Текст книги "Замужем за облаком. Полное собрание рассказов"

Мой зундель

Моя подруга Сара – ловкая особа. Когда все прочие еще порхали из одной постели в другую, она уже покупала акции «Даймлер-Бенц» и компаний, занимающихся генной инженерией.

– Сексу кранты, Фрэнк. На очереди страх и престиж. Рано или поздно один из этих генодробителей найдет средство от СПИДа и герпеса, так что есть смысл вкладывать в это денежки сейчас. Но до тех пор, пока ложиться в постель еще опасно, самое лучшее – водить «мерседес». Вот увидишь.

Я последовал ее совету и ни разу об этом не пожалел.

В этом она оказалась права, как и во многом другом. Когда Сара сказала, что знает один склад, набитый безобразной дерматиновой мебелью пятидесятых годов, я не глядя выдал ей чек. Через несколько месяцев мы продали весь этот хлам в новую городскую дискотеку «Эдсел», получив кучу денег.

Несколько лет назад у нас был бурный роман, но вскоре мы поняли, что нам лучше общаться по телефону или за хорошим обедом, чем нос к носу во мраке ночи. У нас хватило ума остановиться, пока мы еще нравились друг другу, и с тех пор мы только сильнее сблизились. У нас существует молчаливая договоренность звонить или заходить друг к другу, чтобы пожаловаться на жизнь, или поделиться радостью, или поплакаться, и другой поможет чем может.

И вот несколько месяцев назад Сара позвонила и сказала мне, что собирается купить собаку. Я удивился, так как она никогда не говорила мне о своем пристрастии к собакам, и, кроме того, у нее в квартире всегда так чисто, что на ковре в комнате можно делать нейрохирургическую операцию.

– С чего бы это?

– Я прочитала книжку про стресс. Там говорится, что, если не хочешь схватить инфаркт, нужно интересоваться ЛЖР – людьми, животными, растениями.

– Почему бы просто не купить кактус? Его даже не нужно поливать.

– Мне кажется, глупо разговаривать с растением. Нет, на днях я увидела в журнале фотографию пса этой породы и тут же влюбилась. Великолепная зверюга – ты таких еще не видел.

– Что за порода?

– Зундель.

– Как?

– Это редкая порода, из Австрии. С виду в точности товарный вагончик.

– И сколько он стоит?

– Тысячу долларов.

– Сколько-сколько?

– Ты бы не приехал помочь мне выбрать?

– Я приеду и отговорю тебя от покупки.

Мы встретились и на поезде доехали до самого конца Лонг-Айленда. На станции «Монтаук» нас встретил круглый лысый мужчина по имени Отто Как и отвез к себе домой. Всю дорогу он говорил о зунделях: какие они сообразительные, как сами приучаются не пачкать в доме, никогда не лают… Я только качал головой и смотрел в окно. Терпеть не могу животных, даже чужих. Мне кажется, что у них вечно лезет шерсть, они или путаются под ногами, или болеют. Я еще могу понять, почему их любят старики. Может быть, однажды, когда мне будет восемьдесят и я буду одинок, я пойду в приют для бездомных животных и возьму кого-нибудь себе, чтобы завести компанию и хоть кем-то командовать. Но пока что я лишь вижу их дерьмо под ногами или слышу, как они лают и будят меня в три часа ночи, и я был бы рад, если бы они жили где-нибудь подальше.

Дом Кака выглядел как из набора игрушечной железной дороги: маленький, в идеальном порядке, солнечный. Едва мы подрулили к крыльцу, передняя дверь открылась и вышла его жена. За ней выскочили три щенка и подбежали к машине.

Они не напоминали товарные вагоны, но были необычно квадратными и плотными. Плотные – вот подходящее слово. Вообразите уличный почтовый ящик, покрытый короткой рыжеватой шерстью, и вы получите представление о зунделе. Размером примерно с гончую, вислоухие и с ласковыми темными глазами, дружелюбными и умными. Славная псина – но тысяча долларов?

Мы вылезли и наклонились приласкать их. Опустившись на корточки рядом с Сарой, я шепнул ей, так чтобы никто не услышал:

– Они, конечно, симпатяги, но почему так дорого?

– Потому что их во всем мире всего тысяча.

– Это что, вложение денег?

Она посмотрела на меня и закатила глаза:

– Нет, Фрэнк. Они мне нравятся. Может мне что-то нравиться?

Уязвленный, я промолчал и продолжал ласкать ближайшего пса. Он лизнул мне руку. Язык у него оказался лимонно-желтый.

– Эй, посмотри!

– Этот язык и довел их до беды! – проговорил мистер Как. – Потому-то их и осталось так мало.

– Как это?

– Изначально зунделя вывел в Австрии граф Леопольд фон Бимплиц, чтобы охотиться на оборотней.

– Оборотней? – Теперь пришел мой черед выкатить глаза.

– Да. Говорят, фон Бимплиц, кроме того что был богатым землевладельцем, еще и серьезно изучал алхимию. Наверное, он был большой чудак, так как ходили слухи, будто это с него Гёте списал своего Фауста. Во всяком случае, он здорово влез в это дело, темные силы или что там еще, так как растратил большую часть своего состояния на выведение породы собак, которые могли бы выявлять оборотней, пока те еще не напали. Это факт – так записано в его биографии.

– Может быть, он просто свихнулся.

Сара бросила на меня неприязненный взгляд – раз уж она собралась купить такого пса, ей нужно было выслушать всю историю.

– Может быть, но в конце концов, как видите, он вывел чертовски необычную собаку.

– И что происходит, если такой пес видит оборотня?

Как улыбнулся:

– Как только между собакой и оборотнем возникает физический контакт, собачьи глаза принимают тот же цвет, что и язык. Но это происходит, только когда собаке исполняется шесть месяцев. А до тех пор это просто песик.

– А что происходит после того, как он обнаруживает, гм, врага?

– Ничего. Он только сообщает о его присутствии. Остальное решать вам.

– А вы сами когда-нибудь имели опыт подобного рода, мистер Как?

– Нет, не могу сказать, что имел. Может быть, в Монтауке просто не очень много оборотней, а? – Он было улыбнулся, но тут же принял серьезный вид. – Но могу рассказать вам кое-что интересное, и это действительно было. В конце Второй мировой войны Гитлер в отчаянной попытке остановить союзников собрал элитную группу солдат. Он назвал их «Вервольф» – оборотни, – и они получили репутацию самых лютых бойцов, каких только видел свет. Вроде рейнджеров во Вьетнаме, слышали? В общем, эти парни наделали делов в Австрии, и чуть ли не первое, что они сотворили, – заявились туда, где раньше было поместье фон Бимплица, и перебили всех зунделей, каких смогли отыскать. Это задокументировано. Вот почему нынче таких собак осталось так мало. К счастью, некоторое количество их перед войной привезли сюда, так что порода уцелела, но осталась немногочисленной. Спрашивается, зачем бы тем парням ввязываться в это дело и убивать свору собак, если бы во всей истории не было ни капли правды?

* * *

Разумеется, Сара купила одного. Она была в таком восторге от этой истории с оборотнями, что, наверное, выложила бы и две тысячи, если бы потребовалось.

Должен сказать, что Почтовый Ящик (ей понравился этот образ, и она дала псу такое имя) оказался симпатягой, какого поискать. Он поздно просыпался, почти никогда не делал луж в доме (хотя ему было всего несколько месяцев) и любил быть с тобой, но не лез на колени. Через какое-то время я робко признался Саре, что мне он тоже нравится.

– Это хорошо, Фрэнк, потому что тебе придется сделать мне большое одолжение. Похоже, скоро мне предстоит уехать на пару месяцев в Гонконг. Там наконец собираются построить здание для Института Вакоски, и мне предлагают принять участие в планировании. А значит, придется отдать Ящика или в собачий приют, или тебе.

– Отдай мне. Пожалуй, пару недель я его вытерплю.

– В том-то и дело, Фрэнк. Меня не будет не пару недель, а, скорее, пару месяцев.

– Ладно. Так и так я у тебя в долгу. Мне он нравится, и все будет хорошо.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

* * *

И вот Сара отправилась на свое строительство в Гонконг, а ее зундель временно переехал жить ко мне. К этому пришлось немного привыкнуть, но через неделю мне уже нравилось, что он где-то рядом. Когда я вечером возвращался с работы, он всегда встречал меня у дверей, чтобы поприветствовать прыжками и беготней по комнате. Когда я выводил его гулять, он не отходил от меня и никогда не натягивал поводок, как, я видел, делают многие другие собаки. Дополнительным выигрышем от выгуливания редкостной собаки было знакомство на улице со многими симпатичными женщинами, тоже собачниками.

В конечном итоге жить с Ящиком было прекрасно, если не считать одного странного происшествия. Спустя несколько недель, одним чудесным летним днем, я взял его на длительную прогулку в Центральный парк. Пока мы стояли близ «Дакоты», неподалеку от пересечения с 72-й стрит, я услышал рядом громкий удар и треск и, отскочив назад, увидел большой кусок шифера, который упал сверху и чуть нас не прихлопнул. Без всякой задней мысли я взглянул вверх и увидел, как кто-то, наполовину свесившись из окна дома, кричит… на нас? Определенно это выглядело подобным образом. Нью-Йорк битком набит сумасшедшими, но я не ожидал, что кто-то мог настолько рехнуться, чтобы что-то бросить сверху… Впрочем, в этом городе все возможно. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть вечерние новости.

А если уж говорить про вечерние новости, то с них-то все и началось. Через несколько дней после падения шифера я смотрел новости, качая головой от особенно кошмарной истории о массовом убийстве в Вестчестерском округе. Какой-то тип в Уайт-Плейнсе вошел в пиццерию и, достав автомат, начал палить во всех подряд. Он убил десять человек, пока не прибыли полицейские и не застрелили его. Диктор передавал это сообщение тем же серьезным, но безразличным тоном, как и все прочие новости. Подобные ужасные инциденты настолько вошли в нашу жизнь, что, похоже, уже никто не удивляется; даже газеты помещают сообщения о них лишь на десятой странице, рядом с прогнозом погоды. Безразличие, привыкание людей к этому все возрастающему безумию меня пугает. Мы больше удивляемся и негодуем, слыша о том, что вытворяли с евреями в нацистской Германии, но, когда то же самое случается в нашей повседневной жизни, лишь пожимаем плечами и переворачиваем страницу или переключаем канал.

– Почему теперь происходит так много подобных вещей? Почему все становится хуже и хуже?

Пес в ответ лишь завилял хвостом и с надеждой посмотрел на меня: идем гулять?

Я вздохнул и встал, чтобы надеть ему поводок. Когда я подошел к двери, Ящик был уже рядом и терся о мою ногу. Взглянув на него, я осознал, насколько он вырос за время нашего совместного проживания. Я забыл, когда точно Сара должна вернуться, но по многим причинам, в общем-то очевидным и сентиментальным, мне было немного жаль отдавать ей пса обратно. Я по-прежнему не хотел заводить себе собаку, но вполне мог понять, почему многие их так любят.

– Ну, парень, пошли. – Я пристегнул к ошейнику поводок и вышел в дверь. Я задумался, когда же должна вернуться Сара. Сколько точно времени я живу с Ящиком? В конце концов я подсчитал, что почти два месяца.

На улице шел легкий летний дождь: прекрасная погода для прогулки, если не боишься немного промокнуть.

Когда мы вышли из дому, мимо проходили мужчина с женщиной, они сдвинули головы под зонтиком, и любовное воркование замкнуло их в их собственном счастливом мирке, отключив от всего окружающего. Мы были достаточно близко, и женщина случайно наткнулась на Ящика, который удивленно тявкнул. Она тут же остановилась и нагнулась к нему.

– Ой, милый, прости меня! Я тебя ушибла?

Даже под дождем я увидел, что это одна из тех шикарных нью-йоркских женщин, источающих аромат духов и полных соблазна, от которого можно сойти с ума. Впрочем, милее всего мне показалось то, что она как будто искренне обеспокоилась, задев мою собаку. Ее дружок ждал, а она все ласкала и тормошила Ящика, стараясь загладить свою вину. Он забыл о случившемся и начал прыгать, играть и дружелюбно покусывать ее руку.

И его глаза все больше и больше желтели. Даже в этом сумраке, под дождем, они горели ярким огнем. Я быстро взглянул на женщину, вспомнив, что псу должно уже исполниться шесть месяцев и что говорил Как о происхождении этой породы. От мысли о том, что все это означает – то есть если это правда, – у меня на секунду закружилась голова.

– Хватит, Дженнифер, пошли.

– Секундочку. Разве он не очарователен? Посмотри на эти забавные желтые глаза. Они как фонарики!

– Дорогая, нам надо идти. Спектакль начинается через десять минут.

Сидя на корточках, женщина полыхнула на него снизу вверх совершенно термоядерной злобой и ненавистью. Было ясно, что подобный гнев может толкнуть на что угодно.

Боже, кто же она?

Она встала – лицо чернее грибовидного облака – и, не задерживаясь ни на секунду, зашагала по улице, оставив своего спутника в замешательстве. Он посмотрел на меня, беспомощно пожал плечами и двинулся вслед за ней.

Ошеломленный случившимся, я стоял, не зная, что делать. Оборотень? Эта красивая женщина? Невозможно. Тут послышался легкий шум колес, и я увидел черного паренька на скейтборде. Подкатив к нам, он ловко затормозил и наклонился погладить собаку.

– Эй, я знаю эту породу. Зундель, верно?

– Да, гм, верно.

– Можно его погладить?

– Конечно. – Я все смотрел вслед уходящей паре. Мужчина догнал свою спутницу и бурно жестикулировал.

А когда я взглянул на паренька, игравшего с моей собакой, то первым делом заметил собачьи глаза. Они были желтые.

– Такая собака стоит целое состояние, а?

Ярко-желтые.

– Пошли, Ящик! Пошли! – Я сильно дернул его и потащил за собой по улице.

– Эй, мистер, чего это вы?

Я наклонился и, взяв пса на руки, бросился бежать.

– Эй, белый болван!

Я бежал и бежал, пока не подбежал к дому. Не дожидаясь лифта, я взбежал на шестой этаж к своей квартире. Если это правда, если они в самом деле оборотни, как говорил Как, почему же они не попытались убить собаку, как тот тип, сбросивший на нас кусок шифера? Я захлопнул за собой дверь и поскорее запер ее. Поставив Ящика на пол, я заглянул ему в глаза. Они снова были темными.

В тот вечер я опять посмотрел новости и нашел ответ на свои вопросы. Мне так кажется. Я нашел его, увидев последнее сообщение о массовом убийстве в Уайт-Плейнсе. Сообщалось, что убийца был мирный мужчина, до того не совершавший в своей жизни ничего странного. Просто однажды он зарядил автомат и начал убивать людей. Такое бывает, не правда ли?

В этом-то и кроется ответ. Такое бывает, потому что эти люди не знают, кто они такие, пока это не произойдет. А тогда они узнают. Женщина и паренек на улице еще не знали, но узна́ют. Узнают, когда совершат что-то ужасное, чудовищное, бесчеловечное, как тот тихий мужчина с автоматом. Если бы они увидели Ящика после, как тот тип в окне, то попытались бы его убить. Но до того они видят лишь милого песика шести месяцев от роду. И это было ответом на мой вопрос. Почему так много ужасного случается в эти дни? Да потому, что, если это правда и Ящик умеет распознавать их, мир снова наполнился этими… тварями. И помоги нам Бог.

Как я понял это? Или, точнее, как я могу утверждать это? Дело в том, что в тот вечер я вышел еще раз – проверить, прав ли я. Я позволял трогать пса всем желающим. Двадцать три. На одном маленьком участке этого большого города я насчитал двадцать три человека, от прикосновения которых глаза моего пса загорались.

Учась уходить

– Расскажи мне историю про Лапушку.

– Я уже рассказала тебе все мои истории про Лапушку.

– Брось, насколько я ее знаю, их должно быть сотни.

– Я рассказывала тебе про сигары?

– Нет!

– Лео, отец Лапушки, курит сигары. Однажды он купил пятьсот штук, и они как-то испортились – выдохлись или что-то в этом роде. В общем, однажды Лапушка вышла от него с большим пластиковым мешком сигар. Выглядело это довольно непривлекательно: как большой мешок дерьма… Она спросила меня, не знаю ли я парня по имени Джордж Рейнольдс, который когда-то был ее дружком. Нет, я не знаю Джорджа. Тем лучше: тогда у меня не останется неприятного чувства от того, что мы проделаем. Угу. А что мы проделаем, Лапушка?.. Мы залезем в его квартиру, потому что он на неделю уехал за город. И распихаем эти пятьсот сигар в каждый уголок, в каждую щель. В буфет на кухне, под кошачий ящик, в кофейную чашку… повсюду. И он будет натыкаться на них пять лет.

– И ты пошла?

– Спрашиваешь! Редчайший ведь был случай: Лапушкин план обходился без того, чтобы карабкаться на Бруклинский мост в полночь. И к тому же, согласись, идея была довольно забавная.

– Да уж. И что было дальше? Хочешь еще кофе?

– Нет, мне хватит. И вот мы отправились к Джорджу с этими сигарами. Его родители живут в том же доме. Лапушка постучала к ним в дверь, его мать открыла и вся затрепетала от радости. Ясно, они хорошо ладили и даже иногда обедали вместе. В общем, Лапушка изобрела завиральную историю, зачем ей якобы необходимо попасть к Джорджу в квартиру, и женщина дала ей ключ.

Мы вошли и принялись за работу, рассовывая повсюду сигары. Под подушку на кушетке, под саму кушетку…

– Похоже, у вас не очень богатое воображение.

– Погоди! Это лишь начало. Очевидных мест хватило минут на десять, но у нас еще оставались сотни этих чертовых штуковин. Сотни! Так что задача была серьезная. По одной в конверт каждой пластинки, под матрас на кровати, в тапочки, потом во все туфли в шкафу… Под конец мы уже отчаялись, придумывая, куда засунуть еще. Но – пристроили все, хотя и совершенно вымотались. Я больше не хотела видеть сигар до конца жизни, но была довольна, как мы справились.

– И ты потом слышала, что было, когда он вернулся?

– Погоди, ты выслушал лишь половину истории. Минут через десять после того, как мы закончили, Лапушка в своей неподражаемой манере вынимает из кармана стодолларовую банкноту и подносит к моему лицу.

– Откуда она взяла сто долларов? Она же вечно на мели.

– Знаю. И вот держит она эту прекрасную бумажку и говорит: «Я отдам ее тебе, если ты за два часа найдешь хотя бы четыреста восемьдесят из этих сигар. Оставшиеся двадцать – твоя фора».

– Ух ты! И что же ты сделала?

– Что я сделала? Сказала, чтобы засекала время. Разумеется, я начала искать. Ты сроду не видел, чтобы кто-то так быстро шевелился, поверь мне. И найти первые двести не составило труда. Я сама удивилась, сколько тайных мест запомнила. И необычных мест – пять в закрытом дипломате, пять под фотоувеличителем. Это было раз плюнуть.

Но потом вдруг у меня остался всего час, чтобы отыскать двести восемьдесят.

– А что делала она все это время? Сидела на кушетке и улыбалась?

– Хуже. Сидела на кушетке, улыбалась и курила одну из этих вонючих сигар. Мне хотелось ее убить. Один вид, как она сидит и наслаждается всем этим, сводил меня с ума. Я решила отыскать их, даже если меня хватит инфаркт.

– Молодчина!

– Молодчина чуть-таки не получила инфаркт. От этого можно рехнуться. Когда у меня осталось сорок пять минут, я чуть не спятила от отчаяния и стала искать в тех местах, где уже смотрела. Лапушка хохотала как сумасшедшая. Что, конечно, еще больше выводило меня из себя. Но тогда я предприняла мозговой штурм и решила проблему.

– И что это было? Погоди! Умираю, мне нужно в туалет. Не двигайся. Я сейчас вернусь.

Он вскочил и вылетел из комнаты. Его подружка закрыла глаза и улыбнулась, наслаждаясь воспоминанием, какое было лицо у Лапушки, когда та поняла, что сейчас что-то будет и она может и проиграть пари.

– Порядок, я вернулся. Рассказывай.

– Что рассказывать?

– Давай, давай, продолжай, расскажи, как ты ее сделала. Если верить тебе, еще никто не мог перехитрить Лапушку Дилз.

– На этот раз я перехитрила. Знаешь как? Список. Вот и все. Я составила список всех мест, где уже смотрела, а потом, двигаясь по квартире, сверялась с ним.

– Ловко! Именно так. Просто методом исключения.

– Правильно. Единственная трудность заключалась в том, что потребовалось около пяти минут, чтобы найти бумагу и ручку и составить перечень.

– Но это сработало?

– Прекрасно! Когда осталось полчаса, я нашла триста пятьдесят. Тогда Лапушка занервничала! Стала пытаться отвлечь меня, размахивая сотенной и говоря: «Полчаса. Пошевеливайся!» И все такое.

– Потому что ты заставила ее заерзать! – Он удовлетворенно сложил руки и фыркнул при мысли о Совершенной Лапушке Дилз, которую заставили заерзать.

– Да, конечно, но мне все еще оставалось найти сто тридцать сигар. Я бегала по комнате со списком, находя сигары и, конечно же, следя, чтобы Лапушка считала точно. Ты знаешь, она надует тебя в две секунды, только дай. Это было хуже, чем спринтерский забег на три мили.

– Ладно, ладно, так что же было дальше?

– Ну так вот, осталось пятнадцать минут и сорок сигар. Она все время мешала мне, и я действительно запыхалась. Тогда я села на пол, закрыла глаза, как какой-нибудь чертов брамин, и стала повторять про себя: расслабься, успокойся, думай. Это заняло всего несколько секунд, поскольку тут меня осенило, что я недостаточно внимательно осмотрела туалет. Скорее туда! Вот оно. Над унитазом был шкафчик, где Джордж держал запас туалетной бумаги. Мы запихали по сигаре в каждый рулон, а их было двенадцать. Боже, я до сих пор помню точные цифры. Еще пять плавали в бачке.

– В бачке? Вы бросили их туда?

– Это Лапушка бросила, но я к тому времени смотрела везде. Еще несколько лежали на шкафчике, а несколько были спрятаны в полотенцах. Три – под раковиной, вместе со щетками и тряпками… Voilà.[8]8
  Вот (фр.); зд.: готово.


[Закрыть] Четыреста восемьдесят сигар.

– Браво!

– Но это еще не все. По пути обратно в комнату (а у меня оставалось еще две минуты) я увидела три штуки, заткнутые за фотографию на стене. И добавила их просто про запас. И вошла в комнату, прикурив одну.

– Она, наверное, умерла.

– Нет, она вела себя как настоящий профессионал и протянула мне сто долларов – вот так! Это произвело на меня впечатление, и я почувствовала себя слегка виноватой. Я ведь человек щедрый и великодушный и потому решила сделать широкий жест, как Сирано де Бержерак. Когда мы вышли на улицу, я повернулась к ней и сказала: «А теперь, прямо сейчас, я хочу пригласить тебя на стодолларовый обед. Мы профукаем все за один раз!»

– С ума сошла! На эти деньги ты могла бы гулять две недели.

– Верно, но ты должен признать, это был чертовски широкий жест.

– Да уж. И куда вы пошли?

– В «Коко».

– В «Коко»? Невероятно. Наверное, это был твой величайший обед?

– Самый лучший. Все было великолепно. Шоколадный мусс на десерт стоил больше, чем моя последняя юбка.

– Еще бы! И насколько потянул счет?

– Сто десять долларов. Заплатила я, а Лапушка дала чаевые.

– Большое дело – чаевые. Поздравляю, ты ее сделала!

– Не совсем.

– Почему?

– Ну, видишь ли, после обеда мы немножко прогулялись, и я не могла не спросить, откуда она взяла эти сто долларов. Ты знаешь, у ее родителей водятся деньги, но она никогда не просит. А получает меньше меня, то есть «Нищета Инкорпорейтед».

– Да, я бы тоже хотел узнать. И откуда же?

– Откуда? Цитирую дословно Лапушку Дилз: «О, нашла в ящике стола у Джорджа».

– Ха! Разве не типично для нее? У родителей брать унизительно, но стянуть у бывшего дружка – другое дело.

– И это еще не все. Еще она рассказала мне о своей находке в глубине другого ящика, где он, похоже, что-то прятал. Джордж – фотограф, но еще он занимается рисунками и живописью. И вот она сказала, что нашла рисунок, где невероятно тщательно, во всех подробностях был изображен гроб. Сначала она подумала, что это эскиз конверта для диска какой-нибудь рок-группы. Знаешь, какие гадости они изображают на обложках. Но потом Лапушка поняла, что для рок-группы это слишком тонко. Кроме того, на обороте было множество надписей, и все говорили одно и то же: Джордж Рейнольдс, даты его рождения и смерти, а потом строчка: «Он наконец научился уходить». Джордж спроектировал собственный гроб, до последнего гвоздя и надписи.

– Боже, это хуже, чем найти порнуху с его участием, верно? Извращение. Так парень заболел? То есть он умирает?

– Если верить Лапушке, нет, – во всяком случае, тогда не умирал.

– Что ты хочешь сказать?

– Ну, что это таинственная штука. Ты знаешь эту ужасную газету, «Истина», которую продают в супермаркетах?

– Конечно, обожаю ее. В последней, которую я купил, был заголовок: «Я ПЕРЕСПАЛА С ИНОПЛАНЕТЯНИНОМ».

– Вот именно! Та самая! В том же номере была и статья о предрассудках и откуда они берутся. Помнишь?

– Нет, я прочел только про секс с инопланетянином, а потом кто-то спер газету у меня со стола на работе.

– Статья интересная. Там объяснялось, почему люди говорят «Будь здоров!», когда кто-то чихнет, или советуют не наступать на трещины на тротуаре… А еще о парочке предрассудков, про которых я никогда не слышала. Один из них вот какой: «Найди тайное место мужчины, и ты подтолкнешь его к смерти».

– И что?

– А то! Ты что, не видишь связи? Мы обыскали всю квартиру того парня, заглянули во все «тайные места», пряча дурацкие сигары, а потом – обрати внимание – Лапушка нашла рисунок. Мы подтолкнули его к смерти.

– Брось! Конечно, она его нашла, раз шарила у него в столе!

– Но послушай – Джордж сказал, что он не рисовал ничего подобного. Лапушка спросила про рисунок, а он не понял, о чем идет речь.

– О, какая ерунда! Погоди, ты все придумала, от начала до конца? Или что-то в этом правда?

Она облизнула губы и после долгой паузы покачала головой. Оба улыбнулись друг другу понимающей, интимной улыбкой. Она снова покачала головой. Хотя она еще не досказала страшный конец истории, который уже придумала, рассказ получился. Ее друг снова полностью захвачен, как будто они в постели и она подводит его к оргазму. Он страстно любил ее рассказы, и с самого начала это привлекало его в ней больше всего. Никогда он не знал женщины, столь искусной в придумывании историй.

А потом произошло нечто ужасное. Он думал о ее воображении, как в одно мгновение ей удается придумать такие вещи вроде рисунка гроба и суеверий, звучащих так правдоподобно: «Найди тайное место мужчины, и ты подтолкнешь его к смерти». Это случилось сразу, как только он закончил смаковать слова и мысли во второй или в третий раз. Между ним и ею возникло молчание. Она молчала, чтобы дать ему возможность впитать в себя историю (зная, что он любил какое-то время обдумывать ее рассказы в молчании), а он – чтобы посмаковать услышанное. Но в этом молчании, точнее, в своей половине молчания он совершил одно из тех страшных, болезненных открытий, которые так ранят своей правдой.

Они были вместе уже четыре года, и он прекрасно знал, что она нашла все его тайные места в первые же месяцы. Само по себе это не означало ничего страшного, потому что он любил ее и доверял ей. Но страшно было то, что впервые, на один момент – жестокий и потрясающий до основания – он возненавидел ее. Он возненавидел ее обаяние, ее добродушие, ее готовность мириться с его мерзким настроением и разочарованностью. Она сама не знала, в какой степени, но не раз спасала ему жизнь. Спасала своей силой, юмором и безгранично щедрой любовью. Он возненавидел ее за то, что ее щедрость растрачивалась на него – неплохого, но ничем не примечательного, посредственного человека. Разумеется, она нашла все его тайные места. Будь он квартирой Джорджа Рейнольдса, она бы легко разыскала все пятьсот сигар. Так почему же она любит его? Он и раньше задавал себе этот вопрос, но теперь понял, что часть его горечи исходила из твердого знания, что тому не было никакой причины. Она любила его вследствие некой собственной странности, а не из-за какой-либо его тайной силы или особого качества. Так долго он надеялся, что она сможет научить его тому, в чем была столь искусна сама, – жить щедро, иметь терпение, – и наконец показать ему самому, какими же редкостными достоинствами он обладает. Но ничего редкостного в нем не было. И в эти секунды повисшего между ними молчания он понял с жуткой окончательностью, какое место занимал в ее вселенной. Не учителя и не рассказчика. Всего лишь слушателя.