Текст книги "Зажмурься покрепче"

Джон Вердон
Зажмурься покрепче

Эта книга – художественный вымысел. Характеры и имена персонажей, а также описанные места и события являются плодом воображения автора и не имеют отношения к действительности. Любые совпадения с реальными событиями и местами, а также с людьми, живыми или покойными – случайны.

Посвящается Наоми

This edition is published by arrangement with The Friedrich Agency and The Van Lear Agency

© 2011 by John Verdon. All rights reserved.

© М. Салтыкова, перевод на русский язык, 2015

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Издательство CORPUS ®

Пролог
Идеальное решение

Он с восхищением смотрел на свое отражение в зеркале и был абсолютно доволен собой – своей жизнью, своим умом, – хотя слово «ум» теперь не в полной мере описывало его дарование. Оно стало гораздо более всеобъемлющим, нежели просто ум. Скорее, это было совершенное понимание всего, выходящее далеко за рамки когнитивных возможностей простых смертных. Он любовался своей улыбкой, и та становилась все шире в процессе размышлений, которые он представлял записанными курсивом по мере того, как они проносились в его голове. В обретенной им проницательности покоилась великая сила, которую он сейчас ощущал буквально физически и которая позволяла постичь любое явление в мире людей. Последние события подтверждали, что эта сила – реальна.

Для начала его попросту не сумели поймать. Он перевернул весь мир – и спустя без малого двадцать четыре часа не только по-прежнему находился в безопасности, но и становился все менее и менее уязвимым. Он позаботился о том, чтобы не оставить следов, и теперь никакая на свете логика не могла привести следствие к нему. Никто его не искал, никто не подозревал. Следовательно, уничтожение самоуверенной твари можно было считать успешно свершившимся.

Все прошло строго по плану – гладко, последовательно… именно последовательно. Все, как он и ожидал. Ни препятствий, ни сюрпризов. Хотя его смутил тот звук… что это могло быть? Хрящ?.. Наверняка. Что же еще. Такая мелочь – непонятно, почему она так крепко запомнилась. Впрочем, вполне вероятно, что сила и глубина впечатления были обусловлены его сверхъестественной восприимчивостью. За все приходится платить.

Он был уверен, что еле слышный хруст однажды забудется, как и вид крови, который уже начинал постепенно стираться в памяти. Теперь важно думать о будущем. Помнить, что все преходяще. Даже после самого долгого дождя рябь на воде стихает.

Часть первая
Садовник-мексиканец

Глава 1
Прелести сельской жизни

Сентябрьское утро выдалось настороженно тихим, словно мир был подводной лодкой, заглушившей двигатели для обмана вражеских радаров. Окрестный пейзаж был неподвижен и будто подавлен; природа затаилась, словно перед бурей, все было пронизано молчанием – глубоким и непредсказуемым, как океан.

Лето выдыхалось на глазах. Засуха неумолимо вытягивала жизнь из травы и деревьев. Темнеющие листья уже тихо опадали с кленов и буков, золотой осени не предвиделось.

Дэйв Гурни стоял на кухне, оформленной в деревенском стиле, и рассеяно смотрел на открывающиеся за французскими дверями сад с опрятным газоном и огромный луг, простирающийся до самого пруда и красного сарая. Его терзало смутное недовольство. Взгляд рассеянно скользил, задерживаясь то на грядке со спаржей, то на желтом бульдозере у сарая. Утренний кофе, который он неспешно потягивал, почти остыл.

Удобрять или не удобрять – вот в чем вопрос. Если и не главный, то первый пришедший на ум. И если удобрять, то чем: использовать свой компост или покупной? Мадлен заставила его пересмотреть кучу веб-сайтов, которые в один голос заявляли, что правильное удобрение декоративного аспарагуса – ключ к успеху в его выращивании, но Гурни все еще было неясно, нужно ли добавить к прошлогодней порции компоста свежую.

В последние два года, что они жили в Катскильских горах, он искренне пытался разобраться в садово-огородных делах, которые так увлекали Мадлен, но неизменно мучился сомнениями по поводу такого образа жизни. Он не жалел, что купил этот дом с пятнадцатью акрами окрестной красоты, это определенно было удачным вложением. Но решение покинуть Департамент полиции Нью-Йорка и уйти на пенсию в сорок шесть лет все еще тяготило его. Ему не давала покоя мысль, что он слишком рано променял значок детектива первого класса на помещичий быт.

Будто нарочно подтверждая эту догадку, его постоянно преследовали неприятности. Например, после переезда в этот райский уголок у него начал дергаться левый глаз. И, к его собственной досаде и к возмущению Мадлен, после пятнадцатилетнего перерыва он снова начал курить. Но это были мелочи в сравнении с историей, о которой они теперь старались не вспоминать. Всего год спустя после выхода на пенсию он ввязался в расследование зловещего дела Меллери.

Дело вытянуло из него все силы и подвергло опасности жизнь Мадлен. Как часто бывает после слишком близкой встречи со смертью, Гурни потянуло к простым радостям загородной жизни, и он ясно видел, как эта жизнь может быть хороша. Но удивительная вещь: если не представлять себе каждый день желанную идиллию во всех подробностях, она бледнеет, словно старый оттиск, безнадежно утративший черты оригинала. В конце концов мечта, некогда кристально четкая, превращается в невнятный призрак, вносящий диссонанс во всю остальную жизнь.

Когда Гурни понял, что осмысление процесса не помогает обратить его вспять, энтузиазм, с которым он поначалу принялся за хлопоты по хозяйству, стал отдавать фальшью. Приходилось вымучивать из себя нужные действия, чтобы просто оставаться на одной волне с женой. Гурни часто задумывался, вообще способны ли люди меняться – точнее, способен ли измениться он сам. В моменты апатии собственные заскорузлость и невосприимчивость к новому казались ему непоправимыми.

Вот отличный пример: бульдозер. Полгода назад Гурни купил небольшую подержанную машину, сказав Мадлен, что она прекрасно подойдет для леса, лугов и даже грунтовки на подъезде к дому. Ему казалось, что маневренный бульдозер – вещь действительно полезная для ландшафтных и ремонтных работ на их пятидесяти акрах. Но Мадлен с самого начала восприняла это не как символ готовности мужа в полную силу вовлечься в новую жизнь, но, напротив, как шумное, воняющее дизелем воплощение его недовольства переездом из города, как желание сровнять чуждый ему мир с землей, подогнать его под собственные представления. Свой протест она, впрочем, озвучила лишь однажды, сказав вскользь: «Почему ты не хочешь просто принять эту красоту как дар, который не нужно менять?»

Пока он стоял у кухонных дверей, вспоминая ее слова и удивляясь, как сильно они запали ему в душу, ее голос раздался наяву:

– Ты успеешь сегодня починить тормоза на моем велосипеде?

– Я же обещал, – ответил Гурни, делая очередной глоток кофе. Тот совсем остыл. Гурни поднял взгляд на старые часы с маятником над деревянным шкафчиком. Оставался час – потом надо было ехать читать лекцию в качестве приглашенного эксперта в полицейскую академию Олбани.

– Может, как-нибудь покатаемся вместе? – предложила Мадлен таким тоном, будто ей впервые пришло это в голову.

– Да, можно как-нибудь, – отозвался Гурни, как всегда отвечал на ее предложения проехаться на велосипедах по угодьям западных Катскиллов. Мадлен стояла у входа в столовую в выцветших леггинсах, мешковатой кофте и бейсболке, забрызганной краской. Он посмотрел на нее и неожиданно для себя улыбнулся.

– Ты чего? – спросила она, чуть наклонив голову.

– Да так, – ответил он. – Ничего.

Иногда она излучала такое всепроницающее обаяние, что все мрачные или путаные мысли в его голове словно растворялись. Мадлен была из тех редких женщин, которые, будучи настоящими красавицами, совершенно не заботятся о своей внешности.

Она подошла к нему и окинула взглядом пейзаж за окном.

– Смотри, олени опять ели птичий корм, – произнесла она умиленно.

Все три столбика с подвесными кормушками, вкопанные за газоном, были частично выкорчеваны из земли. Рассматривая их, Гурни вдруг понял, что разделяет беззлобное умиление жены в адрес оленей, и это было странно. Например, белки отнюдь не казались ему забавными хулиганами. Его раздражали их резкие, вороватые движения и постоянная одержимость едой. Даже сейчас они с крысиной жадностью подъедали не доставшийся оленям корм из покосившихся кормушек.

Его улыбка испарилась, сменившись раздражением, которое, как он видел в минуты ясности, стало его самой частой реакцией на все подряд и росло из сложностей в их с Мадлен браке, одновременно эти сложности усугубляя. Мадлен считала, что белки – умные, хитрые и неутомимые существа, достойные восхищения за свое неунывающее упорство. Она любила их, как любила саму жизнь. А Гурни хотелось в этих белок стрелять.

Он не то чтобы хотел их убивать или калечить, нет. Но с каким удовольствием он согнал бы их с кормушек выстрелом из пневматики, чтобы просто напугать, чтобы они умчались обратно в лес, где им и место. Убийство никогда не казалось ему подходящим решением. За все годы в полиции, за все время работы детективом, за двадцать пять лет охоты на жестоких преступников в жестоком городе он ни разу не вытащил из кобуры пистолет, почти не прикасался к оружию вне стрелкового полигона и совершенно не собирался изменять себе теперь. Гурни никогда не любил слишком легких решений – ни в полицейской работе, ни в жизни.

Он почувствовал, как Мадлен пытливо рассматривает его и, кажется, читает его мысли. Он уже собрался было возразить на ее немой укор, но зазвонил телефон. Точнее, сразу два телефона – настольный в его кабинете и мобильный на кухонной столешнице. Мадлен поспешила в кабинет. Гурни взял мобильный.

Глава 2
Невеста без головы

Джек Хардвик был хамоватым, ершистым циником с холодным взглядом водянистых глаз, который слишком много пил и смотрел на мир как на злой капустник. Друзей у него не было, поскольку он не внушал людям доверия. Гурни думал, что Хардвиком правят сомнительные желания за неимением каких-либо других. В то же время Гурни считал его одним из самых умных и проницательных детективов, с кем ему приходилось работать. Так что знакомый грубый голос в телефонной трубке вызвал смешанные чувства.

– Дэйв, старичок!

Гурни поморщился. Его всегда коробило от этого обращения – и велика вероятность, что Хардвик использовал его намеренно.

– Чем обязан?

В ответ прозвучал знакомый скрипучий смех.

– На деле Меллери ты хвалился, что встаешь с петухами. Вот я и решил проверить, врал ты или нет.

Хардвик ненавидел сразу переходить к делу. Собеседникам неизбежно приходилось сперва выдержать пытку его приколами.

– Что тебе нужно, Джек?

– Слушай, а у вас там на ферме реально петухи бегают? Кукарекают, гадят повсюду, как положено? Или про петухов ты сказал для красного словца?

– Джек, зачем ты мне звонишь?

– А что, обязательно нужна причина? Может, приспичило услышать голос старого другана. Может, я соскучился.

– Не морочь мне голову, ты никогда не звонишь просто так.

Трубка опять загоготала.

– Какой ты бездушный, Гурни!

– Ты меня отвлекаешь от второй чашки кофе. Так что либо давай к делу, либо я кладу трубку. Пять. Четыре. Три. Два. Один…

– Юную невесту кокнули прямо на свадьбе. Тебе должно понравиться.

– С чего ты взял?

– Телку не просто пришили, ее натурально покромсали на ленточки. Точнее, расчленили. Орудие убийства – мачете. Ты же спец по мокрухе!

– Спец по мокрухе ушел на покой.

Ответный гогот был громче и дольше прежнего.

– Джек, я не шучу. Я больше не при делах.

– Да я уж помню, как ты был «не при делах» на деле Меллери!

– Это было временное помутнение.

– Ах, неужели.

– Джек… – Гурни начал терять терпение.

– Ладно, я понял. Ты на пенсии, тебе неинтересно. Дай мне две минуты, и я тебе докажу, что дело стоящее.

– Джек, черт же тебя побери…

– Ну две долбаные минуты, е-мое! Ты же на пенсии, тебе нехрен делать, сидишь там и чешешь мячики для гольфа! У тебя что, реально нет двух минут для старого напарника?

На этих словах левое веко Гурни нервно дернулось.

– Мы никогда не были напарниками.

– Да как ты смеешь! Я оскорблен!

– Копали вместе пару дел, да. А напарниками – не были.

Гурни не хотел себе в этом признаваться, но их с Хардвиком отношения были особенными. Десяток лет назад, работая над разными аспектами одного убийства, находясь в разных округах, разделенные почти двумя сотнями километров, оба независимо друг от друга обнаружили части одного расчлененного тела. Такого рода совпадения странным образом сближают.

Хардвик заговорил снова, на этот раз почти жалобно.

– Так что, послушаешь меня пару минут?

– Давай, – сдался Гурни.

К Хардвику вернулось воодушевление, и он закаркал голосом ярмарочного зазывалы, страдающего раком глотки.

– Я все понимаю, ты у нас парень занятой, так что не буду тянуть кота за хвост. Между прочим, это огромное одолжение с моей стороны! – он помолчал, затем спросил: – Ты там слушаешь?

– Время идет.

– Вот гад неблагодарный, а! Будь по-твоему, если кратко, то дельце четырехмесячной давности, форменная сенсация: избалованная девочка-мажорка выскочила за знаменитого психиатра-толстосума. А через час после свадебных клятв, в разгар пиршества, психанутый садовник жениха порубал новобрачную в капусту мачете и свалил!

Гурни тут же припомнил пару заголовков из желтых газет, которые, видимо, относились к этому делу. Что-то вроде «Кровавая свадьба» и «Из-под венца на кладбище». Он молчал, ожидая продолжения, но тут Хардвик решил прочистить горло, и Гурни брезгливо отвел телефонную трубку в сторону.

Наконец Хардвик произнес:

– Так чего, дальше рассказывать?

– Ну.

– У меня ощущение, что я разговариваю с трупом. Ты не мог бы попискивать каждые десять секунд, чтобы я знал, что ты живой?

– Джек, какого хрена тебе надо, а?

– Я раздобыл для тебя дело жизни, старичок!

– Я больше не коп. У меня теперь другая жизнь.

– Старичок, ты, кажется, стал туговат на ухо. Тебе сорок восемь, а не восемьдесят четыре, так что слушай. В чем самая соль, уточняю: дочка богатенького нейрохирурга с мировым именем выходит за гламурного психиатра, который появляется у самой Опры. И вот, их всего час как поженили, гуляет свадьба на двести персон, и тут невеста за каким-то лядом прется в домик садовника. Ну, мало ли, девка подшофе, почему не позвать садовника на праздник? Проходит время. Новоиспеченный муж замечает, что ее давно не видно, посылает за ней, но – хоба! – дверь в домик заперта, и с той стороны не отзываются. Тогда муж, знаменитый доктор Скотт Эштон, идет и стучится сам. Зовет, зовет – тишина. Добывает запасной ключ, отпирает дверь, а она там такая сидит – в свадебном платье и без головы. Заднее окошко в домике нараспашку, и садовника след простыл. Понятно, что на место мигом прибывают все копы округа. На свадьбе же, как ты понял, полно всяких ви-ай-пи. В общем, дело попадает в наш отдел, а именно – ко мне. Сперва-то задача кажется легкотней: найти убийцу. А потом всплывают сложности: Гектор Флорес, наш искомый герой, оказывается, не просто садовник, а мексиканский нелегал, которого доктор Эштон пригрел под крылышком и, поскольку парень был очень смышленый, давай его всячески развивать и образовывать. За три года из чурбана с граблями мексиканец превращается в любимца хозяина. Практически становится членом семьи. Ну и, как водится с фаворитами, у него случается интрижка с женой соседа, с которой он и пропал с радаров сразу после убийства. Только мачете нашли – валялось в ста метрах от домика, заляпанное кровью. И все, больше никаких следов. Так что любопытный тип оказался этот Флорес.

– И к чему пришло следствие?

– Да ни к чему.

– То есть?

– Ну… у нашего доблестного капитана весьма специфичный подход. Может, помнишь Рода Родригеса?

Гурни передернуло. Примерно за полгода до убийства, о котором рассказывал Хардвик, Гурни пригласили полуофициальным консультантом в отдел уголовного розыска, и там он встретился с Родригесом, который возглавлял отдел. Это был феерический напыщенный идиот.

– Он решил, что надо допросить каждого мексиканца в радиусе тридцати километров от места преступления и всем угрожать разнообразными карами, пока кто-нибудь не сдаст Флореса. А если никто не расколется, то расширить радиус еще на двадцать километров. Умник на полном серьезе собирался бросить на это все ресурсы.

– А ты, значит, был против.

– Я считал, что надо прорабатывать альтернативные версии. Может, Гектор не тот, за кого себя выдавал. Мне вообще с самого начала вся эта история показалась какой-то странной…

– Так что было дальше?

– Ну, я сказал Родригесу, что у него каловая масса вместо серого вещества.

– Серьезно? – Гурни впервые за весь разговор улыбнулся.

– Серьезно! Меня сняли с дела и передали его Блатту.

– Блатту?! – переспросил Гурни, скривившись так, словно откусил гнили. Детектив Арло Блатт был единственным человеком в уголовном розыске, который вызывал у него еще большую неприязнь, чем Родригес. Он воплощал подход, который любимый профессор Гурни в колледже сформулировал как «воинствующая дремучесть».

Хардвик продолжил:

– Короче, Блатт сделал все, как хотел Родригес, и это, естественно, ни к чему не привело. Прошло четыре месяца, и мы знаем еще меньше, чем в начале расследования. Но ты там, наверное, слушаешь и думаешь: а при чем тут, собственно, Дэйв Гурни?

– Не без этого.

– Мать покойной невесты очень недовольна и полагает, что делом заняты дилетанты. Родригесу она не доверяет, Блатта считает имбецилом. Зато тебя она считает гением.

– Откуда она меня знает?

– Да вот, пришла ко мне на той неделе. Как раз исполнилось ровно четыре месяца со дня смерти дочери. Спросила, не могу ли я неофициально возглавить еще одно следствие, а если нет, то, может, кого посоветую. Я объяснил ей, что сам помочь не смогу – на меня и без того косо смотрят в отделе. Но так уж вышло, что я на короткой ноге с легендарным детективом, затмевающим славу всей нью-йоркской полиции вместе взятой. Короче, я ей рассказал, что ты на пенсии, но в своем уме и будешь счастлив предложить ей альтернативу бездарному дуумвирату Родригеса-Блатта. У меня очень кстати оказался с собой номер «Нью-Йорк Мэгэзин» со статейкой, славословящей тебя после дела о Сатанинском Санте, где тебя прозвали Суперкопом. В общем, ее это воодушевило.

В голове Гурни роилось несколько взаимоисключающих ответов.

Хардвик воспринял его молчание как хороший знак.

– Она хочет с тобой встретиться. Кстати, забыл сказать: она красотка! Формально ей сорок с чем-то, но на вид – тридцать два максимум. И она подчеркнула, что деньги не проблема. Можешь назвать любую цену. Думаю, легко заплатит двести долларов в час, хотя тебя никогда не волновали такие банальности.

– А тебе в этом что за выгода?

Хардвик плохо изобразил оскорбленную невинность:

– Ну как! А правосудие?! Бедная женщина потеряла единственного ребенка, прошла все круги ада, разве это не повод ей помочь?

Гурни замер. Любое упоминание об утрате ребенка по-прежнему отдавалось в сердце. Их с Мадлен сын Дэнни погиб пятнадцать лет назад, выбежав на дорогу перед машиной, пока Гурни смотрел в другую сторону. Ему едва исполнилось четыре. За прошедшие годы Гурни понял, что нельзя однажды раз и навсегда избавиться от скорби, а также что выражение «жить дальше» – расхожая глупость. Просто бывают периоды онемения и забытья между волнами, с которыми скорбь неумолимо возвращается.

– Ты еще там?

Гурни хрипло вздохнул.

Хардвик продолжил:

– Короче, я хочу помочь семье покойной. А еще…

– А еще, – подхватил Гурни, стараясь не поддаться накатившему чувству, – если я на это подпишусь, чего я не собираюсь делать, Родригес слетит с катушек от ярости. А уж если я нарою что-нибудь значимое и выставлю их с Блаттом в невыгодном свете… ты же именно этого хочешь? А, Джек?

Хардвик опять зычно прочистил горло.

– Ты как-то все усложняешь. У нас на руках безутешная мать, которой не нравится, как идет расследование. Арло Блатт сотоварищи гоняются по округу за мексиканцами. У них гуакамоле скоро из ушей потечет, а дело не сдвинулось с мертвой точки. Женщина хочет нанять профессионала, и я принес эту золотую жилу тебе на блюдечке.

– Все это круто, Джек, но я не частный детектив.

– Дэйв, бога ради, тебе сложно с ней просто поговорить? Я же только об этом прошу. Поговорите – и все. Она одинокая, красивая, в печали и с баблом. Но помимо этого, старичок, в ней есть какой-то такой, знаешь, тайный жар. Я его чувствую. Увидишь – поймешь, о чем я!

– Джек, мне вообще-то дела нет до…

– Да я помню, помню, ты счастливо женат, я не возражаю. Вывести Родригеса на чистую воду тебе тоже не интересно. Но кстати – дело-то сложное, – последнее слово Хардвик многозначительно протянул. – Я бы даже сказал, многослойное. Как хренова луковица.

– И что?

– А ты прирожденный специалист по луковицам.