Текст книги "Дальше живите сами"

Глава 25

16:20

Райан и Коул плещутся в бассейне. На Коуле – надувные крылышки Человека-паука. Они с Райаном уже несчетное число раз залезли на горку, скатились вниз, снова залезли… Венди на другом конце бассейна сидит прямо над водой, на краю трамплина, и листает журнальчик со сплетнями. Я – неподалеку, в шезлонге, поедаю наши немереные запасы домашней выпечки. Серена спит в коляске, под зонтом. Солнце вот-вот скроется за крышей дома; вечерние комары еще не вылетели. Лучшее время дня.

– Господи, до чего ж я толстая, – говорит Венди, разглядывая фотографии голодающих старлеток.

– Ты недавно родила. Дай срок, восстановишься.

– Недавно? Семь месяцев назад! Сижу на диете, каждый день бегаю, но все без толку – ни пузо, ни ляжки ни на йоту не похудели. Я перед Барри уже и переодеваться стесняюсь.

– А я, похоже, тоже прибавил в весе. – С этими словами я вгрызаюсь в залитый глазурью марципан.

Сестра критически оглядывает меня с головы до ног:

– Пожалуй, живот и в самом деле дрябловат. Последи за собой. Тебе ведь теперь предстоит раздеваться перед новыми женщинами.

– Твоими бы устами да мед пить.

Венди смеется:

– У Джен всегда была классная фигура. Я бы все отдала за такие ноги. И сиськи. И задницу. Надеюсь, ты не станешь выискивать вторую такую диву? Во-первых, это птицы редкие, залетные, а во-вторых, они вряд ли клюнут на безработного разведенца с ненакачанным прессом.

– Ну, ты же знаешь мой девиз! С первого раза не вышло – снижаем требования.

– Мама! – кричит Райан. – Посмотри, как я умею!

– Да-да, зайчик, – рассеянно отвечает Венди, продолжая листать журнал. – Ладно, будем надеяться, что после этой беременности у Джен появятся растяжки на животе, а сам живот обвиснет. Рожавшая женщина не имеет права на плоский живот. Это нечестно!

– Я сегодня виделся с Пенни.

Венди отрывает взгляд от журнала:

– Пенни Мор? Как она выглядит?

– Не знаю. По-моему, хорошо.

– Она замужем? Развелась? Дети есть? Как она вообще?

– Не замужем. Преподает фигурное катание, а по вечерам работает в магазине.

– У нас? Она работала у папы?

– Угу.

– Что ж, значит, она и станет твоей тихой гаванью. Фантастика!

– Да нет, мы случайно встретились.

– Поделом ей! Сколько она тебя за нос водила в старших классах!

– С чего ты взяла? За нос она меня не водила и никакой гаванью никогда не будет. Мы просто старые друзья.

– Ну-ну. А на кого у тебя весь выпускной год стояло? И если сейчас вы случайно встретились, зачем ты об этом вообще упомянул?

– Просто. Беседу поддержать.

– Джад, я – твоя сестра. С сестрой “просто” беседу не поддерживают. Тебе хотелось произнести ее имя.

– Но теперь я об этом жалею.

– И когда ты наконец повзрослеешь? Тебя бросила жена. Ты уже бог знает сколько времени живешь без секса. У тебя скоро будет ребенок, и начнется такой бардак, что мало не покажется. Может, эта беременность и чудо из чудес, но это еще и часовая бомба. У тебя есть примерно полгода, чтобы перестать размазывать сопли под носом, приготовиться стать отцом и начать любить не только себя любимого. Будь я на твоем месте, я бы не ходила вокруг да около. Тебе ведь нравится Пенни? Так признайся в этом самому себе и – вперед! Может, что-то и выйдет. А может – получишь от ворот поворот. Главное – не сиди сложа руки.

– Венди, я был женат почти десять лет. Я разучился ухаживать за женщинами.

– Ты уж не обижайся, братик, но ты и до женитьбы не был в этом деле большим асом.

– Вот спасибочки. Умеешь поднять у ближнего самооценку.

– Зато честно.

На заднем крыльце, посасывая огрызок яблока, появляется Хорри.

– Приехал дядя Стэн. Ваша мама просит вас на стульчики.

– Убиться, до чего неохота, – стонет Венди и пытается встать. Но, попав ногой на глянцевый журнал, поскальзывается, теряет равновесие и с испуганным криком летит в воду. Я вскакиваю, но не успеваю сделать и шагу, как Хорри одним прыжком перемахивает через газон и с лету, ласточкой, ныряет в бассейн. В несколько мощных гребков он доплывает до места, где кашляет и отплевывается Венди. Ее широкий сарафан надулся и лежит на воде пузырем. Перепуганный Райан вжался в стенку бассейна, а Коул продолжает безмятежно распевать песенку, плескаясь на мелководье.

– Не ушиблась? Не нахлебалась? – встревоженно спрашивает Хорри, подхватив Венди железной хваткой профессионального спасателя.

– Нет… нет… все хорошо… – растерянно повторяет Венди, пока мощный буксир подтягивает ее к железной лестнице у края бассейна. – Ой, Хорри, ты прыгнул прямо в одежде…

– Ты тоже, – отвечает он. – Ну? Ты как?

– Да нормально я. Надо же, свалилась… Вот корова.

– Ты не корова. – Хорри убирает с ее лица мокрую прядь. – Ты мое солнышко-подсолнушко.

– Да, помню. – Улыбнувшись, она нежно гладит его по щеке.

– Ты никакая не корова, – повторяет он снова, стирая воду с ее лба. – И он должен тебя беречь.

Хорри разворачивается и плывет к выходу у мелкого конца бассейна.

– Спасибо, – тихонько шепчет она ему вслед.

– Ты йесь мокий, – говорит Коул, когда рядом с ним выныривает и встает Хорри.

– Ты прав, человечек.

– Паигяй со мной!

– Конечно, давай играть! – Раскинув руки, Хорри ложится на спину на воде.

Что Венди стирает со щек, сказать трудно – может, это слезы, а может, вода. Она же все-таки в бассейн упала…

Глава 26

20:45

Представление продолжается. Мы все на своем посту, на стульчиках, сидим шиву. Все, кроме Пола, который вымолил себе амнистию под предлогом каких-то крупных неотложных продаж в магазине. Элис после утренней сцены исчезла с концами, а вот Трейси появилась: сидит чуть в сторонке и улыбается – любезно и величественно. Мы же – точно рок-группа, кочующая из города в город: антураж и программа прежние, только публика каждый день меняется. Сначала нам положено печально скривить губы, а потом каждый затягивает свою песню. “Он отошел в мир иной тихо-тихо”, – повторяет мать. “Сейчас деток уже трое”, – говорит Венди. “Я – фотожурналист. Только что вернулся из Ирака, год там провел. Был прикомандирован к части военно-морских сил”, – заученно твердит Филипп. “Мы разошлись”, – говорю я.

Это потому, что каждые полчаса кто-нибудь непременно спрашивает, где Джен. Приходится отвечать, что мы разошлись. Новость тихо расползается по комнате, и в ближайшие полчаса бестактных вопросов мне больше не задают. Но потом прибывает следующая порция гостей, и цикл повторяется сызнова. Мне каждый раз жалко того, кто прокалывается: ему или ей, бедной, так неловко, лебезит передо мной, отдувается за всю компанию.

Разумеется, мамины ближайшие подруги полностью в курсе, с самого начала. Милли Розен приходит с дочкой Рошель, двадцатисемилетней незамужней девицей. Рошель красива, но красота у нее какая-то незапоминающаяся. Мамашка усаживает ее прямо передо мной и всячески пытается сделать так, чтобы у нас завязался разговор. Забавно, что эта мамашка – единственный человек в городе, который не знает, что я для ее дочери никакого интереса не представляю, поскольку у меня нет ни влагалища, ни титек.

Мамин старший брат, дядя Стэн, прибыл с очередной спутницей, престарелой проституткой Триш. Дама похожа на трансвестита и красится соответственно: увеличивает помадой губы и карандашом глаза. Стэн всю жизнь прослужил в апелляционном суде и был сорок лет женат на тете Эстер (спорим, у всех всегда есть тетя Эстер?) – женщине крупной и плоской как доска. Когда Эстер умерла от эмфиземы легких, Стэн выждал недели две или сколько он там счел подобающим и начал без зазрения совести спать со всеми желающими вдовами в своем пенсионерском поселке на Майами-Бич. Сейчас ему под восемьдесят, но и в этом возрасте земные радости ему не чужды: он по-прежнему водит машину и регулярно трахается. Я в этом уверен, потому что в любом разговоре он виртуозно выруливает на тему секса.

Кроме того, дядя Стэн первостатейный пердун, а поскольку приехал он уже довольно давно, воздух в помещении изрядно испорчен. Остальные гости морщатся и вертят головами, ища источник зловония, некоторые даже спешат убраться восвояси, но в основном люди слишком тактичны и переносят эту пытку молча.

Все – но не Филипп.

– Господи, дядя Стэн! – восклицает он. – Ты прямо садист. Сам-то ты как свои ароматы переносишь? Или привык?

– Это я кофе в самолете перепил, – поясняет старик.

– Кроме того, он сейчас на диете, ему можно только клетчатку. В сочетании с кофе – взрывоопасно, – поясняет Триш и подхихикивает. А женщинам с определенного возраста хихикать вообще противопоказано.

– Триш у меня медсестра, – гордо сообщает Стэн.

– Это в прошлом, – говорит Триш. – Я на пенсии.

– Но халатик носить умеет. – Дядя Стэн подмигивает и легонько лягает меня носком ботинка. – Намек понял?

– Стэн! – произносит Триш, но не скажу, что она слишком смутилась. Стэн пожимает плечами и тут же наклоняется вперед, чтобы выпустить очередную порцию смертоносных газов.

– Господи помилуй, – шипит Венди себе под нос.

20:54

Пол возвращается из магазина, но вместо того чтобы скрючиться, как подобает, на стульчике и дальше сидеть шиву, он целеустремленно пробирается через толпу в прихожей к и уходит наверх – по всей видимости, проверить, как там Элис.

– Да-а, ему, выходит, все можно? – капризно и обиженно, точно десятилетний ребенок, говорит Филипп.

Кто-то задает матери вопрос на любимую тему: приучение детей к горшку. В комнате тут же воцаряется почтительная тишина, и мать принимается вещать. Она в этом деликатном деле признанный эксперт, и дети ее друзей постоянно обращаются к ней за советами – кто по электронной почте, кто по телефону – по мере подрастания очередных детишек. В ее знаменитой книге есть целая глава, длинная и известная даже отдельно от книги, где популярно объясняются психологические причины каканья в штаны. Она подробненько описывает, как она приучала к горшку каждого из своих детей – поименно! – какие ошибки совершала, какие курьезы случались на этом трудном пути, причем все случаи дефекации изложены так натуралистично, что читать о них можно, только зажавши нос. Вообще вся мамина книга создавалась на основе ее материнского опыта, и четверо ее детей – вполне конкретные герои этого шедевра. Две страницы посвящены не опустившемуся в мошонку яичку Пола, большой раздел – долго не развивавшейся груди Венди, целая глава – тому, как я писался по ночам до шести лет и как мама в конце концов с этой проблемой справилась. Помню, все мое сознательное детство я крал в местном книжном магазине экземпляры маминой книжки и засовывал их в мусорные контейнеры за вокзалом Гетти. Так я пытался скрыть книгу от одноклассников. Но они ее все-таки обнаружили, классе в шестом. И тут началось! Зато в тот год я научился драться.

Голос у матери становится все тверже, все громче, она превращается в заправского лектора: артикулирует, жестикулирует, время от времени отпускает шуточки, которые все ее друзья наверняка знают наизусть, но прилежно смеются, поскольку женщина в трауре и обижать ее нельзя. Итак, мать бойко забавляет кучу гостей своими мудрыми изречениями о том, как писают и какают цветы жизни, и вдруг в ее монолог вторгается посторонний звук. Его слышат все, поскольку в гостиной стоит благоговейная тишина. Поначалу звук невнятен, вроде шипения микрофона и частого дыхания, но потом через детский монитор, который Венди установила в холле для связи с Сереной, доносится голос Элис. И говорит Элис буквально следующее:

Ты готов? Стоит?

Снова сопение, глухое постанывание и снова голос Элис:

Войди в меня, скорее.

Недолгая тишина. Потом опять стоны Элис – все короче, все выше регистром – пыхтение Пола: они приступили к делу всерьез. Наши гости, а их сейчас человек двадцать, онемели-окаменели-одеревенели. Глаза у них становятся все квадратнее. Мать умолкает и поворачивается к монитору.

Сильнее! – кричит Элис. – Еще сильнее!

Тише ты, – выдыхает запыхавшийся Пол.

Ну же, милый! Кончай в меня! Кончай!

– Элис-то у нас разговорчивая, – замечает Филипп. – Приятная неожиданность.

– Я днем клала Серену спать как раз в той комнате, – оправдываясь перед присутствующими, говорит Венди. – Видно, забыла отключить монитор. Это мой ляп.

Филипп откидывается на спинку стула, и рот его растягивается до ушей.

– Может, я и плохиш, но мне нравится.

– Помилуйте, господа, – строго говорит мама. – Это всего лишь секс. Всем вам доводилось этим заниматься. А некоторым – предстоит не далее как сегодня. Через пару часов.

– Мне – так точно. – Дядя Стэн лягает меня и ухмыляется. Блудливый старикашка.

В гостиной стоит абсолютная тишина. Нарушает ее все нарастающее рычание Пола и постанывания Элис с бесконечным: Давай же! Давай!

– Мужики в нашей семье выносливые, мы любим длинные дистанции, – поясняет присутствующим Филипп. – Возможно, трансляция слегка затянется.

Откуда ни возьмись в холле появляется Линда и, выдернув из розетки вилку монитора, говорит:

– Извините, друзья.

Интересно, за что она извинилась? За то, что нам довелось подслушать, или за то, что обломала удовольствие?

– У Элис сейчас как раз овуляция, – поясняет мать.

Несколько женщин понимающе кивают, а их мужья тупо лыбятся и пялятся в потолок. Постепенно в гостиной возобновляется тихое гудение, словно, урча, заводится машина общей беседы. Но вскоре появляется Пол. Не успевает он усесться на стульчик, все снова умолкают и стыдливо отводят глаза. Но это у них не очень-то получается – все норовят искоса посмотреть на Пола. Он непонимающе озирается. Переводит взгляд на свою рубашку. Проверяет ширинку.

– Что такое? – спрашивает он, глядя на меня. – Что происходит?

Но я не успеваю ответить, потому что встает дядя Стэн и начинает аплодировать. Его огромные, шишковатые ладони расходятся и снова сходятся – немощно, по-стариковски. Позвякивают, ударяясь друг об друга, кольца. Но все-таки это настоящая овация.

– Садись скорее, старина, – советует мама. – А то упадешь.

Пол снова оглядывает присутствующих и, пожав плечами, наклоняется ко мне с вопросом:

– Опять кто-то пукнул?

Глава 27

21:30

Пенни появляется, когда остальные гости уже в основном разошлись.

– Привет, – говорит она и усаживается на белый стул прямо передо мной. На ней черный сарафан и сандалии. Голые натренированные ноги фигуристки завораживающе скрещены прямо на уровне моих глаз. – Я никогда раньше не была на… шиве, – говорит она. – Я не знаю, как себя вести.

– Ты замечательно справляешься, – отвечаю я.

– Когда я входила в дом, какой-то старый извращенец ущипнул меня за задницу.

– Это дядя Стэн. Он безобидный.

– Безобидный? Это ты моей заднице расскажи! Он из нее чуть кусок не вырвал.

– Здравствуй, дорогая, – обращается к Пенни мама.

– Добрый вечер, миссис Фоксман. Я очень вам сочувствую. Уход Морта – такая потеря…

– Спасибо, Пенни. Он тебя очень любил.

– Он был таким хорошим человеком. Мы… кто работает в магазине… мы все грустим. Нам будет его не хватать.

– Спасибо, что зашла к нам.

– Уж простите, что так поздно. Но, сами знаете, мы летом закрываемся только в девять.

– Отец никому, кроме Пенни, не доверял закрывать магазин и включать сигнализацию, – говорит Пол.

– Это дело нехитрое. – Пенни краснеет. Тут она замечает Венди. – Господи, Венди! Я тебя не узнала!

– Это потому, что я, в отличие от тебя, старею сообразно возрасту. А ты, нахалка, вовсе не стареешь. Тебе небось до сих пор алкоголь без документов не продают.

– Ну, это ты загнула. – Пенни явно неуютно от строгого досмотра моей сестрицы.

– Господи, как ты умудряешься? – Венди качает головой. – Размерчик-то не больше второго, да?

21:50

Гости разошлись все до единого, в доме тихо. Мы с Пенни сидим в темноте на бортике бассейна, свесив ноги в воду. Единственное освещение – два подводных фонаря, поэтому мы видим только легкий парок, который поднимается от подогретой воды.

– Ну, ты как? – спрашивает она.

– Да неплохо все. Только семейки многовато. После такого избытка общения нам придется год друг от друга отдыхать.

Она кивает и, вытянув мысок, выписывает на воде круги.

– Я живу совсем рядом с родителями – на соседней улице. У моей мамы упало зрение, дегенерация желтого пятна. Она уже не может водить машину. Так что по вторникам я вожу ее в магазин. И еще ужинаю у них каждое воскресенье.

– Значит, все неплохо?

Она пожимает плечами:

– Может, и неплохо. Если лекарства правильно подобрать… Черт, ну и духота.

– Ага. Не продохнуть, всю неделю. Пекло, как в преисподней.

– Хоть бы к ночи попрохладнее делалось.

– Ни капельки.

– Господи, Джад. Ты только вслушайся: мы говорим о погоде! Мы избегаем каких-то тем? Или нам вообще нечего сказать друг другу?

– С темами у нас всегда был порядок.

– Тогда давай установим мораторий на погоду и вообще – на пустые разговоры. Договорились?

– По рукам.

– И давай уже наконец залезем в воду. – Она встает. Я не вижу ее взгляда, но уверен: он зовет и поддразнивает. – Отвернись на минутку.

Я отворачиваюсь и через несколько секунд слышу тихий всплеск: Пенни скользнула в воду. Повернувшись лицом к бассейну, я вижу на краю черный ворох ее одежды. Я стягиваю рубашку и штаны и мгновение медлю – раздумываю, что делать с трусами. Снимать иль не снимать – прямо по Гамлету. Интересно, как этот вопрос решила для себя Пенни? Отсюда не разглядишь, свет слишком тусклый. Ныряю в трусах. Тише едешь – дальше будешь.

Она держится за ступеньку лестницы, и я выныриваю совсем близко, сантиметрах в тридцати. Промаргиваюсь, привыкаю к скудному освещению, гляжу прямо ей в глаза и тут же вспоминаю, как несколько часов назад, ровно на этом месте, смотрели друг на друга Хорри и Венди. Заколдованный у нас бассейн – в нем пробуждается старая, давно похороненная любовь.

– Я думала о тебе, Джад.

– А я о тебе.

– Хочешь меня поцеловать?

Я подплываю еще ближе, кладу руку на лестницу, поверх ее руки. Ее упругая, соблазнительная грудь блестит, мерцает и округло уходит под воду.

– Послушай, я хотел сказать…

Но мы уже целуемся, глубоко, взасос, наши языки бродят, сталкиваются, набирают скорость… На вкус она точно такая же, как была, я помню, я все помню – такие же душные ночи, как сегодня, мы оба потные, у меня в подвале… Я чувствую, как ее соски касаются моей груди и тут же твердеют… ее пальцы пробегают по моей спине вверх, к шее, и еще крепче прижимаются там, где кончается позвоночник и начинается череп…

Я не целовал никого, кроме Джен, больше десяти лет, а так жадно и отчаянно – губами, ртами, языками, – когда поцелуй еще круче полового акта, мы с Джен не целовались очень-очень давно. И вот я целую другую женщину, и ее губы раскрываются под моими, ее пальцы щекочут волоски на моей груди, ее гладкие голые ноги обхватывают мои бедра – и все это безмерно возбуждает, но кажется каким-то нереальным. И все же… Если эта женщина хочет меня целовать, так целовать, может, со временем найдутся и другие? Впервые с момента, когда я узнал про Уэйда и Джен, я ощутил подобие оптимизма по поводу собственного будущего.

Спустя какое-то время она отрывается от меня, чтобы перевести дыхание, даже ловит ртом воздух. Развернувшись, она опирается локтями о бортик. Я подплываю сзади, накрываю обе ее раскинутые руки своими, прижимаюсь грудью к ее спине. Она откидывает голову, трется щекой о мою щеку и шепчет:

– Как хорошо.

Я вжимаюсь в нее всем телом, и мой член, чуть не разрывая мокрые трусы, утыкается в изгиб ее ягодиц. Она глухо стонет.

– Послушай, – начинаю я, – мне надо что-то тебе сказать.

– Завтра, – отвечает она, вжимаясь в меня еще плотнее. – Все скажешь завтра. А сейчас… поцелуй меня…

22:25

Пенни только что ушла, поцеловав меня еще не раз. Теперь я взведен, как курок, сна ни в одном глазу, и по какой-то иезуитской логике я набираю номер Джен.

– Алло. – Голос Уэйда. Как же я не сообразил, что он обязательно припрется к ней в гостиницу? Уэйд не из тех, кто упустит возможность покувыркаться на новом месте. Я кладу трубку и, выждав минуту, набираю снова.

– Алло? – говорит он с напором, словно подозревает, что молчащий на другом конце человек его не расслышал или не понял. Какого черта он вообще хватает трубку? Это же сотовый номер Джен! Я разъединяюсь и набираю снова. На этот раз он окликает: “Джад?” – тонким, резким голосом. Я несколько секунд слушаю его дыхание и вешаю трубку. Когда я набираю в следующий раз, в трубке уже голос Джен.

– Привет, Джен.

– Джад. – Она, должно быть, саркастически кивает Уэйду – подтвердить, что догадка была верна. Представляю, как они лежат в постели, как его толстые пальцы ползут по ее голому округлому бедру, а другая его рука теребит толстый, чуть опавший член, чтобы снова привести его в боевую готовность – для нее. Чтоб этому Уэйду пусто было! Чтоб его скрючило! По мне, так пусть сдохнет от рака поджелудочной железы – и то будет мало!

– Значит, нам предстоит стать родителями?

– Джад, уже поздно. Давай поговорим завтра?

– Да, прости. Я снова что-то прервал?

– Нет. Просто я очень устала.

– Ты бы меня бросила, если бы я вас тогда не застал? – спрашиваю я неожиданно не только для нее, но и для самого себя. – Ты была бы сейчас с ним или со мной?

Я слышу, как она почти перестает дышать.

– Не знаю. Честно, не знаю, Джад.

Я задал один из тех вопросов, которые не имеют верных и неверных ответов. Но от ее ответа мне больно.

– Прости, что потревожил. Спокойной ночи.

– Мы сможем поговорить завтра?

– Да. Может быть. Не знаю.

– Надеюсь, что сможем.

– Пока.

Я выжидаю минуты три и набираю сотовый номер Уэйда.

– Алло? – говорит он.

Я вешаю трубку. Такие уж у меня теперь победы. Где успеваешь – там и побеждаешь.

Не женись на красивой, не женись. Боготвори ее, если угодно, спи с ней, если даст, ибо каждый должен хотя бы раз в жизни познать совершенство, дотронуться до него, овладеть им… Но о браке даже не думай, это дело дохлое. Тебе будет постоянно казаться, что ты незваный гость на собственном празднике. Ты даже не испытаешь счастья, потому что проведешь всю жизнь втянув голову в плечи – в ожидании кирпича, который, того и гляди, упадет на тебя сверху.

23:55

Я бегу по каким-то темным коридорам. Сзади – ротвейлер: звякают медали на ошейнике, когти царапают пол, тяжелое дыханье все ближе, за спиной, совсем рядом… Я весь в поту, воздуха не хватает, и, как ни старайся, скорости мне уже не прибавить. Вот я поворачиваю за очередной угол и – протез мой, отвалившись, с деревянным стуком катится по полу. Я с воплем качусь следом и, хотя пес меня еще не настиг, резко просыпаюсь. Потому что он уже прыгнул.