Текст книги "Рассуждения о представительном правлении"

Естественная тенденция представительного правления, как и современной цивилизации, клонится к коллективной посредственности, и эта тенденция возрастает вследствие пересмотра избирательного права, потому что оно приводит к тому, что влияние сосредоточивается в руках таких классов, которые в смысле просвещения стоят все ниже и ниже. Но, хотя лучшие умы и характеры будут подавлены численным большинством, далеко не безразлично, будут ли они выслушаны или нет. В ложной демократии, которая вместо того, чтобы давать представительство всем, дает его только местному большинству, голос просвещенного меньшинства может вовсе не иметь органа в представительном собрании. Всем известен факт, что в американской демократии, которая построена по этому ложному образцу, высокопросвещенные члены общества, за исключением тех, которые соглашаются принести в жертву свои собственные мнения и стать орудием в руках людей, по своему развитию стоящих ниже их, даже и не пытаются выставлять свою кандидатуру в члены Конгресса или законодательных собраний штатов, потому что уверены, что у них нет никаких шансов быть избранными. Если бы вследствие счастливой случайности просвещенные и бескорыстные основатели Американской республики усвоили себе планы вроде только что нами рассмотренного, союзное и местные законодательные собрания содержали бы в себе многих выдающихся людей, а демократия избегла бы тяжелого упрека и самого страшного своего зла. Против этого зла система личного представительства является специфическим средством. Меньшинство просвещенных умов, рассеянных по различным избирательным округам, соединяется, чтобы избрать пропорциональное число самых талантливых людей, какие только имеются в стране. Оно сильно заинтересовано в том, чтобы выбрать именно подобных людей, так как никаким другим способом эта ничтожная в численном отношении сила не может добиться сколько-нибудь значительного влияния.

Представительство большинства не только улучшится в качественном отношении, благодаря действию системы, но и не удержит за собой прежнего положения. Оно и впредь будет численно преобладать, насколько его избиратели преобладают над остальными в самой стране; но они будут совещаться и голосовать в присутствии представителей меньшинства и подвергаться их критике. Когда возникнет какое-нибудь разногласие, то им придется возражать на аргументы просвещенного меньшинства доводами, по крайней мере, на вид, столь же вескими; и так как им нельзя уже будет, подобно людям, выступающим пред единомышленниками, просто утверждать, что они правы, то может случиться, что они убедятся в собственной неправоте. В большинстве случаев это будут люди благомыслящие (ведь этого можно ожидать от правильно избранного национального представительства); поэтому они незаметно подчинятся влиянию людей, с которыми будут приходить в соприкосновение или даже в столкновение. Поборники непопулярных доктрин будут излагать свои воззрения не только в книгах и периодических изданиях, читаемых исключительно их собственной партией; противники будут встречаться лицом к лицу, и таким образом всей стране дана будет полная возможность сравнивать силу их аргументов, а вместе с тем выяснится, может ли мнение, которое победило численностью своих голосов, одержать верх и своею правотою, и вескостью.

Толпа часто чутьем верно угадывает талантливого человека, когда он может широко развернуть свои силы. Если подобному человеку не удастся заручиться тем влиянием, какого он заслуживает, то виноваты в этом те учреждения и обычаи, которые держат его в неизвестности. В древних демократиях не было возможности преградить талантливому человеку путь к известности: он свободно пользовался публичным словом и не нуждался ни в чьем разрешении, чтобы подавать советы народу. Не то мы видим в представительном правлении; даже самые горячие приверженцы представительной демократии едва ли станут отрицать, что Фемистоклы или Демосфены, советы которых так дороги для отечества, могут в течение всей своей жизни не быть избранными в парламент. Но если бы даже очень ничтожное число выдающихся людей попадали в представительное собрание, то хотя бы остальные были только посредственны, влияние первых сказывалось бы очень сильно в прениях, даже когда известно, что их мнения во многих отношениях расходятся с мнением и чувством. Я не могу себе представить другого более верного средства обеспечить присутствие подобных лиц в парламенте, чем средство, предложенное Гэром.

Эта часть собрания служила бы также специальным органом великой социальной функции, ныне отсутствующая во всех демократиях, но которая, однако, должна существовать, чтобы предупредить неизбежное вырождение и упадок правительства. Эта функция может быть названа антагонизмом. В каждом правительстве существует влияние более сильное, чем все другие; и это влияние постоянно стремится захватить всю власть в свои руки. Отчасти преднамеренно, отчасти бессознательно, оно всегда старается подчинить себе все остальное и не может успокоиться, пока существует сила, оказывающая ей постоянное сопротивление или несоответствующая его целям. Однако если ему удается подавить всякое соперничающее с ним влияние и все скроить по своему образцу, то прогрессу положен конец в этой стране, и начинается упадок. Человеческий прогресс является продуктом многих факторов, и никакая власть, до сих пор установленная, не обнимает всех этих факторов. Даже самая благотворная власть содержит в себе только некоторые условия прогресса; и если желательно, чтобы прогресс продолжался, то остальных условий нужно искать в каком-либо другом источнике. Ни одно государство до сих пор не отличалось устойчивостью в прогрессе, если только в нем не было борьбы между преобладающей властью и каким-нибудь соперничающим влиянием, каковы: духовная и светская власть, земельная аристократия или военное могущество и промышленные классы, королевская власть и народ, католичество и реформация. Всякий раз, когда победа была настолько полная, чтобы положить конец борьбе и никакое новое разногласие не приходило на смену – наступал сперва застой, а потом упадок.

Власть численного большинства менее несправедлива и в общем менее вредна, чем многие другие. Но ей угрожают те же опасности, и даже в большей степени. Когда правительственная власть находится в руках одного или немногих лиц, то большинство всегда существует в качестве соперничающей силы, которая, быть может, недостаточно могущественна, чтобы сдерживать правительство, но мнения и чувства которой служат моральной и даже социальной поддержкой всем, кто по убеждению или вследствие противоположности интересов враждебен некоторым стремлениям правительственной власти. Но когда демократия всесильна, нет отдельных правителей, достаточно могущественных, чтобы служить опорой противоположным мнениям или нарушаемым интересам. Большим затруднением для демократического правления служило до сих пор, повидимому, то обстоятельство, что нельзя было создать в демократическом обществе условия, встречаемого во всех обществах, сумевших опередить другие, – а именно социальной поддержки, точки опоры для индивидуального противодействия стремлениям правящей власти. На все попытки этого рода господствующее общественное мнение в демократии всегда смотрит враждебно. Лишенные такой точки опоры, древние общества и почти все современные, за исключением очень немногих, или стали разлагаться, или впадали в застой (что равносильно постепенному упадку) вследствие исключительного преобладания только одной части тех условий, которые необходимы для обеспечения общественного и духовного благосостояния народа.

Между тем система личного представительства имеет в виду восполнить этот крупный недостаток и достигает этой цели, насколько она может быть достигнута при современном общественном строе. Только в просвещенном меньшинстве можно найти восполнение или коррективу стремлениям демократического большинства, но при обыкновенной организации демократии меньшинство не имеет органа: система Гэра устраняет этот недостаток. Представители, избранные в парламент соединенным меньшинством, будут служить этим органом в самой совершенной форме. Отдельная организация просвещенных классов, если бы даже она была осуществима, возбудит ненависть и только в таком случае не перейдет в наступление, если откажется от всякого влияния. Но если бы цвет этих классов вошел в состав парламента на тех же условиях, как и все другие его члены, т. е. представлял бы собою соответственную в численном отношении фракцию народной воли, то его присутствие не могло бы возбудить ни в ком недоброжелательства, и в то же время он находился бы в самом выгодном положении, чтобы заставить выслушать свои мнения и советы по всем важным вопросам и принимать деятельное участие в работах собрания. Дарования этого меньшинства, вероятно, имели бы для него гораздо больше значения, чем их численное участие в действительном управлении страной. Так, афиняне не доверили ответственных должностей Клеону или Гиперболу (исключением было только назначение Клеона в Пилос и Амфиполис), между тем как Никий, Ферамен и Алкивиад постоянно получали назначения как внутри государства, так и за пределами его, хотя они более симпатизировали олигархии, чем демократии. Просвещенное меньшинство, имеющее при теперешнем голосовании вес, соответствующий только по численности, будет, в качестве нравственной силы, пользоваться весом гораздо большим, благодаря своим знаниям и своему влиянию на остальных депутатов.

Человеческой изобретательности трудно придумать комбинацию, которая лучше бы сдерживала народное мнение в пределах разума и справедливости и ограждала его от пагубных влияний, угрожающих слабой стороне демократии. Демократическая сторона будет иметь при таких условиях то, чего она, наверное, лишена при других условиях, а именно вождей, которые по своему уму и характеру стоят выше народной массы. Современная демократия приобретет при случае своих Периклов и будет иметь свою постоянную группу выдающихся и руководящих деятелей. Наряду с такими вескими доводами в пользу положительного решения вопроса, существуют ли доводы в пользу его отрицательного решения? Сколько-нибудь состоятельных доводов нет, если только заручиться достаточным беспристрастием, приступая к рассмотрению вопроса совершенно новой мысли. Действительно, такие лица, которые, прикрываясь справедливостью и равенством, стремятся только заменить влияние богатых влиянием бедных, отнесутся, конечно, неодобрительно к плану, который предоставляет этим двум класса полную равноправность. Но я не верю, чтобы подобное желание существовало в настоящее время среди наших рабочих классов, хотя я не могу поручиться, что случай и интриги демагогов со временем не вызовут его. В Соединенных Штатах, где численное большинство уже давно обладает деспотической властью, оно, вероятно, так же неохотно расстанется с нею, как неохотно расстается с властью деспот или аристократия. Но я думаю, что английская демократия в настоящее время удовлетворится защитой против классового законодательства других, не требуя себе права пользоваться им в свою очередь.

Некоторые из открытых противников проекта Гэра признают его практически неосуществимым; но обыкновенно это люди, которые знают о нем только понаслышке или познакомившись с ним весьма поверхностно. Другие могут примириться с утратой того, что они называют местным характером представительства. Нация кажется им не собранием лиц, но искусственных единиц, созданных географией и статистикой. Парламент должен быть представителем городов и графств, а не людей. Но никто не желает уничтожать города и графства. Надо полагать, что города и графства уже представлены, когда люди, живущие в них, имеют представителей. Местные чувства не могут существовать помимо людей, воодушевленных ими; нет и местных интересов помимо людей, которых они касаются. Если люди, воодушевленные местными чувствами и интересами, имеют непосредственное участие в представительстве, то эти чувства и интересы представлены наряду со всеми остальными интересами и чувствами этих лиц. Но я не могу понять, почему одни только чувства и интересы, распределяющие людей по местностям, заслуживают представительства, или почему люди, имеющие другие интересы и чувства, которые они ценят гораздо выше, чем географические, должны довольствоваться последними как единственным началом своей политической классификации. Убеждения, что Йоркшир и Мидлсекс имеют права, независимо от своего населения, и что настоящий предмет забот законодателя составляют Ливерпуль и Эксетер, а не их население, представляет один из любопытных образчиков заблуждений, вызываемых словами.

Обыкновенно, однако, оппоненты прекращают спор, заявляя, что английский народ никогда не согласится на подобную систему. Я не могу сказать, что английский народ подумает о тех, кто произносит такой поспешный приговор над его способностью обсуждать разные вопросы и находит бесполезным уяснить себе, насколько данное мероприятие пригодно, прежде чем его отвергнуть. Но я не думаю, чтобы английский народ можно было без всякой проверки признать безусловно предубежденным против того, что может оказаться хорошим как для него самого, так и для других. Мне, кроме того, кажется, что когда предрассудки держатся упорно, то это, главным образом, вина тех, кто любит провозглашать их неустранимыми, чтобы оправдать собственное бездействие в деле их устранения. Всякий предрассудок непобедим, когда люди, не разделяющие его, раболепно преклоняются перед ним, льстят ему и признают его как бы законом. Я однако верю, что, собственно говоря, предрассудок в данном случае существует только на устах тех, кто о нем говорит, и что в общем среди лиц, которые слышали о проекте, никакой другой враждебности не замечается кроме того естественного и упорного недоверия, которое внушают всякие новшества, не подвергшиеся еще достаточной критике, чтобы для всех стали очевидными его выгодные и невыгодные стороны. Единственное серьезное препятствие для осуществления этой идеи – его новизна, это препятствие очень серьезное, потому что воображение гораздо легче примиряется с значительным изменением в существе дела, чем с самым ничтожным изменением названий и форм. Но непривычность – такое неудобство, которое, когда идея имеет действительную ценность, требует только времени для своего устранения. Притом в настоящее время, когда все подвергается критике и всюду чувствуется стремление к дальнейшему прогрессу, реформы, на которые требовались прежде века, совершаются иногда в несколько лет.

Со времени появления первого издания этого труда, план Гэра подвергался разносторонней критике, свидетельствующей о том, что он изучался с большим вниманием, чем прежде. Таков, впрочем, естественный ход в обсуждении крупных реформ. Сначала они встречают слепое предубеждение и против них выставляются аргументы, которым только слепое предубеждение может придавать какую-либо цену. Но по мере того, как предубеждение начинает ослабевать и аргументы становятся более дельными; по мере того, как реформа полнее выясняется, ее истинные достоинства и недостатки, равно как и обстоятельства, противодействующие благотворным последствиям ее осуществления, начинают представляться в надлежащем свете. Но из всех более или менее веских возражений, с которыми мне пришлось познакомиться, нет ни одного, которое не было бы предусмотрено, и после тщательного исследования сторонниками плана не оказалось бы ложным или легко устранимым.

Самое серьезное на вид из всех этих возражений, а именно: мнимая невозможность воспрепятствовать обману или уберечься от подозрения в обмане со стороны центрального бюро, таково, что опровергнуть его можно в двух словах. Публичность и полная свобода проверки избирательных бюллетеней после выборов были уже предложены как обеспечение против этих неудобств. Но утверждают, что это обеспечение ни к чему не ведет, потому что для проверки выборов избирателю пришлось бы проделать сызнова всю работу, выполненную целым штатом чиновников. Это, конечно, весьма веское возражение, но каждому отдельному избирателю нет надобности проверять все голоса. Вполне достаточно, если он проверит судьбу собственного избирательного бюллетеня. С этой целью каждый бюллетень должен отсылаться, по прошествии времени, обратно в ту местность, откуда он прислан. Если эту задачу не выполнит сам избиратель, то принять ее на себя могут потерпевшие поражение кандидаты и их агенты. Те из потерпевших поражение кандидатов, которые полагают, что они должны быть выбраны, прибегают, каждый самостоятельно или все вместе, к посреднику для проверки всего хода выборов; и если бы им удалось обнаружить неправильность, то документы отсылаются в комиссию палаты общин, которая имеет возможность проследить весь процесс избирательной деятельности нации с затратой в десять раз меньше времени и денежных средств, чем это требуется при нынешней системе, для проверки избирательной комиссии выборов только одного депутата.

Признавая практичность проекта, некоторые противники его ссылаются на два случая, когда он не только не окажется благодетельным, а напротив, может привести еще к вредным последствиям. Во-первых утверждают, что он даст исключительное влияние разным кружкам, лигам, диссидентским союзам, обществам, задающимся специальными целями, или всяким корпорациям, объединенным сословными или религиозными интересами. Во-вторых, утверждают, что эта система может послужить для партийных целей. Центральному органу каждой политической партии дается возможность распространить по всей стране свой список шестисот пятидесяти восьми депутатов, чтобы все члены партии, рассеянные в разных избирательных пунктах, голосовали в пользу этого списка. Число полученных таким образом голосов значительно превысит число тех голосов, какие может получить всякий независимый кандидат. Система списков послужит только на пользу больших организованных партий, как это мы видим в Америке: их списки будут приниматься избирателями слепо, без всяких изменений, и эти партии никогда не будут терпеть поражения на выборах, если только над ними случайно не восторжествует группа диссидентов или ассоциация людей, объединенных каким-нибудь общим стремлением.

Это возражение, как мне кажется, можно опровергнуть довольно убедительными доводами. Никто не станет утверждать, что при системе Гэра, как и при всякой другой, организация сил утратит свое значение. Разобщенные элементы всегда находятся в более невыгодных условиях, чем организованные. Так как проект Гэра не может изменить сущности дела, то следует, конечно, ожидать, что всякого рода организованные партии или группы будут пользоваться по мере возможности своей организацией для увеличения своего влияния. Но и при нынешней системе вся сила – в объединении. Рассеянные элементы не представляют ровно никакого значения. Избиратели, не принадлежащие ни к одной политической группе, большой или малой, не имеют средства извлечь какую-нибудь выгоду из своих голосов. Проект Гэра дает им это средство. Они могут им пользоваться более или менее искусно и добиться соответственного влияния; все, чего они достигнут, будет для них чистым выигрышем. А если допустить, что каждый мелкий интерес или каждая ассоциация, преследующая ничтожные цели, прибегнут к организации, то почему же одновременно не допустить, что и крупные духовные и умственные интересы нации не получат своей организации? Если в стране будет распространяться список общества трезвости или список школ для бедных и т. п., то неужели не найдется в местности ни одного влиятельного лица, которое пожелало бы пустить в обращение и распространять в разных избирательных пунктах список людей, имеющих личные заслуги? А если такие деятели соединятся в Лондоне, то неужели они не могут выбрать из своей среды наиболее достойных, не обращая внимания на некоторое разногласие во взглядах, и опубликовать их имена, затратив на это ничтожную сумму, во всех избирательных коллегиях? Надо иметь в виду, что при нынешней системе выборов влияние двух больших партий безгранично; а при системе Гэра оно было бы велико, но все-таки ограничено до известной степени. Как обе эти большие партии, так и все незначительные группы могут избирать в парламент число членов только пропорционально своей численности. Система избирательных списков действует в Америке при совершенно противоположных условиях. Там избиратели голосуют в пользу списка партии, потому что выборы решаются простым большинством и потому что голос, поданный в пользу кандидата, не имеющего шансов на успех, пропадает даром. Но при системе Гэра, голос, подаваемый в пользу лица, известного своими заслугами, может иметь такое же решающее значение, как и голос, поданный за кандидата партии. Следовательно, можно надеяться, что всякий либерал или консерватор, отличающийся какими-нибудь другими достоинствами, помимо своих политических убеждений и тех качеств, какие ценятся его партией, вытеснит из списка менее известные имена и заменит их именами людей, составляющих славу нации. И вероятность этого факта не может не побудить тех, кто составляет партийные списки, вносить в них не только лиц, преданных партии, но и имена национальных знаменитостей, которые более симпатизируют их партии, чем противной.

Действительное неудобство – нельзя не признать, что оно существует – заключается в том, что независимые избиратели, т. е. такие, которые пожелают голосовать за заслуженных деятелей, не пользующихся поддержкой, вынуждены будут довольствоваться небольшим числом таких кандидатов, а остальную часть списка наполнят именами кандидатов партий, сами создавая таким образом более многочисленных противников кандидатам, которым они отдают предпочтение. Против этого в случае надобности можно было бы найти очень простое средство, именно – ограничить число второстепенных или случайных голосов. Невероятно, чтобы избиратель мог одинаково сознательно относиться ко всем 658 или даже только к 100 кандидатам. Нельзя ничего возразить против ограничения двадцатью, пятидесятью или какой-нибудь другой цифрой числа кандидатов. Только в таком случае можно надеяться, что избиратель будет голосовать самостоятельно, а не как простой солдат партии. Но даже без этого ограничения зло, вероятно, само собою устранится по мере того, как избиратели лучше поймут систему. Уничтожить зло будет главной целью всех ассоциаций или партий, влияние которых страдает. В каждой из них небольшое меньшинство выступит со следующим лозунгом: «Подайте голоса только за высших специальных кандидатов или по крайней мере ставьте их имена на первом месте, чтобы дать им, насколько возможно, все шансы получить требуемое число голосов или не попасть в разряд, наиболее неблагоприятный». И все избиратели, которые не принадлежат к какой-либо партии, воспользуются этим указанием.

Самые маленькие группы будут иметь ту долю влияния, какую они по справедливости должны иметь. Оно будет в точности соответствовать числу их избирателей; но для того, чтобы заручиться этим влиянием, они будут вынуждены вносить в список людей, успевших зарекомендовать себя и в других отношениях. Только в таком случае они приобретут поддержку избирателей, чуждых сектантства или партийности. Любопытство, как и аргументы, употребляемые для защиты современных систем, разнообразится, смотря по характеру нападения. Несколько лет тому назад излюбленным аргументом для защиты существовавшей тогда системы представительства был тот, что с этой системой все интересы или классы представлены. Конечно, все сколько-нибудь значительные интересы или классы должны быть представлены, т. е. должны иметь ораторов и защитников в парламенте. На этом основании утверждали, что следует поддерживать систему, которая дает частным интересам не только защитников, но и самый суд. В настоящее время наблюдается полная перемена. Система Гэра не дает частным интересам суда: она обеспечивает им только защитников, а между тем ее упрекают и за это! Она соединяет в себе достоинства классового и численного представительства, – и вот она подвергается одновременно нападению с двух сторон.

Но в сущности не такие возражения составляют препятствие к ее осуществлению. Главное препятствие – преувеличенное представление о трудностях, какие она могла бы встретить на практике. Единственным убедительным ответом был бы тут опыт. Когда люди лучше ознакомятся с достоинствами системы, когда она добьется сочувствия со стороны всякого беспристрастного мыслителя, надо будет постараться, чтобы она была применима к делу в каком-нибудь частном случае, например при муниципальных выборах какого-нибудь большого города. Удобный случай уже пропущен при разделении западной части Йоркшира с целью дать ей четырех человек в парламенте. Вместо того, чтобы испытать новый принцип, оставили избирательный округ нетронутым и признали кандидата избранным, если он получил четвертую часть всех первых и вторых голосов. Правда, подобный опыт дал бы лишь очень несовершенное представление о достоинствах системы; но он показал бы, как она функционирует, и убедил бы общество, что эта система осуществима, популяризировал бы ее и выяснил бы, действительны ли или только воображаемы те трудности, которые, на первый взгляд, представляются столь странными. День, когда парламент утвердит один из частных опытов, будет, как мне кажется, в парламентской жизни началом новой эры, – той эры, когда представительному правлению дана будет форма, достойная зрелого и торжествующего времени, после бесконечной борьбы, которую вел парламент для достижения правильной своей организации и которая поглощала до сих пор внимание мира.