Текст книги "Смятение чувств"

Чтобы отвечать на эти ничего не значащие фразы, не требовалось больших усилий. Адам даже нашел в них некоторое успокоение. Эмоциональное переутомление передалось его телу: никогда, за все напряженные годы службы, он не чувствовал себя более измотанным и уставшим. Он приготовился не дрогнув встретить свою утраченную возлюбленную, но был поистине ошеломлен тем душераздирающим выражением ее глаз, вперившихся за миг до обморока в его глаза. Он подхватил Джулию, удержав в своих руках, и сладкий, вызывающий ностальгию запах ее духов, которыми она всегда пользовалась, мучительно напомнил о прошлом. Он не помнил, но надеялся, что не произнес тех слов, что так и просились ему на язык: «Джулия, любовь моя, моя дорогая!» Кажется, нет. Ровный голос Дженни привел его в чувство, буднично веля ему положить Джулию на диван. Он подчинился и, когда выпрямился, увидел на десятках лиц безудержное любопытство и понял, что должен любой ценой совладать с собой. Провидение – в образе Дженни, хотевшей, чтобы он принес стакан воды, – пришло ему на выручку, даровав передышку. К тому времени, когда ему пришлось вернуться в комнату, он уже снова взял себя в руки, по крайней мере настолько, чтобы быть в состоянии играть предписанную ему роль на протяжении этого нескончаемого вечера.

Было не удивительно, что все это измотало Адама, поскольку роль оказалась сложнее, нежели он мог предвидеть, и ему приходилось играть ее, испытывая жесточайшее душевное потрясение. Ему казалось, что это его долг – ввести жену в средоточие светской жизни. Но ему никогда не приходило в голову, что его собственные обаяние и обходительность могли привести его к этой цели при гораздо меньшей затрате сил. Со стороны он виделся себе самому незначительным сыном человека огромной популярности и отправился в дом Нассингтонов с решимостью, какой бы неприятной ни была его миссия, использовать эту популярность и убедить друзей своего отца принять, по возможности, в свой круг Дженни, потому что они любили его достаточно, чтобы не желать причинить ему боль. Одного этого было уже достаточно, чтобы он ожидал вечернего приема с отвращением; когда же с самого начала к этой обязанности прибавилась еще более насущная необходимость лезть из кожи вон в попытке защитить свою возлюбленную от злых языков – и жену, бедняжку, тоже! – то, что затевалось как увеселительная вечеринка, превратилось в длительное испытание, через которое ему с трудом удалось пройти, поддерживая беспечный разговор с другими гостями, будто ничего огорчительного для него не случилось. Удалось ли ему убедить недоверчивых, он понятия не имел. Но старался изо всех сил, и даже если этого оказалось не вполне достаточно, он слишком устал, чтобы раздумывать, что еще можно было бы предпринять на этом пути.

Поэтому теперь он был благодарен Дженни за ее успокоительные банальности. Они, правда, могли свидетельствовать о некоторой бесчувственности, но были предпочтительнее, нежели вопросы и комментарии, которых он страшился, – да и с чего бы ей в конечном счете проявлять чувствительность по поводу эпизода, который (если она и поняла его значение) едва ли мог ее ранить?

Если бы не то обстоятельство, что она вообще не затрагивала этой темы, что было несколько удивительно, он поверил бы, что она и в самом деле считает духоту повинной в обмороке Джулии. Дженни была такой же, как обычно, прозаичной, только несколько более сонной; она не требовала ни объяснений, ни утешений, и он наконец мог расслабиться.

Несколько часов спустя, когда он увидел ее расставляющей чайные чашки на столе для завтрака, то подумал, что, судя по виду, она в конечном счете спала не так уж много. И будто отвечая его мыслям, она сказала лишь, что не привыкла ложиться так поздно.

– Ты бы лучше оставалась в постели, – заметил он. – Надеюсь, ты не поднялась только для того, чтобы приготовить мне чай?

Именно так она и поступила, зная, до чего он неловок в обращении с чайниками для заварки, но лишь сказала:

– Как будто ты сам не можешь этого сделать! Конечно нет.

– Не могу, – признался он с грустью. – Я никогда не могу сделать это так, как мне нравится, а если для меня это делают внизу, получается еще хуже. Спасибо тебе: это как раз то, что нужно!

Она улыбнулась, но, подав ему все, что он хотел, погрузилась в чтение рекламного листа сообщений, присланного по почте, который призывал ее, в самых сильных выражениях, не теряя времени, приобрести новое и безотказное патентованное средство от подагры. Ей этот товар был ни к чему, но она знала, что, если будет сидеть, ничем не занимаясь, Адам заставит себя разговаривать с ней, а он, она знала, не любил разговоров за завтраком.

Вскоре он ушел, и, просидев еще некоторое время в размышлениях над проблемой, которая не давала ей сомкнуть глаз весь остаток ночи, она решительно поднялась из-за стола и велела закладывать лошадей Часом позже, оформив заказ художнику на Стрэнде[13]13
  Стрэнд – одна из главных улиц Лондона


[Закрыть] , она поехала не обратно, на Гросвенор-стрит, а к дому лорда Оверсли на Маунт-стрит.

Мистер Шоли, к сильному, но старательно сдерживаемому раздражению Адама, наведался на конюшни и в каретный сарай, прилегающие к дому Линтонов, в то время как молодожены пребывали в Гемпшире, и забраковал ландо, которое прежде подавали хозяйке дома, сочтя его весьма неказистым драндулетом; он заменил его на блестящую четырехместную коляску, на плоских дверцах которой, по его настоянию, изобразили герб Линтонов. Экипаж везла пара гнедых. Мистер Шоли выложил за них солидную сумму, но он не был знатоком лошадей, и когда Адам впервые их увидел, не удержался от восклицания:

– О Боже мой!

Тем не менее Дженни тоже не слишком разбиралась в лошадях, так что она осталась довольна этой парой. Быть может, их и возвели в епископский сан – кучер Джин клялся и божился Адаму, что так оно и было, – но они оказались вполне способны с помпой возить коляску по городу.

Дженни застала леди Оверсли дома, и ее провели наверх, в гостиную, где ее светлость радушно, но довольно нервно приветствовала гостью. Она выглядела издерганной, а когда Дженни сообщила, что заехала проведать Джулию, возбужденно ответила:

– О!.. Как это любезно с вашей стороны! Знаете, дорогая, боюсь, в тот момент на приеме я так разволновалась, что и, не поблагодарила вас! Но Эмили Каслри рассказала мне, как вы были добры, и я в самом деле очень вам признательна! Бедняжка Джулия! В комнатах было душно, правда? Я и сама это почувствовала, а особенно Джулия, у которой не очень крепкое здоровье – да что там, просто никуда не годное! Так что сегодня я заставила ее лежать в постели, а доктор Балье прописал ей успокоительное.

Дженни понимающе кивнула.

– А то я боялась, что у нее начнется один из ее истерических припадков, – заметила она. – Я много об этом думала, после того как мы уехали домой, и решила, что мне надо непременно навестить вас, мэм, потому что, не сомневаюсь, вы очень обеспокоены. Я пока еще мало знаю о людях, с которыми познакомилась на приеме, но полагаю, что они не слишком отличаются от всех прочих, и то, что Джулия лишилась чувств именно в тот самый момент, когда Адам попался ей на глаза, наверняка заставит болтать многие языки.

Благодарная леди Оверсли, оставив притворство, не без надрыва произнесла:

– Ах, Дженни, признаюсь, я вся извелась! Сначала Джулия, а потом Оверсли… Но она ведь не нарочно упала в обморок!

– Нет, конечно нет! Я, правда, вообще не понимаю, как это люди лишаются чувств, но нельзя отрицать, что Джулии всегда достаточно было услышать резкое слово, чтобы она падала в обморок. Еще в пансионе она была очень подвержена меланхолии.

– Да, – вздохнула леди Оверсли. – А доктора нашли лишь, что она слишком беспокойна! Но сейчас у нее нет меланхолии – по крайней мере, если с ней мягко обращаться и не бранить, когда она и без того сильно расстроена! Надо же такому случиться именно в том доме, да еще в той же самой комнате, где присутствовала Эмили Каслри! Но скажите на милость, Дженни, что толку терзать бедного ребенка и доводить ее до истерики?

– Ну, толку в этом нет никакого, и никогда не было, – заметила Дженни. – Хотя не стоит удивляться, что его светлость на нее набросился, поскольку джентльменам вообще не нравятся сцены, кроме разве тех, что они сами устраивают; к примеру, мой отец, когда ему не подали приправу к мясу, как положено… Вопрос в том, что теперь делать?

– Ума не приложу! – огорчилась окончательно леди Оверсли. – У меня голова идет кругом! Оверсли говорит, что если Джулия не может вести себя прилично, то пусть лучше удалится в монастырь, а это, я считаю, совершеннейший вздор, потому что если она и удалится куда-нибудь, так это в поместье к старшей леди Оверсли, но я не хочу, чтобы она это сделала. И вот представьте, у нее второй сезон, а как, скажите на милость, ей удачно выйти замуж, если ее отец несет такой вздор, а она не делает ничего, кроме как… Ах, милочка, как все это неловко! Мне вообще, очевидно, не следовало говорить об этом с вами, это лишь свидетельствует, насколько издерганы мои нервы!

– Пусть никто не беспокоится за меня, – бесстрастно ответила Дженни. – И пустые комплименты между нами тоже не нужны. Никто ведь не думает, мэм, что Адам женился на мне по любви. Жаль только, что весь свет узнает, что ему была нужна Джулия, а ей – он. – Она замолчала, нахмурившись. – Множество людей влюбляется, и потом любовь проходит, так что, рискну заметить, не так уж и важно, скольких подруг Джулия посвятила в свои тайны. Но ей не пристало – ведь так? – демонстрировать всем, что она горюет по нему?

– Конечно не пристало! – с чувством согласилась ее светлость. – И для вас это так неприятно – что, уверяю вас, я прекрасно понимаю!

– Это не имеет значения. Я думаю об Адаме и о вас тоже, мэм, потому что вы были очень добры ко мне.

– Мне придется делать так, чтобы Джулия не встречалась на его пути. А как я могу это? Разве что опять отправить ее обрати о-в Танбридж-Уэллс?..

– Ну конечно, вы не можете, и, по моему разумению, это ничего не даст. Рано или поздно им суждено встретиться, и десять к одному, что мы регулярно будем попадать в подобное положение, потому что стоит ей только его увидеть, у нее, обязательно случится нервный срыв. А избегать нас совсем не годится, потому что, как мне рассказывала Лидия, вы всегда были очень дружны с Деверилями, и соответственно это вызовет новые разговоры. Так что я пришла сказать вам, мэм, самое лучшее – дать понять насмешникам, что все мы остались хорошими друзьями. Нет смысла делать так, чтобы Джулия встречалась на пути Адама чаще, чем это необходимо, но, если она время от времени будет навещать меня и выезжать со мной, она будет спокойнее встречаться с ним и… и в конце концов привыкнет к этому.

Леди Оверсли глядела на нее, не в силах справиться с изумлением.

– Но, Дженни, вы ведь наверняка не желаете… я хочу сказать… благоразумно ли это? Дженни какое-то время помолчала.

– Я и сама, мэм, не раз задавалась этим вопросом. Конечно, лучше всего было бы, если бы они вообще никогда не встречались, но, поскольку это невозможно, мне кажется, если они будут встречаться достаточно часто, чтобы это стало привычной для всех вещью, это лучше, чем если бы они встречались лишь случайно…

– Если бы я только знала! – воскликнула леди Оверсли, заливаясь слезами. – Мне ни за что не следовало допускать этого, но казалось, все так удачно складывается! Ах, милочка, кто бы мог подумать, что в результате сердце моей любимой Джулии будет разбито! Хотя, конечно, мне следовало об этом догадаться: она всегда говорила, что он такой же, как сэр Галаад[14]14
  Галаад – персонаж из эпопеи Томаса Мэлори о короле Артуре и рыцарях «Круглого стола»


[Закрыть] , и я уверена, что это так, если сэр Галаад был таким, каким я его себе представляю, – или вы так не считаете? – спросила она, заметив, что глаза Джулии внезапно сощурились от смеха, превратившись в щелочки.

– Ну… не знаю, мне так не кажется. Однако я никогда не принадлежала к читателям старинных рыцарских романов и легенд, которые обожает Джулия, – оправдывалась Дженни. – Зато я знаю, что Адам любит, когда яйца для него варятся всмятку ровно четыре минуты, и не притрагивается к сдобе.

– Не притрагивается к сдобе? – запинаясь, переспросила обескураженная леди Оверсли.

– Терпеть ее не может! И, ничто его так не раздражает, как беспорядок в вещах. Он говорит, что все это от палаточной жизни, когда, если ты не держишь все на своих местах, это просто невыносимо. Мне даже пришлось сказать экономке, что, если она не в состоянии воспрепятствовать горничным перекладывать с места на место вещи на его туалетном столике, ей придется получить расчет. Учтите, насколько я знаю, сэр Галаад тоже мог быть придирчивым – хотя я ставлю яичко к Христову дню, как говорит папа, что Джулия так не считает!

– Нет, – тихо проговорила леди Оверсли. – В самом деле – нет!

– Итак, если вы согласны, мэм, я попытаюсь уговорить Джулию покататься со мной в парке завтра, а если вы с милордом привезете ее пообедать к нам на следующей неделе, мы будем очень рады. Это было бы вполне естественно с вашей стороны – не так ли? – притом что леди Линтон уезжает в Бат и проведет пару дней на Гловенор-стрит; Это не будет званым приемом, хотя я собираюсь пригласить также лорда Броу.

– О, но Джулия никогда не… Ах, дорогая, я не знаю, что и сказать! Конечно, это произвело бы прекрасное впечатление, если стало бы известно, что мы отобедали у вас без всяких церемоний, но, боюсь, Джулия… содрогнется от этой затеи!

– Не сомневаюсь, что содрогнется, – ну что на это скажешь? Разве только, что, возможно, мне удастся с ней сладить. С вашего позволения я поднимусь к ней.

Ошарашенная, леди Оверсли воскликнула:

– Нет, нет! Я хочу сказать, она так подавлена… Она не захочет видеть вас, Дженни!

– Скорее всего, нет, но у нее не останется никакого выбора. Так что не нужно волноваться, мэм! Я не причиню ей никакого вреда, обещаю вам!

С этими словами она встала и энергично вышла из комнаты, оставив леди Оверсли с ощущением собственной беспомощности и с самыми дурными предчувствиями в душе.

Глава 11

Свет в комнате Джулии был тусклым, шторы на окнах сдвинуты. Приотворив дверь, Дженни бодро проговорила:

– Можно мне войти? Хотя глупо об этом спрашивать, когда я уже здесь!

Она едва отыскала взглядом Джулию, затерявшуюся посреди большой кровати, – светловолосая голова повернулась на подушке.

– Ты?! – воскликнула больная.

– Ну да! – кивнула Дженни. – Я пришла тебя проведать. Ты не против, если я раздвину шторы, – а то, если тут не станет светлее, я, чего доброго, наткнусь на мебель.

– Ты пришла упрекать меня? – спросила Джулия. – Не стоит этого делать!

Солнечный свет залил комнату; Дженни подошла к кровати, говоря:

– Да когда я это делала, глупенькая? – Она наклонилась над Джулией и поцеловала ее в щеку. – Хватит себя изводить, милая!

Джулия вся словно съежилась, отворачивая лицо.

– Зря ты пришла! Тебе, наверное, захотелось быть доброй, но ты не понимаешь! Будь у тебя хоть капля чувствительности…

– Ну, у меня ее нет, и бессмысленно ждать, что я поведу себя так, будто она у меня есть. У меня и для Адама ее нет, – добавила неожиданно Дженни, – потому что, если бы я вела себя так же, как ты, Джулия, он бы рехнулся, разрываясь между нами!

Джулия постаралась взять себя в руки:

– Я бы не произнесла при тебе его имени и не проронила ни слова о том, что нас разделяет, если бы и ты воздержалась!

– Да, наверное, – согласилась Дженни, взбивая ее подушки. – Поэтому я и не воздержалась. Не то чтобы об этом было легко разговаривать, но, если мы никогда не будем затрагивать эту тему, возникнет неловкость. Я тоже не знаю, как спрятать свои коготки. Так что говори все, что хочешь, и не бойся меня обидеть, потому что меня невозможно обидеть.

Огромные глаза удивленно уставились на нее.

– Какая ты странная! – промолвила Джулия. – Наверное, я никогда тебя не понимала. Но думала, что понимаю! Когда мне показали сообщение в «Газетт», я просто не поверила! Ведь ты была моей подругой! Ты знала о наших отношениях, но украла у меня Адама! Как ты решилась на такое?

– Этого я тебе сказать не могу; потому что я не крала его, и не сделала бы этого, даже если бы считала, что в состоянии это сделать. Да чтобы я решила стать твоей соперницей?! Не говори ерунды, Джулия! Папа устроил сватовство без моего ведома.

– Ну, это совсем низко! – перебила ее Джулия, высвобождая руку из-под одеяла. – А дальше ты скажешь, что была бессильна отказаться!

– Нет, не скажу. Я действительно отказывалась, когда отец первый раз завел со мной об этом речь, пока не поняла, как обстоят дела. Эти дела и положили конец вашим отношениям с Адамом. Он не мог на тебе жениться, Джулия! Он был совершенно разорен! Наверное, ты не знаешь, сколько долгов было у его отца, потому что вряд ли он говорил тебе об этом, но папа знал и рассказал мне. Адам продавал все – даже Фонтли!

– Уж это-то я знаю! Но ведь он знал, что бедность меня не тяготит! Я бы жила в лачуге и считала себя счастливой! Ты можешь смеяться надо мной, но это правда!

– Прости, но это тяготило его – думаю, больше всего остального. Я это не совсем понимаю, но вижу, что творится у меня под носом. Поверь, он не был бы счастлив, если бы потерял Фонтли!

– Но я бы сделала его счастливым! А ты… ты думаешь, что сумеешь это сделать? Нет, не сделаешь! Он любит меня, а не тебя. – Она перевела дыхание и быстро проговорила:

– О нет, нет, я не хотела об этом говорить! Отвратительно, отвратительно!.. Лучше уходи, Дженни! Прошу тебя, сейчас же уходи!

Дженни не обратила на просьбы подруги никакого внимания.

– Я знаю, что между мною и Адамом нет и намека на любовь. Но это не оговаривалось соглашением.

– Сделкой! – воскликнула Джулия, содрогнувшись. – Сделкой! Нет, я никогда тебя не понимала!

– Или его, – сухо вставила Дженни.

Джулия пристально посмотрела на нее, с расстановкой произнеся:

– Или его! Нет, он – другое дело! О да, я понимаю, что заставило его сделать это! Но ты! За титул? Кажется, тебя никогда не интересовали такие вещи! Не могла же ты продать себя всего лишь за положение в обществе!

– А почему бы и нет? Я не первая и не последняя, кто это сделал. Легко презирать то, что у тебя всегда было! – заметила Дженни, не сводя глаз с Джулии.

– Не верю в это! Ты не могла бы мне нравиться, если бы была такой расчетливой!

– Ну, не имеет никакого значения, что ты думаешь обо мне, и – Господь свидетель – меня все это очень огорчает. Поверь, я бы никогда не согласилась на этот брак, если бы существовала хоть малейшая возможность того, что он на тебе женится. Но ее не было. Понимаешь? Он выбирал не между тобой и мной, Джулия, а между мной и разорением. Ты говоришь, что он не будет счастлив со мной, но по крайней мере ему будет уютно! Главное же – у него сохранилось Фонтли, и, как бы ты ни думала, это важно для него. – Она помолчала. – Ну, больше на этот счет сказать, пожалуй, нечего. Меня же привело сюда то, что случилось вчера вечером.

Джулия поморщилась:

– Не нужно об этом! Я больше не могу! Папа, даже мама!.. О Господи, неужели они думают – неужели ты думаешь, – что я нарочно себя выдала?

– Ну, мы с твоей мамой так не думаем. Я не могу поручиться за его светлость, но вряд ли и он так считает – хотя ты не можешь винить его, если он был резок, потому что нельзя отрицать, что ты выставила нас всех бог знает в каком свете!

– Ах, неужели тебя только это и заботит? – с горечью воскликнула Джулия. – А как насчет моего унижения? А эта мука – прийти в чувство, увидеть все эти лица!.. – Она осеклась, не в состоянии продолжать, и прикрыла глаза рукой.

– Да не изводи ты себя так, милая! Это не настолько плохо, чтобы ничего нельзя было поправить, – успокаивала ее Дженни.

Джулия уронила руку.

– Дженни, я не хотела! Я думала, что смогу встретить его снова как подобает! Я смогла бы это сделать, если бы увидела его там с самого-начала! Но вначале его не было… Я подумала… о, я испытала такое облегчение, что мною овладело легкомыслие! Мне не пришло в голову, что он может прийти позже, но он пришел, и когда я повернулась и внезапно увидела его так близко от себя… Дженни, это было потрясение, от которого я лишилась чувств!

– Не нужно говорить мне об этом. Ведь ты просто довела себя до такого состояния, что упала бы в обморок, даже если бы мышь пробежала по полу! Примерно то же я им и сказала, хотя сослалась не на мышь, а на духоту в помещении.

– Мама рассказала мне, – что ты держалась молодцом, – равнодушно заметила Джулия. – Спасибо тебе, но никто в это не поверит. Они будут наблюдать за мной и сплетничать на мой счет. Возможно, кто-то станет меня жалеть: «Бедная девушка. Он, знаете ли, передумал!»

– Нет, ни за что! Если мне будет позволено сказать по этому поводу! – перебила Дженни. – Это как раз то, что я собираюсь пресечь в корне. Так что я буду тебе признательна, если ты не станешь впадать в апатию, когда потребуется быть немного поживее!

– Но, что тебе до этого? – спросила Джулия, вздыхая.

– Прояви чуточку здравого смысла, Джулия, ну же! – взмолилась Дженни. – Хорошенькое будет дело, если люди станут говорить такое о моем муже!

Джулия опять выглядела ошеломленной.

– Но они не станут! Все же знают обстоятельства – он ничего не мог поделать!

– Это не помешает им считать, что он обошелся с тобой весьма недостойно, если увидят, что, судя по твоему виду, ты навеки погрузилась в печаль. Адам не будет так выглядеть, что бы он ни чувствовал, потому что слишком уж он джентльмен, чтобы наводить кого-то на мысль, будто ему не нравится наш с ним брак. Все кончится тем, что люди станут болтать: он просто бессердечный и ему нет ни малейшего дела ни до чего, кроме денег и богатства, он счастлив до тех пор, пока богат!

– Тебе не нужно бояться! – с надломом в голосе произнесла Джулия. – Я собираюсь вернуться к своей бабушке и жить у нее отшельницей. Полагаю, хватит и года, чтобы забыть о самом моем существовании!

– Скорее в Танбридж-Уэллс построят еще одну гостиницу, чтобы разместить там твоих поклонников! – невозмутимо сказала Дженни.

Джулия ахнула и сквозь слезы разразилась смешком.

– Ах, как ты можешь быть такой… такой отвратительно бесчувственной!

– Ну, ты ведь знаешь, что я начисто лишена чувствительности. Но у меня, однако, не гуляет и ветер в голове. Так что я посоветую тебе, что делать, чтобы поставить в тупик всех злобных людишек, которые будут рады покаркать насчет тебя. – Дженни заметила, как вспыхнули глаза Джулии, и продолжала:

– Да, я уже слышу их! Притворяющихся, что они, как ты сказала, жалеют тебя, но довольно облизывающих губы и говорящих, что они всегда знали: Сильфида себя погубит. Потому что ты не могла разбить в пух и прах всех других девиц, без того чтобы не возбудить волну злобы и ревности, – уж это-то я знаю!

Джулия села в постели.

– Но каким образом? – спросила она. – Папа не соглашался на помолвку с Адамом, но люди-то знали!

– Ну и что с того, что знали? Они не сочтут удивительным, что девушка, у которой столько много самых разных поклонников, разлюбила так же легко, как и влюбилась! Еще бы, ты ведь тогда только-только вышла из стен пансиона! Потом ты не видела Адама месяцами, и если обнаружила, что совершила ошибку, – что может быть естественней? – Она не обратила внимания на тяжкий вздох Джулии и стала натягивать перчатки. – Так что я заеду к тебе завтра около четырех, и мы с тобой покатаемся в парке, как хорошие подруги, какими мы всегда и были.

– О нет! – воскликнула Джулия с мольбой. – Нет, я не смогу!

– Нет, сможешь! И я не стану скрывать, что буду очень тебе признательна, если ты сможешь, потому что мне не нравится кататься в одиночестве, а я еще не знакома со многими. Два-три поклона – самое большее, что меня ждет, если я поеду одна; но если ты будешь сидеть возле меня, карету, наверное, обступит толпа. – Она встала, когда у Джулии опять вырвался натянутый смешок. – И если бы ты смогла упасть в обморок, когда пойдешь на какой-нибудь прием в следующий раз!.. Только имей в виду – не на собрании у леди Бриджуотер, потому что накануне вечером она сказала, что пришлет нам пригласительную открытку, и будет негоже, если ты сделаешь это в присутствии Адама!..

– Дженни, ты просто несносна! – запротестовала Джулия, не зная, смеяться ей или плакать. – Как будто я могу…

– Ты сможешь, если поставишь перед собой такую цель, – уверенно сказала Дженни со сдержанной, едва заметной улыбкой. – Стоит тебе только подумать, что ты задыхаешься от жары, и ты задохнешься!

Она на прощанье прикоснулась к плечу Джулии и вышла, не дав ей времени обдумать смысл последнего замечания. Внизу ее встретила леди Оверсли, которая глядела на нее тревожно-вопросительно. Она ответила ей приветливым кивком и улыбкой.

– Я ничего не сказала насчет того, чтобы она приехала и пообедала с нами, но мы с ней договорились проехать покататься завтра. Так что не бойтесь! Тогда я ее и приглашу на обед.

Леди Оверсли обняла ее, пролив несколько слез облегчения.

– Ах, моя дорогая Дженни, я так вам признательна! Она… она была все такой же расстроенной?

– Этого я не могу вам сказать, мэм, – ответила Дженни со свойственной ей прямотой. – Как знать – по крайней мере, я не могу этого знать потому что у нее не больше сходства, чем у щавеля и маргаритки, и я не понимаю ее, и никогда не понимала. Она считает, что да, а мне всегда казалось, что она из тех, кто способен умереть от гриппа только потому, что вбил себе в голову, что это оспа!

Это было уж слишком для чувствительной леди Оверсли, но, когда она впоследствии рассказывала все это своему супругу, он выглядел весьма ошарашенным и сказал, что Дженни – гораздо проницательнее, нежели он полагал.

– Твоя дочь, дорогая, – сказал он, – всегда живет в нервном напряжении, и теперь мы видим, что из этого получается. Леди Оверсли привыкла к неблаговидной привычке мужа снимать с себя какую-либо ответственность за любого своего ребенка, разгневавшего его, так что она пропустила это замечание мимо ушей, согласившись, что дочь наделена слишком богатым воображением.

– Да она вся в тебя! – сказал его светлость неумолимо.

Джулия весь день оставалась в своей спальне, но появилась за завтраком на следующее утро Она выглядела бледной и явно пребывала в подавленном настроении; когда же ее отец, энергично увещеваемый леди Оверсли, поприветствовал ее с величайшей сердечностью, она ответила гримасой, отдаленно напоминавшей улыбку. Но, по счастливой случайности, ее новое платье для прогулок из французского льняного батиста, отделанное оборками из широких кружев, прислали на дом в тот же самый день, и оно было таким прелестным, особенно надетое с одной из ольденбургских шляпок, что Джулия незаметно для себя немного приободрилась. В какой-то момент домашним показалось, что она собирается отказаться от поездки с Дженни; но когда ее убедили надеть новое платье, и ее мама, служанка, две младшие сестры и их гувернантка разразились немыслимыми восторгами, она передумала и, когда экипаж Линтонов остановился у дверей, вышла к нему в полной готовности.

Дженни, одетая в дорогое, но не слишком шедшее ей платье из брауншвейгского серого люстрина, тоже восхитилась ее туалетом, так же как и множество гуляющих, когда они добрались наконец до парка. Если карету и не обступила толпа, то, во всяком случае, кучеру пришлось много раз останавливать лошадей.

Это был час модного променада, и парк изобиловал конными упряжками, от дамских колясок до роскошных двухколесных экипажей, верховыми, взгромоздившимися на высоких полукровок, и щеголями, вышагивающими по аллее вдоль дороги. Дженни казалось, что каждый второй человек кланялся или махал рукой ее прелестной спутнице; и, поскольку Джулия хотела обменяться приветствиями с друзьями и немалое количество джентльменов жаждали засвидетельствовать ей свое почтение, Дженни смирилась с тем, что лошади их едва плетутся. Она и сама испытала удовольствие оттого, что ее несколько раз вежливо узнали, но в душе считала эту прогулку, порядком ей наскучившую, пустой тратой времени. Другое дело Джулия, всегда восприимчивая к подобной атмосфере и оживающая, словно истосковавшееся по влаге растение, под дождем комплиментов и галантностей. На щеках ее вновь заиграл румянец, в глазах появился блеск, а ее прелестный смех был столь непосредственным, что никому и в голову не приходило, что сердце ее разбито.

Не все ее поклонники, надо заметить, были молодыми. Маркиз Рокхилл, ехавший возле них верхом вместе с Броу, пробыл у коляски дольше, чем кто-либо другой. Он был очень учтив с Дженни, но она видела теплый блеск в его глазах, когда он смотрел на Джулию, и не обманывалась мыслью, что он остановился с единственной целью – поговорить с ней самой. Она считала, что он староват для флирта с Джулией, но угадала в нем известного сердцееда и поняла, что его донжуанские манеры весьма привлекательны для Джулии. Было ясно, что он питает к ней нежные чувства, но не пытается безраздельно присвоить ее себе. Когда Броу завладел вниманием Дженни, то Рокхилл тут же завязал разговор с Джулией. Он явно был близко знаком с семьей Девериль, и, когда Дженни сообщила, что ее свекровь будет на Гросвенор-стрит на следующей неделе, маркиз сказал, что обязательно приедет засвидетельствовать ей свое почтение.

– Такой старинный друг – можно сказать, друг почти что с колыбели!

Движимая порывом, она внезапно спросила его:

– Не желаете ли, сэр, отобедать с нами? – Она увидела, как Рокхилл удивленно вскинул брови, и пояснила:

– Видите ли, леди Линтон собирается пробыть здесь всего два дня. Так что, полагаю, у нее не будет времени на утренние визиты. Поэтому я собираюсь пригласить чету Оверсли на обед вместе с мисс Оверсли, и было бы… мы были бы очень рады, если бы вы сочли возможным посетить нас, не придавая значения тому, что это неофициальный прием.

Его проницательные глаза блеснули из-под тяжелых век. В них заиграла улыбка, и он мягко ответил:

– О, я с удовольствием приду, леди Линтон! Чудесная мысль! Компании, составленной из таких близких друзей, как Деверили и Оверсли, никогда не помешает малая толика закваски, не так ли?

Улыбка в его глазах стала более явной, когда он встретился с ее настороженным взглядом. Но более не сказал ничего, лишь учтиво поклонился, а потом отвернулся, чтобы сказать Броу, что они не должны больше, задерживать экипаж.

В следующий момент джентльмены поскакали дальше, и Дженни, охваченная внезапным испугом, спросила:

– Он холостяк?

– Да, конечно. Он, знаешь ли, кузен Рокхилла. Леди Адверсейн приходится Рокхиллу…

– Нет, нет, я не о Броу! О Рокхилле!

– А! Нет, не холостяк. Он…