Текст книги "О Чудесах. С комментариями и объяснениями"

Локк говорит о том, что если давать положительные определения, вроде «человек – прямоходящее разумное существо», то подобные определения могут вполне включать не только утверждения, но и отрицания: «человек – не-непрямоходящее не-неразумное существо», а тогда можно таким определением объединить идиота и обезьяну в один вид «прямоходящее не-говорящее и неразумно себя ведущее существо», что будет противоречить всем нашим интуициям.

23. Виды не различаются по происхождению. И пусть не говорят, что предполагаемые реальные виды сохраняет цельными и отличными друг от друга сила размножения – у животных через совокупление самца и самки, а у растений при посредстве семян. Это положение, даже если признать его верным, поможет нам различать виды вещей только в семействах животных и растений. Что же нам делать с остальными? Но и для животных и растений этого недостаточно. Если история не лжет, у женщин бывало зачатие от обезьян; возникает новый вопрос: каким реальным видом по этому мерилу будет в природе подобное потомство? А у нас есть основание не считать это невозможным, потому что на свете весьма часто встречаются мулы от помеси осла и кобылы и ублюдки от помеси быка и кобылы. Я сам раз видел существо – помесь кошки и крысы, с очевидными признаками обеих, причем природа, по-видимому, не следовала ни тому, ни другому образцу в отдельности, а перемешала оба вместе. Если прибавить сюда так часто встречающееся в природе рождение уродов, то окажется трудным, даже у животных, определить по родословной, к какому виду относится каждое поколение животных. И в затруднении будет тот, кто считает несомненным, что реальная сущность передается из поколения в поколение и что она одна имеет право на видовое имя. Кроме того, если виды животных и растений должны различаться только по своему размножению, то для того, чтобы узнать, есть ли это тигр, а это чай, неужели я должен отправляться в Индию смотреть на родителя и родительницу тигра и на растение, с которого собрали семя, произведшее этот чай?

Локк говорит о том, что ублюдки опровергают представление о видах как существующих объективно, потому что они существуют объективно, но принадлежат сразу к двум видам, или, точнее, не принадлежат ни к одному. Зачатие женщин от обезьян – частая сплетня путешественников в экзотические страны, вероятно, так толковавших местные тотемные мифы. Помесь кошки и крысы – вероятно, Локк видел животное-ублюдка на основе ласки или куницы. Последний аргумент, что мы можем определить, что это тигр, не изучая его родословную, остроумен, но противоречит мысли Аристотеля: не из-за того что тигры рождаются от тигров, это род тигров, но род тигров так устроен, что одни тигры рождаются от других. Локк не так редко допускает карикатуру на Аристотеля и схоластов.

24. И не по субстанциальным формам. После всего сказанного очевидно, что люди делают сущностями разных видов субстанций имеющиеся у них [людей] совокупности чувственных качеств и что большая часть людей при распределении вещей на виды не принимают во внимание их реального внутреннего строения. Еще менее думает о каких-то субстанциальных формах кто-нибудь, кроме тех, кто именно в нашей части света научился языку схоластики. И неученые люди, которые не претендуют на проникновение в реальные сущности, не беспокоятся о субстанциальных формах, а довольствуются различением вещей одной от другой по их чувственным качествам, оказываются часто лучше знакомыми с их отличительными признаками, в состоянии точнее различать их для своей пользы и знают лучше, чего могут ожидать от каждой из них, чем те ученые и проницательные люди, которые так глубоко проникают в вещи и так уверенно толкуют о более скрытом и существенном.

Самый расхожий прием полемики против схоластики – указание на ее непрактичность. Эти насмешки вошли и в нашу культуру, хотя схоластика была только в украинских учебных заведениях, построенных по образцу западных, но не в центральной России: например, известная сказка про студента, который забыл, как называются вещи, но, наступив на грабли, вспомнил слово «грабли».

25. Видовые сущности создает ум. Если даже предположить, что реальные сущности субстанций могли бы быть выявлены теми, кто очень усердно занимался бы их исследованием, все же у нас нет оснований думать, что при делении вещей на виды под общими именами руководствуются внутренним реальным строением или чем-нибудь, кроме очевидных проявлений [этого строения у разных вещей]: ведь языки во всех странах образовались гораздо раньше наук. Так что общие названия, которые в ходу у различных народностей, созданы не философами, не логиками и не теми, кто беспокоился о формах и сущностях. Во всех языках более или менее широкие термины по большей части получили свое начало и значение от людей неученых и необразованных, распределявших и называвших вещи по тем чувственным качествам, которые они в них находили, для того чтобы, в случае если этих вещей нет налицо, обозначать их для других, когда необходимо было говорить о виде или об отдельной вещи.

Локк говорит, что даже если мы занимаемся специальными научными вопросами, все равно начальная классификация вещей не будет связана с полученными специальными знаниями. Такие знания лишь упорядочат вещи соответствующим образом, позволяя лучше использовать их в этой специальной области, а не раскроют некую их сущность.

26. Поэтому видовые сущности очень разнообразны и неопределенны. Так как очевидно, что мы распределяем на виды и называем субстанции по их номинальным, а не реальным сущностям, то необходимо рассмотреть следующий вопрос: как и кем создаются эти сущности? Что касается последнего вопроса, то очевидно, что их создает ум, а не природа: если бы они были произведением природы, они не могли бы быть так разнообразны у различных людей, как нам это показывает опыт. При исследовании мы найдем, что номинальная сущность какого-нибудь одного вида субстанций не одинакова у всех людей, даже для тех видов, с которыми мы знакомы всего ближе. Если бы отвлеченная идея, которой дается название «человек», была создана природой, то она не могла бы быть различна у разных людей и не могла бы быть для одного animal rationale, а для другого – animal impulse, bipes, latis unguibus.

Animal rationale (лат.) – разумное живое существо.

Animal impulse… (лат.) – живое существо без перьев, двуногое, с широкими ногтями. Предание приписывает эту формулировку Платону, причем дополнение про ногти появилось, когда философ Диоген показал неточность определения, принеся ощипанного петуха и сказав «Вот человек Платона».

Кто связывает название «человек» со сложной идеей, состоящей из чувства и самопроизвольного движения, сообщенного телу известной формы, тот имеет одну сущность вида «человек»; кто при дальнейшем исследовании прибавит разумность, тот имеет другую сущность вида, который он называет человеком; таким образом, один и тот же индивид будет настоящим человеком для одного и не будет таковым для другого. Я думаю, едва ли кто-нибудь признает, что существенное отличие вида «человек» есть столь хорошо известное вертикальное положение; и тем не менее совершенно очевидно, что люди часто определяют разряды животных более по [внешнему] облику, чем по происхождению. О некоторых человеческих новорожденных существах не раз спорили, нужно ли их сохранять и крестить или нет только потому, что их внешние очертания отличались от обычного сложения детей, и не было известно, одарены ли они разумом в такой же степени, как дети, созданные по другому образцу, из которых иные, несмотря на нормальный облик, всю свою жизнь не обнаруживают хотя бы столько разума, сколько можно найти у обезьяны и слона, и никогда не обнаруживают признаков того, что ими управляет разумная душа. Отсюда ясно, что сущностью человеческого вида делали [определенный] внешний облик, так как только его отсутствие принималось во внимание, а не способность разума, про которую никто [заранее] не мог знать, проявится ли она в должный срок или нет. Ученый теолог и правовед должен в таких случаях отказаться от своего богословского определения animal rationale и заменить его какой-нибудь другой сущностью человеческого вида.

Локк указывает, что определение человека как разумного живого существа не подходит к детям с тяжелым врожденным поражением высшей нервной деятельности (например, гидроцефалам), но при этом таких детей крестят, и убийство их считается убийством человека. Следовательно, определение человека может существовать лишь внутри специальных знаний, и его правовое определение будет отличаться от бытового или от биологического. Локк устанавливает, что не существует научных определений вообще, но каждое определение принадлежит какой-то отдельной науке, не может быть общих определений в праве и химии.

Господин Менаж приводит нам по этому поводу заслуживающий внимания случай. «Когда, – говорит он, – родился этот аббат монастыря Сен-Мартен, он по своему внешнему виду был так мало похож на человека, что его скорее считали уродом. Некоторое время колебались, крестить его или нет. Тем не менее, его окрестили и объявили человеком, условно, [пока время не покажет, что из него выйдет]. Природа скроила его так неловко, что его всю жизнь называли аббатом Malotru, т. е. «образина». Был он из Кана». Мы видим, что этого ребенка чуть ли не исключили из человеческого рода только за его облик. Он едва спасся со своей наружностью. И нет сомнения, что если бы его облик был еще немного более странным, то его отвергли бы и умертвили как существо, которое нельзя признавать за человека. И однако, нельзя указать причину, почему бы разумная душа не могла находиться в нем, если бы черты его лица были немного иные, почему бы несколько более длинное лицо, более приплющенный нос, более широкий рот не могли ужиться, так же как и остальные части его нескладного облика, с такой душой, с такими способностями, которые сделали его, хотя и обезображенного, способным стать прелатом церкви.

Локк справедливо указывает, что невозможно указать границы между нормативным обликом и уродством (монструозностью), особенно если речь идет о тяжелых заболеваниях. Можно вспомнить распространенное в православной Церкви почитание Христофора Псоглавца, нижняя часть лица которого была обезображена до такой степени, что больше была похожа на морду собаки, чем на лицо человека (хотя происхождение самой легенды довольно темное).

27. В чем же, хотелось бы мне знать, состоят точные и неподвижные границы этого вида? При исследовании становится очевидным, что они не созданы и не установлены среди людей природой. Ясно, что мы не знаем реальной сущности ни этого, ни какого-либо другого рода субстанций; и потому в наших номинальных сущностях, которые мы сами образуем, она так неопределенна, что если бы разных людей спросили о нескольких новорожденных со странным обликом, люди это или нет, то, несомненно, получили бы различные ответы. Этого не могло бы случиться, если бы номинальные сущности, по которым мы разграничиваем и различаем виды субстанций, не были в некоторой степени свободно образованы человеком, а были точно скопированы с установленных природой границ, по которым природа распределяет все субстанции на определенные виды.

Существование уродов (монстров) становится для Локка аргументом против укорененности понятий в природе, ведь тогда бы вопрос об их статусе не был бы научным вопросом, но только вопросом некоей естественной интуиции.

Кто бы взял на себя определение того, к какому виду принадлежало чудовище, упоминаемое Лицетом (lib. I, с. 3), с головой человека и телом свиньи или другие, с человеческим телом и головой животных – собак, лошадей и т. д.? Если бы некоторые из этих существ жили и могли говорить, это увеличило бы трудность. Если бы верхняя часть до половины была человеческого облика, а нижняя – как у свиньи, то было ли бы убийством уничтожение такого существа? Нужно ли было бы советоваться с епископом, допускать ли такое существо до купели или нет, как, мне рассказывали, случилось во Франции несколько лет тому назад при подобных до некоторой степени похожих обстоятельствах.

Вероятно, речь шла о человеке, родившемся с генетическим заболеванием, из-за чего туловище было огромным, а конечности – маленькими, так что тело его напоминало тело свиньи. При отсутствии ясной диагностики в то время внешний облик монстров можно установить только для тех, которые были сохранены в кунсткамерах.

Столь неопределенны для нас границы видов животных, и у нас нет другой меры для них, кроме составленных нами сложных идей; и столь далеки мы от достоверного знания того, что такое человек, хотя, быть может, всякое сомнение в этом сочтут большим невежеством. И тем не менее я, кажется, могу сказать, что верные границы этого вида настолько неопределенны, а точное число простых идей, составляющих его номинальную сущность, так далеко от того, чтобы быть установленным и вполне известным, что на этот счет могут все еще возникать весьма существенные сомнения. И я думаю, ни одно из уже существующих у нас определений слова «человек» или описаний этого рода живых существ не отличается таким совершенством и такой точностью, чтобы удовлетворить рассудительного, пытливого человека, а тем более получить всеобщее признание, и чтобы люди повсюду держались его при разборе сомнительных случаев и при решении вопроса о жизни и смерти, крещении или некрещении созданий, которые могут появиться.

Под «рассудительным» и «пытливым» человеком имеется в виду философ, именно он может участвовать в разборе как биологических, так и юридических казусов. Просто Локк из скромности не говорит «философ», чтобы не подумали, что он притязает сам быть верховным арбитром в этих вопросах.

28. Но, создавая сущность вида, мы поступаем не столь произвольно (arbitrary), как в случае смешанных модусов. Хотя номинальные сущности субстанций образует ум, однако он их образует не так произвольно, как сущности смешанных модусов. Для образования номинальной сущности необходимо: 1) чтобы составляющие ее идеи были так соединены, чтобы образовали одну идею, как бы сложна она ни была; 2) чтобы соединенные таким образом отдельные идеи были точно одни и те же, не больше и не меньше. Ибо если две отвлеченные сложные идеи различаются или числом, или родом своих составных частей, они образуют две разные сущности, а не одну и ту же.

Произвольное – лучше было бы перевести «на собственное усмотрение», речь идет не о капризе воли, а о том, что никаких оснований утверждать, что такое «природа» или «справедливость», кроме принятых нами самими работающих предпосылок, нет. Локк показывает, что самые общие понятия не берутся в готовом виде из окружающего мира, а учреждаются по итогам обсуждения.

Что касается первого условия, то при образовании своих сложных идей субстанций ум только следует природе и не связывает вместе идей, которые не считаются объединенными в природе. Никто не соединяет голоса овцы с внешним видом лошади, а цвета свинца с весом и твердостью золота для образования сложных идей каких-либо реальных субстанций, если не хочет наполнять свою голову химерами, а свою речь – непонятными словами. Наблюдая некоторые качества постоянно связанными и существующими вместе, люди подражали в этом природе и образовали свои сложные идеи субстанций из соединенных таким образом идей.

Подражание природе – ключевой термин античной эстетики, означающий способность искусства действовать так же, как действует природа, создавать готовые вещи. Именно в таком, а не в упрощенном смысле «копирования», принимает этот термин Локк: природа стремится, чтобы в ней были завершенные сущности, и человек стремится сформировать о них завершенные понятия. Локк допускает целесообразность в природе как целесообразность создания вещей, которые потом мы опознаем как отдельные вещи и тем самым узнаем. Слабость этого аргумента в том, что мы получаем сведения о внешнем мире как впечатления, но никогда не можем утверждать, что наши впечатления подражают природе. Поэтому, например, таким современникам Локка, как Г. Лейбницу и Н. Мальбраншу, приходилось придумывать идеалистические обоснования, почему все же мы познаем вещи в соответствии с их целями, хотя природа ставит свои цели. Этот вопрос решил только Кант, обосновавший «апперцепцию» как восприятие вещей, отличающееся как от ощущения (в смысле «простого восприятия», а не в смысле «у меня есть ощущение»), так и от синтетического познания.

Люди, правда, могут образовать какие угодно сложные идеи и дать им какие угодно названия, но если они хотят быть поняты, когда говорят о реально существующих вещах, они должны в некоторой степени сообразовывать свои идеи с вещами, о которых они говорят, иначе человеческая речь походила бы на речь строителей вавилонской башни. Слова каждого человека, понятные только ему самому, перестали бы служить общению и обычным житейским нуждам, если бы обозначаемые ими идеи до некоторой степени не отвечали обычным проявлениям и отношениям между субстанциями, как они существуют в действительности.

Вавилонская башня – ключевой рассказ библейской Книги Бытия, обосновывающий разнообразие народов. Это глубокомысленное повествование о начале городской цивилизации получило множество богословских и философских объяснений, сводящихся в целом к тому, что ни один человеческий язык не является полноценным и что истина поэтому выражается не только в словах, но и в самом событии откровения.

29. Однако номинальные сущности субстанций очень несовершенны. Во-вторых, хотя человеческий ум, при образовании своих сложных идей субстанций, никогда не связывает идей, которые не существуют вместе в действительности или не предполагаются таковыми, и потому точно заимствует это соединение у природы, однако число идей, которые он сочетает, зависит от заботливости, трудолюбия и силы воображения составителя. Люди обыкновенно довольствуются немногими очевидными чувственными качествами и часто, если не всегда, упускают другие, не менее важные и столь же прочно связанные, как и взятые ими. Есть два рода чувственных субстанций. Один род – органические тела, размножающиеся семенем; у них основным качеством, наиболее характерной стороной, определяющей вид, является внешний облик. Поэтому для растений и животных мы обыкновенно довольствуемся идеей протяженной и плотной субстанции определенной формы. И как бы высоко некоторые, как им кажется, ни ценили свое определение animal rationale, я все же уверен, что едва ли они признают за человека существо, которое обладало бы речью и разумом и было бы в высшей степени animal rationale, но не имело бы обычного внешнего вида человека. И хотя бы Валаамова ослица всю свою жизнь говорила с хозяином так же разумно, как она сделала это один раз, сомневаюсь, чтобы кто-нибудь считал ее достойной названия «человек» и согласился бы признавать ее одного вида с собой.

Упоминается библейский рассказ о Валаамовой ослице, которая, в отличие от своего хозяина, оказалась религиозно более проницательной, заставила его произнести правильное пророчество и, таким образом, стала примером чуда как реализации высших целей Бога. Но ослица не стала разумнее от того, что произнесла несколько слов, а значит, и она, и сам Валаам оказались орудиями чуда, а не его разумными участниками. А вот народ Израиля оказался свидетелем чуда, и в этом смысле взял на себя его разумное истолкование. Этот довод важен для понимания чуда не как простого нарушения привычного физического порядка, но как действия воли, для которого разумное свидетельство важнее документальной фиксации.

Как у растений и животных внешний облик, так у большей части других тел, не размножающихся семенем, цвет есть то, на чем мы останавливаемся, чем мы более всего руководствуемся. Так, где мы находим цвет золота, мы склонны представлять себе и все другие качества, охватываемые нашей сложной идеей [золота]. Мы обыкновенно принимаем эти два бросающихся в глаза качества, а именно внешний вид и цвет, за идеи столь подходящие для [выделения] различных видов, что тут же говорим про хорошую картину: «Это лев, а это роза; это золотой, а это серебряный кубок» – только на основании различия формы и цвета, представляемых глазу рисунком.

Изображения львов и роз были часты на гербах, английские аристократы часто заказывали не условные рисунки, а высокохудожественные картины по своему гербу, где лев должен был быть представлен как живой, и роза – как в природе. Изображения золотых и серебряных кубков принадлежат уже не гербам, а натюрмортам, так, опустошенный или опрокинутый драгоценный кубок – важная часть сюжета «Суета сует», символ скоротечности даже самой роскошной жизни.

30. Тем не менее, они служат общению людей. Но хотя этого вполне достаточно для грубых и путаных понятий и неточной речи и мышления, однако люди довольно далеки от согласия относительно точного числа простых идей или качеств, принадлежащих роду вещей, обозначаемых именем этого рода. И это не удивительно, потому что нужно много времени, труда, умения, строгого исследования и долгого наблюдения для того, чтобы выявить, каких и сколько имеется простых идей, которые постоянно и неразрывно соединены в природе и которые всегда должны находиться вместе в одном и том же предмете. У большинства людей не хватает ни времени, ни склонности, ни усердия, чтобы сделать это сколько-нибудь удовлетворительно; поэтому они довольствуются немногими очевидными и внешними проявлениями вещей, чтобы по ним легко различать и разделять вещи на виды для обычных жизненных потребностей, и таким образом без дальнейшего исследования дают им названия или заимствуют уже употребляемые.

Локк указывает, что классифицировать все вещи окружающего мира непросто, поэтому наш ум, экономя усилия, предпочитает метафоры, называя новые вещи именами уже существующих. Так, почти вся техническая терминология метафорична – названия деталей заимствуются из повседневного быта.

В обычном общении эти названия достаточно хорошо сходят за знаки немногих очевидных качеств, существующих вместе; но эти названия далеко не охватывают в определенном значении точно установленного числа простых идей, тем более всех идей, соединенных в природе. Кто после такого шума о виде и роде и стольких разговоров о видовых отличиях исследует, как мало слов у нас имеют строго установленное определение, тот может не без основания представить себе, что наделавшие столько шуму «формы» суть лишь простые химеры, нисколько не объясняющие нам видовой природы вещей.

Локк спорит с расхожим платонизмом, учением об «идеях» или «формах» как прообразах вещей, указывая, что мы даже не знаем, как соотносятся вещи и каковы их границы, потому что называем вещи согласно тому, как они вошли в опыт, а не как они соподчинены в самой природе. Только прогресс научного знания поможет разобраться в устройстве вещей, но для этого требуются специальные знания, а не знания «идей».

А кто исследует, как далеки названия субстанций от того, чтобы иметь общепризнанное значение, тот будет иметь основание заключить, что все или большинство номинальных сущностей субстанций, хотя и считаются копиями с природы, очень несовершенны, потому что состав этих сложных идей у разных людей очень различен; поэтому границы видов таковы, как устанавливают их люди, а не природа, если только в природе есть какие-либо предустановленные границы. Правда, многие единичные субстанции так созданы природой, что соответствуют друг другу и сходны друг с другом и таким образом дают основание для своего деления на разряды. Но так как производимое нами деление вещей на разряды или образование определенных видов делается для того, чтобы дать им наименование и охватить общими терминами, то я не вижу, как можно, собственно говоря, утверждать, что природа устанавливает границы для видов вещей; или же, если это так, наши границы для видов не вполне сообразуются с природными.

Например, «растения» отличаются от «животных» и в самой природе, а не только в нашем опыте. Но, тем не менее, мы совпадаем с природой лишь там, где вещи сходны, например, дуб и береза одинаково «деревья», но они и очень похожи. А вот к чему отнести кораллы, к растениям или животным, без специальных знаний, на основании только сходств, мы сказать не можем, и здесь наши границы не сообразуются с природными. В классической биологии подразделения часто не совпадали с нашими, так, креветки могли считаться растениями, наравне с водорослями.

Нуждаясь в общих названиях для немедленного употребления, мы не ждем полного раскрытия всех тех качеств, которые могли бы нам показать всего лучше самые существенные различия и сходства вещей; мы сами делим их на виды по некоторым бросающимся в глаза проявлениям, чтобы нам можно было легче под общими именами передавать свои мысли о них. Не имея другого знания о какой-либо субстанции, кроме объединенных в ней простых идей, и замечая соответствие некоторых единичных вещей с другими вещами в отношении некоторых из этих простых идей, мы делаем эту совокупность видовой идеей и даем ей общее имя. Благодаря этому, вспоминая свои мысли или разговаривая с другими, мы можем, не перечисляя составляющих сложную идею простых идей, обозначить одним коротким словом все соответствующие ей отдельные предметы и таким образом не терять времени и слов на скучные описания, к которым, как мы видим, вынуждены прибегать те, кто хочет говорить о каком-нибудь новом виде вещей, для которого у них нет еще имени.

Локк, по сути дела, замечает, что термин позволяет представить мысленно не только обозначаемое им явление, но целую предметную область. Например, мы можем сказать «перелом ноги» или «железобетонное строительство», и перед нами предстанет целая картина, а не просто отдельное явление.

31. Сущности видов, имеющих одно и то же имя, бывают очень различны. Но как бы ни были достаточны эти виды субстанций для обыкновенного разговора, ясно, что сложную идею, которой, как замечают, соответствуют некоторые отдельные предметы, разные люди образуют очень различно, одни – более, другие – менее тщательно. У одних в этой сложной идее больше, у других – меньше качеств; она, очевидно, такова, какой ее образует ум. Для детей золото – это блестящий желтый цвет; другие добавляют вес, ковкость и плавкость; третьи – еще другие качества, которые они находят в таком же постоянном соединении с желтым цветом, как и вес и плавкость, ибо что касается всех этих и подобных качеств, то одно имеет такое же право, как и другое, войти в сложную идею данной субстанции, где все они соединены. Поэтому различные люди в зависимости от своего исследования, умения или наблюдения данного предмета, устраняя или вводя некоторые простые идеи, чего другие не делают, получают различные сущности золота; значит, последние должны быть образованы только людьми, а не природой.

Локк говорит не об омонимии, а о собирательном характере имени, например, что слово «дом» будет включать в себя и землянку, и дворец, как и слово «работа» будет подразумевать, как «сложная идея», стоящая за самим этим именем, самые разные деятельности.

32. Чем более общими являются ниши идеи субстанций, тем более они носят неполный и частичный характер. Если даже число простых идей, составляющих номинальную сущность низших видов, или начальных [рубрик] распределения особей на разряды, зависит от человеческого ума, различным образом соединяющего эти идеи, то еще очевидней, что так обстоит дело с более обширными классами, которые у учителей логики называются родами (genera). Эти сложные идеи преднамеренно несовершенны: с первого взгляда видно, что некоторые из тех качеств, которые можно найти в самих вещах, умышленно исключаются из родовых идей. Как для образования общих идей, обнимающих собой много отдельных предметов, ум исключает идеи времени, места и подобные им другие, которые не дали бы такой общей идее охватить больше одной особи, точно так же для образования других, еще более общих идей, обнимающих собой различные виды, ум исключает различающие их качества и вводит в свою новую совокупность только такие идеи, которые являются общими для разных видов.

Легко увидеть, что если идея «деревьев» вполне отвечает каждому отдельному из них, каждое дерево на нее похоже, то идея «растений» уже не может заставить одновременно представить былинку и баобаб. Локк исходит из того, что сначала у нас появляются представления, а затем – термины, поэтому обобщающие термины заведомо будут противоречить представлениям, даже если мы делаем вид, что пользуемся этими обобщающими терминами всегда правильно. Известно, как для ребенка бывает неожиданным открытие другого: что есть и другие города, что есть не только добрые, но и злые собаки и т. д., то есть принятие общего понятия совершенно неестественно и не вытекает из структуры полученных представлений, но только из специализированного «взрослого» знания.

То же самое соображение удобства, которое заставило людей выразить одним названием разные партии желтого вещества, доставляемые из Гвинеи и Перу, приводит их к образованию одного названия, охватывающего и золото, и серебро, и некоторые другие тела различных видов. Достигается это путем исключения тех качеств, которые свойственны лишь отдельному виду, и путем сохранения тех общих каждому виду качеств, которые и составляют сложную идею. Если дать ей имя «металл», то род создан. Его сущность составляет отвлеченная идея, содержащая только ковкость и плавкость, определенные вес и твердость, в чем сходятся некоторые тела разных видов, охватываемых именем «металл», причем опущены цвет и другие качества, присущие только золоту, серебру и другим видам.

В Гвинее и Перу шла активная добыча золота. Для Локка понятие «металлы» образовалось так же, как коммерческое обобщение, как и понятие «золото» для всех золотых партий: нужно каким-то образом обобщить потоки товаров, а значит, выделить категорию «металлы» для большой группы товаров. В этом смысле получение материалов может быть важнее употребления: золото и железо используются по-разному, хранятся уже несколько более сходным образом, а добываются наиболее похожими методами.

Отсюда ясно, что при образовании своих общих идей субстанций люди не следуют в точности образам, предоставляемым им природой, ведь нет тела, обладающего только ковкостью и плавкостью без других качеств, таких же неотделимых, как эти. Но так как при составлении своих общих идей люди при помощи кратких и понятных знаков добивались более удобства речи и быстроты, чем [знания] истинной и точной природы вещей, как они существуют, то при образовании этих отвлеченных идей они главным образом преследовали [иную] цель – составить себе запас общих имен различного объема. Во всем этом вопросе о родах и видах род, или более обширное понятие, есть лишь часть того, что содержится в виде, а вид – частичная идея того, что можно найти в каждой особи. Если поэтому кто-нибудь подумает, что человек, лошадь, животное, растение и т. д. различаются по реальным сущностям, установленным от природы, то он должен считать природу весьма щедрой на эти реальные сущности, раз она дала одну – телу, другую – животному, третью – лошади, а Буцефала щедро наделила всеми этими сущностями.