Текст книги "Это идиотское занятие – думать"

– Как Ленни Брюс? – спросили мы.

– Какой еще на хрен Ленни Брюс? Вам про сиськи надо чего-нибудь, про задницы. У вас еще два вечера, не профукайте свой шанс.

Ёшкин кот. Мы побежали и купили мне лохматый парик, и на следующий день Джек изображал Эда Марроу[104]104
  Edward R. Murrow (англ.) – известный американский теле– и радиожурналист, одна из самых влиятельных фигур в истории журналистики. Первым начал вести новостные репортажи на телевидении; способствовал осуждению и закату карьеры сенатора Дж. Маккарти.


[Закрыть], а я официантку в клубе. Ничего подобного мы не делали ни до, ни после. Мы продержались неделю. Нас не уволили. Это был кошмар.

Иногда происходило наоборот. Владелец одного клуба в Аллентауне, штат Пенсильвания, обожал Ленни Брюса. И поскольку Ленни нас хвалил, он тоже решил предоставить нам сцену. Реклама в газете уверяла: «Любимые комики Ленни Брюса». Никто в Аллентауне, штат Пенсильвания, понятия не имел, кто такой на хрен Ленни Брюс, а если бы и узнал, то воспылал бы к нему ненавистью. Вечером в зале, довольно вместительном, собиралось человек пять-шесть. Несмотря на это, хозяин пригласил нас снова. И каждый вечер повторялась одна и та же история.

В глубине души работать я не хотел. Мне было лень, к тому же я понимал, что рано или поздно начну выступать один. А наш тандем с Джеком – просто очередная ступень. Я понятия не имел, когда это произойдет, но знал, что это неизбежно. Мы сделали две программы – одну позаковыристей и вторую попроще – на случай, если эти долбаные зрители за передними столиками все-таки не разойдутся. Но это был наш пик, дальше все катилось по инерции.

Джек часто повторял, что Бернс и Карлин не сработались, потому что были слишком похожи. Наши персонажи мало чем отличались. Оба упрямые ирландцы, католики, тертые калачи. У нас было много общего – это скрепляло нашу дружбу, но не играло нам на руку на сцене.

Однако горькая правда состояла в том, что я сам не хотел делиться своими идеями с кем-то еще. В творчестве я был эгоистом. Мне надоело выкладываться ради Джека и вместе с ним.

Наши пути разошлись в марте 1962 года – точнее, ушел я. Это произошло в Чикаго, в отеле «Мэриленд», где мы сыграли свое первое большое шоу. Новость Джека шокировала, но, думаю, подсознательно он понимал, что это должно было произойти. Мы изрядно обкурились, начали валять дурака. Джек выбросил в окно свою книжку – в тот момент нам почему-то казалось, что это очень весело. Но когда она улетела в морозную ночь, он вдруг вспомнил, что внутри был весь его гонорар. Он спрятал его там от греха подальше. Мы подбежали к окну и смотрели, как в заснеженном воздухе кружатся двадцатки и полтинники, и оба понимали, что, пока спустимся на улицу, их уже и след простынет. Пришлось делить мою половину.

Джека приняли в театр «Компас»[105]105
  Compass Theater (англ., другое название The Compass Players) – импровизационный театр-кабаре, действовавший в Чикаго и Сент-Луисе в конце 1950-х.


[Закрыть] в Сент-Луисе (он прослушивался одновременно с другим перспективным актером – Аланом Алдой[106]106
  Alan Alda (англ.) – американский актер и комик, лауреат премий «Эмми» и «Голден глоуб».


[Закрыть], оба прошли), а затем перешел в «Сэконд сити»[107]107
  The Second City (англ. «Второй город») – импровизационная комедийная антреприза и первый постоянный импровизационный театр в Чикаго, с филиалами в Торонто и Лос-Анджелесе.


[Закрыть], где позже сложился его комедийный дуэт с Эйвери Шрайбером, намного более удачный, чем наш. В итоге он стал весьма успешным телепродюсером и сценаристом. Мы остались лучшими друзьями.

Несколько лет назад Джек сказал, что, не будь дуэта Бернса и Карлина, он до конца жизни работал бы на складе в «Эй энд Пи»[108]108
  A&P, полное название The Great Atlantic and Pacific Tea Company (англ.) – американская сеть супермаркетов, старейшая в мире.


[Закрыть]. Может быть. И вполне возможно, что без Джека я превратился бы в тупорылого старого пиздуна, загрязняющего ночной радиоэфир своим брюзжанием.

7
Представляю свою обожаемую и очень талантливую Бренду!

Бренда родилась в Дейтоне, штат Огайо, в 1939 году, в общедоступной больнице Святой Елизаветы, которой заведовали францисканские сестры. Лет через сорок меня однажды занесло туда среди ночи, и я чуть не угробил свою машину. А мой нос уцелел тогда чудом.

Старшая из двух дочерей, она всегда была папиной малышкой. Отца звали Арт. Он повсюду таскал ее с собой, включая любимые питейные заведения, где сажал ее на стойку, пока сам напивался. Во времена сухого закона Арт пел в чикагских ресторанах, подпольно продававших спиртное, под псевдонимом Шепчущий Тенор. Жена Арта, Алиса, заставила его завязать с пением. Она считала, что из-за ошивавшихся там гангстеров, с которыми он вынужден был пить, у него начались проблемы с алкоголем. Насколько я мог судить, когда познакомился с ним, вынуждать Арта не приходилось. Но Алиса не любила гангстеров и алкоголь, поэтому Арту пришлось отказаться от карьеры Шепчущего Тенора.

Главой их семьи была Алиса, и Бренда ее боялась. Она считала совершенно нормальным отмечать крестиком в календаре дни, когда у Бренды месячные. Человек по-своему неплохой, она была слишком сухой и строгой. Скорее всего, лютеранкой или кальвинисткой. Про Арта ничего не могу сказать. Одно время Бренду заставляли играть в церкви на органе.

Арт работал заведующим производством в типографии «Макколл», где отвечал за журнал «Ньюсуик». Крупнейшая типография Соединенных Штатов, печатавшая 60–70 изданий только в Дейтоне. В детстве Бренда любила, когда отец брал ее с собой и показывал, как работают огромные печатные станки, любила вдыхать запах типографской краски. Став постарше, она даже делала оригинал-макеты для зарубежной версии «Ньюсуика». Маленькие шаги к ее школьной мечте – стать журналисткой.

После школы она собиралась поступать в колледж – ей гарантировали стипендию в Уэслианском университете Огайо. Но мать запретила: зачем поступать в колледж, если не хочешь стать учительницей? Ей надо было сказать: «Хорошо, я буду учительницей», поступить в университет, а потом перевестись на факультет журналистики. Но она всегда была милым, послушным, прилежным ребенком, и такое ей даже в голову не пришло. А мать была непреклонна. В итоге Бренда так и не попала в колледж. И была этим очень-очень недовольна.

Года три она встречалась с соседским парнем. Как и она, он был «хорошим ребенком», они ничего такого себе не позволяли, но после истории с колледжем Бренде было так хреново, что она почти силой затащила его в постель. И после первого же раза забеременела.

Мать снова была непреклонна: они должны пожениться. И Бренда снова согласилась. Месяц спустя она шла по церковному проходу в белом платье, сшитом матерью (та была неплохой портнихой). Еще через две недели, едва истек медовый месяц, у нее случился выкидыш. Она могла вообще не выходить замуж. При первых же симптомах она потеряла сознание прямо в универмаге в центре города, но в больницу мать ее не повезла. Выкидыш произошел дома, тайком от всех.

Что же касается ее муженька, то он, бедолага, совсем сник и потерялся, так что при первой же возможности Бренда подала на развод. Это был переломный момент в ее отношениях с родителями – в их семье еще никто не разводился. Так из чудесной прилежной пай-девочки Бренда в одночасье превратилась в отвергнутую всеми двадцатилетнюю разведенку.

Она устроилась секретаршей в приборостроительную компанию, и все было хорошо до тех пор, пока не выяснилось, что начальство задействует в работе и свои приборы тоже, равно как и приборы тех, с кем ведет дела. После того как ей поручили организовать девушек по вызову для внештатных коммивояжеров, а потом заставили смотреть, как они работают, чтобы научиться и самой брать в рот, она уволилась.

Сегодня Дейтон – еще один проблемный город в «Ржавом поясе»[109]109
  Rust Belt (англ.), он же Индустриальный, или Фабричный пояс, – часть территорий на востоке США, где до 70-х годов были сконцентрированы производственные мощности тяжелой промышленности.


[Закрыть]. А в те времена тут были сосредоточены огромные производственные мощности, работали предприятия «Фриджидэйер», «Нэшнл кэш реджистер», «Дженерал тайер»[110]110
  Frigidaire (англ.) – бренд бытовой техники, филиал европейской компании «Электролюкс».
  National Cash Register (англ.) – американская компания по производству вычислительной техники для торговой, банковской, финансовой, туристической и медицинской отраслей.
  General Tire (англ.) – американский производитель автомобильных шин.


[Закрыть]. В эпоху избытка заводов и рабочих мест сюда ломились гастролеры. Для комиков и музыкальных групп город был чем-то вроде испытательного полигона. В шоу-бизнесе ходила поговорка: «То, что прокатило в Дейтоне, прокатит везде».

Одним из самых внушительных заведений Дейтона был клуб «Ракет», расположенный в пригороде Кеттеринг. Днем тут работал бассейн, играли в теннис, а по вечерам открывал двери фешенебельный ночной клуб с отличной развлекательной программой.

Когда до Бренды дошел слух, что их метрдотель слег с сердечным приступом, она тут же отправилась в клуб. «Я слышала, что у вашего метрдотеля сердечный приступ. Возьмите меня на его место». (Смелости Бренде было не занимать.) У нее спросили: «Где вы работали?» Она ответила: «Нигде, но я хорошо лажу с людьми». Клубу до зарезу нужен был хоть кто-нибудь на это место, и ее взяли на испытательный срок.

Ей нравилась эта работа, и у нее хорошо получалось. Вся ее жизнь вертелась вокруг ночного клуба. Известные артисты выступали там регулярно, в 1960 году к ним заезжал и Ленни Брюс. Они с Брендой стали хорошими друзьями – она уверяла, что у них чисто платонические отношения; он переспал с ее подругой, а она с ним просто тусовалась и весело проводила время.

Каждый вечер Бренда привозила деньги для клубных нужд. Ленни жил в мотеле неподалеку, она заезжала за ним и подбрасывала на работу. Как-то раз, когда они проезжали через заросшее цветами поле, Ленни воскликнул: «Останови машину!» Он выскочил и убежал в заросли, прыгал, валялся в цветах и нес всякую чушь. Бренда решила, что у него поехала крыша; она не знала, что он под кайфом и его просто тянет, как всякого наркомана, поваляться среди цветочков. Потом он вернулся в машину, и они поехали в клуб.

В следующее воскресенье он зашел еще дальше: отправил ее в аэропорт за посылкой. Она съездила, забрала пакет и привезла ему. Уже много позже он сказал ей, что там был героин. Но что она понимала? Она просто выполняла просьбу своего нового друга. Уезжая, Ленни подписал для нее открытку: «Ты родишь мне ребенка. С любовью, Ленни».

Ленни порекомендовал нас с Бернсом хозяину клуба, и мы приехали в «Ракет» в августе 1960 года. Это был наш второй или третий ангажемент после Чикаго. Получив рекламные фотографии, Бренда на пару с Элейн, своей соседкой по комнате, разумеется, окинула нас оценивающим взглядом. Бренда ткнула в меня и сказала: «Этот мой». «А Джек мой», – решила Элейн. Они называли нас свежей плотью.

Я обратил на нее внимание в первый же вечер. А она на меня. Позже она призналась, что я напомнил ей Ленни – такой же язык тела. Отыграв первое выступление, я подошел к ней и спросил:

– Чем можно заняться у вас в городе?

– Можно пойти с кем-нибудь позавтракать, – ответила она. – Или найти, у кого есть дома хорошая стереосистема, и напроситься в гости.

– У тебя есть хорошая стереосистема?

– Да, – кивнула она.

И привела меня к себе домой. На две недели. Между нами сразу проскочила искра. Заискрили отношения, заискрили шутки. Мы оба тогда подумали: «Это будет прикольно!»

Отработав контракт, мы с Джеком собрались уезжать. Бренда призналась, что влюбилась. Я не понимал, люблю я ее или нет. Но знал, что это не просто очередная гастрольная интрижка. Хотя после моего отъезда все в клубе твердили ей: «Ты его больше никогда не увидишь».

Мы с Бернсом много работали, Бренда легла в больницу с приступом аппендицита, так что у каждого были свои заботы. Я очень хотел ее увидеть, но никак не мог решиться, потому что чувствовал: если я это сделаю, случится что-то непоправимое. Я нервничал, теряясь в догадках. В итоге так и не решился. Тем временем Бренда тосковала, думая, что друзья оказались правы и она больше никогда меня не увидит. В конце концов я позвонил, мы поговорили, и все оказалось так просто, что я не мог понять, какого хрена я не сделал этого раньше. На Новый год я собирался в Чикаго и предложил ей приехать. Она не могла. У меня в Чикаго были кое-какие дела, но потом я пообещал заехать в Дейтон. Всего один день подождать.

Я вынужден был задержаться еще на пару дней, зная, что рано или поздно до нее доберусь. Чего я не знал, так это того, что, когда я не приехал, Бренда проплакала всю ночь. А потом еще одну, потому что на следующий день я тоже не явился. Она ужасно расстроилась, думая, что я морочу ей голову.

Теперь она работала в клубе и днем, а не только по вечерам. Когда в начале января, с опозданием на несколько дней, я наконец добрался до Дейтона, было как раз время обеда.

Я открываю двери, а она рассаживает людей, раздает меню, берет заказы – все как положено, и вдруг оборачивается и видит меня на пороге. Она бросает меню, летит через весь зал и кидается мне на шею. Мы идем в мотель и пропадаем там на три дня.

Мы валялись в постели, пили пиво, я в первый раз дал ей попробовать траву. И спросил, выйдет ли она за меня замуж. Она сказала: «Да!»

Надо было как-то сообщить об этом ее родителям, и мы договорились пообедать с ними. Ее мать сидела с видом протестантской мученицы. В голове у нас с Брендой вертелась одна и та же мысль, что-то вроде: «Вот блин!» Мы будто языки проглотили. Поэтому, когда Арт вышел в уборную, я отправился следом. И там, стоя рядом с ним перед писсуаром, я сказал: «Я хочу жениться на вашей дочери». Он ответил: «Ой. Да, хорошо».

Я нравился ее отцу, он тоже когда-то работал в шоу-бизнесе, и это давало ощущение какой-то близости. Арт, как и я, любил пиво – еще одна общая черта. Чем-то мы были похожи. Чего не скажешь о ее матери. Когда я сообщил ей: «Я хочу жениться на вашей дочери», – она, похоже, была в шоке. Не могу сказать, нравился я ей или нет. Она умела скрывать свои чувства. Скорее всего, она просто не доверяла мне: комик, который выступает в ночных клубах?.. Чего от него ждать? Но она видела, что ее дочь счастлива со мной, и, так уж и быть, пошла на уступки.

Как минимум она пошила Бренде свадебное платье.

Потом мы отправились в Нью-Йорк. Причин было две: представить Бренду моей компании и познакомить с матерью. Именно в таком порядке: самое главное было получить одобрение старых дружбанов. Сценой для ее дебюта я выбрал отличный бар «Мойлен таверн» в белом Гарлеме.

«Мойлен» находился на давно не существующей улице Мойлен-плейс. Прямо под надземкой, недалеко от Бродвея, в районе 125-й улицы. На этом месте позднее что-то построили.

Это был классический нью-йоркский салун. Пристроившись на пересечении нескольких районов, он играл важную роль в межкультурных контактах. Там собирались черные и пуэрториканцы всех профессий, семинаристы из Еврейской теологической и Объединенной богословской семинарий, ирландские строители, полицейские, пожарные, студенты и профессора из Джульярдской музыкальной школы, Колумбийского университета и педагогического колледжа, пенсионеры и молодые ирландские балаболы, доказывавшие, что они не лыком шиты. Какие только нью-йоркские типажи тут не отирались, и, как правило, вполне мирно ладили.

Это было нечто гораздо большее, чем обычный, живущий особняком, этнически чистый бар на районе. Этим он и притягивал. Словно знакомое окно в малоизвестный мир, он приучал к терпимости в противовес той агрессивной среде, в которой я вырос.

И вот он должен был стать сценой для еще одной премьеры. Бренда нервничала, я тоже. Я надеялся на их одобрение. Если бы они сказали: «Блин, Джорджи, это отстой!» – я не знаю, что бы я делал.

Общий вердикт гласил: она крутая. Когда мы с ней вошли, в «Мойлене» собралось человек пятнадцать парней, и увиденное им всем понравилось. Особенно то, что она пила вместе с ними за барной стойкой, а не села за столик, как другие девушки. Она умела быть хамелеоном, подстраиваться под любые обстоятельства. Глядя на нее, казалось, что для девушки, выросшей в Огайо, на Среднем Западе, нет ничего естественнее, чем пить с суровыми ирландскими парнями в нескольких кварталах от Гарлема. Но был один момент, когда я напрягся. С грудью у Бренды не очень сложилось, и она носила маленькие резиновые накладки. И вот мы с ней играем в бильярд, а трое-четверо парней не отрываясь наблюдают за нами. Бренда ложится на стол, чтобы прицелиться, и у нее выпадает одна из накладок. Выскальзывает из бюстгальтера прямо на стол. Я моментально хватаю эту присоску. Оглядываюсь. Никто ничего не заметил. Даже Бренда. Когда она опускает кий, я протягиваю накладку ей: «Вот, держи, твоя фальшивка вывалилась».

Что касается Мэри, то она сразу Бренде понравилась. Это потому, что они обе Близнецы по знаку зодиака, решила Бренда, и легко просекают женские хитрости друг друга. А Мэри сразу приняла Бренду как дочь. У нее никогда не было дочери, а у Бренды, можно сказать, уже не было матери.

Мы поженились 3 июня 1961 года в Дейтоне, в доме ее родителей, на Ривер Ридж Роуд, 4477. Брак зарегистрировал мировой судья. Из Нью-Йорка прилетела моя мать. Шафером у меня был Джек Бернс, со стороны невесты – Мюррей Беккер. Подружкой невесты была Элейн, лучшая подруга Бренды.

Познакомились мы с ней в августе 1960 года. Из этих десяти месяцев мы провели вместе пять недель. Но Бренде не терпелось удрать из Дейтона. Она часто говорила: «Я чужая в этой семье. Чужая в этом городе. Мне иногда кажется, что меня вырастили волки».

Налегке, захватив только ее одежду, мы загрузились в машину – Бернсу и Карлину снова предстояла дорога. Но для нас с Брендой все стало теперь по-другому. Мы начинали собственное путешествие, которое продлится почти тридцать шесть лет. Приключений у нас хватало, и самых разных – как вместе с Джеком, так и потом, когда я выступал один. Проблемы чаще всего возникали, когда ехать нужно было бог знает куда и по пути на собственный концерт приходилось преодолевать всевозможные препятствия.

Незабываемый случай произошел в Далласе, где нас с Джеком арестовали за вооруженное ограбление. Мы должны были выступать в небольшом симпатичном джаз-фолк-клубе «Гэслайт». Мы с Брендой ехали из Дейтона, а Джек из Чикаго; встретиться договорились на месте.

Жили мы в отвратительном мотеле без кондиционера, а в Далласе жара стояла хуже, чем в аду. Мы с Джеком отдали свои рубашки в прачечную, чтобы их постирали до завтра, к началу вечера. На следующий день я отправился за ними. Вхожу в химчистку и вижу – сидят двое в штатском, при галстуках, ничем не заняты, просто расселись как в очереди в парикмахерской. Выглядело странно, но я не придал этому значения, протянул квитанцию женщине на выдаче, а она тут же кивнула этим двоим, даже не маскируясь, и нырнула за стойку. «Что за херня? – думаю. – Я что, типа миллионный клиент?»

И вдруг эти двое достают пистолеты и требуют поднять руки. Меня заваливают на прилавок, защелкивают наручники и выводят на улицу. Там еще трое или четверо с дробовиками. Они роются в нашей машине – вещи из нее так и вылетают. Я не понимаю, что за хрень, и никто мне ничего не объясняет. Меня заталкивают в патрульную машину и везут в мотель.

Я знал, что в такую жару Бренда будет в одних трусиках. Поэтому, когда копы стали тарабанить в дверь, я тоже постучал и, как придурок из ситкома, крикнул: «Оденься, дорогая!» Быстренько что-то накинув, Бренда открыла дверь, а тут я в наручниках. Копы ворвались в комнату и стали перерывать все подряд – шкафы, ящики, чемоданы. Из соседнего номера вывели Джека. Его затолкали в одну машину, нас с Брендой – в другую. Управление полиции, куда нас привезли, кишело детективами – как будто раскрыто преступление года.

Мы были женаты всего месяца три, и Бренда еще толком не знала Джека. Я догадывался, о чем она подумала. «В какую херню я вляпалась?..»

Нас развели по разным комнатам. Один коп допрашивал Бренду: «Зачем ты ездишь с двумя мужиками?» Она говорит: «Джордж – мой муж, а второй парень – его напарник. У них комедийный дуэт. Они тут выступают в каком-то клубе». А коп ей: «Да? И часто они выступают в „AAA“?» Она думает, что он имеет в виду Американскую автомобильную ассоциацию. Поэтому, естественно, отвечает: «Как они могут выступать в „AAA“?» А этот ублюдок начинает выспрашивать: «Ты спишь с ними?» Она говорит, что спит со мной. «А с другим парнем не спишь? Что ты с ним делаешь? Дрочишь ему?»

Они играют с нами в Пата и Паташона: Джеку говорят, что я во всем признался, а мне – что Джек все рассказал. В общем, обычная полицейская херня. Но добиться от нас ничего не могут, потому что мы сами ни хрена не понимаем. Тем временем прошло уже полдня, нам вечером выступать, к тому же первыми, а мы еще и рубашки из прачечной не забрали.

Наконец до нас начало доходить, в чем дело. Джек хотел сделать репризу о европейском едином рынке. И специально вырезал из чикагской газеты статью на эту тему. А на обороте вырезки оказалась совпадающая по размеру заметка про крупное вооруженное ограбление в Чикагском автоклубе. Двое мужчин и женщина. Копы блеснули проницательностью – засекли двух мужчин и женщину. Джек приехал из Чикаго. Еще и хранит статьи о своих подвигах, бандит.

Ключевую улику подсунула им девушка из прачечной: она нашла в кармане рубашки Джека газетную вырезку и позвонила в полицию. Да уж, у нее был великий день: она помогла задержать трех вооруженных грабителей государственного уровня.

Было ясно, что копы облажались, но отпускать нас они не собирались и продержали почти до шести часов. И только тогда выпустили. Извинений мы не дождались, мол, «простите, ошибочка вышла, как мы можем загладить свою оплошность?». Нам вернули машину и вещи, мы поехали в мотель и добрались до клуба как раз к началу – в грязных рубашках.

Это была дичь. Абсурд. Это был Даллас.

Главный коп – тот, что выспрашивал у Бренды, не дрочила ли она Джеку, – впоследствии оказался Уиллом Фрицем, следователем, который вел дело об убийстве Кеннеди. Он допрашивал Освальда, когда того арестовали. Вывод очевиден: Освальд имел такое же отношение к убийству, как и наша троица к ограблению Чикагского мотоклуба.

Колесить вместе с Брендой не всегда было весело. Особенно тяжело стало, когда я начал работать сольно. Однажды нашу машину взломали и украли все, что у нас было. Мы тогда едва сводили концы с концами, и это была катастрофа. Но нас не так-то просто было сломить. Мы говорили: окей, что бы ни происходило, мы выкарабкаемся.

Вот этим мы тогда и занимались – выкарабкивались. Из нас вышла хорошая команда. Очень хорошая.