Текст книги "Серебряный Вихор"

14. Луций попадает в переделку

На следующее утро невеселое пророчество Голиаса сбылось. Проснувшись, я собрался еще немного вздремнуть. Вдруг в комнату вбежал Джонс и бросился на низкую кушетку, которая была придвинута к нашей с Голиасом кровати. Ночью кушетка, разумеется, пустовала. Поведение Луция не показалось мне удивительным. Ясно, что парень намаялся и не прочь отдохнуть. Однако Джонс принялся извиваться на постели и бить кулаками подушку. Потом, не в силах оставаться на месте, он вскочил и со стенаниями забегал по комнате.

Тут уж я окончательно пробудился, и во мне зашевелилось любопытство.

– Что случилось? – Я зевнул и потянулся. – Эта шлюшка стакнулась с новым избранником, полным сил?

Джонс, охваченный горем, ответил не сразу.

– А, привет, Шендон! Я думал, ты еще спишь. Что ты сказал?

Я повторил свой вопрос. Его передернуло, как будто под ноготь ему загнали иглу.

– Ах, ты про ту сучку! И зачем я только познакомился с ней! Впрочем, к чему ее укорять? Сам виноват. Ведь я добровольно сглотнул ее наживку. А теперь вот наказан по заслугам.

Меня охватило беспокойство.

– Неужто красотка оказалась с подвохом?

Но расстроенный Луций даже не понял, на что я намекаю.

– До нее мне и дела нет. – Он бросился в кресло и закрыл лицо руками. – Будь проклята ведьма и ее колдовство!

Его восклицание разбудило Голиаса. Наш друг даже спросонья соображал ясно.

– Выкладывай напрямик, что случилось, – сказал он, садясь в кровати.

Джонс даже зажмурился, словно не желая видеть в воображении случившееся.

– Мне, полагаю, не нужно рассказывать, где и с кем я провел ночь?

– Разумеется, нет. Все и так понятно.

– Я расстался с дамой, едва стало светать. Я боялся ее подвести, да и приличий нарушать не хотелось. Мне и в голову не пришло, что кто-то еще может не спать в столь ранний час.

Он снова открыл глаза.

– Скажите, не встречалась ли вам вчера вечером другая красивая девушка, но только благородного происхождения – с виду настоящая леди?

Теперь до меня кое-что дошло, и я нахмурился.

– Настоящая леди, – веско повторил Голиас. Конечно, он тоже обо всем догадался. – Едва ты ушел с носовым платочком, как она приехала.

– О Боже милостивый! – простонал Луций. – Зачем я так спешил, злосчастный дурак! Ведь мог бы остаться, выпить еще, скажем, стакан-другой… – Он сокрушенно покачал головой. – Джентльмены, девушка, которую вам посчастливилось увидеть, и есть та самая Гермиона Стейнгерд ап Готорн, Встречи с нею я так долго искал, обманывая себя надеждой на счастье. – Джонс говорил спокойно и размеренно, как человек, хорошо осознающий всю бездну своего несчастья. – Выйдя из комнаты мисс Леско, я столкнулся в коридоре с Гермионой и ее служанкой.

– Но как Гермиона догадалась, что дело нечисто? – спросил я.

– Мисс Леско постаралась устранить малейшие сомнения на этот счет.

Луций поднял руку, украшенную перстнем с большим рубином. Перстень я приметил давно: рубин в нем был крупнее вишни в бокале с коктейлем.

– Я и не подозревал, что она питает какие-либо корыстные побуждения. При расставании она стала вымогать у меня этот перстень. А ведь мне подарила его Гермиона в наши лучшие дни. Я отказался, девица затеяла спор, и, когда я выходил из номера, она как раз стояла за мной в дверях, едва одетая, и во всеуслышание корила меня за скупость. – Луций вскочил и вновь рухнул в кресло. – Увидев Гермиону, я будто онемел, а она не пожелала и слова мне сказать. Моя возлюбленная прошла мимо, словно я был невидимкой.

Дернула же Джонса нелегкая спутаться с той чертовой куклой! Да разве сравнить ее с Гермионой! Не напрасно он теперь так убивался. Что бы там ни напророчила гадалка, придется ему теперь искать другую жену.

Мы с Голиасом напряженно молчали.

– Что же мне теперь делать? – возопил Луций.

– Можешь, конечно, с горя перерезать себе глотку, – посоветовал я. – Но лучше пока с этим повременить – глядишь, и расхочется. Терпи, мой мальчик. В жизни всякое случается. Бывает и хуже.

Я искренне сочувствовал Джонсу, но не хотел вселять в него ложной уверенности. Он удрученно кивнул, соглашаясь со мной. Спать, наверное, больше не придется, подумалось мне. Нельзя оставлять Луция наедине со своими мыслями. Вздохнув, я свесил ноги с кровати.

– Неплохо бы позавтракать, – пробормотал я. Голиас все молчал; потом наконец спросил:

– Куда направляется леди Гермиона?

– Я не успел узнать, – сморщился, как от боли, Луций. – С кем она была, помимо служанки?

– Больше никого при ней не было. А путешествуют они в наемной карете. Тебе это не кажется странным?

– Допустим. Но что это меняет? Видел бы ты, каким ледяным взором она меня окинула!

– Вряд ли он станет теплее. – Голиас тоже спустил ноги на пол. – Но если ей встретится что-нибудь похуже тебя, ты не покажешься ей таким чудовищем.

Утешение, по-моему, было слабое, но Луций заметно ободрился.

– Ты думаешь, ей угрожает опасность?

– Не знаю. Здесь кроется какая-то загадка. Ради благополучия юной леди…

– Ради нее я готов на все! – воскликнул Луций. – Да что же это я сижу на месте! Пусть она презирает меня, лишь бы с ней было все в порядке.

– Тогда, – сказал Голиас, беря со спинки стула штаны, – мы немедленно отправляемся ей вдогонку. Маршрут их путешествия легко выяснить на постоялых дворах. Хозяева обычно наблюдательны и не прочь поговорить.

Верил ли он сам тому, что говорил, – не берусь судить.

Луция его слова исцелили. Юноша повеселел и позавтракал с большим аппетитом. Наверняка запасался силами для схватки с гипотетическими врагами мисс ап Готорн.

Разузнав, куда направилась леди Гермиона, мы последовали далее по Уотлинг-стрит. Было раннее утро, стоял туман, и улицы Фив показались нам почти безлюдными. На постоялом дворе на окраине, о котором нам говорил Бонифас, меняли лошадей. Мы зашли выпить эля и узнали, что мисс ап Готорн со служанкой отправились дальше на запад.

Туман сгустился, и мы шли почти наугад. К полудню, выбравшись из плотной пелены, мы увидели сооружение, походившее на монастырь. Голиас сказал, что там можно рассчитывать на ленч. Едва мы приблизились, как с другой стороны к зданию с боевым кличем бросилась войсковая колонна. Солдаты достигли цели раньше нас и незамедлительно приступили к штурму. Передовые ринулись вперед с приставными лестницами. Не встречая сопротивления, солдаты стали перелезать через стену.

Мы с Джонсом остановились.

– Лучше не ввязываться, – предложил я. – Самое разумное – держаться подальше.

– Хорошо, – согласился Голиас, – но не будем прятаться слишком далеко. Кто знает, как развернутся события. Может быть, совсем неплохо.

Но, судя по доносившемуся до нас шуму, хорошего ждать не приходилось. Видеть мы ничего не видели, но слышали, как пронзительные крики, стоны и мольбы о пощаде мешались с топотом ног, лязгом оружия и наводящими ужас глухими ударами.

Мне стало не по себе.

– Поднажми! – крикнул я Голиасу, который плелся сзади нога за ногу, таращась во все глаза.

Сама битва была скрыта от наших глаз. За высокими стенами творились чудовищные деяния. Казалось, там удовлетворенно рычит свора огромных бульдогов, мертвой хваткой стиснувших свои челюсти на горле жертв. Вдруг все переменилось. Раздался один слитный вопль ужаса.

– Погодите-ка! – крикнул нам Голиас. И тут же нападавшие посыпались обратно. Иных из них выкидывало назад с такой силой, что они валились друг на друга кучей. Их сбивали с ног и топтали целые эшелоны. Упавшие первыми служили подстилкой новому пополнению. Паника была неудержимой. Возрастающее удивление мешало мне ощутить страх. Что могло обратить в бегство сплоченный, как монолит, отряд? Армия распылилась: воины удирали кто куда, лишь бы избежать преследования. Только одна-единственная рота драпанула вдоль по Уотлинг-стрит.

– Здесь брат Жан! – взволнованно воскликнул Голиас. – Глядите в оба.

Я не сразу взял в толк, что лысый толстяк в дерюжной хламиде отнюдь не спасался бегством. Но вот он догнал удиравших и размахнулся дубиной. Она имела странные очертания и напоминала скорее томагавк с ручкой, нежели обычное оружие. Однако он знал, как с ним следует обращаться. При первом же ударе со стены слетело дюжины две солдат. Головы иных отделились от туловища прежде, чем убитые коснулись земли. Но и те, кому повезло сохранить голову, больше уже не шевелились.

– Боже всемогущий! – вскричал Луций.

– Ловко! – прокомментировал Голиас. – Вот что значит хороший глазомер.

Он был явно доволен исходом сражения, и я, пожалуй, тоже. Сами полезли на рожон – вот и получили по заслугам. Плешивый измолотил всех, кого настиг на дороге, и затем кинулся догонять рассеявшийся по полю остаток армии.

– Вот это да, молодцом! – восхищенно выдохнул я. – С таким ухо надо держать востро. Эк он с ними разделывается!

Лысый герой дубасил врагов вдоль и поперек. Подбрасывал в воздух и поражал, прежде чем они успевали коснуться земли. Крушил головы, отрубал конечности, потрошил животы… Скашивал взводы, разбивал дивизионы, кромсал роты, рассеивал батальоны и уничтожал полки. Я ожидал, что он, будто ласка, будет хозяйничать в курятнике, пока всех не передушит, но вдруг в самый разгар битвы, исход которой, впрочем, был предрешен, он уселся на землю и скомандовал:

– Принесите вина! У меня что-то в горле пересохло.

– Может, и нам перепадет глоточек? – заметил как бы вскользь Голиас.

Вполне сытый виденным зрелищем, я внутренне возликовал, услышав слова Луция:

– Мне кажется, здешним хозяевам сейчас не до визитеров.

– По нашей одежде сразу поймут, что мы нездешние, – сказал Голиас. – Давайте подойдем.

Как я того и опасался, он направился прямиком к плешивому громиле. К тому, откликнувшись на зов, местные обитатели уже тащили громадные оплетенные бутыли требуемого напитка. У всех у них были выбритые, загорелые макушки. Делом доказав свое восхищение доблестью брата Жана наиболее уместным способом, они без лишних слов построились колонной и удалились с пением псалма. Мы подошли к победителю, когда он остался в одиночестве, – Голиас впереди нас шагов на шесть.

К моему великому облегчению, в ответ на приветствие Голиаса лысый не схватился за дубинку. Вместо этого он обвел взглядом груды поверженных врагов.

– По натуре я человек спокойный, миролюбивый, – признался он, облизав губы. – Но тут они меня достали.

– Больше это с их стороны наверняка не повторится, – заметил Голиас.

Я во все глаза разглядывал его дубинку, но тронуть не смел, опасаясь его рассердить. Она напоминала мне перекладину от распятия, какие выносят во время церковных процессий.

– А чем они провинились?

Брат Жан осушил кружку белого вина и вновь наполнил ее до краев.

– Я смиренный слуга Всевышнего, – настойчиво повторил он, – и потому, когда лернейцы вторглись в нашу страну, не считаясь с Господними заповедями, доктринами дипломатии, правилами хорошего вкуса, добрым настроением короля Грангузье, желаниями моих соотечественников, соображениями своего же благополучия и советами собственных жен – которые теперь получили все основания заявить оставшимся в живых: «Ну вот, я же тебе говорила!» – я молился о спасении их душ. Когда они принялись жечь и грабить наши города, я читал «Pax vobiscum». Когда они стали насиловать женщин, я без конца твердил «Ave». Когда убивали мужчин – повторял «Pater noster». Когда они вторглись в священные пределы нашей обители, я – прекрасно это помню – читал краткую молитву, перебирая четки. Но когда они стали опустошать наши виноградники и вырубать лозу, терпение у меня лопнуло.

Он залпом осушил кружку, наполнил ее снова и протянул нам.

– Будешь, Голиас?

Мы, хотя и с меньшим воодушевлением, приложились к ней по очереди. Вино было отличное. Брат Жан благосклонно поглядывал на нас.

– Наибольший грех этих несчастных состоял в попытке нарушить закон природы, установленный всемогущим Богом, когда мироздание выскочило у него из мозга – только потому, что он подумал о нем: наподобие того, как Афина вышла из головы Зевса, к немалому его облегчению.

Близлежащая жертва шевельнулась, но брат Жан ткнул ее острым концом своей дубинки, и поверженный затих уже навсегда.

– К несчастью, только божество может ухитриться выкинуть женщину из головы полностью и без труда, но это совсем другой вопрос. Мироздание, как помысленное и явленное на свет, крепится естественными связями. Моя очередь, друзья. – Он отнял у меня кружку и вновь налил ее доверху. – Что, например, скрепляет половинки раковины?

– Никогда не задумывался о строении раковин, – признался я.

– Их скрепляет моллюск, – заявил брат Жан, сделав последний глоток. – И, в свою очередь, раковина удерживает моллюска на месте и предохраняет от блужданий, к которым моллюск не предназначен ни своим устройством, ни волевыми стремлениями. Видите, какое во всем царит равновесие? Поразительное. С такою же легкостью можно выявить изначальное естественное родство, существующее между монахами и вином. Как мне удалось заметить – а я со всею тщательностью вникал в этот вопрос – одно здесь немыслимо без другого. Монах предназначен быть вместилищем для вина, каковое в противном случае не получает должного употребления. Без вина же монах способен рассыпаться на части, лишившись единственной на свете безотказной смазки, которую Всевышний изобрел для скрепления его состава. Вы уже завтракали?

– Нет, – ответил Голиас, – но надеемся позавтракать с вами, если только ваша кухня не слишком пострадала от сегодняшнего недоразумения.

– Зайдем в обитель. Я о вас позабочусь. Брат Жан ухватил последнюю бутыль, в которой еще булькала влага.

– Поскольку бремя убийств этих заблудших грешников ложится на меня, то похоронить их я предоставляю братьям по ордену. Они же прочтут молитвы над телами, прежде чем предать их земле – поближе к преисподней – и пожелать им счастливого пути туда. Что ж, пора двигаться и нам. Вон уже идет бригада с заступами.

Мы позавтракали холодной ветчиной, олениной, каплуном, говядиной, колбасой копченой, вареной и ливерной, куропатками, пармезаном, рокфором и прочими сырами, запивая все это вином, которое превосходно сочеталось с любым блюдом. Даже Джонс, к моему удовольствию, ел так, что за ушами трещало. Все утро он был хмур как туча, но за едой развеселился, чему немало способствовали оживленные рассказы брата Жана. Наш приятель даже как будто забыл о необходимости спешки и перестал нас понукать поскорее отправиться в путь.

Раньше мне не очень-то доводилось общаться с представителями церкви. Теперь я понял, что многое потерял. Хотя, как всячески подчеркивал наш хозяин, он сильно отличался от своих собратьев. Так, например, он обучил нас замечательной песне. Мы затянули ее, как только вновь выбрались на Уотлинг-стрит.

Думал я, как это часто бывает, и о том, и о другом. Одна половина моей души наслаждалась весельем, тогда как вторая трудилась над новой мыслью. В брате Жане меня поразила широкая эрудиция, но только благодаря ему я обнаружил, что информация может не обязательно использоваться в практических целях, а просто служить источником потехи. Взять хотя бы песню, которой он нас научил. Смысл ее в целом мне был понятен. Однако она показалась бы мне куда занятней, будь я знаком с ее персонажами. Я решил, что расспрошу о них Голиаса или раскопаю нужные сведения откуда сумею.

Но серьезные раздумья, как я уже сказал, ничуть не мешали мне вопить во всю глотку. Песня нас окрылила. В ней содержалось множество приятных для меня сюрпризов. Взять хотя бы только паузу. Она давала в середине каждого стиха свободу икнуть или отрыгнуть, прежде чем наклониться вперед и топнуть что есть силы, отбивая первый слог второй половины строчки.

Старичина Зевс обзавелся телкой;

Гера ни на грош в ней не видит толка:

– Знаю я, зачем муженьку телица;

Не желаю с ней первенством делиться!

За здоровье Зевса, за любовь к животным!

Как ни клялся шалопут:

Все, мол, в фермеры идут, —

Был супругою он вздут —

Урок наглядный вот нам!

Юный Адонис славился немало;

Все же кой-чего парню не хватало:

Афродита зря бедрами вертела —

Не расшевелить импотента тело.

Спи спокойно, малый, – заслужил ты вышку!

Вепря подстрелить не смог —

И клыки вонзились в бок…

Эй, какую ж ты, пенек,

Проморгал малышку!

Полюбил кентавр даму-лапифянку:

Заманить хотел на тихую полянку.

Шлюшка же ему (охай или ахай)

Фыркнула в ответ: – А пошел ты…

– Стоп! – отчаянно замахал руками Джонс. – Прикусите языки… Здесь дама.

Он заметил ее, хотя показалась одна только шляпка. Затем женщина полностью выбралась из придорожной канавы. Растрепанной, чумазой, до неотразимости ей было далеко. Оглядевшись по сторонам, она с недоумением уставилась на нас.

– Да ведь это же служанка леди Гермионы! – изумленно воскликнул Голиас.

Женщина тут же разразилась воплями:

– Господин Луций! О господин Луций! Мы сообразили, что случилось какое-то несчастье, и мгновенно протрезвели. Джонс сразу ударился в панику.

– Что случилось? – возопил он, подбегая к служанке. – Отвечай сейчас же, где она?

Луций схватил девицу, но на руках у него она лишилась чувств. Джонс стоял, беспомощно придерживая ее на весу.

– О, Господи! Она в обмороке. Мы не могли привести ее в сознание, как ни старались. Наконец Голиас предложил новое средство:

– Говорят, когда все средства исчерпаны, больного нужно стукнуть камнем по макушке, и оцепенение как рукой снимет. Дай-ка мне камень, Шендон. Нет, вон тот, поострей.

– Она приходит в себя! – воскликнул Луций. Девушка поморгала, затем открыла глаза.

– Отвечай, где моя Гермиона! – встряхнул ее Джонс.

Служанка передернула плечами.

– Никого не беспокоит, что случилось со мной. А ведь мне пришлось хуже некоторых.

– Как же, нас это очень, очень беспокоит, – торопливо заверил ее Джонс, – но еще больше нас интересует, почему ты одна, а не вместе с хозяйкой.

– После обморока – настоящего, а не притворного! – заговорила служанка, с негодованием взглянув на Голиаса, – многого не помнишь.

Голиас вытащил свой нож.

– Пустим ей кровь, – предложил он. – Это проясняет рассудок.

Я давно понял, что черствость его притворна.

– Современная медицина, – поддакнул я, – утверждает, что пускать кровь лучше всего из шейной вены. Закинь-ка ей голову назад, Луций.

Служанка с визгом села.

– Думаете, приятно, когда душат, а потом вышвыривают связанную из кареты? Мне пришлось несколько часов барахтаться в грязи, да еще в лучшем платье!

– Конечно, вы были огорчены. Мы поначалу просто не разобрались, в чем дело, – утешил ее Голиас. – Но как мудро вы поступили, сумев сбросить с себя путы!

– Правда? И я даже не звала на помощь.

Девица улыбнулась ему и затем благосклонно взглянула на нас с Луцием. Ей хотелось, чтобы ее оценили, и она уже поняла, что роль героини не менее привлекательна, чем роль жертвы.

– А я вам говорила, что они и кляп впихнули мне в рот?

Луций уже не мог терпеть разговоров вокруг да около.

– Но теперь у вас нет кляпа во рту, миссис Дженкинс. Так скажите нам наконец, что случилось?

– После того, как мы увидели вас и вашу подругу этим утром?

Это был слишком болезненный щипок. Бедняга Джонс разом утратил дар речи. Наказав его за нетерпение, служанка победно улыбнулась и продолжала:

– Карета стояла наготове, и можно было не торопиться. Но моя госпожа не желала завтракать под одной крышей с вами, и я не виню ее, хотя тогда упрекала, потому что умирала от голода. Итак, мы отправились в путь. Нет ничего хуже, чем трястись в карете на пустой желудок, знаете ли. Наконец мы достигли постоялого двора на окраине Фив, там-то мы и покушали. У меня уже в глазах было темно, когда я…

Луций в отчаянии сжал кулаки.

– Умоляю вас… – пробормотал он. Миссис Дженкинс словно и не слышала.

– Да, это был прекрасный завтрак. Не помню, чтобы я когда-то ела такие вкусные бараньи отбивные, как бы хотелось опять их отведать! К счастью, все случилось уже не натощак. Какие-то мужчины остановили карету, навели на нас пистолеты и пересадили из нашей кареты в их собственную. Я прямо-таки чуть в обморок не упала.

Не в силах говорить, Луций просительно воззрился на нее.

– Далеко ли вы отъехали от постоялого двора? – спросил я.

– Прошло где-то около часа, потому как на желудке у меня уже не было такой тяжести.

– Это произошло где-то в самой гуще тумана, – прикинул Голиас, – там дорога идет мимо старого пристанища Хереварда. Сколько было мужчин, миссис Дженкинс?

– Четверо. Один из них с огромными ручищами: тот, что схватил меня и высадил из кареты. Но зубов моих он отведал – еще как! Я в него так и впилась. А в другого – нет, хотя негодяй засунул мне кляп в рот. Такой противный!

– Не все же мужчины сравнятся по вкусу с бараньими отбивными, – заверил ее Голиас. – А двое других занялись вашей госпожой?

– Да, когда они втолкнули меня в карету, моя госпожа, как я и предполагала, была уже там. Слуги обязаны дожидаться своей очереди.

– Но почему они вас отпустили? – поинтересовался я.

– А не мою госпожу? Вкусы, знаете ли, всякие бывают. И потом, ведь это не она лягнула в зад того, который нагнулся к кучеру. Дверцу закрыли неплотно, и вот я…

– Но вы же говорили, будто вас связали?

– Да, так оно и было. – Миссис Дженкинс попыталась стереть со щеки грязь, но только размазала ее еще больше. – Когда ноги связаны вместе, приходится действовать обеими сразу. Он наступил мне на мозоль, высунувшись из окна кареты, и я прямо-таки озверела. Ну, и поддала ему хорошенько. Он вывалился и угодил под заднее колесо. А потом – не понимаю, какая муха его укусила… Даже не успев отдышаться, чтобы выругаться, он выволок меня наружу и швырнул в канаву, а карета покатила дальше.

– Кто-нибудь из нападавших вам знаком? Миссис Дженкинс вскочила на ноги, и мы поднялись тоже.

– Я с подобными особами не вожусь. Вообще предпочитаю ни с кем из мужчин не знаться, хотя получаю немало предложений.

– Но, – не выдержал Луций, – вы же слышали, о чем они говорили. Есть ли у вас какие-то предположения относительно того, кто они такие и что побудило их решиться на столь разбойное предприятие?

– Наконец-то хоть один из вас догадался задать мне этот вопрос, – отвечала миссис Дженкинс, вся просияв. – Господину Равану следовало бы поостеречься и не давать своим людям письма с собственной печатью, если он не хочет прослыть бандитом, оскорбившим женщин – меня и мою госпожу (меня, впрочем, гораздо больше). Ведь я столько раз видела эту печать, когда за плату, и весьма неплохую, надо сказать, относила любовные записочки от него сами знаете кому. Тот мерзавец, которого я лягнула, должно быть, оставил письмо на дороге вместе с двумя передними зубами – вот разиня! Да и я не сразу обратила внимание на письмо, пока ветер не швырнул его в лужу поблизости от меня. Однако даже и не думала его распечатывать, пока руки не сумела высвободить.