварительно окатив водой ванную комнату со всеми пятью полотенцами и оставив в раковине следы своего обеда.

Сквозь туман, навеянный двумя таблетками могадона, Гэрриет мерещились какие-то нескончаемые звонки. Это тайный код, говорила она себе, не снимай трубку. Она натянула одеяло на голову, но звонки не прекращались. Звонили, оказывается, в дверь. Кто бы это в такой час? У Кори наверняка есть ключ. Грабители, с замиранием сердца подумала она, но тут же поняла, что грабители вряд ли станут поднимать такой шум. Тогда кто же? Какой-нибудь маньяк-насильник? Включая по дороге свет, Гэрриет, в одной куцей красной ночнушке, сбежала вниз и на цыпочках подкралась к двери. Из кухни явился заспанный, с выпученными глазами, Тритон и, усевшись перед дверью, стал колотить хвостом по полу.

– Молодец, Тритончик. Охранять, – сказала Гэрриет.

Звонки не прекращались.

Накинув цепочку, Гэрриет наконец рискнула приоткрыть дверь.

– Кто там? – встревоженно спросила она, всматриваясь в узкий просвет в двери.

– Это я, Кори.

– О Господи! – Гэрриет торопливо отстегнула цепочку. – Простите, я думала, вы с ключом…

Кори покачивался в проеме, взъерошенный и бледный, лоб рассекал уже подсохший рубец, галстук съехал набок. Было видно, что он изо всех сил старается сфокусировать взгляд, но глаза разъезжались, и он косил, как сиамский кот.

– Что с вами? – спросила Гэрриет, глядя на его лоб. В голову ей почему-то упрямо лезли летающие тарелки Элизабет Пембертон. – Вам плохо?

– Мне хорошо, – не очень внятно пробормотал Кори. – А моей машине еще лучше. Она уже утиль. Он нетвердыми шагами направился в гостиную.

– Боже мой. – Стряхнув оцепенение, Гэрриет засеменила за ним. – Вы еле держитесь на ногах.

Она нырнула под стол, где находился выключатель каминного бра, одновременно пытаясь натянуть подол ночнушки на голый зад.

– Пожалуйста, простите, что я так долго продержала вас за дверью… Я вызову врача.

– Я прекрасно себя чувствую, – промычал Кори. – Вот только по дороге у меня кончилось курево, а так все замечательно. – Дрожащей рукой он нашарил сигарету в зеленой нефритовой сигаретнице на столе. Гэрриет отыскала спички и поднесла ему огонь.

– Посидите, я сейчас приготовлю крепкий чай с сахаром, – сказала она.

– Не надо. Лучше дай чего-нибудь выпить.

Пожалуй, этого ему уже хватит, решила Гэрриет и сказала вслух:

– У вас будет алкогольное отравление.

– Я же сказал, я прекрасно себя чувствую, – вскинулся он. – Я шел пешком с того конца деревни… по белой линии. Но, как видишь, дошел. И теперь имею право утолить жажду. Так что уж будь добра…

Гэрриет налила ему стакан виски с содовой, и он сразу же отхлебнул больше половины.

– Что ж вы не позвонили? – спросила Гэрриет. – Я бы за вами приехала.

– В баре у меня кончились монетки, – ответил он. – И, кстати, там у тебя, кажется, оставался фунт на хозяйственные расходы – так я сегодня его забрал… Хочешь выпить?

Гэрриет взглянула на часы. Ровно три. Через три с половиной часа ей кормить Уильяма.

– Не стесняйся, – сказал Кори.

Она налила себе рюмочку белого вина.

Тритон поскреб когтями меховой коврик у камина, дважды повернулся вокруг себя и уселся поближе к остывающим углям.

– Может, все-таки сделать чаю?

– Лучше поговори со мной несколько минут. Мне не с кем поговорить.

Сдерживая зевоту, Гэрриет забралась на диван и поджала под себя голые ноги. Она их не брила несколько месяцев, но в таком состоянии Кори вряд ли это заметит.

– Хороший был вечер? – вежливо осведомилась она.

– Чудовищный. Элизабет сказала, что будут все свои. Куда там «все свои»! Я приезжаю к девяти, а там уже сидят три семейные пары и одна тридцатипятилетняя подруга, у которой на лбу написано: «Сдается внаем». Ясно, высвистали специально для меня. Джеральдина, Дженнифер или что-то в этом роде. За ужином мы, конечно, сидим рядом, а остальные поглядывают исподтишка – как, мол, они там? – будто кобеля с сукой вяжут.

– Красивая она? – спросила Гэрриет.

– Красивая, тут ничего не скажешь. Только смеялась слишком много и все время лезла ко мне с вопросами: и сколько лет моим детям, и над каким сценарием я работаю, и люблю ли я балет, потому что она его о-бо-жает!.. После обеда меня опять приставили к ней, а Элизабет у меня за спиной корчила какие-то страшные рожи – думала, что я не вижу, – все, мол, идет шикарно, просто отпад! Вот именно, отпад. В полночь она меня спрашивает, не затруднит ли меня отвезти эту Дженнифер, то ли Джеральдину, в ее загородный дом в Гаргрейве.

В голосе Кори сквозило раздражение, но бледное лицо оставалось совершенно бесстрастным. Он допил виски и с величайшей осторожностью поставил стакан на стол.

– Пока я ее вез, она увешала мне все уши какой-то лапшой: как она бросила Лондон и своего мужа-маклера, он, понимаете ли, не хотел детей и вообще трахал свою секретаршу, и только здесь, на севере, она наконец-то встретила людей искренних и бескорыстных. Ох, как мне завтра влетит!

– От кого? – не поняла Гэрриет.

– От Элизабет. За нарушение приличий.

– А вы разве нарушили какие-нибудь приличия?

– Ну да. Не переспал с этой Джеральдиной, или Дженнифер, или как ее там.

– Ваша классная дама могла бы вами гордиться, – заметила Гэрриет.

– Я знаю, – сказал Кори. – Только это меня и утешает. Сделай милость, плесни мне еще немного. Спасибо.

– А она что, так хотела с вами переспать?

– Она хотела, чтобы я с ней переспал. Она боится остаться одна, и ей обязательно нужен мужчина, не я, так другой – просто чтобы был. В машине она успела сбрызнуть себя духами – незаметно, как ей казалось, а когда подъехали, она вдруг запрокинула голову и замерла: ждет, стало быть. Но мне, знаешь ли, все эти страсти нужны, как рыбе зонтик, так что я просто вышел и открыл ей дверцу. Тут она зарыдала, выскочила из машины и бегом к своему дому. Потом еще несколько минут ключ не могла найти, корова такая, пока не вытряхнула всю сумку прямо на крыльцо. А я смотрел на нее и чувствовал себя последней скотиной. Не знаю, какой черт дернул меня тогда пристегнуться ремнем – я уже лет сто этого не делал, – но я таки пристегнулся, и поехал, и на Фэрмайл врезался прямо в дерево… Черт, как наши хозяйки любят одиноких мужчин! – Речь его становилась все бессвязнее. – Если мужчина один, они ни за что не оставят его в покое. Мужчины-одиночки – они в наших краях на вес золота. Мужчины, которые спят в одиночку… в одиночке. Ничего, я привык спать в одиночке, пока был женат на Ноэль.

Вскинув длинные ресницы, он укоризненно уставился на Гэрриет, словно это она во всем виновата.

Совсем упился, подумала Гэрриет. Со времени их лондонского собеседования он еще ни разу не заговаривал с ней о жене.

– Теперь они спешат поскорее расквитаться с ней… за то, что она крутила с их мужьями.

– А она с ними крутила? – спросила Гэрриет.

– Крутила с кем хотела. А кто ей не приглянулся, у тех жены, бедняги, еще больше намучились. Представь сама: мужья ползают перед Ноэль чуть ли не на брюхе, а она плевать на них хотела.

Он взял со стола тетрадку Джона для домашних сочинений и зачитал:

– «В Индии люди часто недоедают и ложатся спать без ужина». – Он усмехнулся. – А эта старая ведьма ему твердит: «Следи за почерком, напиши слово „завтра“ трижды», – и все?

Он взял карандаш и стал писать под собственную диктовку, старательно выводя слова:

– «Мы дни за днями шепчем: „Завтра, завтра“. Так тихими шагами жизнь ползет…»

– Не надо!.. – в ужасе замахала руками Гэрриет. – Учительница его убьет.

– Я, между прочим, ей плачу, – веско сказал Кори. – А если ей уж очень неймется, пускай звонит мне и жалуется. «В Индии люди часто недоедают, – медленно повторил он, – и ложатся спать без ужина». А в Йоркшире люди часто перепивают – и тогда они тоже ложатся спать без ужина… Налей мне еще, – попросил он. – Только, пожалуйста, не говори, что мне уже хватит, это я и без тебя знаю.

– До чего вы себя довели! – Гэрриет покачала головой. – Вам бы самому сейчас попить успокоительное да сесть на калорийную диету.

– Прекрати разговаривать со мной, как с ребенком!

Гэрриет подала ему стакан.

– Фу, что ты мне налила? Тут же одна содовая!.. Какие у тебя руки холодные, – добавил он, случайно коснувшись ее пальцев.

– Ничего, зато сердце горячее, – сказала она и поморщилась от шаблонности фразы. Кори не обратил внимания.

– А у моей жены такие маленькие теплые ручки, – сказал он. – Зато сердце холодное, как могила. Она нимфоманка. Ты, наверное, слышала.

– Да, мне что-то такое говорили.

– Зато красивее ее нет никого на свете.

– Я знаю, – сказала Гэрриет.

– Как ты считаешь, дети похожи на нее?

– Нет, – соврала Гэрриет. – Больше на вас.

– Сегодня годовщина нашей свадьбы, – сказал Кори.

– О Господи, – выдохнула Гэрриет. – Извините, я не знала. Это ужасно.

– Ты тоже так считаешь? Знаешь, вся эта сегодняшняя бодяга с телефонными звонками – это ее штучки. Три звонка – наш условный знак.

– Вы скоро найдете себе другую, – не очень уверенно сказала Гэрриет.

– Другую найти не проблема, – криво усмехнулся Кори. – На любой киностудии этих других – бери не хочу, и все красавицы… А потом проснешься рядом с такой красавицей и не знаешь, как от нее избавиться.

Он поднял руку и осторожно пощупал шишку на лбу.

– Если захочу, Ноэль хоть завтра ко мне вернется. Но это все равно что виски для алкоголика: один глоток – и все, я пропал.

– Вероятно, это из тех самых «троп небесных, которые ведут нас прямо в ад», – сказала Гэрриет, ощущая себя при этом очень взрослой.

– Верно, – пробормотал Кори. – Если паче чаяния она вернется, то первую неделю или даже две будет смотреть только на меня, а потом ей это наскучит и захочется развлечений. Знаешь, я при ней и работать-то толком не мог. Когда она бывала дома, ей постоянно требовалось мое внимание, а когда ее не было, я все равно не мог сосредоточиться, все думал, думал, где она может быть. Вот уж поистине, образцовая семейная пара в мире кино!

Он рассмеялся, но смех его был странно надтреснутым; на миг Гэрриет показалось, что, заглянув в эту трещину, она увидит целую бездну отчаяния.

– Ровно десять лет, как мы поженились. – Он говорил все невнятнее. – Сука проклятая!.. Десять лет терзала мне душу. И все эти десять лет я был на грани отчаяния, каждый день. А знаешь, что я сделал сегодня? Пошел и послал ей розы. Шесть дюжин роз. Представляю ее ухмылку, когда она их получит. Ты понимаешь, любви больше нет, умерла любовь, – но я все равно послал. Если бы ты знала, как мы, мужчины, бываем сентиментальны… Черт, я, кажется, замучил тебя своими жалобами. Извини.

Его, видимо, знобило. Как бы спровадить его в постель? – думала Гэрриет.

Кори с трудом сфокусировал на ней взгляд.

– Я не даю тебе спать.

– Ничего, пустяки, – сказала она и поспешно стиснула зубы, чтобы не зевнуть во весь рот.

Наверху захныкал кто-то из детей. Гэрриет подскочила.

– Пойду посмотрю, что у них там.

Шатти лежала в обнимку с Амброзией поперек кровати, ее ноги торчали из-под одеяла. Гэрриет повернула и укрыла ее. Уильям мирно спал в своей переносной колыбельке, а спустившись вниз, она обнаружила, что и Кори уснул с недокуренной сигаретой в руке. Стройный и элегантный, он неплохо смотрелся на диване в своем вечернем костюме. Гэрриет загасила сигарету, ослабила ему галстук и стащила туфли, после чего принесла из его спальни целых два одеяла – одно шерстяное, другое пуховое – и заботливо укрыла его.

– Что, малыш, одни мы с тобой остались, – сказала она Тритону и от этих слов ощутила себя еще взрослее и серьезнее, чем прежде.

Она еще раз вгляделась в спящего Кори. Во сне его лицо уже не казалось таким страдающим.