Текст книги "И пришел Город"

ДЕС-СЯ-А-АТЬ!

На тот момент (четверг, половина восьмого вечера) трое из десяти присутствующих в конференц-зале помышляли исключительно об ужине. Остальные четверо думали об ужине и о планах на вечер (один из них – присяжный поверенный – был поглощен сексуальной фантазией; левая рука в брючном кармане лениво теребила набрякший член); сути заседания каждый внутренне сторонился как мог. Дискуссия утомила, а ее предмет досаждал все больше. Саботажники. От мысли о саботажниках становилось неуютно (кто-то выдвинул предположение, что за всем этим стоит один человек – но не может же, в самом деле, один затюканный владелец клуба нести ответственность и за закладку взрывного устройства, и за убийство нескольких активистов, и за срыв рок-концерта, и за пропагандистские выходки, да еще за полдюжины необъяснимых инцидентов, в том числе бойню, в ходе которой сотрудники и активисты оказались буквально перемолоты немыслимым взрывом канализационных труб и уличных фонарей). Упоминание этой темы попросту пугало. Все шло так гладко до недавних пор… Поэтому дискуссия из риторических заявлений переросла в вялый спор, затем в мелочную перепалку, утихла до невнятных возгласов с мест и сошла на нет под вздохи и пожимание плечами. Без дальнейшей информации проблема решения не имела, а значит, надо ее отложить.

Руф Роскоу исходом нынешнего заседания был, естественно, недоволен. По нему, всем этим прениям недоставало твердости. Так, одно словоблудие, а на самом деле сплошное безразличие. Жирные засранцы. Может, и не стоило устраивать все эти сборища в фешенебельном кондиционированном зале, в уюте и безопасности сейсмоустойчивого небоскреба. Эдакий кокон с видом на город – чересчур комфортно. Когда он сам начинал без малого тридцать лет назад, их сходки проходили в дешевых, затхлых, прокуренных комнатенках, под клацанье бильярдных шаров и поскрипыванье рулетки за стеной. Убогое окружение постоянно напоминало им, что они могут подняться выше, к роскоши, к безопасности, и мысль эта как-то подгоняла. В одной из таких комнат он впервые предложил схему махинаций с компьютерами, которая принесла ему первый миллион.

А здесь? Нежно-пастельные стены, неназойливая музыка из скрытых динамиков, неспешно плывущие облака за тонированным стеклом… Всех присутствующих в этой золоченой клетке одинаково убаюкивало самодовольство от собственной неуязвимости; блаженное ощущение, что никто не может их здесь достать (неважно, что те двое в масках ворвались конкретно в эти двери и завалили эмиссара от восточных штатов. Были предприняты новые меры предосторожности, более чем тщательные, и такого случиться больше не могло). Все в полной безопасности…

Запертая дверь в конференц-зал внезапно слетела с петель и с грохотом обрушилась на узкую спину Фреда Голагонга, в секунду размозжив ему позвоночник, а заодно и голову.

Несмотря на обуявший его ужас, Руф Роскоу успел подумать: «Вот так им, ублюдкам, и надо». В ту же секунду дверной проем заполонил собой некто. (Прежде Роскоу лично с ним не встречался, однако силуэт показался смутно знакомым: из какого-то кошмарного, навязчивого сна.) Надвигаясь с неумолимостью скоростного поезда, этот субъект буквально сокрушил массивный стол для заседаний. С трех направлений грянули выстрелы (в том числе из приемной за спиной), и собравшиеся пронзительно завопили. Лишь один крик среди этого гвалта был членораздельным, и исходил он от Руфа Роскоу:

– И где, на хер, ваши сверхдатчики и суперохрана?!

Это были его последние слова в этой жизни: спустя секунду он пал от руки монумента в зеркальных очках, нанесшего ему один-единственный удар дланью, мощной, как молот для забивки свай.

Убить надлежало семерых, а вся процедура заняла полторы минуты.

Началась Чистка, в которой Сан-Франциско выполнял отведенную ему роль.

Восемь вечера; Феникс, Аризона. Теплая ночь.

Феникс – город, известный бесконечными строительными работами; своего рода пластическими операциями городского фасада, или «проектами благоустройства», как их гордо именуют местные жители. Созидание и разрушение, пылкие речи о вечном цикле смерти и возрождения, строительство нового на старом пепелище – пепел, из которого предположительно должна бы восстать птица феникс.

И вот, подобно голове некоей неуклюжей металлической птицы, поднял свою грузовую стрелу робот-экскаватор, раскачивая на тросе десятитонное ядро. Ни дать ни взять птица задумчиво покачивает головой на длинной шее. Птица эта угнездилась возле руин большого здания – теперь уже воронки, загроможденной неровными кусками каменной кладки и расщепленных балок.

Венцом безлюдной площадки с негромко урчащим краном было сильно выщербленное строение, сиротливо обнажившее лишенные стен соты некогда величественного памятника архитектуры конца XIX века. Когда-то это была видимая издалека громада, гордость города – вся в лепных херувимах, подпирающих карнизы и узорчатые балюстрады. Солидное здание, залог постоянства хорошего камня и дерева. Ему бы еще стоять и стоять – хоть сотню лет, – если б не алчность одного землеустроителя… В далеком 1891 году архитектор, спроектировавший это здание, гордо покручивал ус над его законченным чертежом. Он не только предвидеть, он и представить себе не мог тот день, когда его массивное, но элегантное детище будет лежать в руинах, варварски разрушенное своим убийцей, бесчувственной машиной.

Но убийца этот, до которого будто вдруг дошла непоправимость содеянного, словно вознамерившись отомстить за убийство, орудием которого явился, включил свои глаза-камеры и вынес тонны убийственных габаритов за пределы стройплощадки, на нелюдную боковую улицу.

Он пробудился без помощи своего программиста и без его команды целенаправленно двинулся по лабиринту городских улиц, сея панику среди встречного транспорта и предупредительно помаргивая сигнальными фонарями.

Всё и вся перед ним испуганно шарахалось в стороны, предпочитая не задавать глупых вопросов.

От цели экскаватор отделяло всего шесть кварталов: новое офисное здание в виде наложенных друг на друга шестиугольников, с прозрачными соединительными позвонками эскалаторов и лифтов. Зеркальный пластик окон, стены из хромалюминия с декоративной подсветкой снаружи. На втором этаже матово поблескивающего строения разгоряченно спорили трое мужчин и две женщины.

Один из спорящих, Лу Пальоне, то и дело громко хлопал ладонью по столу, подчеркивая значимость своих слов:

– Мне все равно (хлоп!); пусть этот человек считает себя крестным отцом хоть всего Западного полушария (хлоп!). Но он все равно обязан поступать (хлоп!) согласно (хлоп!) устоявшимся (хлоп!) понятиям (хлоп!). – Он выпрямился, сунув руки в карманы твидовых брюк, довольный, что привлек всеобщее внимание. Из всех присутствующих вид у него был, пожалуй, наименее приглядный: узкоплечий, оплывший, лысый, в толстых очках, типичный зануда, учитель старших классов – и, тем не менее, все взирали на него, уважительно притихнув.

– Так вот, – продолжал Пальоне, почесав мочку уха. – Вам это может показаться мелочью, но для меня это отнюдь не мелочь; наоборот! Господин Руф Роскоу уведомил, что сообщит результаты местным филиалам сразу после собрания, минута в минуту. А с теми, кто, вроде нас, расположен в соседнем часовом поясе, он обычно связывается в реальном времени. Да! Я уж не говорю о том, что у каждого из нас есть и личный распорядок! И вот он просто плюет на собственные инструкции… – Пальоне указал на экран, который был одновременно крышкой стола, за которым сейчас восседали пятеро директоров «Сансет Оперэйшнз Вест», головной конторы синдиката, ответственного за сбор банковской информации в Фениксе.

Женщина с циничным взглядом голубых глаз и вытянутым аристократичным лицом, бросив взгляд из-под затейливого блондинистого парика, поджала тонкие губы.

– Хочу вам напомнить, Лу, – заметила она, – что Руф Роскоу всегда сдерживал свои обещания. Такое происходит впервые… Да и собрание было действительно важным. Кидать без причины – это на него не похоже. К тому же сам факт, что у них молчит все здание: уж, по крайней мере, он мог дать инструкции своим секретарям. Но он даже этого не сделал.

Пальоне нахмурился и кивнул на безмолвно-серый экран.

– Вы хотите сказать, у них там что-то произошло?

Слово «произошло» можно было произнести по-разному. В интонации Пальоне оно означало: «На него совершено нападение».

– Тут с недавних пор истории разные, всякие странные происшествия, – подал голос молодой человек. – Я, э-э… особо в эти слухи не верил. Но в последнее время… Я начинаю…

Он издал странный звук (будто его душили) и вытаращенными глазами вперился в затемненный квадрат окна за спиной у Пальоне.

Тот тоже обернулся к окну:

– Что? Кто?

Тонированное стекло было настроено на полупрозрачность, но любой достаточно крупный и близкий предмет был различим в виде силуэта.

– Просто тень какая-то, – раздраженно бросила женщина и отвернулась от окна.

Но Пальоне продолжал неотрывно смотреть. С каждым мгновением силуэт становился все крупнее: чудовищные очертания ребристого великана с круглым кулачищем. Молодой человек, вскочив, подбежал к окну и с помощью пульта настроил его на прозрачность.

Местным крестным отцом Пальоне так и не стал, потому что не всегда слушал свой внутренний голос. Замаха гигантского шара он тоже не увидел, так как уже несся по холлу к эскалатору.

А вот молодой человек и остальные замах увидели, поэтому у них осталось время на предсмертный крик, у каждого свой.

Предмет оказался слишком неожиданно и близко (какой огромный!), чтобы они узнали в нем ядро, даром что оно резко вычерчивалось на фоне пляшущего отражения городских огней. Для четырех остававшихся в комнате это был просто гигантских размеров болид, несущий смерть. Не успели они сделать вдох для второго крика, как комната лопнула: куски стекла с хромалюминием, кровь и кусочки плоти дождем посыпались на небесно-синий ковролин офиса этажом ниже.

Пальоне с неработающего эскалатора (ночью он не работал, поэтому приходилось нестись через три ступеньки) прыгнул прямо на вымощенный плиткой навес гаража. Запнулся, упал; в этот момент земля содрогнулась, и вокруг начали дождем сыпаться смертоносные обломки. Ни один прямо в него не угодил; Пальоне поднялся, в истерике выдавив из себя что-то вроде: «А-а-ак, а-а-ау!»

Экскаватор разносил здание на части с угрюмой методичностью. Ядро с магнитным датчиком метко расхлестывало угловые стыки и крепежные скобы, грамотно, с какой-то задумчивой осмысленностью сокрушая строение. Наиболее упорные участки здания подвергались действию резонансных волн, исходящих непосредственно от ядра; избирательно воздействуя, они размягчали для ударов несущий каркас. Минут через пятнадцать многомиллионная, всего четыре месяца простоявшая конструкция сложилась внутрь себя и рухнула как карточный домик. Город эхом вторил грохоту обвала.

Один из бригады пожарных, зачарованно наблюдавший за картиной из припаркованного фургона, задумчиво присвистнул. Его напарник ответил улыбкой, в которой читалось смутное удовлетворение.

– Прямо как в моем недавнем сне, – поделился он. – Забавно…

– Слушай, и мне то же самое снилось!

Пожарный фургон, один из «солдат» бликующей армады разнообразной техники, съехавшейся по тревоге к взбесившемуся экскаватору, оказался припаркован под углом к остальным. Мотор заглушён, фары не горят, за рулем никого. Как вдруг машина ни с того ни с сего завелась и повернула на середину улицы, под крики сидящих на борту пожарных. На всем ходу она устремилась за улепетывавшим по тротуару человеком – маленьким, с растрепанным венчиком волос над потной лысиной. «А-ау, а-ак!» – оглянувшись через плечо, успел он вякнуть из-под бампера. Вот так и не стало дона Пальоне. После чего робот-экскаватор тут же успокоился, пожарный фургон мирно остановился у обочины, а коллективный разум Феникса снова впал в дремоту.

Сотни тысяч человек – кто во сне, кто грезя наяву перед телевизором – хмыкнули с удовлетворением. Спроси их, они бы даже не сумели объяснить, откуда это ощущение гордости. Но оно, несомненно, присутствовало. А гнездилище паразитов было разрушено.

Феникс со своей задачей справился.

Примерно то же произошло в Чикаго… и в Сакраменто… в Портленде, Сиэтле, Бойсе…

… По Манхэттену в бронированном лимузине мчалась группа мрачнолицых мужчин. В броне этой оказалось мало толку, когда машина необъяснимо взяла собственный курс и на скорости сто сорок промахнула через тоннель Линкольна (что совсем не соответствовало нужному направлению), полностью игнорируя отчаянные старания перепуганного шофера. Как раз на противоположной стороне тоннеля, в более просторном и менее людном месте, они и встретились лоб в лоб с другим лимузином. Как описывал потом один из свидетелей, столкновение было поистине «живописным».

Второй лимузин, также летевший на всей скорости по собственному желанию, вез четырех крайне влиятельных персон из Бостона, торопившихся на встречу как раз с той самой компанией. Встреча в итоге состоялась окончательно.

…В Хьюстоне была башня. Выше, чем «Космическая игла» Сиэтла [7]7
  «Космическая игла» – туристическая достопримечательность г. Сиэтла


[Закрыть], хотя, по сути, мало чем отличающаяся. Ну выше, ну глаже, глянцевитей, современней – иными словами, построенная с меньшей изобретательностью. Как и у «Иглы», наверху у нее находился ресторан, который поворачивался по оси за сорок пять минут, открывая вид на величавые хьюстонские горизонты и на Мексиканский залив. В ту ночь ресторан не вращался. Он был закрыт. И совершенно пуст, не считая семерых мужчин и двух женщин, горячо дискутирующих за уставленным бутылками столиком. Спорящие то и дело тыкали пальцами в сторону пустого экрана над кофейным автоматом. Эта камарилья девятерых совершенно не сознавала, что находится в одиночестве: никто пока не заметил, что все охранники и единственный бармен как один покинули башню (как и Роскоу с Пальоне не поняли, что вся обслуга вовремя отозвана, ведь на месте должны были остаться только те, кто бесспорно виновен); город выманил их под мнимым предлогом.

Один из девятки властно вскинул руку, призывая к тишине, и раздраженно крикнул в сторону бара:

– Джуд, черт тебя дери, ты опять эту хренову халабуду вращаться запустил? У меня от нее башка кругом!

Остальные, оглядевшись, удивленно обнаружили, что да, действительно, ресторан вращается: зарево городских огней определенно шло по кругу.

Джуд не отзывался.

– Алё! – сердито окликнула женщина, сведя брови. И добавила: – Э… Вашу мать! – уже тише, потому что при попытке встать она упала; темп вращения вдруг резко возрос, лишив ее равновесия. На ноги она так и не поднялась. В считанные секунды городские огни были уже хвостами метеоров, а там и вовсе слились в мерцающую рябь: башня вращалась куда быстрее, чем могли позволить моторы – и еще быстрее. И еще…

Раздались отчаянные крики, но ресторан находился слишком высоко над городом, поэтому весь этот гвалт (а потом уже и ор, а потом визг, сменившийся хныканьем, постепенно стихшим) спящее внизу население не услышало.

Удивительно, что высокое центростремительное ускорение способно проделать с человеческой плотью. Не такая уж она, оказывается, и прочная, как кажется на вид…

… А потом и Майами… И Миннеаполис, Атланта, Лос-Анджелес, Сан-Диего, Детройт…

– Половина страны в панике, – сообщал себе Коул, – а другая – в благоговейном трепете.

– Ага. Заметь, куча народу ударилась в религию, – отвечал Коул.

Нет, теперь он уже не бормотал себе под нос. Просто снова встретил себя, бесплотного, кочующего из другой временной плоскости, и вот оба приостановились на стыке поболтать.

Причем, разумеется, каждый заранее знал, что именно скажет собеседник. Тем не менее, произносить эти слова было необходимо и выслушивать тоже. Своего рода литания.

Один Коул находился на пути к тому, чтобы лицезреть свое рождение; другой – наблюдать свою первую встречу с Кэтц Вэйлен. Он только возвращался, отсмотрев сцену своего рождения (а по дороге туда встретил себя же, бредущего назад, – вот так, должно быть, созидается ткацким станком узорчатая ткань ковра). Они стояли на тротуаре возле опечатанного клуба «Анестезия». Город вокруг помаргивал полупрозрачностью; скрещивались и разбегались временные векторы. Двигались люди, оставляя за собой вьющиеся лучи-трассеры, как на фотоснимке с замедленной выдержкой. Оба Коула были вполне реальными – друг для друга.

– Как Коул Коулу скажу, – поделился один, доверительно склонившись к собеседнику, – тебя… в смысле нас, не раздражает нейтральность нашего теперешнего состояния?

– Бывает иногда. На физическом уровне я действительно чересчур поверхностно соприкасаюсь с этой плоскостью. Когда щиплю себя, чувствую, что больно. Но стоит, скажем, садануть кулаком по стене, она как кисель… хотя для них это бетон. Поэтому, м-м… есть, наверное, какой-то уровень, куда я – то есть мы – можем и когда-нибудь сможем попасть и где у нас получится физически контактировать с окружающей средой более плотно.

– Вот там и тормознемся, – согласился другой Коул, почесывая в паху. И нахмурился: – Заметь, мы оба без одежды… А вот я помню, как встретил себя, когда получил предупреждение насчет активистов в Окленде. Так вот, тогда на том субъекте была одежда…

– Ну и что. В другой временной плоскости ты – то есть я – решим что-нибудь на себя накинуть. Видишь ли, одежда, которая на тебе была, просто сама собой образовалась вокруг твоего тела из-за психических вибраций, свойственных тому тебе, с кем ты тогда пересекся… Вроде того, как экстрасенс улавливает, где может находиться тот или иной пропавший человек, когда ему дают потрогать что-нибудь из принадлежавших ему вещей, в том числе одежду… Возможно, это как-то связано с переходом электронов, которые одинаково вращаются и в твоем, и в его поле… Словом, ты можешь психически притягивать одежду, которую носил при жизни – той жизни, – и она переходит в твое поле.

– Мне ведь это известно, – сказал другой Коул. – Не знаю, зачем я тебя об этом спросил.

Оба рассмеялись.

Они стояли во временном коридоре, из которого окружающий мир представал с иной частотой – отсюда и вьющиеся вдоль улиц извилистые лучи-трубки, помечающие траекторию движения пешеходов. Стоило сместиться во временной коридор меньшей частоты, и мир предстал бы таким, каким его видят обычные люди – точнее, в том же частотном диапазоне, – но все равно туманным, полным отражений, многослойным.

Вот поблизости несколько «прохожих» в виде лучей-трубок пересеклись, образовав полый жгут телесного цвета…

– Вот так они нынче собираются по углам и барам. Судачат, по какой такой причине кто-то так резво взялся за криминальных авторитетов, – поведал Коул Коулу. – В целом склоняются к мысли, что это дело рук какого-то загадочного толстосума; он, мол, убирает всех тайком из чувства мести. Кто-то вроде активиста, только тактика другая.

– Я знал, что ты собираешься это сказать…

– Я знал, что ты собираешься это сказать…

Оба в один голос рассмеялись. И синхронно разошлись, каждый своим путем.

Коул, тихонько посмеиваясь, неспешно прогуливался рядом со своим телом, находящимся во власти города. Тот Город, что шел рядом, – реальный в нескольких плоскостях разом – занимал оставленное тело Коула в качестве передвижного средства. Но Коулу было странно смотреть на телесное воплощение Города как на версию самого себя, как на предмет, который был когда-то Стью Коулом. Частично из-за очков-зеркал, утопленных по краям в то, что было когда-то его, Коула, черепом. Частично потому, что выражение и черты лица были теперь полны угрюмой решимости – как морда прущего на таран локомотива. На Городе было грубое подобие камуфляжной формы и все та же мятая шляпа. Одежда продрана стенами, которые приходилось крушить, и пулями, испещрившими грудь. Коул был в костюме, правда, босиком. Вместе они шли по скудно освещенной улице квартала Сан-Рафаэль. Улица в полутьме казалась Коулу почти осязаемой.

По зрелом размышлении насчет пиратского изъятия собственного тела он не слишком возражал. Это было неизбежно: ведь он сам подыграл Городу. Да и Город, если вдуматься, не так уж виноват. Не более чем кто-нибудь другой в Сан-Франциско. Он был просто физическим воплощением подспудного отчаяния, волнами взбухающего в коллективном подсознании.

– Я только не пойму, зачем они все еще держатся вместе, когда их заправилы уже мертвы.

– Из соображений безопасности, – ответил Город. – Что, в общем-то, глупо с их стороны. Они кучкуются, потому что думают: то, что убило их боссов, пожелает убить и их самих. И они правы. Этого бы не было, реши они разойтись. Но поскольку они все еще сила – как раковая опухоль, – мне придется и их уничтожить. И дать им уничтожить меня…

– Даже так? Что, последнее так уж обязательно?

Город непринужденно кивнул.

– Как и раньше. Осеменение крови.

– А-а, как тогда, когда тебя сшибли машиной и кровь хлынула по улице. А улица очнулась и поднялась за тебя мстить… – ностальгически произнес Коул. – Такой ритуал.

– Может быть. Но это необходимо.

К ним кто-то приближался: девочка, выгуливающая терьера. И девочка, и собака одновременно мелькнули в полосе прозрачности, от чего на миг стали видны их внутренние органы, очерченные кровотоком. Коул ступил в их временной диапазон и понаблюдал за ними в обычном, людском измерении. Возле них кто-то находился – некто голый и плачущий. Мужчина, которому на момент смерти было чуть за тридцать. Коула и Город ребенок с собакой миновали справа, девочка испуганно вытаращилась на Город, но ничего не сказала; собака же напряглась и стала рваться с поводка к ближайшей канаве, лишь бы подальше. Ни Коула, ни голого мужчины девочка не заметила. Возможно, это был ее недавно умерший отец. Первый отделенный от тела дух (помимо него самого), которого Коулу довелось увидеть. При этом мужчина лишь мельком кивнул Коулу и вновь обратил безутешный взгляд на дочь. «Твила», – окликнул он жалобно. Она его не услышала; зато собака, навострив уши, рванулась и помчалась через улицу, волоча за собой поводок. Девочка с криком погналась за собакой; отец, невидимый, как мог заспешил следом, беззвучно плача. У Коула похолодело внутри. Впервые со времени собственного преображения он ощутил бесприютность. А вместе с ней – смутный зов какого-то иного, далекого места. Какого?

– Ты собираешься покинуть меня? – спросил Город. В голосе была нотка сожаления.

– Нет, – секунду помедлив, ответил Коул. – Я никогда тебя не покину. Никогда, покуда ты существуешь. Через сорок примерно лет – по их времени – почти все города вымрут. МТФ и прочие системы воплотят свои «глобальные деревни» в жизнь. Все поселения станут компактными, по нескольку сот человек, и сложится новая разновидность коллективного разума. Тебя уже не будет, нужда во мне иссякнет, и я перейду в то, иное место. Знаешь, я стал теперь как-то свободнее. Думаю повидать другие города. В скором времени мне нужно будет наведаться в Чикаго. Но в одной из временных плоскостей я всегда буду находиться здесь, и тот, основной – условно основной Коул, меняясь с ходом времени, всегда будет возвращаться к тебе.

Говорил Коул негромко, утешая и вместе с тем подбадривая. Город слушал, не меняя выражения лица, с бесстрастным видом шагая по темной улице. Но он слышал. Он, и она, и они – все те, кто и есть Город, знали, что среди них незримо присутствует друг.

Они замедлили шаг перед приземистым особняком с подсветкой на ухоженном газоне. У переднего крыльца, нетерпеливо бегая по сворке, глухо рычали две немецкие овчарки.

– Вот оно, это место, – сухо произнес Коул. – Ты думаешь воплотиться где-то здесь?

– Да. Это часть моего города. У них в подвале целый склад пластида. Я его сдетонирую. Можешь зайти, насладиться взрывом. Ощущение непередаваемое: взлетать на взрыве, который тебе совершенно безвреден. Просто класс.

– Это присуще любому взрыву, – согласился Коул. – Город, а почему ты сейчас не излучаешь музыку?

– «Хаус», что ли? В ней уже нет необходимости. Я делал это вначале, чтобы завлечь и удержать тебя. Как гипнозом.

– Понятно, – сказал Коул (хотя он это уже знал, на каком-то внутреннем уровне). – А знаешь, почему я спросил? Потому что…

– Ты хотел бы услышать ее сейчас? – перебил Город. – Ох и сентиментален же ты.

– Вовсе нет. Просто чувствую, что было бы в самый раз…

Город кивнул и двинулся по газону, переливчато сияющий и страшный в разноцветных огнях подсветки. От него исходили резкие синтезаторные ритмы. В своем теперешнем измерении Коул мог эту музыку фактически видеть. Пересекаясь, звуковые волны образовывали кубистические узоры, очень даже неплохо украшающие данную аранжировку.

Коул шел следом в нескольких шагах, ступая по плюмажу из облаков.

Собаки набросились на Город, как только он оказался в зоне досягаемости. В следующий миг они с воем отскочили, кровя сломанными о его каменную плоть зубами.

Распахнулась передняя дверь, и человек с винтовкой… рухнул замертво через долю секунды после выстрела, получив от Города прошедший навылет, как сквозь вату, удар кулаком в живот.

– Эй, задняя дверь не открывается! – послышался чей-то голос.

– Ну и хер с ней! – крикнул кто-то в ответ, в то время как Коул вслед за Городом проходил в захламленную, потом пропахшую гостиную. Из нее спиной к Коулу выбегали люди, теснясь и напирая друг на друга на лестнице в подвал.

– Эта хрень Билла завалила! Робот тот 'баный!

– Взрывчатку хватайте, только осторожней!

– Ставьте на таймер, а сами уходим, через подвальное окно…

– Окно заклинило! Выбить не могу!

– Эй, не поворачивай тот…

Коул был на полпути вниз по лестнице, когда дом взлетел на воздух. На гребне ударной волны он смотрел, как сквозь него, не причиняя вреда, пролетает скопище обломков – непонятно даже, кто сквозь кого.

Он любовался величаво оседающим каскадом из бетона, дерева, пластика, крови и густой пыли. Взрыв удался на славу.