Текст книги "Четырехсторонняя оккупация Германии и Австрии. Побежденные страны под управлением военных администраций СССР, Великобритании, США и Франции. 1945–1946"

Согласно официальной статистике, средняя площадь жилья в британской зоне составляла около 6,2 квадратного метра на человека – разумеется, распределялось жилье неравномерно; в других зонах этот показатель был гораздо выше.

Но такая холодная статистика мало что дает, даже когда, например, нам говорят, что в Дюссельдорфе 2700 человек не имели постоянного жилья, а 13 000 – ютились в убежищах и подвалах разрушенных домов. Важно понимать, что это может означать в конкретных случаях:

«В этой [комнате] жили семь человек – родители и пятеро детей… В мешках, которыми были накрыты дощатые лежаки, не было ничего, даже стружек; остальная мебель состояла из трех табуреток и одного маленького столика. Пол из грубого бетона.

Даже не вонь, а сплошной, непрерывный, застоявшийся смрад…

Мы спустились вниз по двум длинным лестницам, увидев несколько мерзких комнат. Разумеется, здесь не было ни естественного света, ни какой-либо вентиляции. В помещении, которое недавно было затоплено в течение месяца, жили две женщины и пятеро детей.

[Бункер представлял собой] равномерный ряд непроветриваемых комнат-камер площадью около 70 квадратных футов каждая. В одной из них жили мать 45 лет и ее дети – сыновья 20 и 11 лет и 9-летняя дочь. Там стояли только две узкие кровати – больше места не было – и на каждой из них спали двое, закинув ногу на ногу.

[О лагере беженцев в русской зоне.] Представьте себе, если сможете, большую комнату с кучкой соломы, на которой мы спим – посередине стоит вечно капающий, вонючий „трон“. Раз в день дают суп, маленькую буханку хлеба приходится распределять на восемь дней; есть немного масла. Утром и вечером вообще нечего есть. Каждый день вывозят трупы, и я жду, что отправлюсь той же дорогой, потому что другой возможности нет. Наши страдания неописуемы. У всех язвы, зуд и вши. Нет возможности ни помыться, ни постирать одежду. Калеки и беспомощные люди лежат в грязи. Отопления нет; так, разрываясь между холодом и голодом, мы ждем неминуемой смерти».

Несомненно, это были самые худшие случаи, и в другие времена или на других континентах они показались бы не такими ужасными. Примерно в то же время какой-то фермер сказал: «Наконец-то у меня есть все, что мне нужно, кроме ковра для коровника и жемчужного ожерелья для свиньи». И возможно, в столь откровенном утверждении крылось заблуждение, что если производство потребительских товаров не будет расти, то костюма каждому мужчине в британской зоне придется ждать шесть лет, а каждой женщине – четыре года. Но на самом деле именно представление таких крайностей и побуждало предпринять шаги, чтобы исправить положение. И не было никакой ошибки в заявлении, что в одной только земле Шлезвиг-Гольштейн в ноябре 1946 года три четверти миллиона детей обходятся без обуви.

Когда вторую зиму подряд оказалось невозможным обеспечить углем частные дома, муниципальные власти повсеместно организовали общественные пункты обогрева[52]52
  В сентябре 1946 г. была утверждена норма в размере 15 фунтов угля или его эквивалент в других видах топлива на дом. В сентябре 1946 г. было принято решение о выдаче 15 фунтов угля или эквивалента других видов топлива на семью, но позже его пришлось отменить, так как шахтеры заявили, что не в состоянии работать так до начала зимы и для обеспечения поставок нужны дополнительные смены.


[Закрыть]. В августе 1946 года газета British Zone Review заявила, что трудно, если вообще возможно, точно определить общее число случаев дистрофии в Гамбурге, но оценила их на уровне 10 000. Немцы, наверное, очень жалели себя и, возможно, благодарили в основном только себя, но им было о чем жалеть.

Подобные условия привели к социальным взрывам в западных зонах, менее преднамеренным и, возможно, менее постоянным, но не менее реальным, чем в русской зоне. Некоторым улыбалась удача, и они потихоньку поправляли свои дела: это фермеры, рэкетиры, – те, чья квалификация делала их незаменимыми для общества. Инженеры, оперные певцы и метрдотели – это в некотором смысле аристократия двадцатого века, уверенная в том, что она будет востребована, какие бы изменения ни произошли на политической сцене. А другие, наоборот, все сильнее скатывались вниз, особенно пожилые и немощные, те, кто раньше жил на сбережения, а еще кадровые военные, которые внезапно осознали, что их профессией злоупотребляют, а сами они лишены каких-либо перспектив. Рядом с ними были и миллионы беглецов и беженцев, людей всех классов и сословий, внезапно оторванных от своих корней и брошенных в незнакомую и зачастую неприветливую среду.

В движении пребывали не только люди. Двенадцать лет нацистской пропаганды приучили немцев мало что из услышанного принимать за чистую монету, и даже если они верили, что кто-то из союзников говорит им правду, то редко когда считали, что это вся правда. Газеты за неделю можно было просмотреть за несколько минут, радиопередач было немного, а новые книги достать было трудно. Переписка с внешним миром была невозможна до апреля 1946 года, а потом ограничивалась лишь короткими письмами; отправка газет в Германию из-за границы стала возможной лишь к концу того года[53]53
  Во всяком случае, в отношении британской зоны. В октябре 1946 г. была введена схема отправки книготорговцам и газетным киоскам, а с 4 декабря распространена и на частных лиц. Но даже в этом случае книги были исключены.


[Закрыть]. Голодные, оккупированные и поглощенные своими проблемами, немцы жадно внимали всему, что слышали, и так же жадно пересказывали своим соседям. Как душевнобольной страдает от галлюцинаций, так и они в этой ненормальной атмосфере становились жертвами всевозможных слухов. Из уст в уста передавались самые разные истории, но по понятным причинам излюбленными темами становились еда, топливо и ссоры между союзниками. Разговоры о том, что в Ялте было заключено тайное соглашение о том, чтобы подвергнуть Германию трехлетнему голоду и создать там обстановку, как в концентрационном лагере, возможно, были сильно преувеличены. Но можно понять, что именно такие мысли привели к тревожным слухам о том, что у берегов неподалеку от Любека якобы взорваны траулеры, чтобы предотвратить их использование для ловли рыбы.

Можно также понять, как из того факта, что британские семьи были привезены в Германию позже американских, немцы могли заключить, что британцы размышляли о нападении на Россию. Еще более дикая выдумка заключалась в том, что все имеющиеся запасы продовольствия хранятся в Великобритании в качестве меры предосторожности на случай новой войны. Самым, пожалуй, безрассудным примером была история о поставках сливочного масла из Шлезвига в Великобританию; когда английские власти опровергли эту версию, она всплыла вновь, приукрашенная утверждением о том, что немецкие типографии получают заказы на оберточную бумагу с надписью «Английское масло», чтобы скрыть кражу. Это, конечно, похоже на преднамеренную выдумку; использование подрывной пропаганды в сарафанном радио представляло собой хорошо известный прием нацистов. Но на самом деле важно было то, что немцы находились в таком состоянии духа, когда готовы были усмотреть зловещий подтекст во всем, что слышали. Перед лицом такого легковерия избавиться от слухов было нелегко, тем более что убедительные доказательства представить было трудно. Кое-чего удалось добиться, водя политиков и журналистов по докам, где разгружалось продовольствие из Великобритании и Америки, но, несмотря на значительные усилия, до рядового немца так и не дошла информация о полном объеме официальной и частной помощи извне[54]54
  Помимо официального импорта продовольствия, помощь включала 1 млн пар сапог, 1 млн костюмов боевой одежды, полмиллиона шинелей и 7,5 тыс. ниссеновских сборных бараков (все – с британских армейских складов); 60 тыс. кроватей из Великобритании для беженцев; подарочные посылки из США, Великобритании, Канады, Южной Африки, Швеции и Исландии; предоставлялись бесплатные каникулы для немецких детей в Швейцарии и Эйре. Данный список не является исчерпывающим. В 1946–1948 гг. американские агентства помощи израсходовали 29 млн долларов.


[Закрыть]. Попытки пресечь слухи в зародыше путем энергичного опровержения вполне могли привести к их распространению по принципу «если они так стараются все отрицать, значит, в этом что-то есть». Оценивая оккупационную политику, слишком легко утверждать, будто власти имели дело с рационально мыслящим населением. Любое такое предположение было еще менее оправданным, чем обычно.

Мир еще не знал ситуации, когда четыре народа жили и пытались сотрудничать в стране, населенной пятым народом. И хотя отсталые народы часто попадали под иностранное правление, прецедентов, когда цивилизованные промышленные страны фактически брали на себя управление другой страной (а не отдавали приказы марионеточному режиму), было немного. Германия в 1945–1947 годах была страной аномальной почти во всех отношениях. Везде, занимая доминирующее положение, расположились войска и чиновники союзников, они занимали лучшие помещения, претендовали на приоритет во всех видах транспорта, стремясь внедрять те модели и процессы, с которыми были знакомы, создать порядок на фоне хаоса, добиться взаимного согласия по поводу того, как следует обращаться с немцами, облегчить бедственное положение, максимально использовать собственные возможности – или просто приятно скоротать время до возвращения домой.

На другой стороне были немцы, ошеломленные, любопытные, скептически настроенные, с опаской проверяющие новые идеи, втайне решившие, что ими будут помыкать не больше, чем нужно, и державшиеся в тени, уверенные, что новые хозяева скоро опустят руки или перессорятся между собой. Каждая из сторон противостояла другой с различными устремлениями: в чем-то похвальными, часто – реалистичными, иногда – эгоистичными или даже зловещими. И постепенно в этой неразберихе обозначилось новое разделение, зачатки другого столкновения, противостояния между Востоком и Западом.

Глава 8. Проблема c беженцами

Прежде чем мы перейдем к рассмотрению различных аспектов оккупационной политики, нам следует остановиться на одной из самых больших проблем, с которой пришлось столкнуться союзникам и немцам, – проблеме беженцев. Этих несчастных можно разделить на пять отдельных категорий:

1. Во время войны многие жители городов по приказу правительства или по собственной воле эвакуировались в сельские районы Германии и Австрии. В конце войны их число, по некоторым данным, составило 10 млн человек. После окончания бомбардировок часть из них вернулась в города, но некоторые, чьи дома были разрушены, остались. Эти люди не пополняли население Германии, но зато увеличивали нагрузку на жилье в сельских районах и не затронутых войной районах. Некоторые эвакуированные, конечно, оказались на границе зоны, поблизости от родных мест, и, поскольку перемещение между зонами было формально запрещено, домой они могли вернуться только тайно. Для таких случаев были приняты специальные меры, и в октябре 1946 года было подсчитано, что 557 000 человек были переведены из западных зон в советскую и 1 900 000 – наоборот.

2. По состоянию на День Победы в Германии насчитывалось 6 млн иностранных рабочих; к июлю их число в западных зонах сократилось до миллиона, и они были сосредоточены в основном в лагерях для перемещенных лиц под эгидой ЮНРРА. В основном это были поляки, прибалты и русские, а также югославы; многие из них боялись ехать домой, опасаясь того, как их могут встретить по прибытии (по этой причине вполне вероятно, что если подобная проблема возникала в русской зоне, она решалась в кратчайшие сроки). В октябре британские и американские власти начали репатриацию более полумиллиона поляков; людей не принуждали переезжать против их воли, но и не давали им никаких стимулов остаться. Аналогичные шаги предпринимались и в отношении других национальностей, и к 1 декабря осталось только 900 000 человек, из которых 400 000 находились в зоне Соединенных Штатов. Подавляющее большинство остальных находилось в британской зоне, где в июне 1946 года оставалось 350 000 человек.

Русские потребовали принудительной репатриации прибалтов и украинцев, которые составляли значительную часть от общего числа, на том основании, что все они являлись гражданами СССР, но в этом было отказано. Другие негерманские беженцы продолжали стекаться в Западную Германию с более «дальнего» востока до апреля 1947 года, когда, в надежде остановить этот поток, для вновь прибывших были закрыты центры сбора; тогда в западных зонах насчитывалось 649 000 человек[55]55
  Из них было 165 тыс. прибалтов, 105 тыс. украинцев, 189 тыс. поляков и 138 тыс. евреев.


[Закрыть]. Для этих людей постепенно были организованы официальные и менее официальные пути эмиграции в Великобританию, Западную Европу, Палестину, Северную и Южную Америку и другие страны, но это не имело почти никакого эффекта в период, охватываемый данным томом. Более того, как правило, уезжали молодые, более способные и респектабельные люди, а оставались пожилые, немощные, некомпетентные и всякого рода нарушители общественного порядка. Туманные перспективы ухудшали моральный дух. Эти люди получали более высокий паек, чем немцы, а для его выдачи ввозились дополнительные запасы, и, поскольку за питание этих людей в любом случае отвечали органы по оказанию помощи, их не заставляли работать. Хотя в их присутствии в стране были виноваты немцы, эти люди являлись бременем для германской экономики и постоянным источником проблем.

3. Перед окончанием боевых действий многие немцы, проживавшие в восточных провинциях или в негерманских странах Восточной Европы, бежали, опасаясь наступающих русских войск. По имеющимся данным, к моменту прихода американцев в зоне Соединенных Штатов находилось 1,5 млн человек. Если кто-то из них и возвратился в свои старые дома, чтобы вернуть оставленные вещи или попробовать жить в новых условиях, то они потом почти наверняка снова отправились на Запад[56]56
  После возвращения они подлежали учету как беженцы во второй раз. Это одна из трудностей статистики, связанной с беженцами; нельзя с уверенностью оценить количество беженцев на какую-либо дату, суммируя прибывших до этой даты.


[Закрыть].

4. Не успели поляки, чехи и венгры сбросить с себя германское ярмо, как, вспомнив, как нацисты использовали немецкие колонии в их среде, они принялись изгонять членов этих колоний и отправлять обратно в Германию. Как мы уже видели, то же самое происходило в тех районах Германии, которые русские передали под управление Польши. Как и следовало ожидать в первые моменты после победы, эта операция была поспешной, неорганизованной и по сути своей бесчеловечной. Жертвы были вынуждены оставлять многое из своего имущества и большую часть денег. Несмотря на хаотичный транспорт, они пробирались через всю Европу и прибывали едва живыми и обездоленными в советскую зону, откуда пытались потом пробраться на запад, но западные союзники, чтобы управиться с большой массой перемещенных лиц, перекрывали границы.

Именно эта ситуация привлекла внимание государственных деятелей в Потсдаме, они потребовали соответствующего доклада от Контрольного совета и, в ожидании его, обратились к польскому, чехословацкому и венгерскому правительствам с просьбой о временной приостановке вышеупомянутых высылок. Эта последняя просьба была в значительной степени проигнорирована, и даже в тех случаях, когда она все-таки была удовлетворена, жизнь немецкого населения максимально осложнялась с помощью таких средств, как отказ в выдаче продовольственных карточек, отказ в найме на работу и так далее. Вот что произошло, например, в Бреслау 6 октября, за двадцать дней до того, как план союзников был готов к представлению в Контрольный совет:

«Рано утром пять польских ополченцев приказали школьному учителю и его жене в течение десяти минут покинуть их квартиру. Все деньги у него отобрали. После прибытия в пункт сбора вместе со 130 другими людьми его и без того скудная ручная кладь была подвергнута осмотру и значительно облегчена… На телегах всех доставили на станцию и погрузили в фургоны для скота, где в антисанитарных условиях продержали взаперти с шести часов вечера до шести утра. Переправка длилась одиннадцать дней, и почти каждую ночь несчастных пассажиров обирали грабители».

В том виде, в котором план был окончательно утвержден Советом 20 ноября, он предусматривал перемещение не менее 6 650 000 человек. Из Польши и с оккупированных Польшей территорий должны были прибыть, по возможности морским путем, 3,5 млн человек: 2 млн из них должны были отправиться в русскую зону, остальные – в британскую. Один и три четверти миллиона судетцев из Чехословакии должны были отправиться в зону Соединенных Штатов, а 750 000 – в русскую зону. Полмиллиона из Венгрии должны были отправиться в зону Соединенных Штатов, а 150 000 из Австрии – во французскую. Перемещение планировали начать 1 января 1946 года, и оно было рассчитано на семь месяцев: в течение первых трех месяцев предстояло переместить лишь пятую часть от всего количества. В пути беженцам было обещано питание и медицинская помощь. Более поздние соглашения предполагали, что они прибудут со всем имуществом, которое смогут с собой унести, и с суммой до 500 рейхсмарок на каждого.

Составить план – это одно, но, как часто бывает, добиться его выполнения – совсем другое. Первая партия немцев из Польши прибыла в британскую зону лишь 26 февраля. 11 апреля британские власти опубликовали заявление, в котором обвинили польское правительство в невыполнении своих обещаний. Условия переезда были неудовлетворительными, и только помощь России позволила избежать серьезных осложнений в пути. Среди прибывших была неоправданно высокая доля больных, старых и изможденных людей.

Вплоть до июня лишь 18 % прибывших были мужчинами, а из них 40 % оказались непригодны для работы. Прибывшие в зону США из Венгрии и Чехословакии находились примерно в таком же положении и также были обездолены. Чехи старались не отпускать молодых и способных работников. Жалобы, поданные по всем этим вопросам, привели к некоторому улучшению ситуации, но в целом условия так и не стали удовлетворительными, а цена всего этого в виде человеческих страданий была слишком высока. Весь процесс занимал больше времени, чем предполагалось изначально; он был остановлен зимой 1946/47 года, когда ни британская, ни американская зоны так и не получили нужного им количества людей.

5. Наконец, были и немцы, бежавшие из советской зоны в западные. Их поток еще не был слишком большим: он увеличился позднее. С одной стороны, условия жизни в русской зоне до конца 1947 года оставались относительно неплохими. С другой стороны, потребовалось некоторое время, чтобы «народная демократия» была признана фикцией; многие некоммунисты неохотно приходили к выводу, что могут найти в ней место, лишь пожертвовав своими принципами. К тому же перескочить из зоны в зону было легко, и люди, чье социальное происхождение заставляло их опасаться оставаться в Восточной Германии, делали это наряду с изрядной долей торговцев, черных дельцов, преступников и агентов. Некоторым из них пришлось проделать даже больший путь с востока. В октябре 1946 года было подсчитано, что 922 000 жителей русской зоны попали на Запад, из них чуть более 60 % – в британскую зону, а большая часть остальных – в американскую. Многие из этих беглецов пересекли границу в Берлине, где было создано временное жилье для их содержания до тех пор, пока их не переправят (обычно по воздуху) в Западную Германию. Исходя из только что приведенной цифры, этот поток с момента окончания войны должен был составлять в среднем 1700 человек в день.

Добавление около 10 млн человек к обычному населению Германии чрезвычайно усугубило проблемы союзных и германских властей. И без этого притока условия жизни были непростыми, а жилья катастрофически не хватало. Как бы то ни было, использование всех доступных площадей, импровизированные лагеря и приемные центры не могли решить проблему, и люди по-прежнему были вынуждены жить в весьма стесненных условиях.

Лучше всего обстояли дела в русской и французской зонах, в первой – потому, что приток с Востока в значительной степени компенсировался оттоком на Запад, во второй – потому, что она находилась дальше всего от этих потоков, а также потому, что французские власти, уязвленные тем, что их не допустили к Потсдамской конференции, использовали это как причину отказа принять организованные партии беженцев. В зоне Соединенных Штатов, однако, прибывшие в целом увеличили население на 20 %: в Британии эта цифра составляла всего 18,4 %, но, поскольку население здесь изначально было более многочисленным, а жилье – скуднее, этот показатель был сопоставим.

В обществе редко рады чужакам, даже если они говорят на одном языке с местными. Многие беженцы были выходцами из семей, которые поколениями и даже веками жили за пределами Германии; в некоторых случаях только их речь была едва ли не единственным, что в них осталось от немцев. В некоторых районах приток беженцев целиком изменил характер населения. Так, в земле Гессен, которая являлась преимущественно протестантской, образовался примерный баланс между протестантами и католиками; то же самое произошло в Вестфалии. В Баварии, где в большом количестве осели судетские немцы, их влияние быстро дало о себе знать. Все это, естественно, не приветствовалось коренным населением, которое возмущалось тем, что его заставляют делить свои дома с чужаками или платить дополнительные налоги, необходимые для оказания им помощи. Некоторые из беженцев обладали энергией и способностями и приносили пользу; такие люди довольно быстро приживаются в новом окружении, но не всегда пользуются там популярностью. Многие другие были старыми, больными, ни к чему не способными или весьма посредственными; не каждый мужчина или женщина средних лет, внезапно лишившись устоявшегося положения в жизни, может начать строить ее заново. Такие люди становятся изгоями сообщества, которые не могут работать в полную силу и, скорее всего, останутся для него обузой до самой смерти.

Беженцы стекались в деревни, а не в города, потому что именно в сельской местности сохранились нетронутые дома[57]57
  С 1939 по 1950 г. население Западной Германии увеличилось на 8,2 млн человек, причем 8,1 млн приходится на сельскую местность и 0,1 млн – на города. Примерно на 4,2 млн человек пришлось на поселения с населением до 5 тыс. человек.


[Закрыть]. В результате в деревнях стало слишком многолюдно. Поэтому проблема беженцев заключалась не в промышленном пролетариате, а в нищете сельского населения.

В итоге присутствие беженцев стало вечным раздражителем в Германии, особенно в Западной Германии. С одной стороны, коренные жители испытывали от них неудобства и хотели от них избавиться. С другой стороны, сами беженцы возмущались своей высылкой, негодовали по поводу того, как неласково их принимали соотечественники, и тосковали по своим старым домам и той жизни, которую они прожили раньше (без сомнения, приукрашенной в золотой дымке памяти). Единственное, что, возможно, объединяло обе стороны, так это убежденность в том, что их проблемы могут быть решены, если вернуть утраченные земли за Одером. Вероятно, учитывая использование нацистами немецких меньшинств за рубежом в качестве предлога для вмешательства и завоеваний, было неизбежно, что после поражения Германии те государства, в которых проживали такие меньшинства, должны были их изгнать. Ожидать, что чехи, например, позволят судетским немцам продолжать заселять жизненно важные пограничные районы, в свете событий 1938 года означало бы просить их игнорировать историю. Потсдамская конференция лишь признала и попыталась урегулировать свершившийся факт, но была бессильна остановить ход событий. И Рузвельт, и Черчилль согласились с тем, что значительная территория Восточной Германии должна отойти к полякам, даже если они не согласятся с линией вдоль западной Нейсе. На самом деле ответственность за возникшую ситуацию несли нацисты, – не западные союзники, не русские и даже не чехи с поляками. Но думать, что несчастные жертвы этой политики осознают, кто именно виноват, в свою очередь, значило бы ожидать слишком многого от человеческой натуры – и даже если бы они это и осознали, их положение не стало бы менее неприятным, а негодование – более слабым.

Такое положение дел предопределило довольно радикальную политику. Единственным способом избежать этого было достижение такого уровня благосостояния в Западной Германии, при котором сами беженцы и их навыки пришлись бы ко двору и, следовательно, им можно было легче обустроиться на новых местах. Но задействовать их всех в сельском хозяйстве не представлялось никакой возможности. И это выявляет еще один недостаток Потсдамского соглашения. В то время как в одном из его разделов ставилась задача лишить Германию значительной части ее промышленности, в другом содержалось настоятельное требование эту промышленность развивать.

Нельзя сказать, что беженцы селились исключительно в промышленных районах; как уже объяснялось выше, происходило как раз наоборот, так что решение их проблем предполагало либо дальнейшее их перемещение, либо создание промышленности в новых районах. В какой-то степени произошло и то и другое, и в сочетании с восстановлением немецкой экономики, это в значительной степени сгладило проблему беженцев. Тем не менее наличие в Германии такого количества живых напоминаний о потерянных страной территориях по-прежнему стимулирует националистические чувства, и нет никаких сомнений в том, что серьезный экономический спад сразу же вернет проблему беженцев в центр внимания. Ведь рецессия ведет к крайним мерам, к которым в любом случае подталкивает беженцев их печальный опыт, а поскольку многие из них живут «на грани», рецессия бьет по ним сильнее, чем по другим. Проблема, конечно, не является постоянной. К 2000 году останется мало немцев, которые смогут вспомнить, какой была жизнь за Одером. Но эта дата сама по себе дает представление об опасности, через которую предстоит пройти Европе.