Текст книги "Четырехсторонняя оккупация Германии и Австрии. Побежденные страны под управлением военных администраций СССР, Великобритании, США и Франции. 1945–1946"

Глава 9. Вопросы экономики

Всю осень 1945 года специальный комитет Управления экономики работал над разработкой плана «Уровень промышленности», который должен был перевести в конкретную плоскость положения Потсдамского соглашения и позволить составить список материалов, подлежащих вывозу в качестве репараций из западных зон. Но задолго до того, как был готов какой-либо план, возникла проблема, связанная с предположениями, на которых была основана вся политика Потсдама.

Вскоре после возвращения Трумэна и Бирнса из Потсдама их посетили де Голль и Жорж Бидо, соответственно, глава Временного правительства Франции и министр иностранных дел. Французские лидеры дали понять, что, не будучи приглашенными в Потсдам, они не считают себя связанными достигнутыми там соглашениями. В частности, они осуждали любые предложения о восстановлении централизованного немецкого государства, просили отделить от Германии Рейнскую область под управлением Франции, предлагали создать международный орган для контроля над Руром и добивались разрешения на аннексию Саара. Они боялись, что потеря восточных провинций Германии может привести к смещению центра тяжести на запад и что русско-германский альянс может принести на Рейн коммунизм. Попытки американцев успокоить их ни к чему не привели, и, когда Бидо появился на заседании министров иностранных дел в Лондоне в сентябре 1945 года в ответ, французская делегация вновь привела свои возражения.

Но поскольку это заседание не было напрямую посвящено Германии, были даны неконкретные ответы, и вопрос казался отложенным. Однако, когда в конце октября в Контрольный совет поступили конкретные предложения о создании пяти центральных административных департаментов Германии в соответствии с Потсдамским соглашением, генерал Кёльц заявил, что, по указанию своего правительства, не может их принять. Это привело к тому, что меры, выработанные Контрольным советом по созданию единой экономической администрации Германии, зашли в тупик, а без администрации трудно представить, как можно было бы рассматривать Германию как единую экономическую единицу или проводить в жизнь общую политику. В любом случае было бы трудно добиться согласия четырех оккупационных держав относительно дальнейших шагов и скоординировать работу пяти административных ведомств. Но до тех пор, пока Контрольный совет снабжал эти департаменты приказами и инструкциями, оставался шанс преодолеть препятствия на пути к согласию, добиться выработки точной политики и ее единообразного проведения. Это было достигнуто в Австрии и (на некоторое время) в Берлине. Но в Германии, когда каждая держава несла ответственность только за свою зону, не могло быть единообразия в проведении общих мер, и пробелы в директивах Контрольного совета должны были заполняться произвольно и по-разному. На основании дислокации войск той или иной страны (что было их первоначальным предназначением) четыре зоны неизбежно обретали государственные границы.

Но Контрольный совет не имел права действовать без единодушия его участников, и вскоре стало ясно, что позиция Франции не является просто каким-то преходящим маневром. Соответственно, вопрос пришлось пока оставить для обсуждения по дипломатическим каналам. В декабре Хайнд заявил, что «развал Администрации четырех держав – это то, что мы не хотим видеть». Примерно в то же время Бирнс заявил, что Соединенные Штаты готовы действовать и без Франции, принимая меры по централизации Германии. И до встречи министров иностранных дел в Париже четыре месяца спустя это был последний разговор на эту тему.

Был ли это упущенный шанс или опасность, которой удалось избежать? Некоторые критики не могут понять, как ответственные государственные деятели могли позволить Франции занять свое место в Контрольном совете, не заручившись ее предварительным согласием на повестку, которую должен был проводить Совет, а затем так долго бездействовать, когда она, Франция, наложила вето на существенную часть этой повестки.

Соколовский не мог поверить, что американцы втайне не подбадривают французов; он сказал генералу Клею, что, если бы это было не так, отказ в американских поставках, от которых так зависели французы, быстро заставил бы их подчиниться. И конечно, возможно, что, если бы все более решительно взялись за дело и центральные ведомства приступили к работе, Германия могла остаться единой. Чтобы понять, как позволили раздуть эту ситуацию, необходимо помнить, что Франция своим присутствием в Германии была обязана компромиссу, достигнутому в Ялте. Одним из условий такого компромисса было исключение участия Франции в Потсдаме; изменения в руководстве союзников, возможно, также способствовали тому, что последствия этой позиции не были оценены сразу. Чтобы понять, почему ничего не было сделано, необходимо взглянуть не только на Германию. Как раз зимой того года министры иностранных дел обсуждали, зачастую с горячими спорами, мирные договоры с Италией и сателлитами, право Франции и Китая участвовать в их разработке, механизмы контроля над Японией, политику России в Персии и международный контроль над атомной энергией. Именно зимой в Лондоне состоялась первая Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций. Еще оставалась надежда, что Совет Безопасности сможет разрешить фундаментальные мировые противоречия, и, соответственно, именно в этом направлении было обращено большинство взоров. В отличие от многих предыдущих зим, внимание было переключено на Германию. В период между выборами 1945 года и 18 марта 1946 года в палате общин не состоялось ни одной полноценной дискуссии по этому вопросу. Вполне возможно, что, если бы механизм ООН функционировал так, как рассчитывали его создатели, разногласия союзников внутри Германии можно было бы разрешить без особого труда, тогда как при наличии разногласий по общемировым вопросам любой прогресс, достигнутый в направлении согласованной политики в Германии, вскоре был бы сведен на нет.

Часто поговаривали, что русские полны решимости не выполнять Потсдамские соглашения и что если бы французы не наложили вето на центральные департаменты, то вскоре в вопросе о праве русских забирать экспорт из текущего производства до того, как будет оплачен необходимый импорт (практика, также принятая на вооружение французами), наступил бы тупик. Данная конкретная трудность являлась настолько неотъемлемой частью сложившейся ситуации, что приведенный аргумент весьма важен – и все же, возможно, в том, чтобы однозначно возложить ответственность на русских, было какое-то преимущество. Но генерал Клей предложил другое: «Я слышал, как г-н Болен сказал, что французы спасли нас своими ранними действиями по наложению вето. Некоторое время спустя посол Беделл Смит заявил, что в то время мы были слишком наивны в политическом смысле, чтобы в таких рамках справиться с русскими». Конечно, было бы трудно избежать принятия в качестве ядра центральных департаментов исполнительные агентства, которые русские уже создали в Берлине для своей зоны, и, хотя персонал таких агентств был далеко не полностью коммунистическим, русские были бы обязаны иметь своих агентов в любой организации, созданной на общегерманской основе.

Передача инструкций департаментам стала бы благодатным источником разного рода трений, и не требуется большого воображения, чтобы представить себе, какие могли возникнуть интриги («А ну, давай! Поднажми!»), когда каждая оккупационная держава пыталась бы манипулировать германской администрацией во всех зонах в угоду собственным идеям. Контрольный совет 10 сентября постановил, что «все ненужные ограничения на нормальную межзональную торговлю товарами и услугами» должны быть ослаблены, но примерно в то же время запретил немцам переезжать из одной зоны в другую. Он провел ряд законов, касающихся налогообложения, жилья и трудовых отношений. Но не выдвинул никаких существенных предложений по развитию межзональной торговли или транзитных перевозок, что было бы необходимой предпосылкой. 17 декабря генералы Робертсон и Клей предложили открыть для немцев границы всех зон. Кёльц возразил без объяснения причин; Соколовский согласился в принципе, но сказал, что «практическая реализация в настоящее время невозможна». Дело в том, что в те дни перевозки между зонами были незначительными; большая часть продукции базировалась на местных запасах и сбывалась местным потребителям. Даже при самом энергичном восстановлении центрального контроля и сквозной связи было бы непросто наладить нормальную торговлю. И большая часть квалифицированного персонала союзников, весьма ограниченного, была занята либо поддержанием, пусть и медленным, местной активности, либо разработкой плана «Уровень промышленности», который в некотором смысле представлял собой центральную экономическую политику для Германии.

Комитет Экономического управления по уровню промышленности впервые собрался 18 сентября 1945 года. За основу взяли американский доклад, составленный за предыдущие пять недель на основе крайне неадекватных статистических данных профессором Кальвином Б. Гувером (который за неделю до завершения работы над документом вернулся к своим академическим обязанностям в США). В нем было решено, что для выполнения Потсдамской формулы и приведения Германии к среднеевропейскому уровню жизни ее собственный уровень жизни должен быть снижен до 74 % от среднего уровня 1930–1938 годов, что как раз соответствует показателю, достигнутому в 1932 году, году экономического спада, проложившему Гитлеру дорогу к власти.

Когда началось обсуждение, русские сразу же подняли три вопроса. Первый касался двусмысленности Потсдамского положения, касающегося жизненного уровня Германии. Далее русские настаивали на том, что при расчете стандарта мощность должна приводиться к среднеевропейскому уровню во всех отраслях, не допуская никакой компенсации для тех, в которых (благодаря демонтажу или ограничениям) она будет значительно ниже среднего уровня. Это означало бы преднамеренное обнищание Германии даже тогда, когда этого не требовалось по соображениям безопасности. Далее они отрицали, что при определении уровня промышленных ресурсов, особенно энергоснабжения, следует принимать во внимание относительный недостаток природных ресурсов Германии и высокую плотность населения. Аналогичные споры продолжались и по поводу вероятной численности населения Германии в год вступления плана в силу. Когда Комитет перешел к рассмотрению вопроса о том, каким должен быть допустимый уровень в отдельных отраслях промышленности, эти основные различия, естественно, привели к большим расхождениям в предлагаемых цифрах. Как правило, американские и британские цифры были довольно близки друг к другу, и, хотя французское предложение, как правило, было ниже, компромисс между тремя западными союзниками был достигнут без труда. Затем начались переговоры по согласованию этой цифры с русской, которая часто казалась заниженной только лишь для того, чтобы иметь что-то на руках для торга. Слишком часто такое примирение принимало форму поиска равновесия между русской цифрой и западным компромиссом, вместо того чтобы взять среднее значение из всех четырех.

Ключевую роль играла сталелитейная промышленность. До войны в Германии 5 млн тонн стали в год (из общего объема производства более 19 млн тонн) шло на производство различных изделий из железа и стали, таких как гвозди, листовое железо, столовые приборы, печи, топки, трубы, инструменты и домашняя утварь. Даже в последний год войны 9.6 млн тонн шло на гражданские нужды. Поэтому британцы утверждали, что сталелитейные мощности должны быть установлены на уровне 9 млн тонн, в то время как в отчете Гувера фигурировала цифра 7,8 млн, а во французском предложении – 7 млн. Начальное предложение России составляло 4.6 млн, но в результате споров о статистической основе расчетов оно было повышено почти до 5 млн. Генерал Клей, который уже поднимал этот вопрос в Координационном комитете, прежде чем по нему были сделаны какие-либо рекомендации на более низких уровнях, теперь вмешался со свойственной ему энергией. Хотя сам он был согласен с цифрой в 7,8 млн тонн, от Госдепартамента он получил предложение о том, что было бы достаточно 3,5 млн[58]58
  Почти одновременно Госдепартамент выпустил программное заявление по репарациям, в котором, в частности, говорилось: «Берлинская декларация не имеет цель принудить к снижению уровня жизни в Германии, за исключением тех случаев, когда такое снижение является необходимым для того, чтобы Германия могла исполнить свои репарационные платежи».


[Закрыть].

Поэтому он предложил цифру в 5,5 млн для внутреннего потребления, что он, предположительно, мог сделать с чистой совестью, поскольку сам был под впечатлением, что довоенное потребление Германии составляло «около 9 или 10 млн тонн». Британцы при полной поддержке Кабинета министров вели жесткие «арьергардные бои», чтобы добиться более реалистичной цифры, и вопрос был передан в Контрольный совет. 10 января 1946 года на его заседании было решено, что, хотя в Германии нужно оставить мощности для производства 7,5 млн тонн, производство стали в любой год не должно превышать 5,8 млн тонн. Даже в этом случае возникли споры о том, как следует интерпретировать эти две цифры, – и их удалось разрешить лишь благодаря прямому обращению Вашингтона к Лондону.

Как только эти ключевые цифры были определены, проработка остальной части плана прошла проще, хотя его завершение потребовало ряда дальнейших компромиссов, в которых больше внимания уделялось политическому давлению, нежели экономическим показателям. На последних этапах излишняя торопливость не позволила провести полноценные консультации и привела к некоторым внутренним расхождениям; так, оказалось, что показатели химической промышленности установлены слишком низкими, чтобы она могла обеспечить другие отрасли сырьем, необходимым для функционирования на допустимом для них уровне. Но американские лидеры не были готовы идти на риск того, что из-за детального разбора достигнутое с таким трудом может рухнуть. Британцы осознавали недостатки такого подхода, но не были готовы сделать его переломным моментом в отношениях с союзниками. Поэтому они решили просто оговорить в качестве условий принятия плана, что западные границы Германии останутся неизменными, что должны быть созданы центральные административные ведомства, что Германия должна рассматриваться как экономическая единица, что необходимо найти рынки для ее экспорта и что ее население в 1949 году не должно превышать 66,5 млн человек. Окончательное соглашение было достигнуто в Контрольном совете 26 марта 1946 года, и через два дня после этого, то есть почти через два месяца после даты, установленной Потсдамским соглашением, план «Уровень промышленности» был утвержден.

Согласно плану, немецкие отрасли были разделены на три группы: те, которые должны быть запрещены, те, которые должны быть разрешены, но ограничены по уровню производства, и те, которые не подлежат ограничениям. Эти три группы примерно соответствовали отраслям, имеющим прямое военное назначение; отраслям, которые могли быть использованы в военных целях, но были также необходимы для гражданских целей; и отраслям, которые, как считалось, не имели никакого военного значения. В этом отношении, таким образом, план пытался решить проблему, возникающую в условиях тотальной войны, когда столь широкая область экономической жизни может быть приспособлена к военным целям и когда после начала войны разрешается продолжать производство на некотором уровне, если оно прямо или косвенно не связано с военной экономикой. То, что решение окажется неудовлетворительным, некоторым образом было связано со сложностью проблемы.

Четырнадцать отраслей должны были запретить, а двенадцать – ограничить[59]59
  Были запрещены: вооружение, самолеты и морские суда, тяжелые станки определенных типов, тяжелые тракторы, первичный алюминий, магний, бериллий, ванадий, производимые из томасовских шлаков, радиоактивные материалы, перекись водорода с концентрацией выше 50 %, специальные военные химикаты и газы, радиопередающая аппаратура, синтетический бензин и масло, синтетический каучук, синтетический аммиак, шариковые и конические подшипники (некоторые мощности по производству последних четырех оставались до появления и оплаты импорта). Ограничивались следующие отрасли (с указанием процента довоенного объема производства): сталелитейная – 39, легкая металлургия – 54, химическая промышленность – 40; станкостроение – 11,4; тяжелое машиностроение – 31; легкое машиностроение – 50; электротехника, в которой тяжелое оборудование составляло бы три пятых – 50; грузовые автомобили – 67; сельскохозяйственное оборудование – 80; легкие сельскохозяйственные тракторы – 72; точная оптика и приборостроение – 70; цемент – 68. Установленных электрических мощностей должно было хватить для производства 9 млн киловатт. Производство угля ограничениям не подлежало.


[Закрыть]. Все предприятия этих отраслей, за исключением тех, которые были необходимы для достижения предложенных уровней, должны были использоваться для репараций, и, даже если этого не требовалось, они подлежали демонтажу. Для шести других отраслей были установлены уровни производства, но было четко заявлено, что это оценочные показатели для целей общего планирования, а не ограничения; здесь американцы одержали победу над русскими и французами, которые настаивали на том, чтобы изымать в качестве репараций всю продукцию сверх упомянутых уровней. Ожидалось, что к 1949 году германский экспорт достигнет 3600 млн руб. или чуть менее 66 % от объема 1936 года (по постоянной стоимости); он должен был состоять в основном из угля, фармацевтических препаратов, бумаги и текстиля. Импорт не должен был превысить 3000 млн рейхсмарок, или 71 % от уровня 1936 года; из них не более половины должны были составлять продовольствие и корма. Это позволяло создать значительный профицит – на бумаге. Однако, в то время как экспорт ожидался на уровне 66 % от 1936 года, общий уровень производства, запланированный для промышленности (за исключением строительства), составлял лишь 50–55 %. Следовательно, необходимо было значительно увеличить долю промышленной продукции, идущей на экспорт, и соответственно уменьшить ее долю для внутреннего рынка. Но это еще не все. Около двух третей немецкого экспорта до войны приходилось на металлургическую, машиностроительную и химическую промышленность – те самые отрасли, на которые были наложены самые жесткие ограничения; их дефицит пришлось бы восполнять за счет угля и потребительских товаров. Хотя эти отрасли не подверглись ограничениям, их производство значительно пострадало от военных действий, и, согласно плану, к 1949 году они, вероятно, достигнут лишь доли довоенного производства, которая варьировалась от 80 % по углю (была потеряна продукция Верхней Силезии) до 65 % – по бумаге и полиграфии. Здесь также значительно больший процент сокращенного производства должен был отправиться на экспорт. Уровень жизни внутри страны и в самом деле предполагался довольно аскетичным.

Даже если предположить, что план был основан на достоверных цифрах (правда, история о том, как они были получены, вряд ли внушает уверенность в этом), требования, предъявляемые к Германии, были таковы, что они оказались бы выполнимыми лишь при самом благоприятном развитии событий или благодаря чуду. С 1946 года свободный мир приобрел значительный опыт экономического планирования, в свете которого мало кто стал бы рассчитывать объемы производства и экономического развития иначе, как в общих чертах, со значительными пределами погрешности; план «Уровень промышленности» был искусственным в точности своих расчетов и неспособности сделать поправки на непредвиденное. В очередной раз реализм был принесен в жертву ради того, чтобы избежать разногласий между союзниками.

Неосознанно или нет, но авторы плана, похоже, были заворожены довоенными цифрами, взятыми за основу своих расчетов, и полагали, что имеют дело с устоявшейся промышленностью в рабочем состоянии. Действительно, германская промышленность не понесла такого ущерба от войны, как предполагалось вначале, но она была загнана в положение, из которого не смогла бы быстро выбраться. Да и мировые условия отнюдь не были такими же, как до войны. Например, следовало отдавать себе отчет, что продукты питания и сырье на несколько лет вперед станут относительно более дефицитными по сравнению с промышленными товарами, но не было сделано никаких поправок на неблагоприятные изменения в условиях торговли.

Следовало понимать, что процесс перевода экономических ресурсов Германии с вооружений на производство мирного времени и с тяжелой промышленности – на легкую приведет к неурядицам, и все это продлится несколько лет, однако это практически не принималось во внимание. Потерянные земли на Востоке давали до войны 13–15 % национального дохода Германии; никто не объяснил, как это будет восполнено. Еще серьезнее было то, что никто не уделил никакого внимания вопросу о запасах. Значительные запасы, имевшиеся в стране на момент капитуляции, позволили возобновить определенный объем промышленного производства, и это несколько завуалировало проблему того, что произойдет, когда эти запасы будут исчерпаны. Не существовало никакого «трубопровода», не говоря уже о том, что в этом трубопроводе ничего не было. Для восстановления запасов до разумного уровня потребовалось бы значительное количество иностранной валюты, которую обычно получали за счет экспортных продаж, но производство товаров на экспорт требовало свежих поставок сырья (включая продовольствие, так как рабочие должны чем-то питаться), и его нужно было импортировать. В некотором смысле немецкие активы в виде этих накопленных запасов были растрачены при продажах на внутренний рынок, хотя, если учесть состояние этого рынка, слово «растрачены» вряд ли представляется уместным. На самом деле это была одна из важнейших проблем перезапуска остановившейся экономики.

Другая проблема была связана с мотивацией. В конце концов, чисто военные результаты германской промышленности были замечательными: производство в 1944 году оказалось на 40 % выше, чем в 1938 году. Но в 1944 году люди все еще думали, что им есть ради чего работать, даже если речь шла лишь о том, чтобы избежать поражения. К 1946 году «осел» лишился почти всей своей «морковки». Ответственность за управление страной взяли на себя союзники, и чувство моральной обязанности трудиться на общее благо сошло на нет. Деньги практически перестали функционировать. Даже если уровень пайка и позволял немцам много работать, побуждать их было не к чему; таким образом, была сведена почти к нулю их выдающаяся национальная особенность. Работодателям трудно было получить кредит, и мало кто был готов размещать заказы. План «Уровень промышленности» да и само Потсдамское соглашение предполагали, что немцы будут искренне сотрудничать с оккупационными державами в восстановлении собственной страны. Однако их просили не столько все восстановить, сколько удовольствоваться безрадостным достатком. А что, если бы они не стали сотрудничать? Русские были готовы к самым непопулярным мерам, поэтому эта проблема беспокоила их меньше всего. Они привыкли применять деспотическую жесткость, с помощью которой только и можно было осуществить перераспределение ресурсов, предусмотренное планом. Но для британцев и американцев существовали пределы принуждения и жестокости, которые могла с пониманием воспринять общественность на родине, как только политика переставала быть просто планом на бумаге и переходила в практическую плоскость. Кроме того, существовали пределы того, что они могли сделать без фатального ущерба для другой своей цели – установления демократического образа жизни.

План «Уровень промышленности» важен не из-за его последствий (поскольку от него отказались, не успев толком начать его реализацию), а из-за того, что он выявил противоречия, лежащие в основе миротворчества союзников. Это избавляет от необходимости воспроизводить то возмущение, с которым его принятие было встречено в Великобритании и Америке, за исключением того, что такое возмущение стало первой вехой в реакции против требования жесткого мира.