Текст книги "Великая война. 1914–1918"

31 октября немцы возобновили наступление, но уже на более узком участке фронта, вдоль дороги, ведущей от Менена, расположенного на занятой ими возвышенности, к Ипру. Атака осуществлялась силами специально созданной группы Фабека, названной по фамилии ее командира и состоящей из корпусов регулярной армии и добровольцев – всего шесть дивизий. Наступая по низменности через полосу растительности, которую англичане продолжали называть рощами, хотя деревьев там уже давно не было, немцы захватили всю эту равнину и смогли прорвать оборону противника у Гелювельта. Их продвижение остановили наспех собранные остатки изрядно поредевших батальонов вустерширского, глостерширского, уэльского, суссекского, нортгемптонширского, оксфордширского, бакингемширского, шотландского и 60-го стрелкового полков, а также Королевского драгунского полка, сражавшегося в пешем строю. Немецкий историк сетует: «…резервы противника были слишком велики»[235]235
  Ypern. P. 204.


[Закрыть] – и безосновательно заявляет, что британцы перебросили на этот участок фронта две свежие дивизии. На самом деле бреши в обороне закрывали маленькие группы еле стоящих на ногах от усталости солдат, вставлявших в винтовки «ли-энфилд» все новые магазины и сметавших своим огнем наступающие шеренги в мундирах мышиного цвета. Прибытие французских подразделений, которые Френчу послал Фош, безусловно укрепило оборону союзников, но главный участок был удержан благодаря шквальному ружейному огню англичан.

Немцы возобновили наступление 11 ноября, по их подсчетам – на двадцать второй день битвы, «в которой смерть превратилась в давнюю знакомую»[236]236
  Ypern. P. 206.


[Закрыть]. Главным направлением удара была роща – англичане называли ее Лесом монашек – к северу от дороги на Менен всего в 6 километрах от самого Ипра. Обстрелы тяжелой немецкой артиллерии уже разрушили великолепные готические здания древнего города, центра текстильной промышленности, – Палату суконщиков, собор, дома купцов. Окружающая Ипр местность тоже выглядела разоренной и пустынной – на годы вперед. Деревни и фермы пострадали от обстрелов, покинутый маленький замок фламандских дворян стоял без крыши. 31 октября в результате прямого попадания был частично разрушен и замок в Хооге – городке около Ипра. Этот обстрел стоил жизни нескольким офицерам штабов 1 и 2-й дивизий англичан[237]237
  См.: Edmonds. 1914, II. P. 324.


[Закрыть]. 11 ноября сам Хооге стал ареной ожесточенного боя – на него наступали прусская гвардия и 4-я дивизия немцев. Сражение не утихало весь день. Первую атаку 1-го гвардейского пехотного полка немцев отбили тыловые службы и хозяйственная обслуга 5-й роты Королевского инженерного полка. Потом подоспели немногочисленные подразделения оксфордширского и бакингемширского полков легкой пехоты, контратаковали и отбросили противника – 1 и 3-й гвардейские пехотные полки – на исходные позиции.

Бои не утихали до 22 ноября – дня, который официально считается датой окончания Первой битвы при Ипре. Уцелевшие британские солдаты (число избежавших ранения составляло меньше половины из 160 000 человек, отправленных во Францию в составе экспедиционных сил) окапывались и сооружали насыпи, укрепляя рубежи, которые им удалось отстоять за пять недель жестоких боев с наступавшим противником. Французы тоже рыли траншеи, чтобы удержать участки, за которые они бились к северу и к югу от города. Линия фронта подвинулась на восток не более чем на 8 километров. Немцы везде удерживали высоты, полукругом возвышавшиеся над неглубокими окопами и ходами сообщения англичан, которые будут защищать их почти до конца войны, переходя от обороны к наступлению. Этот полукруг получил название «выступ». Его защита стоила французам и англичанам без счета жизней, но в любом случае потери немцев, «авангард которых сложил головы на равнинах Фландрии»[238]238
  Ypern. P. 216.


[Закрыть], были больше. Под стенами города погибло не менее 41 000 немецких добровольцев – тех самых «невинных младенцев» Ипра.

И это лишь небольшая часть отдавших свою жизнь в Пограничном сражении, во время большого отступления, битвы на Марне, сражении на Эне, «Бега к морю» и Первой битвы при Ипре. Самые большие потери понесла двухмиллионная французская армия. Ее потери в сентябре – убитыми, ранеными, пропавшими без вести и взятыми в плен – превысили 200 000 человек, в октябре – 80 000, а в ноябре – 70 000. Августовские потери, которые официально не раскрывались, могли превысить 160 000 человек. Число убитых составило невероятную цифру – 306 000, и среди них было очень много 20–30-летних. Из тех, кому еще не исполнилось 20 лет, погибло 45 000 человек, в возрасте от 20 до 24 лет сложили головы 92 000, от 25 до 29–70 000[239]239
  См.: Edmonds J. A Short History of World War I. London, 1951. P. 75; Petrocini G. Histoire Militaire de la France, III. Paris, 1991. P. 289; Wall R., Winter J. The Upheaval of War. London, 1988. P. 16–18.


[Закрыть]. Из рядов 30-летних смерть забрала более 80 000 человек. Мужское население страны составляло 20 000 000 человек, из них половина была военнообязанными. Больше 300 000 остались на поле боя. А еще были раненые, пропавшие без вести и оказавшиеся в плену. Германия потеряла убитыми 241 000 человек, в том числе 99 000 в возрасте от 20 до 24 лет, из мужского населения 32 000 000 человек[240]240
  См.: Wall, Winter. P. 27.


[Закрыть]. В Бельгии из 1 800 000 мужчин призывного возраста погибло 30 000, и эта цифра с мрачным постоянством повторялась в каждый следующий год войны[241]241
  См.: Wall, Winter. P. 25.


[Закрыть]. Примерно столько же потеряли убитыми англичане, с той лишь разницей, что почти все погибшие были солдатами регулярной армии и опытными резервистами запаса. Потери среди добровольцев из нескольких территориальных подразделений, таких как лондонский шотландский полк, прибывший к Ипру уже в конце битвы, или среди сипаев из лахорской и мератхской дивизий оказались не очень большими[242]242
  См.: Edmonds. 1914, II. P. 223.


[Закрыть]. Но вскоре они резко увеличатся, поскольку индийские подразделения будут всю зиму удерживать широкие участки фронта… До конца 1915 года некоторые батальоны окажутся практически полностью уничтоженными. Тем не менее в том же 1915-м прибудут новые подкрепления, и Британия сможет внести свой вклад в боевые действия во Франции, а потом пойти в наступление, в частности в Артуа и Шампани[243]243
  См.: Mason P. A Matter o Honour. London, 1974. P. 417.


[Закрыть].

В конце 1914 года перспективы продвижения вперед, как для союзников, так и для немцев, становились все более туманными. Да и вперед они предполагали идти каждый в своем направлении. Непрерывные линии траншей длиной больше 750 километров тянулись от Северного моря к горной границе с нейтральной Швейцарией. За ними обе противоборствующих стороны, в равной мере обескровленные потерями, одинаково страдавшие от нехватки снаряжения и боеприпасов – все, что было произведено в мирное время, израсходовали за четыре месяца жестоких боев, – сидели, согнувшись в три погибели, друг напротив друга, разделенные узкой нейтральной полосой. Пространства для маневра, которое искала каждая из них, чтобы нанести решительный удар во фланг врагу, теперь не было. Да и сами фланги после затопления исчезли… Надеяться на успех лобовой атаки тоже не приходилось. Опыт французов в Эльзасе в августе, англичан на Эне в сентябре и немцев во Фландрии в октябре и ноябре убедил даже самых воинственных командиров в том, что наступление без поддержки артиллерии будет остановлено, а теперь в войсках было мало пушек и почти не осталось снарядов. К концу Первой битвы при Ипре каждую батарею ограничивали шестью залпами в день – недостаточно даже для того, чтобы снести брустверы вражеских окопов, не говоря уж о поддержке наступления пехотинцев, идущих на пулеметы[244]244
  См.: Edmonds. 1914, II. P. 406.


[Закрыть]. Словом, на фронте установилось затишье – своего рода перемирие.

Война на Западе совершила полный круг. За четыре месяца, прошедшие между мобилизацией и стабилизацией фронта, она перешла от противостояния без действий к противостоянию со смертями, с промежуточным периодом интенсивной агрессии. Оглядываясь назад, можно заметить большое сходство между кампаниями 1914 и 1870 годов. Обе начались наступлением французов в Лотарингии в направлении Рейна. Обе развивались как серия немецких контрнаступлений, результатом которых стали чувствительные поражения французов. Обе продолжились продвижением немцев до окрестностей Парижа, которое не привело к окончательной победе из-за усилившегося сопротивления французов. Кульминацией обеих стало сооружение укрепленных траншеями и ходами сообщения позиций, слишком сильных, чтобы их можно было смять внезапной атакой, и решение наступающей стороны подождать, пока силы обороняющегося противника не иссякнут. На этом сходство заканчивается. В 1870 году немцы сумели окружить Париж, вынудив оставшиеся внутри кольца французские войска ограничиться случайными и нескоординированными локальными операциями. В 1914-м французская армия оправилась от поражения, восстановила целостность, отбросила захватчиков от своей столицы, одержала неожиданную победу и сумела добиться, чтобы позиционная война велась не в центре, а на окраине страны. В 1870 году немецкие армии свободно передвигались по Северной, Центральной и Западной Франции. В конце 1914-го французская армия по-прежнему контролировала 77 из 90 департаментов республики, сохранила боевой дух, обладала значительными материальными ресурсами и заручилась поддержкой империи, решительно настроенной исполнить свой союзнический долг до конца, то есть до тех пор, пока агрессор не будет разбит. В этих условиях Германия никак не могла одержать быструю и легкую победу над неприятелем и повторить тот успех, которого добилась 43 годами раньше.

Глава пятая. Победа и поражение на востоке

В 1800 году Артур Уэлсли Веллингтон писал: «Для военной операции время – это все»[245]245
  I. Wellington’s Despatches, 30th June 1800.


[Закрыть]. Сам полководец имел превосходное чувство времени, что наряду с военным талантом помогало ему одерживать свои великие победы, в том числе при Саламанке и Ватерлоо. А вот Шлифену времени как раз и не хватало – времени на мобилизацию, времени на то, чтобы сконцентрировать силы, времени на их развертывание, времени, чтобы пройти маршем до главной цели. Именно сохранявшийся в расчетах времени риск убедил Шлифена и тех, кому суждено было воплощать его план в жизнь, бросить почти все силы, которыми располагала Германия, на запад. Восточный фронт в число приоритетов не входил. Возможности русской армии Шлифену были известны – он верил, что прежде, чем основные силы частей императора Николая появятся на восточной границе страны, пройдет не меньше 40 дней. Значит, у Германии есть эти самые 40 дней, и добиться победы на западе следует в эти сроки. Так же думал и преемник Шлифена на посту начальника немецкого Генерального штаба Гельмут фон Мольтке-младший.

Безусловно, время – не единственное измерение, в котором протекает война. Имеет значение и пространство. Расстояния были стратегически важными. В прошлом они не раз сослужили русским хорошую службу, в частности в 1812 году, когда Наполеон повел свою Великую армию на Москву. Тем не менее через 100 лет, в первом десятилетии ХХ века, Шлифен и офицеры немецкого Генштаба убедили себя в том, что теперь на востоке расстояния являются их преимуществом, ведь пространства Российской империи были огромными, очень многие подлежащие мобилизации резервисты жили вдали от городов, где предстояло формироваться воинским соединениям, а железнодорожная сеть, соединяющая эти населенные пункты друг с другом и с приграничными, развита была слабо. Все это давало немецким и австрийским стратегам основания думать, что для завершения мобилизации русским понадобится несколько недель, а не дней, как им самим[246]246
  См.: Tunstall. Chapter 4; Bucholz. P. 167, 176.


[Закрыть].

Вероятно, расстояния могли стать козырной картой в колоде немцев и по их сторону границы. В результате третьего раздела Речи Посполитой между Германской, Австрийской и Российской империями преимущество в будущей войне на первый взгляд получила последняя. Русская Польша с центром в Варшаве образовывала большой выступ между Карпатскими горами в сторону Австрии на юге и в сторону Восточной Пруссии на севере, создавая угрозу немецкой Силезии, не защищенной такими серьезными естественными преградами, как Висла или Припятские болота, оберегавшие центр России от вторжения. Однако «польский балкон» в большей степени был зоной оперативного риска, чем наступательных возможностей, поскольку оба его торца приходились на труднопроходимую местность. Карпаты – это ведь не только оборонительный вал, но и череда проходов, которые можно использовать для вылазок против неприятеля с северо-востока. В то же время в Восточной Пруссии, в целом равнинной, но с целым лабиринтом озер и густыми лесами, наступать армии будет трудно, потому что вряд ли удастся наладить надлежащую связь между подразделениями. В краю Мазурских озер, на родине веселой мазурки, преобладали маленькие поселения, изолированные от внешнего мира, а связывающие их грунтовые дороги могли замедлить продвижение воинских соединений до скорости улитки. Более того, за Мазурским краем начиналась цепь немецких крепостей, защищавших густонаселенные районы Восточной Пруссии – Торн, Грауденц и Мариенбург на берегу Вислы – и не уступавших австрийским крепостям в Кракове, Пшемысле (Перемышле) и Лемберге (Львове)[247]247
  См.: Edmonds. Short History, карта 2.


[Закрыть]. Верховное командование России понимало огромное стратегическое значение польских просторов – смелое наступление отсюда на Берлин могло обернуться катастрофой, если противник сумеет скоординировать свои действия и нанести удар в тыл, перекрыв железнодорожные и все остальные дороги и получив таким образом возможности для контрнаступления. На всякий случай были разработаны две стратегии ведения войны на западе, план Г, предусматривавший наличие значительных сил в резерве, и план А – выдвижение их вперед.

По настоянию французов и руководствуясь искренним желанием помочь союзнику в борьбе против общего врага – Германии, в 1914 году Верховное командование русских выбрало план А, тем более что при любом варианте развития событий две пятых регулярной армии предполагалось сосредоточить в районе Варшавы – крупного военного центра. Отсюда легко осуществлялось стратегическое развертывание в сторону Восточной Пруссии и Карпат, и здесь же можно было получить существенное пополнение из числа мобилизованных в глубинке Российской империи[248]248
  Stone N. The Eastern Front 1914–1917. London, 1975. P. 48.


[Закрыть]. Здравый смысл подсказывал, что основные силы русских, сосредоточенные на западе, должны двинуться на юг, к Карпатам, поскольку Австро-Венгрия, в отличие от Германии, могла рассчитывать на войну на одном фронте – сербскую армию в начале Первой мировой в расчет никто не принимал – и развернуть основные силы именно тут. В русском Генеральном штабе, имевшем основания предполагать, что на восточном направлении Германия не слишком сильна, думали собрать достаточные силы для наступления на границе с Восточной Пруссией, что создало бы Берлину проблемы в тылу и одновременно держало бы в напряжении австрийцев. Нельзя было сбрасывать со счетов и то, что этот самый тыл – земли восточнее Эльбы – являлся исторической родиной немецкого офицерского корпуса и оплотом всей германской землевладельческой аристократии. Наступление через Мазурский край на Кёнигсберг и другие крепости тевтонских рыцарей, от которых вела свой род немецкая знать, могло оказать на представителей германского Генерального штаба существенное психологическое воздействие.

Германия действительно сосредоточилась на Aufsmarsch – великом походе на запад – и почти ничего не оставила для защиты своего сердца – Пруссии. Согласно стратегическому плану на Восточном фронте развернулась только одна 8-я армия под командованием Максимилиана фон Притвица унд Гаффрона, «классического» прусского генерала. В ее состав входили 1, 17 и 20-й корпуса, а также 1-й резервный корпус и 1-я кавалерийская дивизия. Все они базировались в Пруссии: 1-й корпус и 1-й резервный в Кёнигсберге, гнезде Тевтонского ордена, 17-й корпус – в Данциге, 20-й – в Алленштайне. 1-я кавалерийская дивизия была приписана к Кёнигсбергу, Инстербургу и Дойч-Эйлау. Также 8-й армии были приданы разные резервные части из необученного пополнения и ландвера – приблизительно еще один корпус. Многие солдаты были рекрутами и резервистами из этой местности, поэтому не приходилось сомневаться в том, что они окажут упорное сопротивление врагу, вторгшемуся на их родные земли.

И все-таки по численности немецкие войска существенно уступали ударной группировке, которую русские собрали для операций в Восточной Пруссии, – 1 и 2-й армиям Северо-Западного фронта. В их составе было девять пехотных корпусов (у Притвица, напомним, всего четыре) и семь кавалерийских дивизий императорской гвардии (у немцев одна). Более того, командующий 1-й армией Павел Ренненкампф и командующий 2-й армией Александр Самсонов являлись ветеранами Русско-японской войны – тогда каждый из них командовал дивизией, а у Притвица боевого опыта не имелось. Подразделения русских были многочисленными – дивизии состояли из 16 батальонов, а не из 12, как у немцев, считавших, что большое скопление людей, зачастую недостаточно хорошо обученных, ведет к неоправданным потерям[249]249
  См.: Showalter. P. 536.


[Закрыть]. Вот в артиллерии, особенно тяжелой, русские противнику уступали, но снарядов у них вопреки распространенному мнению было не меньше. Правда, впоследствии стало ясно, что армии всех стран серьезно недооценили расход боеприпасов в условиях современной войны. Русские со своей нормой в 700 снарядов на пушку не слишком отличались по этому показателю от французов, сражавшихся на Марне[250]250
  См.: Stone. P. 49.


[Закрыть]. Но нельзя не отметить и другое – военная промышленность России быстро откликалась на нужды своей армии. Снарядов она стала получать больше, но загвоздкой оказались не только боеприпасы. У русских было много кавалерийских соединений, намного больше, чем в других армиях. Это создавало дополнительные трудности для фуражной службы и стало непосильным бременем для транспортной, которая изначально сильно уступала немецкой. Затраты на кавалерию себя не оправдывали: для передислокации к месту военных действий кавалерийской дивизии численностью 4000 человек требовалось 40 железнодорожных составов – столько же, сколько для транспортировки 16 000 пехотинцев той же самой дивизии[251]251
  См.: Stone. P. 44.


[Закрыть].

Второй проблемой, а может быть, даже и первой были кадры российской армии. Многие молодые офицеры-дворяне, желавшие сделать карьеру, после окончания военного училища стремились не проходить все необходимые ступени служебной лестницы, а сразу поступить в Академию Генерального штаба. Младшие офицеры, часто выходцы из простолюдинов, малообразованные, не имели и достаточных военных знаний. Лев Толстой в своем описании Бородинского сражения в романе «Война и мир» без обиняков говорит, что русский офицерский корпус состоял из двух классов, которые оказались бесконечно далеки друг от друга. Огромная масса командиров рот и батальонов получала приказы от немногочисленных «кабинетных начальников» – аристократов и представителей высших слоев общества[252]252
  См.: Jones D. Imperial Russia’s Forces at War // Millett, Murray. Military Effectiveness, I. Boston, 1988. P. 275.


[Закрыть]. Качества простых солдат из крестьян – храбрость, верность, исполнительность – очень часто компенсировали ошибки и промахи командиров, однако в столкновении с армиями тех стран, которые, в отличие от России, сумели искоренить неграмотность, русская пехота оказывалась в невыгодном положении. Поражения ее деморализовывали. Превосходство артиллерии противника угнетало солдат, и они часто сдавались в плен, особенно если чувствовали себя брошенными или преданными[253]253
  См.: Buldakov V. et al. A Nation at War: The Russian Experience // Cecil, Liddle. P. 542.


[Закрыть]. Призыв «За веру, царя и Отечество!» все еще поднимал их в атаку, даже безнадежную, но поражения на поле боя, как и пьянство, могли разрушить преданность полковым знаменам и иконам.

И все-таки тогда, в конце лета 1914 года, это были еще хорошие воинские соединения, в пешем строю и в седлах приближавшиеся к границам Восточной Пруссии, – владимирский, суздальский, угличский и казанский полки 16-й пехотной дивизии, литовский, волынский и гренадерский полки 3-й гвардейской дивизии, другие гвардейцы – уланы и гусары, черноморские казаки. Впереди колонн шли запевалы, а в арьергарде двигались полевые кухни[254]254
  См.: Menning. P. 228.


[Закрыть]. Война стала для этих солдат тяжелым испытанием – лишь немногие понимали, зачем они маршируют на запад, но полк уже был чем-то вроде родного села. Помещика заменял офицер, и, пока на марше проводили воскресные службы, прилично кормили, был шанс выпить водки и сбегать на свидание в деревушку, около которой полк останавливался на ночь (эта атмосфера в русской армии прекрасно передана в книге Александра Солженицына «Август 1914» – части романа-эпопеи «Красное колесо»), русские солдаты с готовностью шли навстречу всем грозившим им бедам[255]255
  См.: Jones // Millet, Murray. P. 273.


[Закрыть].

Впрочем, у них были основания чувствовать себя уверенно. Огромный численный перевес русских – 98 отмобилизованных пехотных дивизий и 37 кавалерийских – должен был убедить Ставку Верховного командования в подавляющем превосходстве над 8-й армией немцев даже после того, как были приняты меры для противостояния 40 австро-венгерским дивизиям на юге[256]256
  См.: Stone. P. 55.


[Закрыть]. Это превосходство было бы подавляющим, если бы Ренненкампф и Самсонов лучше согласовывали свои действия. Согласно стратегическому плану фланги их армий, развернутые, соответственно, на запад к Кёнигсбергу и на север к Грауденцу, должны были захватить эти две крепости и взять в клещи 8-ю армию неприятеля, либо уничтожив ее, либо заставив отступить. Тогда бы перед русскими войсками отрылась дорога в Восточную Пруссию и Силезию.

Первым препятствием в осуществлении согласованного наступления русских стала география. С ней, как известно, ничего поделать нельзя – приходится принимать как факт, но можно ли принять как данность непростительную нерешительность и некомпетентность? Короче говоря, полководцы императора Николая повторили ошибку, которую и до них совершали те, кто был уверен в своем подавляющем численном превосходстве, – спартанские военачальники в битве при Левктрах, Дарий в сражении при Гавгамелах, Хукер в боях при Чанселорсвилле. Они позволили более слабому противнику сконцентрировать свои силы сначала перед одной частью армии неприятеля, затем перед другой и по очереди разбить обе. Легче действительно объяснить, каким образом немцы использовали себе во благо рельеф местности. Восток этой части Пруссии в основном представляет собой равнину, но путь русской армии преградила цепь озер, питающих реку Ангерап. Препятствие оказалось серьезным. Сквозные проходы здесь имелись, в частности через Лётцен, но в 1914 году это был город-крепость, хотя перед обращенными друг к другу флангами 1 и 2-й армий оказалась водная преграда длиной в 80 километров, проходившая с севера на юг и вынудившая их разделиться. Стратегически проще всего было перегруппироваться в районе Ангерапа, тоже с севера и с юга, хотя бы для того, чтобы усилиться по центру. Именно такой приказ отдал Ренненкампфу и Самсонову командующий Северо-Западным фронтом генерал Яков Жилинский[257]257
  См.: Stone. P. 58, 59.


[Закрыть].

Конечно, он понимал, какой шанс немцам дает разделение двух армий, и велел позаботиться о защите флангов, однако принятые меры лишь усилили опасность, ведь Жилинский позволил Ренненкампфу усилить свой фланг на Балтийском побережье, которому ничего не угрожало, а Самсонову – перебросить войска на варшавское направление, тоже пока безопасное, и приказал одному корпусу 2-й армии держать под контролем промежуток, отделявший ее от 1-й. В результате обе армии стали значительно слабее, и это не позволило им выполнить свою главную задачу[258]258
  Stone. P. 59.


[Закрыть]. Имея подавляющее превосходство – 19 дивизий против девяти, Ренненкампф и Самсонов использовали для наступления только 16 дивизий, что, впрочем, тоже немало.

Но хуже, значительно хуже было то, что соединения Ренненкампфа и Самсонова прибыли на исходные позиции с разницей в пять дней. 1-я армия пересекла границу Восточной Пруссии 15 августа, что было очень похвально, поскольку немцы и французы только заканчивали сосредоточивать свои силы на западе, а 2-я вышла на этот рубеж лишь 20 августа. Напомним, армии разделяли 80 километров озер, три дня марша, и ни одна из них не могла быстро прийти на помощь другой, попади та в затруднительное положение, – в него скоро попадут и Ренненкампф и Самсонов, хотя они еще об этом не подозревали.

Исход дела решило превосходство немецкой разведки над разведкой противника. Несмотря на то что русские знали о своем численном превосходстве над немцами, их средства обнаружения неприятеля были несовершенными. Русская кавалерия, столь многочисленная, не стремилась проникнуть в глубь территории противника, а встретив сопротивление, кавалеристы предпочитали спешиваться и формировать огневой рубеж. Авиация российской армии насчитывала 244 самолета и была второй по численности в Европе, но обнаружить передвижение немецких войск пилоты не смогли[259]259
  См.: Showalter. P. 147.


[Закрыть]. В отличие от них 2-й авиационный батальон немецкой армии и два дирижабля, приписанные к Позену и Кёнигсбергу, начали сообщать командованию о численности и направлении движения русских колонн еще 9 августа – за неделю до того, как те пересекли границу[260]260
  См.: Jones // Millett, Murray. P. 261; Showalter. P. 170.


[Закрыть]. Нельзя не отметить, что аэропланы и дирижабли обеспечивали германское командование актуальной информацией о противнике на протяжении всей кампании[261]261
  См.: Showalter. P. 153.


[Закрыть].

Восточный фронт, 1914–1918 гг.

Как бы то ни было, решающими стали первоначальные разведданные. Зная, что Ренненкампф опередил Самсонова на несколько дней (этот интервал увеличивался по мере того, как 2-я армия с трудом пробивалась через сельскую глушь и преодолевала многочисленные мелкие притоки Вислы, отставая от графика), Притвиц мог без каких-либо опасений развернуть основные силы своей армии к северу от Мазурских болот. Когда 17 августа русские начали наступление с пробной атаки на Шталлупенен, они были отброшены назад. Три дня спустя подоспела подмога – в Гумбиннен пришли основные силы русских, но тут под покровом темноты в наступление пошел 1-й корпус немцев. Его командир Герман фон Франсуа, один из многих немецких офицеров-гугенотов, был человеком смелым и решительным, и эти качества в полной мере передавались его подчиненным. В состав 1-го корпуса входили прославленные прусские полки – 1, 3 и 4-й гренадерские и 33-й стрелковый. Все эти части яростно атаковали русских. Однако противник за ночь успел окопаться и укрепить дома и хозяйственные постройки на фермах. Чем активнее наступали немцы, тем быстрее росли их потери. Артиллерия, которая традиционно являлась наиболее подготовленной частью царской армии, заняла выгодные позиции. Стреляя с близкого расстояния, орудийные расчеты устроили настоящую бойню. Вдобавок к этому батареи 2-й немецкой дивизии по ошибке обстреляли собственную пехоту, и тоже в этом весьма преуспели. Многие части стали поспешно отступать, и, хотя в конечном счете немцам удалось восстановить расстроенные боевые порядки, потрясение оказалось слишком сильным – в бой они вернуться не смогли. К середине дня части фон Франсуа оказались на исходных позициях. Тем временем соседнее соединение, 17-й корпус под командованием знаменитого лейб-гвардейского гусара Августа фон Макензена, которого вдохновили первые сообщения об успехах, начал наступление на северо-востоке, на фланге русских. Атаковал он без рекогносцировки, а между тем она показала бы, что перед ними, как и перед фон Франсуа, русские успели окопаться. Они вели со своих позиций шквальный огонь по наступающей немецкой пехоте. Под обстрелом вражеской – и своей собственной! – артиллерии 17-й корпус дрогнул. Немцы начали отступать, а потом побежали… К концу дня их положение было еще хуже, чем пехоты 1-го корпуса. Сражение при Гумбиннене грозило превратиться из тактической неудачи в стратегическую катастрофу. Справа от 17-го корпуса 1-й резервный под командованием фон Бюлова предпринял контратаку, чтобы защитить фланг Макензена, но в штабе 8-й армии даже известие об этом успехе не могло остановить волну паники. Притвиц склонялся к мысли, что Восточную Пруссию следует оставить, а вся армия должна отступить за Вислу.

В Ставке дела обстояли не лучше. Мольтке шокировали известия из 8-й армии – они ставили под угрозу возможность оттянуть разрешение кризиса на востоке до тех пор, пока на западе не будет одержана решающая победа. Прошло только 20 дней из необходимых 40, а план Шлифена уже грозил развалиться прямо на глазах Верховного командования. Более того, вероятная катастрофа в Восточной Пруссии вызвала тревогу личного характера. Именно там находились поместья, из которых вела свое происхождение элита немецкой армии. Потеря самообладания Притвицем еще не угрожала безопасности страны в целом, но его отступление оставляло родителей, жен и детей офицеров, а также старых отставников на милость неприятеля. Офицеры штаба Притвица, Хоффман и фон Вальдерзе, сумели подбодрить своего командира, но спасти ситуацию это уже не могло. Мольтке утратил к нему доверие. Начальник немецкого Генерального штаба решил, что сейчас самое главное – отправить на восток опытного военачальника, который возьмет на себя руководство операцией и поможет решить проблему. Выбор пал на Людендорфа, ведь в Бельгии он дважды блестяще выходил из трудного положения. Затем Мольтке решил совсем избавиться от Притвица, расценив его намерение отступить за Вислу, впоследствии пересмотренное, как свидетельство сломленной воли. На его место начальник Генерального штаба назначил Пауля фон Бенкендорфа унд Гинденбурга, отставного офицера, известного скорее твердостью характера, чем блестящим умом. Гинденбург часто говорил, что является потомком тевтонских рыцарей, которые во время северных Крестовых походов отвоевали Восточную Пруссию у язычников. В 1866 году он, будучи лейтенантом 3-й гвардейской пехотной дивизии, был ранен при Кениггреце, затем участвовал в Франко-прусской войне, служил в Генеральном штабе и завершил карьеру командиром корпуса. В отставку Гинденбург вышел в 1911 году в возрасте 64 лет, но после начала войны был снова призван на службу. Перерыв был долгим, и, получив вызов от Мольтке, он явился в Генеральный штаб в старом синем мундире, предшественнике серого. С Людендорфом у них, несмотря на кажущуюся несовместимость – провинциальный аристократ и буржуазный технократ, – с самого начала составился, как выразился как-то сам Гинденбург, счастливый брак[262]262
  См.: Asprey R. The German High Command at War. London, 1991. P. 63.


[Закрыть]. Присущие им качества – природная властность Гинденбурга и холодный интеллект Людендорфа – прекрасно дополняли друг друга, и результатом этого стало одно из самых эффективных военных партнерств в истории.

Как бы то ни было, 23 августа они прибыли в расположение 8-й армии. Днем раньше ее штаб переместился из Мариенбурга, древнего командорства тевтонских рыцарей, в Растенбург, где в будущем разместит свое «Волчье логово» Адольф Гитлер. Гинденбург полагал, что инициатива должны исходить от Людендорфа. 24 августа оба генерала выехали на передовую. Они намеревались переговорить с Шольцем – командиром 20-го корпуса, противостоящего 2-й армии Самсонова, которая после длинного флангового марша подошла вплотную, но в сражение пока не вступала. Шольц, ожидая атаки крупных сил противника, нервничал. Он сомневался, что его подразделения смогут выдержать натиск, и хотел отступить. Людендорф был непреклонен – позиции следует удерживать. Подкрепление будет, но отступать нельзя. 20-й корпус должен сражаться.