Текст книги "Замужем за облаком. Полное собрание рассказов"

Паническая рука

Я только что прожил такой период жизни, когда один день мучительно перетекает в другой, все дурно пахнет, ничто не работает, ничто не улыбается, ничто не подходит одно к другому. Даже мои ноги по какой-то таинственной причине немного выросли, и мне пришлось купить три пары новых туфлей. Представьте такое. Может быть, мое тело, как змея, пыталось вырваться из своей старой, неудачливой шкуры и сформировать новую.

Посреди этой черной вакханалии я познакомился с Селин Девенант. Она жила в Мюнхене, в пяти часах легкой езды на поезде от Вены. Своим мягким бодрым голоском Селин читала новости на тамошней англоязычной радиостанции.

В пятницу вечером после работы я спешил на вокзал Вестбанхоф и рейсом «Розенкавалира» ехал в Мюнхен. Поезд и правда так назывался.

Иногда Селин сама приезжала в Вену, но не скрывала, что недолюбливает этот город. Я говорил ей, что для меня поездка на поезде – одно удовольствие и я жду не дождусь прокатиться. Так что мы пришли к молчаливому соглашению на время оставить все как есть: она будет встречать поезд в Мюнхене на вокзале Хауптбанхоф в одиннадцать тридцать вечера, и наш уик-энд будет начинаться там, среди встревоженных голубей, толкотни пассажиров и гудков поездов.

При первой моей волнующей поездке на Запад я совершил ошибку, купив билет в первый класс. Но даже там купе было забито уезжавшими на выходные людьми с кучей багажа. И на будущее я решил, что лучше покупать сидячее место во втором классе, приходить пораньше и прямиком направляться в вагон-ресторан. Если просидеть там до городка Аттнанг-Пухгейм, где поезд несколько освобождался, то, пробираясь обратно в свой второй класс, я мог выбрать себе место получше.

Все складывалось неплохо еще и потому, что на железной дороге очень недурно кормили. Как хорошо сидеть у широкого окна и есть, глядя, как мимо проплывают австрийские проселки. Перхтольдсдорф, Санкт-Пёльтен, Линц… Начальники станций в красных фуражках, машущие рукой. Фермеры с ничего не выражающими лицами в старых пикапах. Замершие столбами люди на полустанках в сельской глуши, глядящие, как мы громыхаем мимо. Беззвучно лающие собаки. Частенько я видел пасущихся оленей. В чистом поле зигзагами метались кролики.

Это уносило меня из моей жизни и приближало к Селин.

* * *

Как называется эта бело-розовая лилия с сильным запахом перца и пряностей? Не помню, но это один из моих любимых цветков. Первое, на что я обратил внимание, когда в тот вечер они вошли в вагон-ресторан, был именно он. У обеих в волосах было по этому чудесному цветку. А может быть, это было второе, на что я обратил внимание: было трудно не вытаращиться на их уникально разную красоту.

Высокая, роскошная женщина выглядела так, будто раньше была актрисой или, по крайней мере, красовалась на рекламном проспекте, с безукоризненным хрустальным бокалом шампанского в руке любуясь из высокого окна видом Манхэттена или Парижа. Теперь, на исходе четвертого десятка или только-только разменяв пятый, она начала новый тайм сильно и неодолимо. Если на ее лице и были морщинки, то они лишь придавали ей более соблазнительный, опытный вид. Цветок за ее ухом говорил о чувстве юмора, о способности улыбаться миру. Цветок за ухом дочери говорил о внимательной матери, довольной своей дочерью. Редкое сочетание.

У девочки были такие же рыжеватые волосы и большие круглые глаза, как и у матери. По крайней мере, я принял ее за мать. Они были слишком похожи – старшая и младшая версии одного и того же великолепного лица. Такого, каким станет лицо девочки лет через двадцать, если ей повезет.

Изрядную часть каждого дня я проводил в мыслях о Селин и о том, как между нами все сложится. Я хотел, чтобы сложилось, и надеялся, что она хочет того же. Мы не строили долгосрочных планов, потому что такого рода разговоры начинаются лишь после того, как обследуешь новые земли ваших отношений и хорошенько подумаешь, куда же направиться по застолбленному участку. У нас было много общих склонностей, мы не могли насытиться друг другом в постели, но самое лучшее – мы всегда знали, что нам есть о чем поговорить. Когда мы были вместе, мы очень редко замолкали, да и то лишь затем, чтобы в тишине удовлетворенно помурлыкать, и это мурлыканье – настоящее электричество любви.

Если я начинал думать о Селин, почти ничто не могло отвлечь меня от моих мыслей. А когда в вагон-ресторан вошли мать и дочь, я думал о ней. И был потрясен, осознав, что все мои мысли о Селин испарились при виде того, как две эти изумительные красавицы направились через весь вагон… к моему столику.

– Не возражаете, если мы присядем здесь?

Вагон был заполнен примерно на треть, и свободных столиков хватало. Почему им захотелось сесть именно здесь? Я привлекательный мужчина и, вообще-то, женщинам нравлюсь, но не настолько, чтобы кидаться ко мне через все помещение. Особенно если сами они выглядят как эти.

– Пожалуйста. – Я привстал и жестом указал на пустые стулья.

От волос обеих исходил цветочный аромат. Девочка, улыбаясь и покраснев от смущения, не смотрела на меня. Выдвинув стул так резко, что чуть его не опрокинула, она в последний момент подхватила его двумя руками.

Ее мать рассмеялась и приложила руки к щекам.

– Бедная Хайди. Она так хотела произвести на вас впечатление. Увидев, как вы идете по перрону на вокзале, она прямо выскочила из поезда, чтобы посмотреть, в какой вагон вы сядете. А потом специально выжидала, чтобы не выдать своего нетерпения.

Девочка бросила на мать кинжальный взгляд: та выболтала ее тайны и выставила их на смех. Мне не показалось это смешным, и с дружелюбной улыбкой, чуть пожав плечами, я попытался сказать ей об этом. Вся красная, словно обгорела на солнце, она исподтишка бросила на меня лишь один взгляд, а потом больше не смотрела.

Мать покачала головой, по-прежнему улыбаясь, и протянула свою изящную руку.

– Франческа Полд. Это моя дочь Хайди. А вы?..

Я представился и пожал теплую руку женщины. Она задержала ее на несколько секунд. Я заглянул ей в глаза, не говорит ли она мне что-то этим, но увидел в них лишь: «Интересно, да?» Франческа широко улыбнулась и села.

Гм-м-м-м.

– Что вы читаете? Албанские сказки? Звучит интересно. – Без спроса она взяла книгу, открыла и начала читать вслух – «Хотите верьте, хотите нет. Да снизойдут все блага на того, кто слушает!»

Обе, мать и дочь, рассмеялись. Смех был совершенно одинаковый, разве что у одной звучал выше и моложе, а у другой глубже и опытнее. Это было очаровательно.

– Какой забавный способ начинать рассказ! Это волшебные сказки? – Она положила книжку на стол, и ее тут же взяла девочка.

– Да. Люблю читать сказки. Это мое хобби.

Женщина кивнула. Ее лицо выразило полное одобрение. Я набирал очки.

– А чем вы зарабатываете на жизнь?

– Продаю компьютеры в страны Восточного блока.

– Продаете компьютеры и читаете сказки? Разносторонний человек.

– Вы очень любезны, но это, вероятно, просто тяжелый случай задержки в развитии.

Мои слова вызвали смешок и еще одну одобрительную улыбку.

Женщина подняла руку, привлекая официанта, и тот, как ястреб, подлетел к нашему столику. Мир делится на тех, кто умеет привлечь внимание официанта, и тех, кто не умеет.

Тем, кто умеет, достаточно лениво или устало приподнять палец, и официанты тут же вскидывают голову, словно на их тайной частоте прозвучал какой-то секретный радиосигнал. И подходят через несколько секунд.

А те, кто не умеет, могут сколько угодно щелкать пальцами, да хоть из кожи вылезать, но все бесполезно. Их не слышат и не видят, хоть умри. Франческа Полд умела подозвать официанта. Что и неудивительно.

Мои спутницы сделали заказ, и наша беседа продолжилась. Девочка притворилась, что углубилась в мою книжку сказок, но я замечал, что она то и дело отвлекалась, и ее глаза – внимательные и любопытные – следили за мной. Прекрасные глаза. Большие и живые, они были как бы наполнены влагой, отчего казалось, что она вот-вот заплачет. И тем не менее это их свойство придавало им еще большее своеобразие и привлекательность.

Мамаша любила поболтать, и, хотя говорила она по большей части довольно интересные вещи, отключиться от ее монолога было так же легко, как и настроиться на него. Я ловил себя на том, что все больше и больше интересуюсь дочкой. Когда им принесли поесть, я увидел свой шанс.

– Какой твой любимый предмет в школе, Хайди?

– Ма-ма-ма-те-ма-ма-тика. – Ее челюсть так и прыгала вверх-вниз.

– Этим ты и хочешь заняться, когда вырастешь?

Она покачала головой и с улыбкой указала на меня:

– К-к-к-комп-пьютерами.

Девочка страдала мучительным заиканием, слоги повторялись, как пулеметные очереди, и от волнения она заикалась еще сильнее. Но также было ясно, что ей хочется поговорить со мной. Ее мать не делала никаких попыток прервать ее или объяснить, что Хайди сказала, даже когда трудно было разобрать какое-нибудь слово или фразу. Мне это понравилось. Они, видимо, договорились между собой, чтобы, преодолевая свой недостаток, девочка выросла с привычкой самостоятельно сражаться в собственных битвах.

Я уже поужинал, но, увидев, какую крупную и свежую землянику им принесли, тоже присоединился к их десерту. Мы сидели втроем и ложками поедали ее, пока с неба не исчезли последние признаки дня. Когда мы встали из-за стола, за окном было совсем темно.

– Где ваше место?

Я улыбнулся:

– Вы хотите спросить, в каком классе я еду? Боюсь, что во втором.

– Прекрасно! И мы тоже. Не возражаете, если мы подсядем к вам?

Мне нравилось смотреть на этих женщин, но я уже начал уставать от моторчика во рту мамаши. Мы с Хайди все чаще обменивались взглядами. Будь моя воля, я бы весь остаток пути до Мюнхена (они ехали туда же) с удовольствием просидел наедине с девочкой и ее заиканием.

Несмотря на свое умение подозвать официанта, Франческа, похоже, ошибочно полагала, будто красота также дает ей лицензию до бесконечности рассуждать обо всем. Я пожалел ее дочь, вынужденную терпеть это изо дня в день всю жизнь.

Но что я мог сказать? «Нет, я не хочу с вами сидеть»? Я бы мог, но это было бы грубо и неправильно. Ладно, мы будем сидеть вместе, и Франческа будет говорить, а я попытаюсь сделать поездку для Хайди немножко приятнее.

Как обычно, большинство купе пустовали. Устроившись, Франческа полезла в сумочку и вытащила пачку сигарет. Что удивило меня, поскольку до сих пор она не курила. Это были «Кэмел» без фильтра, и она глубоко затянулась. Пока она дымила, мы с Хайди болтали о компьютерах и о том, что она уже умеет на них делать. Девочка много знала, и я задумался, что она будет делать со своими знаниями, когда вырастет. В этом преимущество работы с компьютерами – им не надо ничего говорить, а они все равно понимают ваши приказы. Даже если Хайди не избавится от своего заикания, компьютеры будут для нее хорошим занятием, так как она сможет прекрасно, успешно работать, не произнося ни слова.

В юности страдать таким дефектом речи, должно быть, по-своему так же страшно, как иметь безобразные прыщи. Только прыщи обычно проходят с возрастом. А заикание остается и не зависит от даты рождения и чувства собственного достоинства своей хозяйки.

Она так старалась говорить! О чем бы мы ни беседовали, у нее было что сказать, но слова складывались так медленно и мучительно, что порой я буквально забывал предмет разговора, пока Хайди добиралась до конца фразы.

Один раз, когда мы говорили про компьютерные игры, она совершенно зависла на названии своей любимой, и матери пришлось прийти ей на помощь.

– Игра, которую она так любит, называется «Паническая рука». Вы играли в нее когда-нибудь?

– Нет, даже никогда не слышал.

Девочка попыталась объяснить, что это за игра, но, когда так ничего и не получилось, сдалась и сникла. Я понял, что она вот-вот расплачется. Как она ни старалась, но проиграла еще один раунд своему внутреннему врагу – ярким контрастом к своей великолепной матери, которая запросто могла бесконечно вести свой скучный монолог.

Но даже мать на некоторое время умолкла. Девочка смотрела в окно, красная, сжав губы, пока Франческа улыбалась мне и курила одну сигарету за другой.

Вдруг Хайди посмотрела на меня и сказала:

– В-вам н-не к-к-кажет-т-тся, ч-ч-что к-к-курить – т-так шик-карно? М-м-мне – да.

Я пожал плечами:

– Пробовал в молодости, но так и не пристрастился. По-моему, это хорошо смотрится в кино.

Услышав это мягкое возражение, девочка съежилась на своем месте, словно я ее ударил. Неужели она так чувствительна?

Глядя на нее, я пытался поймать ее взгляд и подмигнуть, когда мать проговорила:

– Я бы хотела переспать с вами. Я бы хотела переспать с вами прямо сейчас. Прямо здесь.

– Что вы сказали? – Я взглянул на Франческу. Она поднесла руку к блузке и расстегивала ее.

– Я сказала, что хочу переспать с вами. Здесь.

– А как же ваша дочь?

– Она выйдет в коридор. Мы можем задвинуть занавеску. – Ее рука продолжала двигаться по пуговицам.

– Нет.

Блузка распахнулась; сквозь красивый сиреневый кружевной лифчик просвечивала звездно-белая тайна кожи.

– Послушайте, Франческа. Постойте, а? О боже. Подумайте о вашей дочери!

Женщина посмотрела на девочку, потом снова на меня:

– Можете переспать и с ней. Предпочитаете ее? Я могу выйти! – Она громко рассмеялась, подмигнула Хайди и стала застегиваться. – Видишь, милая, иногда я тебе не нужна. Достаточно найти мужчину, занимающегося компьютерами.

– Эй, хватит. – Наконец взяв себя в руки, я встал, собираясь выйти.

– Н-н-не ух-х-ход-д-дите, п-п-пожалуйста! – Девочка крепко схватила меня за руку и не отпускала. На ее лице читался страх и стыд. Она встала со своего места и обхватила руками мою шею. – Пожалуйста, не уходите, пожалуйста. Я уб-уб-беру ее!

Обняв ее, я медленно снял ее руки с моей шеи, одновременно подталкивая обратно на место. Усадив девочку, я обернулся к Франческе… Которой там не было. Которой не было нигде. Я стоял спиной у самой двери, и она не могла обойти меня, чтобы выйти.

Разрываемый сильнейшей тягой бежать отсюда к чертовой матери и неодолимым любопытством узнать, что же такое тут происходит, я все-таки застыл на месте и стал ждать чего-то, что подскажет мне следующий ход.

Поезд начал замедлять движение, и по трансляции объявили, что мы подъезжаем к Розенхайму, последней остановке перед Мюнхеном. Я сел. Хайди скользнула ко мне. И тут она сделала нечто непозволительное, отчего я содрогаюсь даже сейчас. Очень нежно она взяла мою руку и засунула себе под юбку, между ног. Прошла миллисекунда, прежде чем я попытался вытащить руку. Но не мог, потому что девочка удерживала ее там и была сильнее, гораздо сильнее меня. И меня больше напугала эта сила, а не то, где находилась моя рука. Сколько было лет этой девочке? Одиннадцать? Двенадцать? Но двенадцатилетний подросток не может обладать такой силой.

Когда Хайди заговорила, я услышал голос вполне нормальной девочки без всякого заикания.

– Она что, не понравилась вам? Скажите, что вам нравится, и я сделаю для вас это. Обещаю. Что угодно!

– Что ты делаешь, Хайди? Что ты делаешь?

Ее рука еще крепче сжала мое запястье. Очень, очень крепко.

– Разве она не показалась вам шикарной? Цвет ее волос и как она курила «Кэмел»? Вот такой буду и я. Вот такой я хочу стать, когда состарюсь. Вот такой я хочу сделаться. – Она прищурила глаза. – Вы мне не верите? Вам это не кажется шикарным? Вот такой я буду, и все мужчины будут хотеть меня. Все захотят потрогать меня и послушать, что я говорю. Я знаю много историй и прочего. И смогу сказать все, что захочу.

– Но почему не можешь сказать сейчас?

Она сдавила мне руку так, что я вскрикнул.

– Потому что заикаюсь! Вы слышали! Думаете, я прикидывалась? Я ничего не могу с этим поделать.

Я бросил свои попытки вырваться.

– Но сейчас ты же говоришь нормально.

– Потому что ваша рука там. Мужчины будут все время хотеть меня, потому что я буду говорить, как она. Я буду красивой и буду красиво говорить.

– Это ты создала ее?

Она чуть ослабила свой захват и посмотрела на меня, ожидая реакции.

– Да. Она вам не понравилась? Она нравится всем мужчинам. Они всегда хотят ее. Что бы она ни попросила, они говорят «да». А раз они хотят ее, то захотят и меня. Потому что я буду такой.

У меня был выбор – подыгрывать и притворяться или сказать правду в надежде, что…

– Она слишком много говорит.

Хайди перестала сжимать мою руку, но продолжала удерживать ее под юбкой.

– Что вы имеете в виду?

– Она слишком много говорит. С ней скучно.

– С-ск-ск-кучно?

– Да. Она слишком много говорит о себе, и часто это неинтересно. Я перестал ее слушать. Я больше смотрел на тебя.

– Почему? Она не показалась вам красивой?

– Красивой, но скучной.

– Другим мужчинам так не казалось! Они всегда хотели ее! И всегда ее получали!

– Не все мужчины одинаковы. По мне, с женщиной должно быть интересно.

– Это важнее, чем быть красивой? – Она словно задавала мне вопросы из опросного листа. И мне оставалось только отвечать.

Практически весь остаток пути до Мюнхена она задавала мне вопросы о «Франческе». Как мне понравился ее голос? А что могу сказать про ее фигуру? Что было не так в ее болтовне? Захотел бы я переспать с ней, если бы она была одна?

Я так и не узнал, кем… была эта женщина. По понятным причинам мне не хотелось сердить девочку или еще больше ее расстраивать. Я по мере сил ответил на все вопросы, а их, поверьте мне, было немало. Я отвечал до самого Мюнхенского вокзала, где она встала, когда поезд замедлил ход, и сказала, что ей нужно идти. Ничего другого, ничего больше. Отодвинув стеклянную дверь, напоследок улыбнулась мне и ушла.

* * *

Мое мнение о том, что же это было? Я перебрал множество вариантов. Что у нее было представление о совершенной женщине, какой бы она хотела стать, и она создала ее из своего несчастья, чтобы занять ее место, когда сможет влезть в ее взрослую оболочку. Но она была мала и наделала ошибок. То, что девочке кажется шикарным и сексуальным, у нас, взрослых, часто вызывает улыбку. Это одно предположение. А может, Хайди была ведьмой, играющей в свою версию «Панической руки» – игры, которую я, естественно, попытался отыскать, но так нигде и не нашел. Или же… Не знаю. Это звучит совершенно глупо и беспомощно, но я не знаю. Извините, если вас не удовлетворил мой ответ.

Я видел Хайди еще один раз – последний. Сойдя с поезда, я увидел, как она бежит по перрону в объятия симпатичной пары, которая с восторгом ее встретила. Мужчина взял девочку на руки и не выпускал, а женщина непрестанно целовала. Хайди не обернулась. А я держался на расстоянии.

Я шел сзади подальше от них и был рад, что она меня не видит. А потом увидел Селин. И знаете, кто пришел с ней в столь поздний час? Фиона. Очаровательная Фиона – ее дочь.

Медведю в пасть

Дело было так. У Уильяма Линда никогда не водилось денег. До тридцати лет ему хотелось всего, но он не получал ничего. Серебристые автомобили, вечерами проносящиеся мимо по левому ряду, их приборные щитки, как далекие города зеленого света, посылающие тайные послания.

Вот чего ему хотелось: серебристых автомобилей.

Женщины, выходящие из лимузинов, выходящие из дорогих магазинов, из аэропортов, выходящие на солнце женщины в темных очках.

Вот чего ему хотелось: женщин в темных очках.

И еще много чего – вы сами понимаете.

Линд усердно работал, но из этого не получалось ничего хорошего. Он работал от звонка до звонка, но денег хватало только на оплату счетов, и все. Когда вы бедны, вы мечтаете разбогатеть, так как уверены, что дорогие вещи делают жизнь лучше. Да, улучшают, но, когда вы богаты, это «лучше» приобретает новые очертания. Чего бы еще новенького? Неискушенному Линду виделось лишь шелковистое, как на страницах журналов, мерцание супермоделей с высокими голубоватыми бокалами в руках, с настоящими латунными пряжками на чемоданах, посреди неестественно пурпурных лавандовых холмов на юге Франции.

У него была девушка – не помню, как ее звали, – которая дала ему ценный совет: если у тебя нет денег, смотри, что с ними делают Они, чтобы хотя бы знать, куда их деть, когда заведутся свои. Линд не сомневался, что когда-нибудь деньги у него заведутся. Тут и говорить не о чем.

Они ходили в музеи. Они употребляли определенные выражения. У них волосы были подстрижены вот так. Они говорили, что читают Шекспира. Он составил список на трех страницах. В ресторане Они отсылали еду обратно на кухню. Ставили свои автомобили как попало, не интересуясь, помешают ли кому-нибудь.

Когда список был составлен, больше всего Линда восхитило, что ведь и он может кое-что из этого! Если накопить немного денег, он тоже может подстричься вот так. Сборник Шекспира стоит всего ничего, как и билет в музей. И любой может заучить определенные выражения.

А еще многие из Них проходили фазу, когда изображали, будто бы ведут тяжелую жизнь на земле, а не парят в нескольких дюймах над ней. При всех своих деньгах Они облачались в грубые штаны и рабочие рубахи. Х/б. Мужчины отращивали трехдневную щетину и ходили без галстука. Их женщины носили простые хлопковые юбки и резиновые украшения. Богатые были не как все, но иногда, на время, притворялись, что они такие. И Линд разыгрывал как раз один из тех случаев. Счастливчик Линд!

Он быстро научился изображать богача и сделал это своим хобби. Когда выдавалось несколько часов свободного времени, он читал «Короля Лира» и даже заучил некоторые строчки – просто на случай, если когда-нибудь его проверят, и тогда он сможет доказать, что не лыком шит!

 
…Но несчастье меркнет
Пред большею напастью. Например:
Ты прибежал, спасаясь от медведя,
К бушующему морю – ты свернешь
Медведю в пасть.[9]9
  Перевод Б. Пастернака.


[Закрыть]
 

Он научился распознавать марки Их духов, узнал, где Они делают покупки, какие омлеты заказывают.

Его «бушующим морем» были его бедность и безумная, убийственная реальность. И если притворяться богачом было неверным и безнадежным занятием, вроде как созерцать невозможное, прижавшись носом к стеклу, то он, по крайней мере, был готов в любое время свернуть «медведю в пасть».

Чудо этой истории заключается в следующем: Линд выиграл в лотерею. Купил билет за пять долларов и выиграл двадцать миллионов. Двадцать миллионов долларов! Если бы вы захотели избавиться от них за год, вам пришлось бы тратить почти по пятьдесят пять тысяч в день. Или можно купить реактивный самолет, целый жилой дом или государственный долг какой-нибудь маленькой страны в Африке или на островах Карибского моря. Линд принес свои деньги к шаману.

– Что вы сделаете, если я дам вам эти деньги?

Шаман был стар и мудр, и однажды он создал для себя деньги, но они принесли ему одни беды.

– Мне не нужны ваши деньги. Вам-то что нужно? У вас есть все, о чем вы мечтали. Идите и купите «порше». В аэропорту вас ждут женщины в солнечных очках. Прокатитесь на «конкорде»!

Он посмотрел Линду в глаза и увидел, что у того, конечно, есть все, чего он желал, но реальность ужасно его пугает.

– Я хочу вернуться туда, где я был молодым и бедным, но вернуться туда с этими деньгами в кармане. Вы можете мне это устроить?

– Да, но это ничего не изменит. Вы когда-нибудь читали Успенского? Он написал про это целую книгу. Вы будете вести себя иначе, но останетесь тем же человеком, так что разницы не будет никакой… Впрочем, для начала мысль неплохая. Приходите с действительно хорошей идеей, и я выполню ее для вас бесплатно.

Линд с подозрением посмотрел на него:

– А сколько вы обычно берете?

– В зависимости от того, что у меня просят. Обычно за то, что вы только что сказали, я беру около тысячи долларов.

– Почему около тысячи?

– Потому что если взять меньше, это покажется подозрительным, а если больше, я окажусь неконкурентоспособен.

– А вы сами ничего не можете посоветовать?

– Ну, на первый взгляд, мне кажется, вы потратили кучу времени на изучение того, как ведут себя богатые, когда они ведут себя как богатые. Это все равно что изучать актерское ремесло, наблюдая, как актеры играют актеров. Но парни вроде Марлона Брандо не играют актеров: просто он – Марлон Брандо, а этот парень – крутой актер. Верно?.. Богатые, когда они богаты, не думают, что делать; они просто богаты – и все. Вам нужно лишь выяснить, как это почувствовать.

Линда обрадовали эти слова.

– Именно! Можете вы дать мне почувствовать, каково это – почувствовать себя богатым?

– Извините, это не по моей части. У вас теперь куча денег. Ну и как вы себя чувствуете?

Линд уставился в пол.

– Чувствую, что лучше бы их не было. Как будто они чужие, а я просто нашел их в сумке на скамейке в парке. – Он покачал головой. – Как будто я должен их вернуть.

– Ерунда! – Шаман (его звали Венаск) похлопал Линда по колену. – Погодите-ка минутку! Мне тут пришла в голову одна мысль. – Он встал и, сделав Линду знак рукой оставаться на месте, вышел, а вскоре вернулся с кожаной курткой. – Вот, наденьте.

Линд встал и натянул ее. Она была похожа на те куртки, что носили летчики во время Второй мировой войны, с меховым воротником, потертая и исцарапанная.

Через мгновение куртка стала покрываться шерстью.

Это напоминало ускоренную съемку распускающихся весной цветов.

Линд, вскрикнув, скинул куртку и бросился из комнаты, но Венаск спокойно удержал его.

– Что это за чертовщина?

– Это Куртка Добродетели. Если ее наденешь и она покроется шерстью, значит в вас еще остались честность и простодушие. А если ничего не вырастет, значит все умерло. Где-то в душе вы все еще добрый человек. Запутавшийся, но добрый. Добродетельный человек с двадцатью миллионами долларов. И что вы собираетесь с ними делать?

На этот вопрос Линду было ответить не легче, чем решить, что делать со своим будущим.

Венаск, старавшийся не давать людям небесных откровений, пожалел его, ясно видя, что его растерянность проистекает из его добродетелей. Линд слишком забил себе голову мыслями о богатой жизни и сам не догадывался, что он потенциальный святой.

Поняв это, Венаск несколько отбросил свои принципы и еще немножко подтолкнул его в правильном направлении.

– Вы когда-нибудь замечали, что у вас в кармане всегда денег не столько, сколько вы думали? Заглядываете в бумажник, полагая, что там десять баксов, а там тринадцать? Или восемь? А куда делись остальные? Те, что, вы думали, у вас есть? Вы когда-нибудь задумывались об этом?

– Нет.

На лице Линда не отразилось ничего, позади глаз не вспыхнули лампочки осознания, всплывающего из самого нутра, – ничего.

Венаск покачал головой. Возможно, парень так никогда и не станет святым. Просто богатый и тупой. Вот что случается, когда побудешь какое-то время богатым: вся прежняя растерянность, с которой было бы так интересно повозиться, все вопросы исчезают без следа. Богатство приносит спокойствие и самодовольство. Зачем думать «Почему я?» или «В чем тут смысл?», когда карманы полны?

В этом и заключалась хитрость их плана. Все больше и больше людей становятся богатыми, все меньше и меньше людей задумываются о смысле. Линду придется это выяснить для себя. Венаск сам это выяснил, но с большим трудом.

– Выслушайте меня внимательно, Линд. Куда деваются эти лишние деньги? Вы думаете, что потратили их? Или они у вас вывалились? Задумайтесь – у вас было десять баксов. А если, когда вы смотрите, у вас их восемь или тринадцать – тут что-то не то. Идите домой и подумайте об этом. Конец дискуссии.

Линд уселся в своей квартире еще более растерянный, чем когда-либо. Он знал, что Венаск не шарлатан; магия и интуиция так и искрились в нем, как бенгальские огни на Четвертое июля. Шаман говорил загадками и намеками, и он был скромен.

Так что же он имел в виду?

В последующие дни, вплоть до того времени, когда он положил свое богатство в банк и жизнь закрутилась чертовым колесом, он проверял свой бумажник.

Утром он клал туда два доллара и тридцать девять центов, но в четыре часа пополудни там оказывалось четыре доллара и одиннадцать центов, а однажды он нашел там даже пятнадцать долларов и сорок пять центов.

На следующий день Линд снова клал туда, внимательно пересчитав, ровно два доллара и тридцать девять центов. Но конечно же, к концу дня сумма всегда вырастала или уменьшалась до совершенно другой. Неужели такое происходило с ним всю жизнь? Даже когда он был беден и думал, что знает в лицо и с изнанки каждый доллар в кармане? Неужели такое возможно?

Он накупил книг и журналов по финансам и читал их до тех пор, пока ему не стало казаться, что глаза плавятся в глазницах. Он разговаривал с финансистами, банковскими служащими, мошенниками. Каждый рассказывал ему что-нибудь свое, всегда что-то новое. Получалось, будто они говорили на разных языках, хотя считалось, что все они говорят о деньгах. Текущие активы, офшорные фонды, пролонгация кредита, драгметаллы, арбитраж, черный нал.

Чтобы проверить зреющую теорию, он спросил одного видного консультанта по финансам, каковы шансы пролонгации кредита в драгметаллах, если он возьмет свой индивидуальный пенсионный счет и однорядную скидку на амортизацию и проведет через менажницу «Кумпол» в фонд Вертуна-Болтуна?

Консультант ответил, что это чертовски рискованно, но возможно.

Линд вернулся к Венаску и с суровым блеском в глазах сказал:

– Это деньги! У них свой язык. О них можно сказать что угодно, и люди думают, что понимают. Но на самом деле никто не знает, о чем идет речь. – И он рассказал Венаску о своей встрече с консультантом.

– Теперь у вас котелок варит! – улыбнулся шаман. – Так вы заметили эту штуку с деньгами в кармане?

Линд кивнул и рассказал о заколдованных двух долларах и тридцати девяти центах. Венаск так обрадовался, что по-детски захлопал в ладоши:

– Верно! И?..

Линд посмотрел ему прямо в глаза и сказал нечто безумное:

– Я хочу поговорить с деньгами. Я хочу, чтобы вы меня самого превратили в деньги и я смог бы задать им вопросы на их собственном языке.

– Блестяще! – вскричал Венаск и превратил новоиспеченного миллионера в долларовую бумажку.

* * *

Вам известна фраза «деньги говорят»? Они говорят. У них нет ударений, дифтонгов, седилей или умляутов, потому что их язык – это постоянный гул, который не прекращается и который сами они всегда безошибочно понимают.

Каждая монетка, каждая облигация, каждая зеленая, голубая или красная ценная бумажка что-то говорит, и другие им подобные все время их понимают. Деньги не знают границ или высоты над уровнем океана, азимута или долготы. Они крайне эгоистичны и знают прежде всего лишь собственную ценность, а потом ценность себе подобных. Все остальное не имеет значения. А им подобные – это сотни миллионов кусков дерева или камня, раковин или чего угодно, что можно когда-нибудь конвертировать в деньги.

Так что они говорят, но никто их не слышит или не понимает.