Текст книги "Это идиотское занятие – думать"

8
Эти великолепные шестидесятые

Однажды в Балтиморе, в клубе «Блу дог», мне пришлось выступать перед пустым залом. Владелец настаивал: «Если кто-нибудь заглянет, пусть знает, что здесь идет шоу».

Клуб «Колони» в Омахе встретил мои старания почти гробовой тишиной. А в виде бонуса повсюду несло навозом со скотного двора. Даже на сцене.

Публика в «Оуктон мана» в Висконсине, казалось, была сильно озадачена тем, кто я такой и что делаю. На их лицах читалось: «Почему этот человек так одет? Зачем он все это говорит? При чем тут мы?»

В клубе «Копа» в Кливленде артисту приходилось стоять позади барной стойки, так что он едва маячил над бутылками. Все, что я мог видеть, это затылок бармена и людей на барных стульях, выкрикивающих: «Еще одно пиво!» На второй вечер хозяин сказал мне: «Ты знаешь, народ тебя не прохавал». Я ответил: «Ты знаешь, ты прав».

В Спрингфилде, штат Иллинойс, в клубе «Лейк» бросалась в глаза длинная-предлинная барная стойка и целая тьма столиков. А сцена была на одном уровне со столиками. Не много радости, когда артист всего на полметра выше публики. А если ты не выше, то ниже. Ты в самом низу. Иногда я все еще вижу сотни пар недружелюбных глаз, которые не мигая смотрят из темноты…

Прошло всего пару месяцев – а я уже нахлебался всякого дерьма. Можно сосчитать по пальцам места, где все проходило гладко. Сколько раз после выматывающих выступлений я уговаривал себя: «А помнишь, как здорово тебя принимали в позапозапрошлую пятницу? Так что не теряй надежды. А вчерашний вечер – просто случайность. Было слишком шумно, они напились, ты выступал во второй раз, что-то они уже слышали…» (Всегда можно объяснить, почему на самом деле все не так и плохо.) Но это очень угнетало. Зато какие вырастали крылья, когда вдруг брезжила надежда. Перевес надежды над отчаянием был ничтожно мал, но этого хватало, чтобы не разочароваться окончательно.

На какое-то время нашей штаб-квартирой стал Чикаго – сердце Среднего Запада. В городах по соседству хватало отличных модных клубов. Плюс отсюда рукой подать до Дейтона, где жила семья Бренды. Освоившись в Чикаго, я сблизился с маргинальной фолк-тусовкой и зарождающимся рок-андеграундом. Со здешними музыкантами я был как у себя дома.

Потерпев ряд неудач на сцене «Плейбоя», я отправился за дозой оптимизма в район Нир-Норт-Сайд, на Уэлс-стрит, центр всей рок– и фолк-движухи. Выступая в клубах «Райзин мун» и «Эрл оф олд таун», куда вход был свободным, я впервые проникся атмосферой андеграунда и теми эмоциями, которые тут царили. Полная свобода на сцене, открытые люди с незашоренным сознанием, не просто готовые к любым экспериментам, а буквально жившие этим. Тут в принципе невозможно было с треском провалиться, как на тех площадках, где все шло по правилам.

С 1962 по 1964 год моя жизнь текла в двух измерениях. Я выступал в ночных клубах, чтобы заработать, а почти все свободное время проводил с фолк-музыкантами, рокерами и артистами из «Сэконд сити». Аутсайдер и бунтарь, в их компании я набирался сил. Ну и, как курильщик марихуаны со стажем, я тоже вполне вписался. Мне было хорошо с ними. Из этой среды впоследствии вышли хиппи со своей философией и свободным стилем жизни, чуждым условностей.

С ними я мог говорить о том, о чем не рискнул бы заикнуться в ночных клубах: о расовой интеграции, Обществе Джона Берча[111]111
  John Birch Society (англ.) – ультраправая политическая группа в США, выступающая против коммунизма, ограничения влияния государства и личных свобод.


[Закрыть], Ку-клукс-клане[112]112
  Ку-клукс-клан, сокращенно ККК (англ. Ku Klux Klan), – ультраправая расистская организация в США, отстаивавшая идею превосходства белой расы и белый национализм, выступавшая против американских католиков и коммунизма. С ККК связано появление понятия «суд Линча».


[Закрыть].

Расставшись с Джеком Бернсом, я придумал несколько реприз на общественно-политические темы. Например, такой пассаж про Кеннеди на все случаи жизни:

Приятно вернуться в Чикаго с его отлаженной машиной для подсчета голосов. Добрались мы хорошо, хотя и возникли небольшие проблемы, когда мы спускали яхту по морскому пути Святого Лаврентия[113]113
  Saint Lawrence Seaway (англ.) – система шлюзов, каналов и протоков, связывающая Атлантический океан с североамериканскими Великими озерами, пригодная для судоходства.


[Закрыть]…

Стандартная заготовка про Общество Джона Берча:

Мы выиграли смешанную лигу боулинга – цветные против белых. Ждали прибытия гостя из ККК – Великого Верховного Всемогущего Всесокрушающего Непобедимого Топотуна, но в тот день его не отпустила жена…

Про Юг обязательно что-то вроде:

В Южной Каролине есть текстильная фабрика с расово интегрированной столовой, но по-прежнему сегрегированными туалетами. Ну это типа как: «Блин, я готов разделить с ними еду, но не кишечные газы…» Текстильная промышленность переместилась на Юг по одной причине – из-за роста спроса на полотенца…

Разумеется, не этого ждала публика в милом клубе «Лейк» в Спрингфилде, штат Иллинойс, или в фантастическом клубе «Коупа» в Кливленде.

Меня раздирали противоречия: как любому артисту, мне хотелось выйти на как можно более широкую аудиторию. И в то же время меня привлекала более узкая тематика: мне нравилось выступать для этих фанатов фолка и будущих хиппи, говорить от их имени.

Времена мы переживали сложные, очень сложные. У нас с Брендой не было ни дома, ни адреса. Оставаясь без работы, мы жили в Дейтоне у родителей Бренды или с моей матерью на Манхэттене. Случалось ночевать и на заднем сиденье машины. А осенью 1962 года Бренда забеременела.

Это было не запланировано. Мы приехали в Новый Орлеан на Мировую серию, и «Янкиз» победили. Мы это дело отметили, а через несколько часов Бренда забеременела (по ее словам, она была абсолютно в этом уверена). Мы вернулись в Чикаго, где я работал в «Плейбое», и – вполне в духе клуба – прошли кроличий тест[114]114
  Rabbit test (англ.) – один из первых лабораторных тестов на беременность: мочу женщины вводили крольчихе и в случае наступившей беременности в яичниках животного вскоре происходили изменения. Фраза «крольчиха умерла» служила эвфемизмом для обозначения положительного результата теста – чтобы его узнать, крольчиху вскрывали, и она умирала. Операцию можно было проводить и без летального исхода, но в этом не видели смысла.


[Закрыть]. Ясное дело, крольчиха умерла.

Беременность протекала замечательно, и на седьмом месяце Бренда поехала домой, в Дейтон, где планировала рожать. В аэропорту ее встретили родители, мать так исхудала, что весила, наверное, килограммов сорок. Бренда переполошилась. У отца спрашивать было бесполезно, он, похоже, и сам ничего не знал. Бренда поехала к семейному врачу: «Что, черт возьми, происходит с моей матерью?»

Он сказал: «Она умирает от рака». Он никому не говорил об этом – ни отцу, ни младшей сестре, никому. А мать Бренды была из тех, кто никогда ни с кем ничем не делится. Но жить ей оставалось считаные недели. Бедняжке так хотелось увидеть нашу малышку – она украсила для нее детскую, нарядила колыбельку, сшила специальное одеяло и детскую одежду. Маленький дворец для новорожденной. Но ее мечте не суждено было сбыться. Вскоре она впала в диабетическую кому и через день умерла.

Пока мать Бренды умирала, родилась наша малышка.

Мы назвали ее Келли.

Теперь нас было трое. Нищих. И бездомных. Мы вернулись на 121-ю улицу, я одалживал деньги у кого только мог: у старых друзей, живших рядом, у Морта Сала, у матери – у всех подряд. С Дугом, моим старым приятелем, у нас был текущий дебетовый счет. Помню, сидели мы с ним однажды на скамейке на пересечении Бродвея и 122-й улицы, прихватив упаковку баночного пива и пару косяков, и расслаблялись. Я уже должен был Дугу шестьсот долларов, но мне нужна была четырехзначная сумма. Я предложил ему: «Ты одалживаешь мне X долларов, которых мне не хватает до нужной суммы, а я обещаю до конца жизни выплачивать тебе процент от моих будущих доходов». Он сказал «о’кей», и больше мы никогда к этому не возвращались.

Чего не скажешь о моей матери, которая могла напоминать бесконечно: «А как же тот телеграфный перевод, помнишь, когда я выслала вам пятьдесят долларов в Чикаго? Сам перевод стоил 2,50. Значит, всего 52,5 доллара». На что я отвечал: «А ты еще вспомни про те кроссовки, которые купила мне в четвертом классе! Где заканчивается родительская забота и начинается кредитор?»

В марте 1963 года, когда Бренда была на шестом месяце беременности, наступил переломный момент. Как-то после выступления в кафе «Хаус оф Пегасес» в Форт-Лодердейле я познакомился с компанией ньюйоркцев, среди которых были и будущие участники группы Spanky and Our Gang. Пока мы курили косяк за косяком, во мне вызревало решение – я должен сделать выбор. «Пора определиться, – сказал я тогда Бренде. – Нам придется выживать в Нью-Йорке – или умереть. Я не могу больше ездить из одной дыры в другую, развлекать захолустную публику – не к этому я стремился. Хочу разобраться, как быть дальше».

Мы рисковали остаться даже без тех скромных доходов, которыми располагали, и тем не менее она меня полностью поддержала. Я стал внимательно прислушиваться к себе, к тому, что вызревало внутри меня. Как и внутри нее. Это было что-то вроде творческого синдрома кувады[115]115
  Синдром кувады – психосоматические нарушения, которые испытывает близкий к беременной женщине человек (чаще всего муж). Термин произошёл от французского глагола couver – высиживать птенцов.


[Закрыть].

В те времена у ищущих работу комиков была только одна площадка, где они могли себя показать, называлась она «хут» – сокращенное от «хутенэнни». Изначально это был импровизированный фолк-концерт, который эволюционировал в нечто вроде открытого микрофона для начинающих артистов разных жанров. Любой мог блеснуть талантами – не только певцы, музыканты и комики, но и жонглеры, танцоры, фокусники.

Тогда же, в марте, я впервые пришел на хут в кафе «Ва?» – та еще дыра – в окрестностях Бликер-стрит, а на следующий день подался в «Биттер энд», уже на самой Бликер-стрит. Ноль реакции. Через пару дней я прослушивался в «Виллидж Вангард», респектабельном старом джаз-клубе в Вест-Виллидж. Опять ничего. В апреле я снова проделал тот же маршрут, и в «Биттер энде» меня заметил Хауи Соломон. У Хауи был новый, довольно большой клуб-кафе на Бликер-стрит под названием «Оу гоу гоу».

«Оу гоу гоу» вскоре стал эпицентром движения, которое сегодня ассоциируется с Бликер-стрит и, шире, с Вест-Виллидж 60-х. Стэн Гетц[116]116
  Stan Getz (англ.) – американский джазовый саксофонист, исполнявший би-боп и кул-джаз, один из лучших теноров-саксофонистов всех времен, популяризатор босса-новы.


[Закрыть] записал здесь одноименный альбом «Оу гоу гоу», тут играли такие джазовые звезды, как MJQ[117]117
  The Modern Jazz Quartet (англ.) – джаз-бэнд, популярный в 50—60-е годы, исполнял элегантный кул-джаз с элементами блюза, би-бопа и музыки барокко.


[Закрыть] и Нина Симон[118]118
  Nina Simone (англ.) – американская джазовая вокалистка, композитор, пианистка и аранжировщица, выдающаяся певица и одна из самых влиятельных артисток XX века, чье творчество охватывает широчайший спектр стилей – джаз, соул, госпел, фолк, классику, поп и блюз.


[Закрыть]. Регулярно выступал Морт Сал. Стивен Стиллз[119]119
  Stephen Stills (англ.) – американский вокалист, композитор и мультиинструменталист, один из лучших блюз-рок-гитаристов за всю историю. Участник групп Buffalo Springfield и Crosby, Stills, Nash & Young.


[Закрыть] начинал здесь сольную карьеру, как и многие фолк-музыканты, позднее исполнявшие рок. Хауи знал толк в своем деле и предложил мне именно то, что я искал: бессрочный контракт с правом выступать в дни открытого микрофона, два вечера тут, четыре – где-то еще, загляните к нам сегодня, если будете в центре. Такие же условия он предложил еще нескольким молодым музыкантам, но еще только одному комику – Ричарду Праеру[120]120
  Richard Pryor (англ.) – американский актер, комик, сценарист, один из самых влиятельных стендап-комиков Америки. Отличался жестким взглядом на проблемы расизма, острой социальной критикой, шокирующей откровенностью, использованием ненормативной лексики.


[Закрыть], на три года моложе меня.

«Оу гоу гоу» давал мне преимущество игры на своем поле. Я по-прежнему соглашался выступать за пределами Нью-Йорка – от денег я не отказывался, – но теперь у меня была своя площадка. Место, в котором я был уверен, моя лаборатория, вскоре ставшая эпицентром современной контркультуры. Зрители, открытые для новых идей, острых высказываний. Инстинктивные или сознательные аутсайдеры, они не принимали навязанных ценностей и презирали условности, их отталкивало самодовольство консервативного среднего класса Америки. Пройдет месяц-другой, и они разбавят этот взрывоопасный микс тлеющей яростью…

Когда к власти пришел Кеннеди, я воспринимал себя как одного из шустрых молодых ирландцев католического вероисповедания. Мы принадлежали к разным классам, но к одному племени. Да, он политик; но, как и многие мои ровесники, я был еще слишком молод, чтобы успеть разочароваться. С ним, казалось, могло начаться нечто новое, он давал надежду на реализацию идей, отражающих реальную жизнь и чувства людей, их взаимоотношения с миром. На медленное, но неуклонное движение к пониманию: первичны люди и их интересы, а не собственность. Самый яркий и впечатляющий пример – борьба за права черных, но с Кеннеди связывались и другие надежды, тайные или явные, исходившие от людей, которых игнорировали, оттеснив на обочину в погоне за потребительским раем 50-х.

Во времена Кеннеди я определился со своими политическими приоритетами. Вернее, выработал убеждения, которые выражали чувства человека, не вовлеченного в политическую жизнь.

Я продолжал изображать Кеннеди, но если раньше пародировал JFK с теплотой, то теперь мне нравилось иронизировать над ним. Хотя во мне и сидел чужак, пришелец, рвущийся наружу, но, по большому счету, я был просто маленьким хвастунишкой, который любит смешить. Как я смаковал эту фразу Кеннеди: «Мы с-снизим пос-ставки с-сахара с-с Кубы». Я обожал ее, потому что в предложении из шести слов я произносил с придыханием четыре свистящих «с». Дешевые звуковые эффекты. Мой путь к славе.

Как и многие другие, я помню, где был и что делал в момент убийства. Я гулял со своей дочкой по 110-й улице и Бродвею, катая ее в модной коляске, которую купила для нее Мэри. На углу стоял газетный киоск, где работал слепой продавец. Я подошел купить газету, но у него не осталось ни одной. Он только спросил: «Вы слышали, что с президентом? Его застрелили в Далласе».

Я зашел то ли в «Рексолл», то ли в «Лиггетт», то ли еще в какую-то аптеку и позвонил Бренде. «Включи телевизор», – сказал я и понял, что плачу. Я всхлипывал и глотал слезы. Хотя, пока не заговорил с ней, кажется, ничего не чувствовал. Эмоции нахлынули, только когда я произнес это вслух…

Больше я ничего не запомнил. Описать свои тогдашние чувства мне сложно. Я был эгоцентристом – меня мало что интересовало, помимо карьеры. И еще я, видимо, все эти годы ограждал себя от некоторых вещей. Плюс верная марихуана.

Но я был очень подавлен. Дошло ли до депрессии, не помню. Что касается нашей компании в «Мойлене», то все были шокированы самим фактом, что такое могло произойти. В Америке или где-то еще. Но этот всеобъемлющий шок заглушил или оттеснил другие, более тонкие эмоциональные оттенки, на которые – если бы не это потрясение – мы обратили бы внимание. Одним из нас нравился Кеннеди, другим не нравился. Нас с ним объединяла общая культура: мы были ирландскими католиками. Однако большинство моих приятелей оставались консерваторами, а Кеннеди был либералом.

Когда застрелили Освальда, я сидел в «Мойлене» и вместе со всеми смотрел телевизор. Насколько я помню, в то воскресенье, когда произошло убийство, бар работал как обычно. Странное было ощущение: «Мы тут пьем, а по телику такое показывают!»

А между тем совершалось еще одно убийство – более медленное и методичное, но в итоге такое же страшное. Задевавшее меня напрямую и гораздо сильнее.

За два года до этого, в 61-м, Ленни Брюса несколько раз арестовывали за непристойное поведение в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе (в трех разных клубах), Чикаго и, наконец, в Нью-Йорке (дважды за две недели) в клубе «Оу гоу гоу». Из Великобритании полиция его тоже депортировала, не дав выступить в Лондоне.

Я понимаю, что меня могут обвинить в паранойе, но мне кажется, все это было скоординировано. Все аресты заканчивались либо оправданием, либо рассмотрением дела с нарушениями (однажды Ленни даже заочно незаконно осудили), часто его забирали в участок, когда он ждал суда за предыдущий арест. Как тут не заподозрить, что все подстроено? Словно по мановению волшебной палочки, стражи порядка по всей Америке, как сговорившись, делали все, чтобы заткнуть этого комика на хрен.

Когда Ленни арестовали в Чикаго, я тоже был там, фактически нас вместе и загребли. Это произошло в декабре 1962 года в клубе «Гейт оф хорн». Мы с моим другом Бобом Кэри из фолк-группы The Tarriers пили пиво на втором этаже и смотрели гениальное, как всегда, выступление Ленни. И вдруг в зале поднимается полицейский и произносит – точно так же, как они говорят на улице, когда кого-то подстрелили или сбила машина и нужно разогнать зевак: «Так, всё, концерт окончен!» А тут он произносит это не метафорически, а буквально, таким начальственным тоном: «Всё, концерт окончен!» Офигеть.

Ленни увели. Его так часто арестовывали, что на сцену он выходил в пальто, на случай если прямо отсюда его заберут в участок. (Он не хотел расставаться со своим пальто из отличного кашемира.)

Полиция уводит бармена со второго этажа, который обслуживал клиентов, пока Ленни выступал, а заодно и владельца клуба, Алана Риббека. Мы с Кэри остаемся наверху. Внизу копы пытаются закрыть входную дверь и, пока народ не разошелся, начинают проверять документы – хотят поймать малолеток. Их задача – наказать клуб, которому хватило смелости выпустить на сцену Ленни. В конце концов они выловили девчонку лет пятнадцати или шестнадцати, и у Алана добавилось проблем с законом.

Клуб «Гейт оф хорн» уже никогда не будет прежним.

Мы с Кэри допивали за столиком – набрались мы тогда прилично, я нарочно задержался и выходил почти последним. «Ваше удостоверение личности», – попросил полицейский. «Я не верю, что личность можно удостоверить, – ответил я. – Пардон». И начал нести какую-то пьяную хрень.

Коп схватил меня за воротник и штаны и, как вышибала старой школы, спустил с лестницы. А потом протащил через вестибюль к выходу. Спотыкаясь мимо бара, я крикнул: «Бренда, меня замели в участок!» Меня вытолкали на улицу, надели наручники и затолкали в автозак, где уже сидел Ленни.

Я знал Ленни не только как человека, который дал нам с Джеком шанс, но и как друга Бренды. Если мы выступали в одном городе, то обязательно пересекались, и он всегда был рад нас видеть, особенно Бренду, эту «шиксу». Он был обаятельным и милым – даже с копами. Он всегда называл их «блюстителями порядка».

– А ты как тут, чувак? – спросил он у меня.

– Я сказал им, что не верю в это их дерьмо, – ответил я. И не стал уточнять, что это была не столько принципиальная позиция по Первой поправке, сколько желание выпендриться.

Ленни показал мне, как продеть руки под задницей и переступить ногами, чтобы наручники оказались впереди. Кое-как я справился. Стало полегче. И мы с Ленни покатили в автозаке в участок. Начиналось все как пьяная шутка, но подействовало на меня радикально.

Все только усугубилось, когда Ленни арестовали в «Оу гоу гоу». Причем дважды. Меня тогда не было в городе, потому что, когда в «Оу гоу гоу» приглашали знаменитостей, постоянным артистам делать там было нечего.

К этому времени в общем-то было уже ясно, что непристойное поведение – просто отмазки, арестовывали Ленни не за это. Преследовали его за высмеивание религии и особенно католицизма. Среди полицейских в больших городах немало ирландцев-католиков, не только в Нью-Йорке, но и в Филадельфии, Сан-Франциско, Чикаго. У тех, кому Ленни стоял поперек горла, даже фамилии были соответствующие: Райан (судья, заочно осудивший его в Чикаго), Хоган (окружной прокурор, санкционировавший его арест в Нью-Йорке) и Мертаг (судья первой инстанции в Нью-Йорке). Суд над Ленни в Чикаго начался в Пепельную среду[121]121
  Dies Cinerum (лат.) – день начала Великого поста в католической церкви. В православии соответствует чистому понедельнику.


[Закрыть] 1963 года. В зал суда все прибыли после мессы – и судьи, и присяжные с пепельными крестами на лбу.

Так что, наверное, не стоило удивляться, что коп из полиции нравов, который брал Ленни в «Оу гоу гоу» (он носил жучок и все записывал), вырос в моем районе. И все-таки я не поверил своим ушам, когда через пару недель мне рассказали об этом в «Мойлене». Парня звали Рэнди. Первый вопрос был: зачем Рэнди это сделал? Он же должен понимать, какие классные вещи делает Ленни, как он видит всех насквозь, как он их припечатывает! Да все, с кем мы выросли, согласятся с этим. Нам всегда было начхать на законы, для нас не существовало авторитетов.

А через несколько дней Рэнди является в «Мойлен» с расшифровкой записей, которые он делал тайком. И показывает всем: «Вы должны это увидеть. Посмотрите, что он несет… Сиськи монашки, распятие в говне, Папа то, кардинал се». Все громко возмущаются. Я робко пытаюсь защитить Ленни, а они возмущаются еще больше. И у меня опускаются руки. Они же никогда никого не уважали, они перестали посещать мессу лет в двенадцать-тринадцать! Для них не было ничего святого.

Это было самое убедительное доказательство тех несокрушимых рамок, которые устанавливало католическое воспитание; тех жестких границ, которые выстраивала клановая этика ирландских работяг. Из того факта, что вы выросли с человеком и совпадали с ним в пунктах A, B, C, D и E, не следовало, что, когда дойдет до пунктов F и Z, вы не окажетесь по разные стороны баррикад.

За двенадцать дней до смерти Ленни в 1966 году мы с Брендой навестили его дома в Голливуде. Мы только что сюда переехали и решили заглянуть к нему, как в старые добрые времена. Он отрастил бороду и с головой ушел в судебные тяжбы, тщательно изучая юридическую сторону своих дел. В клубах он больше не выступал, ни в каких, ирландским копам и судьям удалось-таки заткнуть ему рот. Весь свой интеллектуальный потенциал, как и все заработки, он направлял на то, чтобы оправдаться, и был уже на грани банкротства. Мы посидели, поболтали, он, как всегда, был милым и обаятельным. Больше живым мы его не видели.

Ленни был одним из тех немногих комиков – а может быть, и единственным, – с кем мне было так легко и с ним всегда хотелось общаться. Друзей среди комиков у меня никогда не было. Я не любил после поздних концертов заваливаться в закусочную или кафе и болтать ночи напролет, а потом вместе завтракать. И никогда не чувствовал себя одним из них, скорее чужаком. Не кем-то особенным, не самым лучшим – просто не вписывался. То, что их объединяло, не привлекало и не интересовало меня. Дух соперничества мне претил. Я не был шоуменом от Бога. Соображал я всегда хорошо, но никогда не был заводилой, душой компании. Я человек скорее рациональный, чем спонтанный. Только позже я осознал всю странность своего положения: предпочитая дистанцироваться от всех, я до́ смерти жаждал признания. Мечтал стать для них своим, быть в центре внимания. Но на своих условиях.

Я тусовался с некоторыми комиками, с Ричардом, например, но гораздо больше на меня повлияли рок-музыканты. Джон Себастьян, Кэсс Эллиот, Залман Яновски, Фил Оукс[122]122
  John Sebastian (англ.) – американский певец, гитарист, композитор, основатель рок-группы The Lovin’ Spoonful. Cass Elliot (англ.) – актриса и певица, вокалистка фолк-рок-группы The Mamas and the Papas. Zalman Yanovsky (англ.) – канадский фолк-рок-музыкант, лид-гитарист The Lovin’ Spoonfull. Phil Ochs (англ.) – американский автор-исполнитель песен протеста, очень популярный в 60—70-е годы


[Закрыть] – весь этот народ в Виллидже[123]123
  Речь идет о квартале Гринвич-Виллидж (англ. Greenwich Village) в Нижнем Манхэттене, ставшем в 50-е годы одним из центров движения бит-поколения и фолк-рока. В 60-е годы Виллидж был известен антивоенными и пацифистскими акциями, борьбой за права сексуальных меньшинств.


[Закрыть] середины 60-х, который то объединялся, то кочевал между группами типа Mugwumps[124]124
  The Mugwumps (англ.) – нью-йоркская фолк-рок-группа середины 60-х, больше известная тем, что в ней начинали свою карьеру Кэсс Эллиот, Джон Себастьян и Залман Яновский.


[Закрыть] и Poco[125]125
  Poco (англ.) – американская кантри-рок-группа, существующая с 1968 года, через которую прошел ряд будущих рок-звезд, включая участников группы The Eagles.


[Закрыть]. Пройдя посвящение на Уэллс-стрит, я был с ними на короткой ноге. Мы дружили, а не конкурировали.

В конечном итоге я стал одиночкой. Одиночкой, который наслаждался одиночеством. Я работал один, писал один. И следовал своему плану, который вынашивал много лет. Первый этап: радио как ступень к шоу-бизнесу. Второй этап: стать комическим артистом вроде тех, которых я слушал в детстве по радио. Третий этап: стать знаменитым комиком и осуществить свою заветную мечту – прославиться в кино. Быть как Дэнни Кей[126]126
  Danny Kaye (англ.) – американский актер, певец и комик, работавший во многих жанрах. Удостоен трех звезд на Голливудской аллее славы – за вклад в развитие музыки, радио и кино.


[Закрыть] – или стать вторым Дэнни Кеем. (Хотя на сегодняшний день скорее можно говорить о втором Джоне Леммоне[127]127
  John „Jack“ Lemmon (англ.) – американский актер и музыкант, начинавший свою карьеру на радио; сыграл более чем в 60 фильмах.


[Закрыть].)

Первый этап моего плана уже сработал. У меня не было причин сомневаться, что рано или поздно реализуется и второй этап, приведя меня – так же неумолимо, как ночь сменяет день, – к этапу номер три, когда Голливуд, надрывая животы от смеха, падет к моим ногам.

Однако второй этап обернулся долгой, трудной и одинокой дорогой. Была и более серьезная проблема: на сцене я не чувствовал себя свободно. Такой очень зажатый, протестантско-католический комик. Даже с марихуаной, которую я курил каждый день, я так и остался на уровне клуба «Плейбой» в том же галстуке, с теми же шуточками про Барта Старра в дурацкой рекламе «Ваиталиса»[128]128
  Bart Starr (англ.) – американский футболист, квотербек и тренер, игравший в профессиональном клубе «Грин-Бей Пэкерс». Один из самых титулованных спортсменов НФЛ. В 50—60-е годы был лицом торговой марки Vitalis, рекламируя модный мужской тоник для волос в телевизионных роликах – незатейливом и наивном, с высоты сегодняшнего дня, рекламном продукте своей эпохи.


[Закрыть] и про то, как он умеет бросать мяч и хватать за задницу. Я знал, что есть мир грубого циничного стеба, и прекрасно понимал, что так и не стал его частью, но это не отменяло того факта, что я был его живым представителем.

Как бы комфортно я ни ощущал себя в Гринвич-Виллидж среди аутсайдеров, левых либералов и марихуанщиков, тусовавшихся в «Оу гоу гоу», это было не то. Если я начну уверять, что мне нравилось делать рискованные заявления, изобличать, брать на себя роль социального критика (отмечу, что Гринвич-Виллидж был вполне подходящим местом, и публика тут подбиралась подготовленная), это будет полная туфта. Если я о чем-то и мечтал, то о своем шоу.

Или, точнее, о хорошем пяти-шестиминутном номере, который открыл бы мне дорогу на телевидение.

И вот он появился. Назывался он «Сержант-индеец». Спасибо всем тем вестернам, которые я пересмотрел в детстве. В армии США, в рядах первопроходцев или среди ковбоев всегда был такой видавший виды, закаленный в боях сержант или погонщик, который поднимал боевой дух перед решающим сражением. Вот и у индейцев мог быть свой старшина с таким же амплуа. Моего сержанта-индейца я подсмотрел среди потрепанных жизнью ирландцев из Верхнего Вест-Сайда…

Так, вижу, оглобли торчат за деревьями, жиробасы расселись за камнями, а это кто тут с побрякушками на шее? Сгинь с глаз! Боже, где вас только понабирали!

Итак, каждому из вас выдали кусок бересты и перо, смоченное в крови орла. Берете перо и пишете на бересте, в правом верхнем углу… В ПРАВОМ ВЕРХНЕМ углу! Справа – это там, где вы держите СТРЕЛУ. Пишете свое имя-фамилию. Сначала фамилию, потом имя. Если вас зовут Бегущий Медведь, пишете: «Медведь Бегущий». Под именем нужно указать возраст. Количество весен. Если вы прожили восемнадцать весен, пишете: «18 весен». Что, Ковыляющий Медведь? (пауза) Если ты родился осенью, об этом писать не надо. Затем указываете дату призыва. День, когда мы пришли, забрали вас у родителей и устроили вам веселую жизнь.

Так, дальше. Многие интересуются продвижением по службе. Всем хочется стать Храбрецом второго ранга. Заработать еще один шрам на руке. Что ж, пришли результаты ваших тестов, вы молодцы. С «Поджогом домов колонистов» справились все. «Подражание койоту» тоже все прошли. «Бесшумное перемещение по лесу» одолели все, кроме Хромого Быка. В связи с чем Хромому Быку вручается пара корректирующих мокасин…

Сегодня я получил дымовой сигнал из штаба. Хотя по факту я его не получал. Когда поступил сигнал, меня не было на месте, поэтому я ответил им позже. Передали следующее: резня сегодня в девять часов. Встречаемся здесь, у костра, чуток потанцуем и выступаем. Четвертую ночь подряд будем атаковать форт. Но теперь задача усложнится, не то что раньше: сегодня в форте будут СОЛДАТЫ!

Теперь насчет формы. Это ОФИЦИАЛЬНАЯ резня. Надеваете летнюю набедренную повязку класса А. Две зеленые полоски над глазом, без перьев. Руки синие, ноги красные, грудь по желанию. Чего тебе, Гарцующая Антилопа? Нет, нельзя красить веки в пурпурный цвет. Э-э, а это снова ты с бряцалками? Я же сказал – сдрысни!

Не стану утверждать, что это было остро, смело, рискованно, социально значимо и так далее, не об этом мечтал бунтарь и аутсайдер, куривший траву. Зато сработало.

«Шоу Мерва Гриффина» было синдицировано, чем и отличалось от других программ сетевого телевидения. Поэтому, хотя фактически оно было ничуть не «свободнее», чем любое другое развлекательное телешоу, бремя согласования материала не ложилось целиком и полностью на продюсера и съемочную группу, а распределялось по всей сети станций, которым приходилось ждать решения не менее двух недель. Отсюда – меньше страхов, меньше напряжения. Да и персоналу спокойнее. Мерв не был таким же полноправным хозяином эфира, как Пар[129]129
  Jack Paar (англ.) – киноактер, литератор, теле– и радиоведущий, чье шоу The Jack Paar Tonight Show выходило в 1957–1962 годах. Радикально переосмыслил формат телешоу.


[Закрыть] или Карсон в своих шоу. А Маленький театр на Западной 44-й улице, где в первые годы снималась его программа, казался самым подходящим местом, где так легко воссоздавалась дружеская обстановка живых концертов. Тут царила гораздо более располагающая атмосфера, чем в телестудии среди бездушной техники: ощущалась та теплота, которую можно было принять за свободу. Как минимум свободу слегка сплоховать или в чем-то облажаться, а потом обернуть все это в шутку.

Все стремились попасть на «собеседование» к Гриффину – первый шаг на пути к самому шоу: вы приходите и рассказываете продюсеру или кастинг-директору (например, легендарному Тому О’Мэлли), что собираетесь показать, если вас пригласят на съемки.

Мы с Ричардом Праером работали в «Оу гоу гоу» примерно в одно и то же время. Но собеседование у Гриффина Ричард прошел первым, в начале 1965 года. Моих номеров они еще не видели. Пообщавшись с Ричи, Том О’Мэлли пришел посмотреть на меня и тоже пригласил на прослушивание. К тому моменту, когда оно состоялось, Ричард уже появился в первом шоу. А пока я успел сняться в первый раз, у Ричарда уже было два эфира. И так далее. Я никак не поспевал за Ричи: на неделю или месяц, но он всегда опережал меня в карьерном продвижении. Это длилось годами, я отставал от него с альбомами, премиями «Грэмми» и специальными телешоу, пока наконец не обогнал, первым добежав до инфаркта.

Для меня «Шоу Мерва Гриффина» – очень важный этап, хотя это было не самое раскрученное, несколько странное синдицированное ток-шоу, над ведущим которого смеялись, явно недооценивая его. Все, чего я добился потом, начиналось здесь. Тогда, в июле 1965 года, я показал «Сержанта-индейца». Мой юмор оценили. Я не выиграл главный приз – приглашение на диван к Мерву. Но всему свое время. Стоит ли уточнять, что Ричи на этом диване уже побывал.

Сразу после шоу мне предложили записать еще три номера. Готового у меня ничего не было. Разве что какие-то сшитые на живую нитку пародии на рекламу, но их не хватило бы даже на пять-шесть минут. Предстояло хорошо попотеть. Но как в школе я любил до последнего откладывать домашние задания, так и тут. Кончалось все тем, что за день до съемок я спускался из нашей квартиры на шестом этаже, куда мы наконец сбежали год назад, на второй этаж, где жила мать. Садился за кухонный стол, за которым всего несколько лет назад корпел над тетрадками, и набрасывал текст для завтрашних съемок. Из двухминутной заготовки я делал репризу на пять-шесть минут. Это стоило мне немалых нервов, потому что проверить новый материал мне было не на ком, кроме самого себя. Чутью своему я доверял и ощущал разницу между тем, что должно сработать, и тем, что никуда не годится. Случались, конечно, и ошибки, но в целом интуиция меня не подводила.

В одном из своих скетчей я пародировал ведущего хит-парада «Топ-40». Придет время, и у комиков это станет чем-то вроде клише, но тогда никто еще такого не делал. Пригодился мой личный опыт. Я показал этот монолог на втором шоу Мерва, легко удлинив его, потому что я играючи придумывал названия новых дурацких групп и их не менее дурацких песен. Плюс скорость: мой Вилли Вэст с радио «Потрясный алконавт» строчил как из пулемета.

Привет, орлы! Добро пожаловать! Это шоу Вилли Вэста на р-р-р-р-радио-о-о-о-о-о-о-о-о «Па-а-атр-р-р-ряа-а-а-асны-ы-ы-ый а-а-а-а-алкона-а-а-а-авт»! Приветствую на шоу-Вилли-Вэста! Это-Вилли-зашибись-Вэст-никогда-не-надоест-Вилли-дили-это-мы-не-проходили-Вилли-Вэст-сто-винилов-за-один-присест! Прямо сейчас на «Потрясном алконавтее-е-е»!

Напоминаю, наш номер 1750! Чуть выше номера полиции, ребятки! Тут у нас целый клад-склад пластинок, будем выбирать-играть-кайфовать, слушать стареньких да удаленьких и новеньких-готовеньких! Все песни из «Топ-700» здесь, у нас, на «Потрясном алконавте-е-е-е»!!!

А сейчас сокрушительный рок от невероятной новой группы из Англии «КОВБОИ КАНЗАС-СИТИ»! Итак, слушаем – «МОЯ БЕЙБА УМЕРЛА»!!!

«Брррынь-динь-брррынь-динь-брррынь-динь-динь… Моя бейба УМЕРЛА!!! УУУ-УУУ-УУУМЕРЛААА-ААА! Попала под ПОЕ-Е-ЕЗД! Оу-йес, оу-йес, печальная повесть! Я взорву этот долбаный поезд, оу-йес, оу-йес!!!»