Текст книги "О Чудесах. С комментариями и объяснениями"
Автор книги: Джон Локк
Жанр: Философия, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Под модусами здесь понимается способ восприятия. Так, мы признаем голубой фиалку, потому что хотим смотреть, а не есть этот цветок. Если бы мы сразу проглатывали его, то имело бы смысл обсуждать, вкусный он или нет, а разговор об истинности или ложности того, голубая ли фиалка, не имел бы смысла.
18. В-третьих, когда бывают ложны идеи субстанций? В-третьих, наши сложные идеи субстанций, когда их всех относят к образцам в самих вещах, могут быть ложны. Что они все ложны, если их рассматривать как представляющих неизвестные сущности вещей, это настолько очевидно, что нет надобности что-нибудь говорить об этом. Поэтому я опущу это химерическое предположение и рассмотрю идеи субстанций как совокупности простых идей в уме, которые взяты из сочетаний простых идей, постоянно существующих вместе в вещах, причем идеи субстанций являются предполагаемыми копиями этих [вещей как] образцов (patterns). И в этом их отношении к существованию вещей идеи субстанций являются ложными:
Слово «образец», «паттерн» буквально означает «узор». Можно рассматривать все фиалки как образующие узор, и позволяющий говорить о них вообще как о голубых цветах.
Химерическое предположение – заведомо невозможное. Таким предположением было бы считать, что фиалки представляют природу «голубо-цветковую», непостижимую для нас, но угадывающуюся из признаков голубизны и цветка. Хотя можно говорить «цвета такого-то цветка», или «похожий на такой-то цветок», но это всего лишь сравнения, за которыми мы не заподозрим какой-либо истины о субстанциях.
1) когда они соединяют вместе простые идеи, которые в действительном существовании вещей не находятся ни в каком соединении, когда, например, с формой и размерами, существующими вместе в лошади, соединяется в одной и той же сложной идее способность лаять, подобно собаке. Сколько бы ни соединялись в уме эти три идеи в одну, они никогда не соединяются в природе; такую идею можно поэтому назвать ложной идеей лошади;
Как мы видим, для Локка ложная идея прежде всего состоит в наличии явно неуместного элемента. Если животное выглядит как лошадь, пасется как она и т. д., но при этом лает – то это не «плохая лошадь», а просто «не-лошадь». Считать такое существо лошадью будет ошибкой.
2) идеи субстанций бывают ложными в этом отношении также в том случае, когда из какой-нибудь совокупности постоянно существующих вместе простых идей прямым отрицанием бывает отделена какая-нибудь другая простая идея, которая всегда бывает с ними соединена. Так, если к протяженности, плотности, плавкости, особому весу и желтому цвету золота кто-либо присоединит в своих мыслях отрицание большей степени [химической] устойчивости, чем у свинца или меди, то про него можно сказать, что он имеет ложную сложную идею, и это было бы равносильно тому, если бы он присоединил к указанным выше простым идеям идею полной, абсолютной [химической] устойчивости.
Химическая устойчивость – способность вступать или не вступать в химические реакции. Свинец и медь, как мы знаем, окисляются гораздо быстрее, чем золото: медь легко «зеленеет», а золото тысячелетиями сохраняет свой блеск. При этом Локк понимал, что химическая устойчивость золота не абсолютна, его позиция в химии состояла в том, что невозможна материя, которая не могла бы вступить хоть в какую-то химическую реакцию.
Ибо сложная идея золота, будучи составлена из таких простых идей, которые в природе не соединены вместе, может быть названа ложной и в том и в другом случае. Но если кто-нибудь совсем опустит в этой своей сложной идее золота идею [химической] устойчивости, не присоединяя ее фактически к остальным идеям в уме своем, но и не отделяя ее от них, то такую идею, как я полагаю, надо рассматривать скорее как неадекватную и несовершенную, нежели ложную, ибо, хотя она заключает в себе не все простые идеи, которые в природе соединены, она все же соединяет только те идеи, которые реально существуют вместе.
Локк строго различает ошибочное утверждение и осознанное отсутствие знаний по какому-то вопросу. При этом «несовершенная» идея будет неадекватной – ведь человек, не имеющий представления о том, что такое химическая устойчивость, все равно если имеет адекватную идею золота, знает, что оно не ржавеет и не покрывается патиной.
19. Истинность или ложность всегда предполагает утверждение или отрицание. Я показал, согласно с обычным способом выражения, в каком смысле и на каком основании наши идеи могут иногда называться истинными или ложными. Но если мы исследуем этот вопрос немножко глубже, то увидим, что во всех случаях, где идея называется истинной или ложной, она является таковой в результате какого-нибудь суждения, которое ум делает или предполагается, что делает. Так как истинность или ложность никогда не бывает без некоего утверждения или отрицания, высказанного или подразумеваемого, то их можно найти только там, где знаки соединяются или разделяются вследствие соответствия или несоответствия обозначаемых ими вещей. Знаки, которыми мы главным образом пользуемся, есть или идеи, или слова, из которых мы составляем или мысленные, или словесные положения. Истина состоит в соединении или разделении этих представителей (representatives), смотря по соответствию или несоответствию самих обозначаемых ими вещей; ложность – в противоположном, что впоследствии будет показано полнее.
Различие между «внутренней речью» и «произносимой речью» появилось еще в античной философии, в школе стоиков. Особенность Локка в том, что он говорит не о смысле знаков, а об их соответствии вещам, и, соответственно, связывает утверждения и отрицания не с актами мышления, а с актами установления соответствия между знаком и вещью. Ложное суждение тогда состоит в том, что знак не соответствует вещи, например, мы называем лающее существо «лошадью» на основании сходства с лошадью, а истинное суждение – в соответствии знака вещи, что знак вполне говорит, что это именно такая-то искомая вещь. Как она становится искомой, Локк не поясняет, ему пока важно, что знак «представляет» ее, наподобие того, как депутат в парламенте представляет своих избирателей, говорит за них.
20. Идеи сами по себе не истинны и не ложны. Стало быть, никакая идея в нашем уме, все равно, сообразна ли она или нет существованию вещей или идеям в уме других людей, вследствие одного этого не может быть собственно названа ложной. В самом деле, если в этих представлениях нет ничего, кроме реально существующего во внешних предметах, то их нельзя считать ложными, потому что они есть точные представления чего-то. Но и в том случае, если в них что-нибудь отличается от реальности вещей, нельзя про них, собственно, сказать, что они – ложные представления, или идеи вещей, которых они не представляют. <…>
Локк повторяет свое наблюдение. Идея кентавра не ложна, ибо включает в себя вполне реальные черты человека и лошади, ложным было бы только утверждение, например, что если о кентаврах пишут в книгах, то они встречаются и в живой природе.
21. Но идеи бывают ложны, во-первых, когда они считаются соответствующими идеям другого человека, не будучи таковыми. Во-первых, когда ум, рассматривая какую-нибудь свою идею, делает заключение, что она тождественна с идеей в умах других людей, обозначаемой тем же самым именем, или что она сообразна с обычным, общепринятым значением или определением данного слова, между тем как на деле этого нет. Такое заблуждение наиболее обычно для смешанных модусов, хотя и другие идеи подвержены ему.
В формальной логике такое заблуждение известно как незаконное обобщение, когда, к примеру, человек, видевший только черных собак, говорит, что «все собаки – черные», или знающий добро лишь в виде угощения сластями, заявляет, что «добро – это угощение сластями». Локк замечает: чаще такое заблуждение встречается в случае «сложных модусов», когда, например, люди принимают собственные частные наблюдения над справедливостью за ее общую норму.
22. Во-вторых, когда идеи считаются соответствующими тому, что реально существует, не будучи таковыми. Во-вторых, когда ум, имея сложную идею, составленную из совокупности таких простых идей, которых природа никогда не соединяет вместе, считает, что эта идея соответствует какому-нибудь виду реально существующих вещей, например присоединяя вес олова к цвету, плавкости и [химической] устойчивости золота.
Данное заблуждение уже не связано с обобщением как распространением своих частных взглядов на других людей, поскольку оно связано с недостаточностью знаний об отдельном предмете, а не о группе предметов. Локк сначала назвал социально вредное заблуждение, а потом уже – заблуждение, которое можно опровергнуть простым указанием на предмет, а не специальным исследованием группы предметов.
23. В-третьих, когда идеи считаются адекватными, не будучи таковыми. В-третьих, когда ум объединяет в своей сложной идее определенное число простых идей, действительно существующих вместе в некоторых видах вещей, но при этом опускает другие идеи, в такой же степени неотделимые от них, и считает свою идею совершенной, полной идеей данного вида вещей, между тем как на деле этого нет. Это, например, тогда, когда ум, соединив идеи субстанции желтого, ковкого, очень тяжелого и плавкого, признает эту сложную идею полной идеей золота, между тем как особая огнеупорность золота и его растворимость в царской водке так же неотделимы от упомянутых других идей или качеств этого тела, как эти последние друг от друга.
Это заблуждение можно отождествить с поспешностью выводов не о группе предметов, но об отдельном предмете. Так, многие люди считают, что самолет летит, потому что отталкивается от воздуха пропеллером или реактивным двигателем, хотя на самом деле самолет плывет по воздуху, а двигатель создает лишь тяговую силу, но не полет как таковой. Тогда представление о самолете у людей неадекватно, они не понимают, что самолет – это не только совокупность средств, обеспечивающих подъемную силу, но и воздушная лодка.
24. В-четвертых, когда идеи считаются представляющими реальную сущность. В-четвертых, заблуждение бывает еще больше, когда я считаю, будто данная сложная идея заключает в себе реальную сущность какого-нибудь существующего тела, хотя на деле она содержит лишь небольшую часть тех его свойств, которые вытекают из его реальной сущности и строения. Я говорю: лишь небольшую часть этих свойств. Так как эти свойства состоят по большей части в его активных к пассивных силах по отношению к другим вещам, то все общеизвестные свойства любого тела, из которых обыкновенно составляется сложная идея данного вида вещей, есть лишь очень небольшая доля по сравнению с тем, что знает об этом одном виде вещей человек, различными путями его исследовавший и изучавший, а знания самого сведущего человека весьма невелики по сравнению с теми свойствами, которые действительно находятся в данном теле и зависят от его внутреннего, или сущностного, строения.
Сущностным или внутренним строением Локк называет не скелет или каркас, а необходимое устройство, без которого данный предмет невозможен. Скажем, человек может сбрить бороду, но не может остаться живым человеком, лишившись головы.
Сущность треугольника заключается в очень малом объеме, она состоит в очень небольшом числе идей: эту сущность составляют три линии, заключающие некоторое пространство. Но вытекающих из этой сущности свойств больше того, что можно легко узнать или перечислить. То же самое и с субстанциями, как я себе представляю: их реальные сущности заключаются в малых объемах, но свойств, вытекающих из этого внутреннего строения, бесконечно много.
Слово «объем» употребляется в значении «объем перечисления», «объем списка»: список того, из чего состоит треугольник, в любом случае меньше списка того, из чего состоит человек. Именно поэтому Локк считает, что математические истины создаются как методически важные, показывающие, как соотносятся сущность и свойства, что соответствует и представлению о математике как первичном методе рассуждения в классической философии («Негеометр да не войдет» как требование Академии Платона). Только для Локка, как для нового философа, физика, изучающая действия, в их бесконечном множестве, больше дает философии, чем математика.
25. Когда идеи бывают ложны? Заключение. Человек, обладающий понятием о чем-либо вне его только по идеям, имеющимся в его уме (которые он властен обозначать каким угодно названием), может, конечно, образовать идею, не отвечающую реальности вещей и не соответствующую идеям, которые обыкновенно обозначаются словами другими людьми; но он не может образовать неверной или ложной идеи вещи, известной ему только по его идее. Когда, например, я составляю идею человеческих рук, ног и туловища и присоединяю к этому лошадиную голову и шею, то я не образую ложной идеи чего-нибудь, потому что моя идея не представляет ничего вне меня. Но когда я называю ее человеком или татарином и воображаю, будто она представляет какое-нибудь реальное существо вне меня или является той же самой идеей, которую другие обозначают тем же названием, то я могу ошибаться и в том и в другом случае.
Татарин – здесь пример народа, с которым английский джентльмен, скорее всего, никогда бы не встретился за всю свою жизнь. Локку важно показать, что законы мышления всеобщие и что рассуждать о природе вещей, с коими ты не сталкивался, можно с тем же основанием, что и о тех, с которыми встречался, если есть достоверные свидетельства и «идеи».
И на этом основании идею называют ложной идеей, хотя на деле ложность находится не в идее, а в том подразумеваемом мысленном положении, в котором сообразность и сходство приписываются тому, что их не имеет. И все-таки, если я составляю в уме своем такую идею, не думая о том, относится ли к ней [реально] существующая [вещь] или имя «человек» или «татарин», и хочу этой идее дать имя «человек» или «татарин», то можно, конечно, считать фантастическими данные мной имена, но никоим образом нельзя признавать ошибочным мое суждение (judgement) или ложной мою идею.
Мы знаем хороший пример такого фантастического, но при этом безошибочного именования в любом «брендинге», наименовании фирм или товаров. Так, в магазине детских товаров «Морячок» будут продаваться детские игрушки, а не товары для кораблей, а в ресторане «Медвежий угол» нам подадут блюда не только из морошки и медвежатины.
26. [Идеи] более правильно будет называть верными или неверными. Во всяком случае, я думаю, что наши идеи, поскольку они рассматриваются умом по отношению к собственному значению своих имен или по отношению к реальности вещей, очень подходяще могут быть названы верными или неверными идеями, смотря по тому, соответствуют или не соответствуют они тем образцам, к которым их относят. Но если кто-нибудь предпочитает называть идеи истинными или ложными, то пусть он пользуется принадлежащей каждому свободой обозначать вещи теми названиями, которые он считает лучшими, хотя, собственно говоря, истинность или ложность приложимы, как я полагаю, к идеям лишь постольку, поскольку они так или иначе действительно заключают в себе некоторое мысленное положение. Рассматриваемые сами по себе идеи в человеческом уме не могут быть неверными, за исключением сложных идей, в которых перемешаны несообразные части. Все другие идеи сами по себе верны, и знание их есть верное и истинное знание. Но когда мы относим идеи к чему-нибудь как к образцу и прообразу, тогда они могут оказаться неверными в той мере, в какой они не соответствуют этим прообразам.
В отличие от понятий «истинное» и «ложное», понятия «верное» и «неверное» являются юридическими, а не философскими. К примеру, названия брендов всегда истинны, поскольку они соответствуют содержанию бренда и его «легенде», но не всегда верны, потому что может встать вопрос об обмане потребителя, если название сразу вводит в заблуждение, и это может быть поводом и для судебного спора.
Обычные имена субстанций обозначают виды. Подобно другим общим терминам, обычные имена субстанции обозначают виды, т. е. они сделаны знаками таких сложных идей, которым соответствуют или могут соответствовать разные единичные сущности, вследствие чего их можно охватить одним общим представлением и обозначить одним именем. Я говорю «соответствуют или могут соответствовать». В самом деле, хотя в мире только одно солнце, но если так абстрагировать идею солнца, чтобы ей могло соответствовать несколько субстанций (если бы их было несколько), получится вид [согласно которому] солнц будто бы столько, сколько звезд. У тех, кто думает, что солнц много и что для человека, находящегося на надлежащем расстоянии, каждая неподвижная звезда соответствует идее, обозначаемой словом «солнце», есть свои основания.
Система Локка не подразумевает уникальных вещей вообще, так как ничто не мешает Богу создать несколько солнц или нам найти звезды, по свойствам не отличающиеся или почти не отличающиеся от солнца. При этом уже от нашего решения зависит, будем ли мы называть все звезды «солнцами» или только некоторые или настаивать на неповторимости солнца. Но, утверждая неповторимость, мы мысленно сравниваем его с другими солнцами, а значит, принимаем название субстанции как название вида, а не особи.
Это, между прочим, может показать нам, насколько виды, или, если вам угодно, genera и species, вещей (эти латинские слова имеют для меня то же самое значение, что и слово «вид») зависят от составленных людьми совокупностей идей, а не от действительной природы вещей, ибо нет ничего невозможного в том, что, собственно говоря, для одного солнце то, что звезда для другого.
Хотя в ряде наук различие «рода» (genus) и «вида» (species) строго выдерживается, например, в биологической таксономии, тем не менее, дать непротиворечивое определение, чем род отличается от вида, невозможно. Можно считать «солнца» видом рода «звезд», обладающим определенными признаками, а можно считать родовым названием, если каждую звезду называть солнцем.
2. Сущность каждого вида есть отвлеченная идея. Мера и граница каждого вида, или species, которыми устанавливается данный отдельный вид и которые отличают его от других, есть то, что мы называем его сущностью; она представляет собой не что иное, как отвлеченную идею, с которой связано имя, так что все заключающееся в данной идее существенно для данного вида. Хотя это и есть вся известная нам сущность природных субстанций, по которой мы различаем их по видам, однако я даю ей особенное название «номинальная сущность», чтобы отличить ее от того реального строения субстанций, от которого зависят и номинальная сущность, и все свойства данного вида и которое можно поэтому, как было сказано, назвать реальной сущностью.
Номинальная сущность – то, что мы обычно называем «содержанием определения» вещи. Номинальная сущность выстраивается только как результат интеллектуальных операций, в отличие от реальной сущности, не становящейся предметом таких операций, пока мы не приобретем о ней знаний. Скажем, «номинальная сущность» облака – что оно белое и в небе, а «реальная сущность» – что это скопление висящих капель.
Так, например, номинальная сущность золота – это та сложная идея, которую обозначает слово «золото», пусть это будет для примера желтое тело определенного веса, определенной ковкости, плавкости и твердости. Реальная же сущность – это строение незаметных частиц этого тела, от которого зависят эти и все другие свойства золота. Насколько различны эти две вещи, хотя они обе называются сущностью, легко обнаружить с первого взгляда.
3. Номинальная и реальная сущности отличаются друг от друга. Если произвольное движение вместе с чувством и разумом присоединить к телу определенного облика, то получается сложная идея, которой я вместе с другими даю название «человек» и которая является, таким образом, номинальной сущностью вида, который мы так называем.
Чувство – в данном случае употребляется в широком смысле, не только как «способность воспринимать», но и как «способность понимать», как в выражениях «чувство долга» или «воспитание чувств».
Но никто не скажет, что эта сложная идея есть реальная сущность и источник всех действий, которые можно встретить у каждого индивида данного вида. Основой всех качеств, входящих в состав нашей сложной идеи, является нечто совсем иное. Если бы мы обладали таким знанием того строения человека, из которого проистекают его способности движения, ощущения, мышления и другие его возможности и от которого зависит его столь привычный облик, – если бы мы обладали таким знанием этого строения, каким обладают, быть может, ангелы и, без сомнения, обладает творец, то, какова бы ни была тогда наша идея сущности человека, она была бы совершенно отлична от теперешнего содержания определения этого вида. Между полученной нами в этом случае идеей отдельного человека и теперешней разница была бы так же велика, как велика она между идеей знаменитых страсбурских башенных часов у человека, знающего все их пружины, колеса и другие части механизма, и идеей этих часов у глазеющего на них крестьянина, который видит лишь движение стрелки, слышит бой часов и замечает только нечто внешнее.
Локк исходит из того, что реальные механизмы работы человеческого тела и интеллекта вряд ли будут раскрыты в обозримое время, так как законы физики и химии еще недостаточно познаны, но главное, не изучены сами причины, по которым здесь действуют законы физики, а здесь – законы химии или законы мышления. Локк поэтому предполагает знание ангелами человеческой природы: не будучи скованными условиями материального мира, они способны понять, где какие законы приведены в движение, тогда как мы, зависимые от условий материального мира, уже вовлечены в это движение и не можем вполне в нем разобраться.
Часы в Страсбурге – знаменитые механические часы, включавшие в себя также астрономический календарь и поэтому обладавшие очень сложным механизмом.
4. Нет сущностного в единичных вещах. То, что «сущность» в обычном значении слова относится к видам, а у единичных предметов она принимается во внимание, лишь поскольку их причисляют к тому или другому виду, явствует вот из чего: стоит только устранить те отвлеченные идеи, по которым мы под обычными названиями распределяем особи по видам, и мысль о чем бы то ни было существенном для какой-нибудь из этих особей сейчас же исчезает: об одном мы не имеем понятия без другого, и это ясно указывает на связь между ними. Для меня необходимо быть тем, что я есть: Бог и природа создали меня таким; но во всем, что у меня есть, нет ничего существенного для меня. Какое-нибудь происшествие или болезнь могут сильно изменить цвет моей кожи и мой облик; лихорадка или падение могут отнять у меня рассудок или память или то и другое; апоплексический удар может лишить меня чувств или разума, или даже жизни.
Локк говорит, что нет ничего, что случается со мной, чего не могло бы случиться с другим человеком. Вообще, понять болезнь или что-то другое как «мое» я могу, только определив, что это «человеческая болезнь» или «болезнь живого существа», иначе я не смогу классифицировать это как болезнь, а не как бедствие вообще.
Другие существа моего вида могут быть созданы по сравнению со мной с большими или лучшими или с меньшими и худшими способностями, иные же могут обладать разумом и чувствами, имея внешний вид и тело, совершенно отличные от моего. Ничто из перечисленного не существенно ни для того, ни для другого индивида, ни для какой-нибудь особи вообще, пока ум не отнесет это к некоторому виду, или species, вещей; и тогда сейчас же что-нибудь становится существенным, согласно с отвлеченной идеей данного вида. Пусть кто-нибудь обратит внимание на свои собственные мысли; он найдет, что, когда он думает или говорит о существенном, на ум ему сразу же приходит некоторый вид или сложная идея, обозначаемая каким-нибудь общим именем, и что именно в отношении к ней о том или о другом качестве говорится как о существенном. Так что, если спросят, существенно ли для меня или для другого отдельного телесного существа обладание разумом, я отвечу: нет, столь же мало, сколь для этого белого предмета, на котором я пишу, иметь на себе слова.
Иначе говоря, присутствие разума в определении человека зависит от того, определяем ли мы человека отдельно от животных. Если мы ограничиваемся определением его как просто живого существа, и для каких-то целей нам этого определения достаточно, то нам все равно, обладает ли человек разумом или нет. Таким образом, род и вид – это не необходимые составляющие определения, а некоторый способ выстроить полное определение для тех вещей, которые мы познаем на опыте.
Но если это отдельное существо причислить к виду «человек» и дать ему имя «человек», то тогда разум будет входить в его сущность, так как предполагают, что разум есть часть сложной идеи, обозначаемой словом «человек», точно так же как для предмета, на котором я пишу, существенно содержать слова, если я дам ему имя «трактат» и причислю его к этому виду. Таким образом, «существенное» (сущностное) и «несущественное» (несущностное) относятся лишь к нашим отвлеченным идеям и к связанным с ними именами и сводятся лишь к тому, что, раз какая бы то ни было единичная вещь не обладает теми же качествами, которые заключаются в отвлеченной идее, обозначаемой каким-нибудь общим термином, она не может быть причислена к этому виду и называться его именем, потому что эта отвлеченная идея и есть сама сущность этого вида.
Локк исходит из метонимии: словом «трактат» можно назвать как текст, так и книгу в ее материальной ощутимости, с переплетом и страницами. Но если для классической философии это особенность грамматического выражения, то для Локка – свидетельство структуры опыта: мы знакомимся с текстом вместе с его материальным носителем, будь то переплетенные листы бумаги или устное исполнение. Поэтому надо говорить не о метонимии, а о формировании отвлеченной идеи трактата из конкретного опыта знакомства с книгами.
5. Таким образом, если идея тела, по мнению некоторых, есть одна лишь протяженность, или пространство, то плотность несущественна для тела. Если же другие составляют идею, которой они дают имя «тело», из плотности и протяженности, то тогда плотность существенна для тела. Значит, только то считается существенным, что составляет часть сложной идеи, которая обозначается именем вида, так что без этой части никакая отдельная вещь не может быть причислена к данному виду и называться его именем. Если бы нашли частицу материи, имеющую все другие качества железа, кроме свойства притягиваться к магниту и получать от него устремление, то разве можно было бы считать, что ей недостает чего-нибудь существенного? Разве не нелепо было бы спрашивать, недостает ли реально существующей вещи чего-нибудь существенного? Или разве можно было бы доискиваться, составляет ли эта особенность сущностное и видовое отличие или нет? Ведь у нас нет другого мерила для сущностного, или видового, кроме наших отвлеченных идей. А говорить о видовых отличиях в природе без отношения к общим идеям и названиям – значит говорить невразумительно.
Локк указывает на учение Декарта, который обозначал материальные тела как протяженные. Понятие о плотности как необходимом свойстве материи – более сложное, возникшее в философии после Декарта, например, у Пьера Гассенди. В классической философии материя вообще не обладала никакими свойствами, кроме того, что она служит материалом для вещей, иначе говоря, определялась отрицательно. Наоборот, в материализме XIX века, механическом (Бюхнер) или диалектическом (Маркс и Энгельс), материя получила целый ряд неотъемлемых атрибутов: она вечна, она изменчива, она несет в себе силу или энергию, сама не становясь силой и энергией, она способна к развитию и т. д. Локку важно, что любая идея материи есть сложная идея, даже если мы ограничим определение материи «протяженностью» и только, потому что тогда все равно придется говорить, что прочие наблюдаемые в вещах свойства несущественны для определения материи, – и тогда это определение материи уже не будет простым.
Я хотел бы всякому поставить вопрос: что же является достаточным для образования в природе существенного различия между двумя отдельными предметами, не касаясь отношения [этого различия] к некоторой отвлеченной идее, которая считается сущностью и мерилом вида? Если совсем отбросить все такие образцы и мерила, то в отдельных предметах, рассматриваемых лишь сами по себе, все качества окажутся одинаково существенными, и в каждом отдельном предмете все будет существенно для него или, скорее, вообще ничего не будет существенно. Возможно, что вопрос, существенно ли для железа свойство притягиваться к магниту, вполне разумен. Но я думаю, очень неподходящим и пустяковым будет вопрос о том, существенно ли это для отдельного кусочка материи, которым я чиню свое перо и не рассматриваю его [при этом] под названием «железо», или как относящееся к [этому] определенному виду? И если, как было сказано, наши отвлеченные идеи со своими названиями являются границами вида, то существенным может быть только то, что содержится в этих идеях.
Локк указывает, что для бытового определения предмета, например, для железных вещей быта, могут быть несущественны даже те свойства, которые имеют практическое применение (магнетизм). Таким образом, для научного изучения предмета недостаточно даже самого большого числа наблюдений над предметами, а необходимо исследование общих свойств, проявляющихся в определенных условиях. Сколько ни рассматривай железных вещей, закона магнетизма и даже представления о данном явлении из этого не выведешь.
6. Я, правда, часто говорил о реальной сущности субстанций, отличной от их отвлеченных идей, которые я называю их номинальной сущностью. Под реальной же сущностью я подразумеваю реальное строение вещи, представляющее собой основание всех тех свойств, которые соединены в номинальной сущности и обнаруживаются постоянно существующими вместе с нею, – то особое строение, которое каждая вещь имеет внутри себя, без всякого отношения к чему-нибудь внешнему. Но даже и в этом смысле сущность относится к виду и предполагает вид: будучи реальным строением, от которого зависят свойства, она необходимо предполагает вид вещей, потому что свойства принадлежат только видам, а не отдельным предметам. Если, например, считать номинальной сущностью золота то, что оно есть тело с таким-то особенным цветом и весом, с ковкостью и плавкостью, то его реальная сущность – строение частиц материи, от которого зависят эти качества и их соединение; оно же является основанием растворимости золота в царской водке и других свойств, сопутствующих данной сложной идее.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.