Текст книги "Дальше живите сами"

Глава 22

11:25

Гостей пока нет. Судя по всему, дни во время шивы набирают темп неспешно. Джен уехала – снять номер в гостинице “Мариотт” на Сто двадцатом шоссе. Она решила остаться до завтра, чтобы у нас было время все обсудить.

Филипп стойко выдерживает атаку Трейси за закрытыми дверями, которые, впрочем, слабо заглушают ее визгливые и слезливые угрозы. Мне жаль Трейси. Я мало о ней знаю, но похоже, она человек неплохой. Интимная связь с Филиппом любую женщину превратит либо в потаскушку, либо в мегеру, но поскольку в возрасте Трейси разыгрывать из себя потаскушку уже не пристало, выбор у нее невелик.

Пол радостно слинял под тем предлогом, что Хорри надо подкинуть на работу, а на самом деле – проверить, как идут дела в магазине. Элис устроилась на диване с кружкой кофе и блюдцем с мини-кексами. Барри на заднем дворе пытается наладить конференцию по телефону и краем глаза следит, как мальчишки плещутся в бассейне. Мама, Венди и я сидим на нормальных стульях: мы уже не готовы лишнюю минуту без надобности корячиться на низеньких стульчиках.

– Что, интересно, Джен сказала в свое оправдание? – спрашивает мама.

– Ничего. Обычный текст.

– Выглядит она хорошо, – замечает Венди. – Неверность ей к лицу.

Длина ног и стройность Джен всегда вызывали у Венди смешанные чувства, что-то среднее между возмущением и преклонением.

– Занятно, что она приехала, – продолжает мать. – Думаю, это что-то да значит.

– Что, мама? Что это может значить?

– Пока не знаю. Но возможно, все не так бесповоротно, как тебе кажется.

– Ты хочешь сказать, что она не спала с моим шефом целый год?

– Нет, Джад, не это. Она тебе изменила, и я понимаю, как тебе больно. Но это всего лишь секс, мальчик, удовлетворение телесного зуда. Мы придаем этому слишком большое значение, нас так запрограммировали. В результате мы теряем из виду куда более важные вещи. Лес густой, и секс в нем – лишь одно дерево.

– Ага, баобаб.

– Если рассчитывать на брак длиной в пятьдесят лет, один неудачный год погоды не делает. Возможно, твой брак еще можно спасти. Но ты даже не узнаешь, есть такой шанс или нет, если будешь пестовать обиду, ненависть и гнев и вести себя так, словно весь мир обязан выплачивать тебе контрибуции.

– Спасибо, мамочка. Я всегда ценю твои непрошеные советы, какими бы бесполезными они ни были.

– Не за что, сынок, не за что.

Появляется Филипп. Точно гимнаст, он упруго, на одних руках, опускается на низенький стульчик и тяжело вздыхает.

– Видимо, я – неисправимое говно.

– Тем не менее Трейси, похоже, еще не поставила на тебе крест, – замечает мать.

– Поди пойми.

– Филли, зачем тебе это нужно?

– Что именно?

– Спать с хищницей, – поясняет Венди.

– Спать с собственной матерью, – поясняю я.

– Упаси господь, – отвечает Филипп.

– По-моему, она хорошая, – замечает Элис. – И очень красивая.

– Да, хорошенькая, – соглашается мама. – Только по возрасту ближе ко мне, чем к тебе.

– Мамочка, я не так юн, как тебе бы хотелось, – говорит Филипп. – Да и ты тоже.

– Не злобствуй, мальчик. Тебе это не идет.

– А тебе не идет короткая юбка. Когда ты пересядешь на этот стульчик, коленки будут задраны вверх и все, что под юбкой, будет как на ладони.

– Филипп, я надеюсь, что твои действия достаточно взвешенны, – продолжает мать. – Лично я не предвижу тут сценария с хорошим концом.

– Этот разговор тоже добром не кончится, – вставляю я.

– Он просто кончится, – откликается Филипп. – Прямо сейчас.

– Филипп, мы – твоя семья. Мы тебя любим.

– Но! – хором подхватываем мы, все втроем.

Мать обескураженно оглядывается.

– Вы правы. Но. Но – она для тебя стара. Но – ты на ней все равно не женишься. Но – о ней ты в этой ситуации вообще не подумал. Или подумал?

Филипп мотает головой, всем своим видом показывая, что эту наживку заглатывать не намерен.

– Филли, что будет с Трейси, когда ваши отношения себя изживут? Ты-то переключишься на новых партнерш без проблем, и сейчас переключаешься, я тебя знаю. Но ее шансы убывают с каждым годом. У нее намного меньше времени на то, чтобы найти подходящего человека, своего человека. Из-за тебя она тратит время даром.

– Но почему я не тот, кто ей нужен?

Мать улыбается ему, печально и нежно.

– Не будь козлом, – произносит она.

– Ну вот, договорилась. – Филипп встает. – Всем пока.

– Я с тобой, – говорю я и тоже встаю.

– Никому из нас нельзя покидать дом, – объявляет мать. – Мы сидим шиву.

– Теперь на очереди Венди, – говорю я. – Обсуди-ка с ней ее брак. А мы вернемся, когда пыль уляжется.

– Сволочь, – шипит Венди.

– Прости, сеструха. Каждый выживает как умеет.

Вернувшийся из магазина Пол сталкивается с Филиппом в дверях гостиной.

– Привет, Фил, – говорит он с улыбкой и вмазывает ему кулаком по морде с такой силой, что Филипп летит через всю комнату, сбивая на ходу стулья.

– Пол! – верещит Элис.

– Этот щенок со мной тоже не церемонился.

Распластавшийся на полу Филипп приподнимается на локте и, морщась, потирает подбородок. Услышав шум, вбегает Трейси. Оценив ситуацию, она резко, на каблуке, разворачивается и снова скрывается в комнатушке за кухней. Думаю, теперь мы увидим ее не скоро.

– Если я сейчас встану, ты меня снова ударишь? – спрашивает у Пола Филипп.

– Нет, у меня к тебе все, – отвечает Пол, потирая костяшки пальцев. Потом он протягивает Филиппу руку, и тот, ухватившись, рывком поднимается на ноги. К всеобщему изумлению, Пол обхватывает Филиппа в подобие объятий и что-то шепчет ему на ухо. Филипп, кивнув, поглаживает его по затылку и поворачивается ко мне:

– Ты идешь?

– Иду, если по дороге не получу от Пола по морде.

– Твою морду уже повозили по батарее, – замечает Пол. – Мне нечего добавить.

– А, кстати, – говорит Филипп, словно невзначай что-то вспомнил. – Джен беременна. От Джада.

Все поворачиваются ко мне.

– Ну ни хрена себе! – выдыхает Венди. – Думаю, я выразила общее мнение.

– Почему ты мне ничего не сказал? – возмущенно говорит мать. – Как ты мог?

– Подставляй морду, – говорю я Филиппу.

Он пожимает плечами:

– Каждый выживает как умеет.

Тут встает Элис и совершенно сознательно, намеренно, роняет на пол свою чашку и блюдце. Они разбиваются вдребезги, а Элис смотрит на нас, и в глазах ее набухают слезы.

– Невероятно, – произносит она.

Не дав нам даже секунды – понять, что на нее нашло, – она начинает рыдать и, выбежав из гостиной, устремляется вверх по лестнице. Мгновение спустя хлопает дверь моей бывшей комнаты. Мы подскакиваем. Свет гаснет.

Глава 23

11:45

На “порше” мне раньше ездить не доводилось. У машины низкая посадка, и через плотную кожу сиденья я ощущаю каждую трещину, каждый камешек на дороге. Коврики в “порше” усеяны смятыми пакетами из-под сэндвичей и пустыми пластиковыми бутылками, пепельница переполнена – тут и пепел, и гнутые окурки, и чеки за бензин.

– Хорошая машинка, – говорю я.

Филипп переключается на третью скорость и выжимает газ.

– Знаю, что ты сейчас думаешь, – произносит он.

– Что же?

– Что Трейси богата, а я – говно и сплю с ней, потому что она меня содержит и дает покататься на дорогой машинке.

– Так почему ты с ней?

Филипп, вздохнув, качает головой:

– Я пытаюсь повзрослеть, Джад. Понимаю, что в семье на меня давно наклеили ярлык шута, и виноват в этом я сам, но хочешь верь, хочешь нет – я не хочу быть шутом. Меня тоже немало возили мордой по батареям, и в конце концов я решил, что перемены стоит начать с женщины. Классом повыше.

– Значит, не из-за денег, а из-за класса. Но тоже используешь.

– Я ее не использую. Не больше, чем она меня. А разве любовь – это что-то иное? Двое людей удовлетворяют нужды друг друга.

Я пожимаю плечами:

– Не спрашивай меня про любовь. Меня бросила жена. Ушла к моему боссу.

– Беременная, – подсказывает Филипп.

– Беременная.

Филипп широко улыбается:

– У меня, кажется, завелся соперник. Второй претендент на роль семейного шута.

– Похоже на то.

– Кстати, что ты об этом думаешь?

– Очень стараюсь не думать.

– Я бы на твоем месте тоже не думал. – Он одобрительно кивает. – Где тебя высадить?

– Почему высадить? Я думал, мы вместе пообедаем.

– Надо кое-куда заехать.

– Кое-куда или кое к кому?

– Ценю твою неизбывную веру в меня.

Я смотрю в окно и замечаю в небе птичий клин: гуси с попутным ветром летят на юг.

– Дело не в тебе, Филипп. Так устроено человечество.

– Ой, сейчас расплачусь.

– Ладно, высади меня у Келтона.

– На каток собрался?

– Ага.

Он смотрит на меня искоса:

– Правда, что ли? Кататься?

– Сделать кое-что надо.

– Кое с кем? – уточняет Филипп.

Затем он, без предупреждения, выворачивает руль влево и пересекает двойную сплошную, чтобы обогнать идущий впереди фургончик. На миг мы остаемся один на один с потоком встречных машин и хрупкостью собственной жизни. Секунду спустя он ныряет обратно и тут же, на перекрестке, сдает влево, резко, на двух колесах, так что меня по инерции вжимает в дверцу.

– Филипп! Что ты творишь?

Сцепление у “порше” фантастическое: после всех этих виражей мы лишь набираем скорость и несемся по улице под гудки разгневанных водителей, которых мы только что едва не убили.

Филипп вздыхает.

– Ездить на “порше” – это как секс с моделью, – со знанием дела говорит он. – Обертка глянцевая, а внутри все как обычно.

12:20

Пенни скользит под музыку Хью Льюиса и его группы The News, выписывает круги и заднюю дорожку, прыгает, вращается; ее коньки, шурша и взбивая белую крошку, режут лед. На Пенни черные легинсы и поношенная серая толстовка с капюшоном, волосы забраны под черную лыжную шапочку. Она двигается грациозно и уверенно, щеки чуть порозовели; меня она пока не заметила. А я, дрожа от холода, сижу в одной рубашке на нижнем сиденье трибуны и заново, пусть ненадолго, влюбляюсь в Пенни. Что это, крошка, если не любовь?.. На смену Хью Льюису приходит The Dream Academy – “Любовь в городке на севере”. Господи, ну почему на катках вечно крутят музыку восьмидесятых?

Набрав скорость, Пенни делает полукруг задом, задрав ногу выше головы и удерживая конек рукой. И тут взгляд ее, скользнув по трибунам, случайно останавливается на мне. От неожиданности она теряет равновесие и падает – попой на лед. Я выбегаю к ней через открытую неподалеку дверцу, но она уже поднялась и отряхивает штаны от белого ледяного налета.

– Не сильно ушиблась?

– Ты меня напугал.

– Я не хотел… прости.

– На лед нельзя без коньков, запрещено.

– Да, конечно. – Я отступаю за дверцу, на резиновый коврик.

Пенни подкатывает к бортику и смотрит на меня в упор – долго, оценивающе. Потом извлекает из кармана ключ на цепочке.

– В отделе проката есть хоккейные коньки. Возьми себе пару и выходи на лед.

– Да я как-то не планировал кататься.

– А я не планировала грохнуться на задницу на глазах у любви моей юности. Но в жизни не все идет по плану. Надевай коньки.

– Вот не знал, что я – любовь твоей юности.

Пенни усмехается:

– Ну, партнер по сексу.

– У нас и секса-то толком не было.

– И не будет, если ты и дальше станешь к словам цепляться.

Хоккейные ботинки пахнут, словно внутри кто-то сдох. Я тщательно шнурую их доверху и через пять минут стою на льду.

Я не катался миллион лет, а в хоккей в последний раз играл еще до женитьбы, но мастерство, как говорится, не пропьешь. Пока я надевал коньки, Пенни приглушила освещение и запустила серебряный шар, как на дискотеке. Так что теперь мы с ней кружим под Синди Лаупер, под ностальгическую песню “Всегда-всегда”, словно летим сквозь звездную вселенную. Впору представить себя героем романтической комедии, произнести что-то предсказуемое, но важное, и – когда музыка достигнет кульминации – поцеловать Пенни в самом центре катка. Счастливый конец гарантирован. Если ты заблудился, скорей оглянись – я тебя жду всегда, всегда… Пенни и раньше обожала романтические спецэффекты, типа прыжков в фонтан в одежде или долгих поцелуев под проливным дождем. Она воображала, как Ричард Гир в сине-белом костюме морского офицера уносит ее с фабрики под венец, мечтала сказать Тому Крузу, что влюбилась в него с первого взгляда. Но сейчас счастливые концы нам не по зубам, мы далеки от них, как никогда. Прошло столько лет, мы друг другу почти чужие, мы просто прикидываемся, будто по-прежнему близки – каждый по своим сугубо личным, печальным причинам. Я даже не знаю, почему пришел на каток: потому что когда-то был влюблен в Пенни или просто от отчаянного одиночества и потребности в сексе, а наше прошлое позволяет мне, после всех последних обломов, надеяться на некое будущее. Но в Пенни есть что-то не от мира сего, странная она какая-то. И я не должен сейчас тут быть. Я должен вернуться домой – оплакивать отца, готовиться к собственному отцовству. И делать все возможное, чтобы оклематься от любви к Джен. Ни на что не отвлекаясь.

И все же… Кожа Пенни сияет на фоне льда, волосы выбились из-под шапочки, развеваются, а она скользит рядом со мой, нездешняя, но прекрасная. Скосив глаза, я вижу ее профиль, нос с легкой горбинкой, точеные скулы, огромные, полные надежды глаза, которые – я помню – мгновенно наполняются слезами. Если ты будешь падать, я подхвачу, я рядом всегда, всегда…

– Хочешь, возьмемся за руки? – предлагает она.

Я смотрю: шутит или всерьез? Нет, не шутит. Я порываюсь сказать ей о ребенке, но что-то меня останавливает. Я хочу сказать, что еще не привык к новым реалиям своей жизни, но – молчу. Наверно, правда проще и примитивнее, чем любые слова. Я беру Пенни за руку, и мы скользим сквозь вращающиеся созвездия. Ее рука – в черной вязаной перчатке, моя онемела от холода и напоминает заиндевевшую клешню. Я ею почти ничего не чувствую. С таким же успехом я мог бы держаться не за руку Пенни, а за что угодно.

12:55

Толстый дядька с усами, как у моржа, позвякивает связкой ключей – он пришел открывать каток для посетителей. Помахав Пенни рукой, он исчезает в каких-то служебных помещениях. Вскоре умолкает музыка, зажигается свет, а звезды, наоборот, гаснут. Мы, не сговариваясь, разжимаем руки. Какие уж тут нежности – под бьющим дневным светом? Человек-морж появляется снова, на видавшем виды ледовом комбайне “Замбони”.

– Знаешь, что было бы здорово? – спрашивает Пенни у бортика.

– Что?

Она задерживает на мне взгляд. А потом говорит:

– Ничего, забудь.

– Перестань. Что ты хотела сказать?

– Момент упущен. – Она с улыбкой пожимает плечами. Я одним пальцем высвобождаю тонкую прядь волос, зацепившуюся за уголок ее рта.

– Спасибо, что позвала кататься. Как раз то, что мне надо.

– Я рада, что ты заглянул.

Один из нас лжет. А может, и оба.

13:00

У Пенни начался первый урок, а Филипп, естественно, опаздывает. Я сижу на скамейке около стоянки и смотрю, как подъезжают другие тренеры – стройные женщины в крошечных детских футболочках и обтягивающих легинсах, не оставляющих никакого простора для воображения. Они радостно машут друг другу, смеются, и тела у них, как у Пенни, литые, загорелые, а походка упругая, спортивная. Я подтягиваю живот и улыбаюсь в ответ на их улыбки, изо всех сил стараясь не показать, с какой жадностью я разглядываю их аппетитные, упругие попки, которые – в этих тесных легинсах – нельзя не заметить даже с другого конца футбольного поля.

13:35

Филипп везет меня домой, и настроение у него явно подпорчено. За это время он открыл у “порше” крышу, а солнце на пике дня изрядно припекает, растапливая внутренний озноб, застрявший во мне после часа, проведенного на льду. Филипп лихо подкатывает к дому, и какое-то время мы просто сидим – готовим себя к тому, чтобы войти.

– Если б мы жили не в тупике, я бы так и ехал… – говорит Филипп. – Все дальше и дальше.

– Мне это знакомо, братишка. Но твои проблемы потянутся за тобой.

– Слабо́ им, у меня быстрая машина. Как покатался?

– Странновато. А как твоя тайная миссия?

– Вовсе не тайная, – отвечает Филипп. – Мне нужно было побыть одному. Привести мозги в порядок.

– Привел?

– Нет. Так сказал. Для красного словца.

Мы грустно улыбаемся друг другу. Именно сейчас, сидя в машине рядом с младшим братом, я вдруг понимаю, что мы никогда больше не увидим отца, и ощущаю пустоту, физически, где-то в глубине живота. В детстве мы с Филиппом, еще совсем маленьким, любили развлекать папу так: Филипп сидел у меня на руках, изображая куклу, я изображал чревовещателя, а потом Филипп вдруг изворачивался, целовал меня в щеку, я орал на него, а он говорил “прости” надтреснутым мультяшным фальцетом. Отец почему-то смеялся до посинения. Мы не знали, что именно вызывает у него такое безудержное веселье, но были счастливы, что можем его рассмешить, и делали эти при каждом удобном случае. А потом вдруг перестали. Может, папе было уже не смешно, может, я решил, что вырос из этой детской забавы, может, Филиппу все это наскучило. Никогда заранее не знаешь, когда ты в последний раз увидишь отца, поцелуешь жену, поиграешь с братом, но последний раз случается всегда, неизбежно. И если помнить все эти последние разы, вся жизнь будет исполнена печали.

– Филипп, – говорю я.

– Да.

– У тебя футболка наизнанку надета.

– Правда? Вот черт. – Он стягивает ее через голову. – Значит, я целый день так хожу.

Я медленно киваю, соглашаясь с его ложью. Я стар. Мне грустно и не до разговоров.

– Все бывает, – говорю я. – Жизнь – штука причудливая.

Глава 24

15:20

Сегодня приз за Перетягивание одеяла на себя во время шивы получает Арлин Блайндер, тучная соседка с кислой миной и темными варикозными сгустками на толстых, пятнистых ножищах. Описание, чего уж греха таить, нелестное, но и видок с наших низеньких стульев открывается не из приятных: необъятные раздвинутые ноги, уходящие вглубь целлюлитными валиками, а выше – слои подбородков и волоски в ноздрях. Короче, трудно представить более далекую от совершенства человеческую особь, чем Арлин Блайндер. Белого пластикового стула под ней даже не видно – точно она втянула его в свои телеса без остатка, только тоненькие металлические ножки кряхтят и стонут от каждого ее движения. Эдвард, муж Арлин, тощий и длинный, как кочерга, сидит подле жены молча, и это, похоже, его постоянное состояние. Где-то, должно быть, есть контора, куда он ходит, работа, которую он делает, но умеет ли он разговаривать, доподлинно известно только Арлин.

– Мы расширяем кухню, – говорит она, словно отвечает на никем не произнесенный вопрос. – И это сущий кошмар. Сначала, когда они рыли котлован для пристройки, оказалось, что в земле лежит огромный камень, величиной с целый автомобиль. Пришлось пригнать кучу техники, и они его в конце концов выковыряли. Два дня на это угрохали. Потом вырыли-таки котлован, и тут вдруг выяснилось, что старый фундамент, на котором стоит кухня и весь дом, совсем раскрошился и его необходимо укрепить. О чем только думают эти люди?! Ведь это еще пятнадцать тысяч на ветер! Если б я знала наперед, во что это выльется, и затевать бы ничего не стала.

Для истории отмечу, что в гостиной, кроме этой дамы, имелись и другие посетительницы, в основном старинные подруги матери, милые женщины средних лет, даже привлекательные по-своему, во всяком случае пребывающие на ранних, почти незаметных стадиях возрастных изменений и в постоянной борьбе с ними – с помощью масок, корсетов и кричаще модных юбок, купленных в дорогих универмагах. Эти дамы не сходят с беговых дорожек, имеют личных тренеров, играют в теннис в закрытых клубах, однако их бедра становятся все шире, ноги – все полнее, а грудь обвисает все больше. Некоторых спасает хорошая наследственность, но, увы, ненадолго: все равно они похожи на неумолимо тающие эскимо, которые медленно, но верно стекают с палочки. На их лицах – печать мудрости и некоторой отрешенности, они тихо сидят вокруг матери, а Арлин трубит немолчно, точно слон-вожак, подавляя всех вокруг.

– Вчера они разворотили водопровод, я даже ванну принять не смогла.

– Вот это уж точно лишние подробности, – бормочет Венди.

– Вы на стул поглядите, на стул, – шипит Филипп.

Ножки складного белого стула и в самом деле сильно прогнулись, а едва Арлин начинает жестикулировать, стул начинает заметно трястись и проседает все ниже с каждым ее движением.

– Вообразите! Наш прораб подрядился еще на две работы по соседству: у Якобсонов они переделывают купальню возле бассейна, а для Даффов пристраивают гостиную. Так что в некоторые дни он не является вовсе, а по сотовому звонить бесполезно, он все равно не берет трубку. Поэтому мне приходится ездить к нему с любой проблемой, а проблемы возникают каждый божий день.

– И когда же вы закончите? – спрашивает мать, и мне на долю секунды кажется, что она не выдержала и спросила Арлин, когда она заткнется и перестанет нас мучить.

– Если б я знала! – восклицает Арлин в ответ. – Если так дело пойдет, я не получу кухню даже к праздникам, а мой Роджер всегда приезжает на праздники и внуков привозит.

Ее сын Роджер, отвратительный жиртрест с вечными крошками на рубашке, учился со мной в одном классе. Потом он написал какую-то компьютерную программу, продал ее за бешеные деньги, купил себе особняк в Силиконовой долине и заказал невесту с Филиппин по каталогу.

– Зато как будет чудно, когда вы все доделаете, – оптимистично говорит мать, явно пытаясь закруглить излияния гостьи.

– Конечно, – откликается Арлин. – Если я прежде не окочурюсь.

Она прикусывает язык, видно, вспомнила, что в доме покойника о чужой смерти не говорят, но прежде, чем воцарившаяся тишина становится слишком напряженной, раздается громкий треск: ножки стула подламываются, не выдержав веса Арлин, и она с визгом грохается на пол. И снова тишина – из тех, что словно бы останавливают время, а потом начинают отцеживать его – в час по чайной ложке. Все мы, точно второклашки – а второклашка на самом деле сидит в любом взрослом, – изо всех сил стараемся не прыснуть от смеха. Усилиями полудюжины женщин Арлин наконец поднимается на свои пятнистые ноги-тумбы. Эдвард тоже встает, но хлопочущие вокруг Арлин женщины оттесняют его от жены. На мгновение мы с ним встречаемся взглядами. И я готов поклясться: он тоже борется с улыбкой, которая иначе растянулась бы до ушей. Впрочем, может, мне это просто померещилось.

15:50

Падение Арлин возымело замечательный эффект – всех гостей сдуло подчистую. И мои родственники тут же принялись обсуждать главную новость дня: я скоро стану отцом!

Мама: Если будет мальчик, хорошо бы ты назвал его в честь папы.

Линда: Это же замечательно, Джад. И из тебя выйдет чудный отец.

Венди: Она уже на четвертом месяце? А с виду никогда не скажешь. Ты проверь, она нормально питается?

Филипп: Только подумай! Может, Уэйд и выиграл сражение, но ты выиграл войну! Твои ребята, по крайней мере, плавать умеют. Дай пять!

Трейси: Великолепно, Джад. Если ты сумеешь выработать позитивное отношение к ситуации, это будет лучший опыт в твоей жизни.

Пол: Что ж, видно, придется пересмотреть мою концепцию. Раньше я думал, что Джен тебя бросила, потому что ты голубой.

Филипп: Так, значит, я стану дядей!

Венди: Тупица! Ты и так дядя. Причем трижды.

Филипп: Я имел в виду опять…

Мама: Если исходить из того, что взаимоотношения Джен с Уэйдом основаны прежде всего на сексе, ребенок скорее всего положит им конец. У Джен сменятся приоритеты. И вы сможете начать жизнь заново.

Барри: Нью-Йорк готовит документацию. С процентной ставкой придется еще поиграть, но в итоге мы протолкнем все, что требуется. Мы эту удочку и раньше закидывали, но клюнуло только сейчас. Поверьте, при нынешнем состоянии экономики эта сделка на руку всем.