Текст книги "Рассуждения о представительном правлении"

Враги представительных учреждений часто упрекали их в том, что они служат только говорильнями. Трудно себе представить более неуместную насмешку. Я не знаю, может ли представительное собрание с большей пользой употребить свое время, как беседуя о важных государственных вопросах, причем каждое суждение служит выражением мнения какой-либо значительной группы людей или личности, которую одна из этих групп облекла своим доверием. Собрание, в котором каждый интерес или оттенок общественной мысли может находить себе защиту, по временам даже страстную, пред лицом правительства и всех остальных интересов и мнений, может заставить себя выслушать и вызвать сочувствие или добиться ясных доводов, почему его отвергают, – такое собрание само по себе, даже помимо всяких других задач, является одним из важнейших политических установлений, вообще возможных, и одним из наиболее ценных благодеяний свободного правления. Подобная «говорильня» никогда не вызывала бы презрительного к себе отношения, если бы она не тормозила «дело», а она перестала бы его тормозить, если бы собрания твердо знали, что беседы и прения составляют их истинную задачу, а «дело», как результат прений, составляет задачу не разношерстного собрания, а специально к тому подготовленных лиц; и если бы они уяснили себе, что истинная задача собрания – следить за тем, чтобы эти специалисты избирались честно и толково, что его вмешательство по отношению к ним должно состоять только в неограниченном праве критики, преподания советов и, наконец, в том, одобрить или осудить их деятельность от имени всего народа.

Вследствие недостатка такого разумного воздержания народное представительство берется делать то, чего оно не может хорошо сделать, т. е. берется управлять и издавать законы, и не создает другого механизма, исполняя все само, хотя, понятно, каждый час, потраченный на разговоры, отнят у настоящего дела. Но то, что более всего лишает подобные собрания возможности хорошо составлять законы, делает их пригодными к исполнению других обязанностей. В собрания попадают не избранные политические умы, мнения которых далеко не всегда совпадают с мнениями народа; но народное представительство, когда оно правильно составлено, служит верным отражением всех оттенков народной мысли, призванной подавать голос в государственных делах. Назначение собраний – выяснять нужды народа, быть органом народных требований, местом всестороннего обсуждения мнений, касающихся государственных вопросов, крупных и мелких, вместе с тем, подвергает контролю действия высших государственных деятелей, в руках которых находится фактическое управление государственными делами, или лиц, назначенных ими, и в случае надобности отказывать им в поддержке. Чтобы пользоваться преимуществами народного контроля и не менее важным благодеянием искусной администрации и законодательства, которые с каждым днем становятся все более необходимы по мере того, как человеческие учреждения развиваются и усложняются, безусловно необходимо ввести в эти разумные пределы функции представительных собраний. Нельзя пользоваться одновременно тем и другим преимуществом, если не разграничить две сферы деятельности: контроль и критику с одной стороны и ведения дел – с другой. Предоставить первую из этих отраслей надо представителям большинства, а вторую доверить при строгом контроле нации небольшому числу просвещенных, опытных и специально к тому подготовленных людей.

После изложенных соображений о функциях, которые должны быть предоставлены высшему представительному собранию нации, должно было бы следовать рассмотрение функций низших представительных собраний, ведающих местные дела. Действительно, изучение роли последних составляет существенную часть настоящего труда; однако, по разным соображениям, мы должны отложить его до тех пор, пока не рассмотрим вопрос о наиболее подходящем составе высшего представительного собрания, предназначенного для верховного контроля над законодательной деятельностью и над управлением общими делами нации.

Глава VI. Недостатки и опасности, присущие представительному правлению

Недостатки какой-нибудь формы правления могут быть отрицательные или положительные. Они отрицательны, если в руках властей не сосредоточена достаточная сила для исполнения необходимых правительственных функций, или если государственный строй недостаточно развивает активные способности и общественное сознание отдельных граждан. Ни один из этих пунктов, впрочем, не нуждается здесь в обстоятельном рассмотрении.

Недостаток власти для поддержания порядка и содействия культурным задачам вообще присущ скорее дикому и грубому общественному строю, чем какой-либо специальной форме политического единства. Когда народ слишком дорожит своей дикой независимостью и не может выносить никакой власти, необходимой в его собственных интересах, то он находится на такой ступени общественного развития, которая (как мы уже имели случай выяснить) еще не допускает представительного правления. Когда же наступит время для такой формы правления, народное представительство, наверное, будет располагать властью, необходимой для осуществления его задач. Если же исполнительная власть не обладает достаточной властью, то это происходит по большей части от слишком ревнивого отношения представительства к администрации, которое исчезает, когда конституционное право собрания смещать административных деятелей достаточно окрепло.

Везде, где это конституционное право допущено в принципе и применяется на практике, там нет причины опасаться, что собрание не захочет предоставить своим министрам необходимой доли власти. Опасность заключается, напротив, в том, что оно может предоставить им слишком широкие полномочия, так как власть министра – это власть собрания, назначившего и поддерживающего его. Однако очень возможно, что представительное собрание (и в этом заключается одна из опасностей) будет слишком расточительно в предоставлении полномочий, но затем будет постоянно вмешиваться в дела, что оно даст их оптом и будет отнимать по мелочам. Мы уже достаточно выяснили в предыдущей главе нежелательные последствия такого вмешательства в дела управления со стороны собрания, которое должно ограничиваться критикой и контролем. Против такого неуместного вмешательства не может быть никакой другой гарантии, кроме сильного и распространенного убеждения, что оно в высшей степени опасно.

Что касается другого отрицательного недостатка, присущего форме правительства – слишком слабого содействия развитию моральных, интеллектуальных и активных способностей народа – то о нем мы уже в общих чертах говорили, указывая на отличительные недостатки деспотизма.

Из двух форм народного правления преимущество в этом отношении следует отдать той, которая наиболее способствует участию граждан в исполнении общественных обязанностей с одной стороны, отказывая лишь небольшому меньшинству в избирательном праве; с другой – открывая всем классам, насколько это примиримо с другими столь же важными целями, самый широкий доступ к разным сферам судебной и административной деятельности, каковы: суд присяжных и муниципальные должности, – и, в особенности, допуская самую широкую гласность и свободу критики. Таким образом, участниками в деле управления и в просвещении, а вместе с тем и в умственном развитии, связанным с ним, сделаются не только по очереди немногие отдельные личности, но и до некоторой степени весь народ. Дальнейшее рассмотрение этих преимуществ, равно как и тех ограничений, которые в этом отношении необходимы, лучше отложить до тех пор, когда нам придется говорить о подробностях управления.

Положительные недостатки и опасности представительной, как и всякой другой формы правления, могут быть сведены к двум главным: во-первых, к общему невежеству и неспособности или, выражаясь мягче, недостаточности умственной подготовки контролирующего собрания; во-вторых, к опасности, что оно может подчиниться влиянию интересов, не совместимых с общим благополучием.

Полагают, что народное правление обыкновенно более всякого другого подвержено первому из этих недостатков, т. е. недостаточной умственной подготовке. Ссылаясь на энергию монарха, стойкость и благоразумие аристократии, обыкновенно их противополагают недальновидности и шаткости мнений даже наиболее подготовленной демократии. Но это противопоставление далеко не так основательно, как это кажется на первый взгляд.

Правительства, выдвигавшиеся в истории своими умственными дарованиями и энергичным управлением делами, были обыкновенно аристократии, но при этом все без исключения аристократии должностных лиц. Правящие классы были так малочисленны, что каждый член или по крайней мере каждый влиятельный член мог нести и действительно нес государственную службу, и она становилась его профессией и главным занятием всей его жизни. Рим и Венеция – единственные аристократии, проявившие крупные административные способности и руководствовавшиеся в течение многих поколений неизменными политическими принципами. Но в Венеции, хотя привилегированный класс был многочисленен, управление делами находилось собственно в руках маленькой олигархии в олигархии, члены которой посвящали всю свою жизнь изучению и ведению государственных дел. Римское правление имело скорее характер открытой аристократии наподобие нашей. Но в действительности правил сенат, состоявший исключительно из людей, знакомых с государственной службой и занимавших высшие государственные должности или подготовлявшихся к занятию их. Эти лица подвергались строгой ответственности в случае неспособности или какой-нибудь неисправности. Как только они становились членами сената, их жизнь была всецело посвящена государственным делам: им не разрешалось уезжать из Италии, если этого не требовали служебные обязанности, и они сохраняли свои полномочия и ответственность до конца жизни, если только не исключались из сената цензорами за свой характер или недостойное поведение. В аристократии, устроенной таким образом, каждый член чувствовал, что его личное значение всецело зависело от достоинства и величия республики, которой он управлял, и от роли, какую он способен был играть в совещаниях. Это достоинство и это величие совершенно не соответствовали благополучию и счастью массы граждан и часто даже были вовсе непримиримы с ними. Но они были тесно связаны с внешним успехом и расширением государства; и в преследовании почти исключительно этой цели римская и венецианская аристократии проявляли ту систематическую мудрую коллективную политику и те крупные индивидуальные административные способности, которые нашли себе признание в истории.

Итак, мы видим, что единственные непредставительные формы правления – монархические или аристократические – где крупные дарования и политические таланты не составляли исключения, были по существу бюрократиями. Дело управления находилось там в руках профессиональных администраторов, что составляет сущность и особенность бюрократии. Исполняется ли это дело ими потому, что они специально подготовлены к нему, или они подготовлялись к нему, потому что оно должно делаться ими, это во многих отношениях, конечно, далеко не одно и то же, но сущность дела от этого не изменяется. С другой стороны, аристократия, наподобие английской, где правящий класс пользовался властью только в силу своего социального положения, не подготовляясь специально к управлению делами и не посвящая себя исключительно к нему (следовательно, аристократии, в которых власть проявлялась не непосредственно, а через представительные учреждения олигархического характера), по умственным дарованиям не уступали демократиям, т. е. эти дарования явственно проявлялись в них только тогда, когда, благодаря громадным талантам в связи с популярностью и выдающемуся положению, выдвигалась какая-нибудь сильная личность. Фемистокл и Перикл, Вашингтон и Джефферсон были не более редкими и, конечно, более блестящими исключениями в своих демократиях, чем Чэтамы и Пили английской представительной аристократии, или даже Сюлли и Кольберы во французской аристократической монархии. Выдающийся министр в аристократических государствах современной Европы – столь же редкое явление.

Итак, затронув вопрос о преимуществах той или другой правительственной организации, мы можем остановиться на сравнении только представительной демократии и бюрократии: все же другие организации могут быть оставлены в стороне. И тут следует признать, что во многих отношениях бюрократическая организация имеет большое преимущество. Она сосредоточивает в себе опыт, приобретает освященные временем, продуманные и испытанные правила и представляет гарантии, что заведование делами будет предоставлено лицам, знакомым с ними на практике, но она не благоприятствует в равной мере проявлению индивидуальной самодеятельности. Присущая бюрократическим правительствам болезнь, от которой они обыкновенно умирают, это рутина. Они гибнут от неизменности своих принципов, но еще более вследствие всеобщего закона, по которому все, что становится рутиной, утрачивает свою жизнеспособность и, лишенное души, действует лишь механически, не исполняя своей истинной задачи. Бюрократия стремится всегда стать педантократией. Когда она является настоящим правительством, то корпоративный дух (как у иезуитов) подавляет индивидуальность наиболее выдающихся членов. В профессии административной, как и во всякой другой, единственно к чему стремится большинство – это делать так, как его учили; и только народное правление может помочь идеям оригинального гения восторжествовать над косностью вышколенной посредственности. Только при народном правлении (оставляя в стороне случай высоко просвещенного деспота) мог сэр Роулэнд Гиль одержать победу над почтовым ведомством в Англии. Народное правительство открыло ему доступ к почтовое ведомство, и весь состав служащих вынужден был, вопреки своему желанию, подчиняться импульсу, данному человеком, в котором соединялись специальные знания с индивидуальной энергией и оригинальностью. Если римская аристократия избегла болезни, характеризующей бюрократию, то этим она, очевидно, обязана народным элементам. Все специальные должности, те, которые давали место в сенате, и те, которых добивались сами сенаторы, получались путем народных выборов. Некоторые современные европейские государства представляют поразительный пример хороших и дурных сторон бюрократии, с ее твердыми принципами, преследующими с чисто римской настойчивостью из поколения в поколение одни и те же цели; с ее замечательным искусством достижения этих целей в большинстве случае, с ее взяточничеством, систематической враждебностью ко всякому улучшению, приходящему извне, сломать которую даже сильная и талантливая власть редко в состоянии, так как настойчивое противодействие целого сословия под конец изнурит порывистую энергию одного человека. Китайское правительство, бюрократия мандаринов, представляет, насколько мне известно, пример тех же достоинств и недостатков.

Во всех человеческих делах необходимы столкновения влияний, для того, чтобы они были жизненны и соответствовали своему назначению. Если исключительно преследуется хорошая цель независимо от другой, которая неразрывно с нею связана, то в результате получится не чрезмерное добро в одном направлении и недостаток его в другом, но и недостижение той цели, которая исключительно имелась в виду. Правление опытных чиновников не может сделать для страны того, что может быть сделано свободным строем. Но его могут признавать способным исполнить такие задачи, которых свободное правительство само по себе не в состоянии исполнить. По нашему же мнению, для того, чтобы бюрократия выполняла успешно и постоянно даже свою собственную задачу, ей необходим приводящий элемент свободы. И в свою очередь, свобода не может дать наилучших результатов и часто терпит полную неудачу, если не находятся средства сочетать ее с искусной и опытной администрацией. Нельзя ни минуты колебаться в выборе между представительным правлением для народа, который сколько-нибудь созрел для него, и самой совершенной бюрократией. Но в то же время одна из главнейших задач политической организации – совместить по мере возможности лучшие стороны первого и последней; обеспечить, насколько они примиримы, одновременно значительные преимущества, представляемые управлением опытных и специально подготовленных к нему людей, и преимущества общего контроля, каким облечены и каким действительно пользуются народные представительные собрания. Эта цель была бы в значительной степени достигнута, если бы было допущено намеченное в предыдущей главе разграничение между административными задачами в собственном смысле этого слова, для успешного исполнения которых непременно требуется специальная подготовка, и выбором, наблюдением и, в случае надобности, контролированием администраторов, так как последнее в данном случае, как и во всех других, принадлежит не управляющим, но тем, для которых управление существует. Успех с точки зрения создания способной демократии немыслим, если демократия не допускает, чтобы дело, требующее умения, исполнялось лицами, которые им обладают. У демократии достаточно своего дела; она должна стремиться к приобретению умственной подготовки в той степени, в какой это необходимо для успешного исполнения ее собственного дела, т. е. надзора и контроля.

Как ей приобрести и обеспечить соответственную подготовку – это один из вопросов, которые должны быть рассмотрены при обсуждении организации представительного собрания. При составе собрания, не удовлетворяющем требованию такой подготовки, оно будет вторгаться, посредством специальных актов, в чуждую ему область исполнительной власти; оно будет смещать хорошие министерства и назначать или поддерживать плохие; оно будет потворствовать злоупотреблениям министров, поддаваться их ложным доводам, или будет отказывать в поддержке тем, которые стараются исполнить свой долг добросовестно; оно будет поощрять или навязывать эгоистическую, капризную, необдуманную, близорукую, невежественную и полную предрассудков политику, как во внешних, так и внутренних делах; оно будет отменять хорошие законы или утверждать плохие; оно будет вводить новое зло или упорствовать в старом. Быть может даже, под влиянием пагубных внушений, временных или постоянных, исходящих или от него самого, или от его избирателей, оно будет терпеть действия, совершенно противозаконные, в случаях, когда полная справедливость не будет соответствовать народному чувству. Таковы опасности представительного правления, если состав представительства не представляет гарантии достаточной подготовки и знания.

Перейдем теперь к рассмотрению несовершенств, проистекающих от того, что представительное собрание руководствуется в своих действиях мотивами, продиктованными пагубными интересами (употребляя удачное выражение Бентама), т. е. интересами, находящимися в большем или меньшем противоречии с общим благом.

Всеми признается, что большая часть несовершенств, присущих единоличному и аристократическому правлениям, проистекает от этой причины. Интересы правителя или аристократии, в лице целого сословия или отдельных его представителей, обеспечиваются или, по их мнению, должны обеспечиваться при помощи средств, противоположных тем, каких требует общий интерес государства. Так, например, интерес правительства требует обложения тяжелыми налогами; интерес же государства – уменьшения налогов, насколько это позволяет хорошее правление. Интерес короля или правящей аристократии заключается в том, чтобы располагать неограниченной властью над народом и заставляет его вполне согласоваться с их желаниями; интерес же народа требует возможно меньше всякого рода вмешательств, насколько это совместимо с достижением законных целей правительства. Действительный или предполагаемый интерес короля и аристократии не допускает никакой критики их действий, по крайней мере в такой форме, которая, по их мнению, представляет опасность для власти или серьезное покушение на их свободу действия; интерес народа требует полной свободы в контролировании всякого чиновника и всякого государственного мероприятия. Интерес правящего класса, – будь это аристократия или аристократическая монархия, – заключается в присвоении бесконечного разнообразия несправедливых привилегий, обогащающих его за счет народа или содействующих его возвышению над другими, или, что в сущности одно и то же, уничижению других перед ними. Если народ недоволен, что весьма возможно при таких условиях, то интерес короля и аристократии – удерживать его на низком уровне умственного развития, возбуждать в его среде раздоры и даже мешать ему достигнуть благосостояния, «чтобы он не разжирел и не стал брыкаться», как советует кардинал Ришелье в своем знаменитом «Политическом Завещании». Всего этого требуют интересы правителя или аристократии, с чисто эгоистической точки зрения, если только опасение вызвать сопротивление не создает достаточно сильного противовеса. Эти невыгодные условия вызывались и некоторые из них иногда еще вызываются пагубными интересами правителя или аристократии, когда власть их достаточно сильна, чтобы поставить их выше общественного мнения, и было бы неосновательно ожидать от них иного образа действия в подобном положении.

Все это слишком очевидно, когда речь идет об этих двух формах правления; но многие совершенно неосновательно утверждают, что те же вредные влияния не имеют места в демократии. В демократии, в том виде, как ее обыкновенно понимают, т. е. когда это правление численного большинства, правящая власть, конечно, может находиться под влиянием партийных или сословных интересов, предписывающих не тот образ действия, какого требует беспристрастное понимание общего блага. Допустим, что большинство – белые, меньшинство – негры, или наоборот, – вероятно ли, что большинство проявило бы полную справедливость по отношению к меньшинству? Допустим, что большинство – католики, а меньшинство – протестанты, или наоборот, – не будет ли и в таком случае угрожать та же опасность? Или пусть большинство будут англичане, меньшинство – ирландцы, или наоборот, – не следует ли опасаться таких же последствий? Во всех странах есть большинство бедных и меньшинство людей, которое, в отличие от первых, могут быть названы богатыми. Между этими двумя классами существует по многим вопросам полная противоположность видимых интересов. Предположим, что большинство достаточно развито, чтобы понять, что для него невыгодно ослаблять безопасность собственности, и что она будет ослаблена всяким актом произвольного лишения ее. Но не возникает ли опасность и тогда, если оно обременит владельцев того, что называется реализованной собственностью, и крупные доходы слишком значительной долей или даже всей тяжестью налогов и затем будет без всякого стеснения увеличивать эти налоги под предлогом, что оно их тратит на пользу и в интересах рабочего класса? Предположим еще, что меньшинство – искусные рабочие, а большинство – неискусные; опыт многих рабочих союзов, если только на них не клевещут жестоким образом, оправдывает опасение, что равенство заработной платы может быть навязано, как нечто обязательное, а сдельная плата и всякое другое вознаграждение, при котором искусная работа лучше оплачивается, могут быть отменены. Законодательные попытки повысить заработную плату или ограничить конкуренцию труда, налоги или ограничительные меры относительно машин и всякого рода усовершенствований, предпринимаемые в видах вытеснения какого-либо вида существующего труда, может быть, даже покровительство отечественному производителю для ограждения против иностранной конкуренции – все это естественные (не решаюсь сказать: вероятные) результаты сословного интереса, в странах, где политическое влияние сосредоточивается в руках рабочих.

Нам скажут, что ни одна из этих мер не соответствует действительным интересам самого многочисленного класса. На это я отвечу, что если бы люди в своих действиях руководствовались только такими соображениями, которые соответствуют их действительным интересам, то некоторые формы правления не были бы такими неудовлетворительными, какими они бывают на самом деле, ибо, конечно, можно привести весьма веские аргументы в пользу того мнения, что никогда правители или правящее собрание людей на находятся в более завидном положении, чем когда они справедливо и зорко управляют деятельным, богатым, просвещенным и благородным народом. Но правители очень редко усваивали себе такой благородный взгляд на свои личные интересы, олигархия же, насколько известно, – никогда; поэтому можем ли мы ожидать более возвышенного образа мыслей со стороны рабочих классов? Следовательно, при обсуждении их образа действия, надо иметь в виду вопрос не о том, каковы их действительные интересы, но как они себе их представляют, и это соображение говорит против всякой политической теории, если она допускает, что численное большинство обыкновенно может делать то, чего никогда не делают или делают разве только в исключительных случаях другие носители власти – руководствоваться в своих действиях тем, чего требуют его более отдаленные действительные интересы, в противоположность непосредственным и видимым. Никто, конечно, не может сомневаться, что перечисленные и многие другие вредные меры соответствуют непосредственному интересу общей массы неискусных рабочих. Весьма возможно, что они удовлетворили бы политические интересы данного поколения этого класса. Ослабление промышленности и предприимчивости и, как прямое ее последствие, уменьшение духа бережливости, быть может, очень мало чувствовалось бы рабочими в течение одного поколения.

Некоторые из самых пагубных перемен в человеческих делах бывали, по своим наиболее очевидным, непосредственным результатам, благодетельны. Установление деспотизма Цезарей было большим благодеянием для данного поколения. Он положил конец междоусобной войне, ограничил злоупотребления и тиранию преторов и проконсулов; он способствовал развитию, смягчению нравов и развитию умственной культуры в тех сферах, которые не имели отношения к политике; он содействовал появлению тех гениальных литературных произведений, которые вводят в заблуждение поверхностных читателей истории, не принимающих во внимание, что люди, которым деспотизм Августа (так же, как деспотизм Лоренцо ди Медичи и Людовика XIV) обязан своим блеском, воспитаны предыдущим поколением. Накопление богатства, умственная энергия и способность к деятельности, развившиеся при вековой свободе, послужили на пользу первого поколения рабов. Но это было только началом того режима, под влиянием которого все, что было постепенно приобретено цивилизацией, мало-помалу исчезало, до тех пор, пока сама империя, покорившая и державшая в своих тисках весь мир, лишилась даже своего военного могущества; и завоеватели, для отражения которых было прежде достаточно трех-четырех легионов, покорили и заняли почти всю ее громадную территорию. Освежительный толчок, данный христианством, явился как раз вовремя, чтобы спасти от гибели искусство и литературу и не допустить человечество снова погрузиться во мрак, которому, быть может, и конца не предвидится.

Когда мы говорим об интересе собрания людей или даже отдельного человека, как о мотиве его действия, то вопрос о том, как понимается их интерес беспристрастным наблюдателем, представляется нам менее всего существенным. По замечанию Кольриджа, человек создает побудительную причину, а не побудительная причина создает человека. К чему побуждает интерес человека или от чего он побуждает его воздерживаться – это зависит гораздо менее от внешних условий, чем от внутренних качеств человека. Если вы хотите знать, какими интересами руководствуется человек на практике, вы должны предварительно познакомиться с его обыкновенным образом мыслей и чувств. У каждого есть двоякого рода интересы: интересы, о которых он заботится, и интересы, о которых он не заботится. У каждого есть эгоистические и неэгоистические интересы, причем эгоистический человек выработал в себе привычку заботиться о первых и пренебрегать последними. У каждого есть ближайшие и отдаленные интересы, и недальновиден тот, кто заботится о ближайших интересах, забывая об отдаленных. Что за беда, если при верном расчете эти последние могли бы оказаться более значительными; такой человек привык сосредоточивать свои мысли и желания только на первых. Убеждать человека, который бьет свою жену и плохо общается с детьми, в то, что он был бы счастливее, если бы жил в добром согласии с ними, было бы совершенно напрасно. Он был бы счастливее, если бы принадлежал к тому разряду людей, которые могут жить так; но он не принадлежит к их числу, и для него, вероятно, уже слишком поздно пересоздавать себя. При его же темпераменте потворство собственному самодурству и необузданности приятнее для него, чем благополучие и привязанность тех, кто от него зависит. Их благополучие его не радует, и он нисколько не дорожит их привязанностью. Его сосед, человек противоположного характера, вероятно счастливее его; но если бы его можно было убедить в этом, то, по всей вероятности, это только еще более возбудило бы его злобу и раздражительность. Вообще человек, который заботится о других, о своей стране, о человечестве, счастливее того, кто не заботится ни о чем подобном; но какая польза проповедовать об этом людям, которым нет ни до чего дела, кроме своего собственного спокойствия и кармана? Он не может заботиться о других, даже если бы и хотел. Это было бы все равно, что проповедовать ползающему по землю червю, что для него лучше быть орлом.

Обе отмеченные дурные черты – именно предпочтение эгоистических интересов общим и непосредственных, ближайших косвенным и отдаленным, – как это всюду замечается, – сильнее всего порождаются и развиваются у лиц, обладающих властью. Как только человек или класс людей заручится властью, индивидуальные интересы или интересы этого класса приобретают в их глазах небывалое значение. Видя, что перед ними преклоняются, они сами в конце концов начинают преклоняться перед собой и претендовать на то, чтобы их ставили во сто раз выше других; в то же время легкость, с какой они привыкают делать то, что им нравится, не заботясь о последствиях, незаметно ослабляет в них привычку предусматривать даже такие последствия, которые могут невыгодно отразиться на них самих. Этим объясняется всеобщее убеждение, основанное на всеобщем опыте, что власть портит человека. Всякий знает, как нелепо ожидать, что частное лицо, попав в исключительное положение правителя, нисколько не изменится, потому что дурные стороны его человеческой природы, которые до сих пор сдерживались обстоятельствами и окружающими людьми, теперь находят себе со всех сторон оправдание и поощрение. Одинаково нелепо ожидать этого также от целых общественных классов, низших или высших. Как бы скромны и рассудительны ни были они, пока над ними тяготеет власть, мы должны ожидать полной перемены в этом отношении, когда они сами заручатся властью.