Текст книги "История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6"

Глава V

Мой отъезд из Цюриха. Бурлескная авантюра в Баде. Золотурн. Г-н де Шавиньи. Г-н и м-м де… Я играю комедию. Я притворяюсь больным, чтобы приблизить мое счастье.

Господин Оте зашел в мою комнату, чтобы представить мне двух мальчиков, своих сыновей; они были со своим гувернером, который воспитывал их как принцев. В Швейцарии хозяин гостиницы зачастую это человек, который содержит по-благородному свой дом и садится во главе стола, за который он не считает за бесчестье брать плату с тех, кто приходит обедать. Он прав: он занимает место во главе стола лишь для того, чтобы быть уверенным, что каждый из сотрапезников хорошо обслужен. Если у него есть сын, он не позволит, чтобы тот занимал место за столом, но хочет, чтобы он за ним прислуживал. Сын хозяина гостиницы в Шофхаузене, капитан на службе императора, стоял за моим стулом, чтобы сменить мне тарелку, в то время как его отец обедал вместе со всеми постояльцами. Такого нет в других домах, но он почитает это за честь, и он прав. Так думают швейцарцы, и над этим насмехаются поверхностно мыслящие головы. Между тем, в Швейцарии, как и в Голландии, обдирают иностранца, где только могут; те, кто позволил так с собой поступать, бывают поражены этим, но они того заслуживают. Надо договариваться заранее. Именно поэтому я был защищен в Базеле от известного обдиралы Имофф в «Трех Королях».

Хозяин сделал мне комплимент по поводу моего исполнения роли официанта; он сказал, что сожалеет о том, что не видел при этом меня, но похвалил, что я не повторил маскарад на втором ужине. Поблагодарив за честь, которую я оказал его дому, он попросил не отказывать также и в том, чтобы отобедать хотя бы еще раз до моего отъезда. Я пообещал пообедать в этот день.

Решив отправиться в Золотурн, чтобы продолжить интригу с прекрасной амазонкой, я взял кредитное письмо на Женеву. Я написал м-м д’Юрфэ с просьбой послать мне солидное письмо для г-на де Шавиньи, посла Франции, в котором бы говорилось, что у меня есть важные дела личного порядка, и направить его мне как можно скорее в Золотурн, на почту до востребования. Я написал также несколько других писем, среди которых одно – герцогу Виртембергскому, которое он должен был найти желчным.

За столом моей гостиницы я нашел старших офицеров, хороший стол и превосходный десерт со сластями. После обеда я проиграл сотню луи в десятку и назавтра столько же – у молодого человека, довольно богатого, который пригласил меня к себе обедать. Его звали Эшер.

Я развлекался четыре дня у женщины, с которой меня познакомил Джустиниани, но довольно посредственно, потому что две девицы, которых она мне предоставила, говорили только на швейцарском диалекте. Без слов наслаждение любовью снижается по меньшей мере на две трети. Я столкнулся в Швейцарии с тем же странным явлением, что и в Генуе. Швейцарцы и генуэзцы, которые говорят очень плохо, хорошо пишут.

Едва выехав из Цюриха, я должен был остановиться в Бадене, чтобы отдать в починку коляску, которую приобрел. Это место, в котором депутаты кантонов собираются на генеральную ассамблею. Я отложил свой отъезд, чтобы пообедать с польской дамой, которая следовала в Эйнсидель, но после обеда воспоследовало забавное приключение. Я потанцевал с дочерью хозяина, по ее просьбе, это было воскресенье. Хозяин вошел, его дочь скрылась, и мошенник потребовал меня уплатить штраф в один луи; он показал мне объявление, которое я не мог прочесть. Я не захотел платить; я позвал местного судью, хозяин, согласившись, вышел. Четверть часа спустя он пригласил меня в одну из комнат своей гостиницы, где я увидел его в парике и с молотком; он сказал, что он и есть судья. Он записал и дал мне прочесть решение, и я должен был заплатить ему еще экю за то, что он писал. Я сказал ему, что если бы его дочь меня не уговорила, я бы не стал танцевать, и поэтому он должен заплатить мне луи за свою дочь. В результате я вынужден был посмеяться. Я отправился на следующий день, поздним утром.

В Люцерне я увиделся с апостолическим нунцием, который пригласил меня обедать, а во Фрайбурге – с женой графа д’Аффри, которая была молода и галантна; но вот что я увидел в восьми-десяти лье от въезда в Золотурн.

В начале ночи я прогуливался с деревенским хирургом. Вдруг вижу в ста шагах от меня фигуру человека, который карабкается снаружи дома и, достигнув окна, влезает внутрь. Я показываю на него хирургу, тот смеется и говорит, что это молодой влюбленный крестьянин, который собирается провести ночь со своей избранницей.

– Он проводит с ней, – говорит он, – всю ночь и покидает ее утром еще более влюбленным, потому что она не оказывает ему последних милостей. Если она их ему оказывает, он, может быть, на ней не женится, и она с трудом найдет нового возлюбленного.

Я нашел на почте в Золотурне письмо м-м д’Юрфэ, в которое было вложено другое от герцога де Шуазейль, адресованное г-ну де Шавиньи, послу. Оно было запечатано, но имя министра, который его написал, было на адресе. Я нанял на день коляску, оделся, как в Версале, прибыл к дому посла, который не принимал, и оставил там письмо. Это был праздничный день, я явился к последней мессе, где не увидел прекрасной дамы, и, после небольшой прогулки, вернулся в свою гостиницу. Офицер, который там ожидал, пригласил меня от имени посла обедать ко двору.

М-м д’Юрфэ сказала мне в своем письме, что явилась специально в Версаль, что она уверена, что герцогиня де Грамон получила от министра самое действенное письмо. Я был этому весьма рад, так как предполагал играть соответствующую роль. У меня было много денег. Маркиз де Шавиньи был послом в Венеции за тридцать лет до того, я знал множество вещей, которые его касались, мне не терпелось с ним познакомиться.

Я явился в назначенный час, обо мне не объявляли; когда открылись двери, я вижу красивого старика, выходящего мне навстречу, и слышу самое любезное придворное обращение. Он представляет мне всех окружающих, затем, делая вид, что не запомнил моего имени, достает из кармана письмо герцога де Шуазейль, которое читает вслух в том месте, где тот просит оказывать мне всяческое внимание. Он сажает меня на софу рядом с собой и расспрашивает только о том, что позволяет мне ответить, что я путешествую лишь для собственного удовольствия, что швейцарская нация предпочтительнее всех прочих, и что настоящий момент самый счастливый в моей жизни, потому что позволяет мне познакомиться с ним.

Подают на стол, и Его Превосходительство усаживает меня справа от себя. Стол был накрыт на пятнадцать-шестнадцать кувертов, и каждого сидящего обслуживал лакей в ливрее посла. Воспользовавшись случаем, я говорю, что в Венеции о нем говорят до сих пор с чувством глубокого восхищения.

– Я всегда вспоминаю, – говорит он, – ту доброту, которую проявляли ко мне во все время моего посольства, но прошу вас назвать мне тех, кто до сих пор говорит обо мне. Они должны быть весьма стары.

Это было то, чего я хотел. Я знал от г-на де Малипьеро о делах, происходивших во времена Регентства, которые доставили ему много славы, и г-н де Брагадин мне много рассказывал о его амурах со знаменитой Стрингеттой. Его повар был превосходен, но удовольствие говорить с ним заставило меня забыть о еде; я увидел, что он порозовел от радости; он сказал, поднимаясь из-за стола, что никогда не обедал в Золотурне с большим удовольствием, и что его похождения в Венеции, о которых я ему напомнил, заставили его помолодеть. Он обнял меня и просил бывать у него с утра и до вечера, все время, пока я пробуду в Золотурне. В свою очередь, он много говорил о Венеции: воздав хвалы правительству, он сказал, что в мире не знает города, где могут приготовить лучший стол, хоть постный, хоть скоромный, с помощью лишь доброго масла и заграничного вина. В пять часов он пригласил меня прогуляться в визави[14]14
  двухместная коляска


[Закрыть], куда поднялся первый, вынудив меня сесть в глубине коляски. Мы высадились у красивого деревенского дома, где нам подали мороженое. Вернувшись в город, он сказал, что у него собирается каждый вечер многочисленная компания, мужчины и женщины, и, что касается его, он надеется, что я не пренебрегу этим. Мне не терпелось взглянуть на эту ассамблею; мне казалось невозможным, что я не увижу там м-м … Народ стал прибывать. Несколько некрасивых женщин, несколько так себе, ни одной красивой. В игровых кружках, которые образовались, я оказался с молодой блондинкой и с женщиной в возрасте, демонстрировавшей некоторый ум. Я потерял, скучая, пять-шесть сотен фишек, не пускаясь в разговоры. Когда настало время платить, более опытная дама сказала, что это три луи.

– Три луи?

– Да, месье. Два су за фишку. Вы, может быть, думали, что играли по лиарду[15]15
  четверть су


[Закрыть]?

– Наоборот, мадам. Я полагал, что по двадцать су, потому что я никогда не играю по меньшей ставке.

Она оставила мою гасконаду без ответа, но покраснела.

Сделав тур по залу и не увидев красотки, которую искал, я направился к выходу. Посол уже удалился. Я увидел двух дам, которые разговаривали, поглядывая на меня; я узнал в них тех, которых видел в Цюрихе вместе с м-м…; я ускользнул от них.

На следующий день офицер посла пришел сказать, что Его Превосходительство сейчас придет, и послал его убедиться, что он меня застанет. Я сказал, что жду его. Я раздумывал о средстве узнать от него о м-м…, но он избавил меня от забот.

Через четверть часа я встретил этого респектабельного сеньора, как положено. Поговорив о дождях и хорошей погоде, он улыбнулся и сказал, что пришел ко мне с самым глупейшим из предположений, но сразу предупреждает, что ничего не знает. После этого предисловия он говорит, что две дамы, которые видели меня на ассамблее, и которых он мне назвал, зашли после моего ухода в его комнату, чтобы предупредить, что он должен меня поостеречься, потому что я – официант гостиницы в Цюрихе.

– Вы их обслуживали за столом десять дней назад, когда они совершали паломничество в Нотр-Дам Пустынников. Они в этом уверены; и что они встретили вчера около Аара другого официанта, вашего товарища, который, очевидно, следует за вами, бог знает с какой целью. Они сказали, что вчера вечером, когда вы их заметили, вы скрылись. Я сказал им, смеясь, что был бы уверен, что они ошиблись, даже если бы вы не передали мне письмо герцога де Шуазейль, и что они будут обедать с вами у меня сегодня. Я сказал им, что, быть может, вы переоделись в официанта, чтобы попытать счастья с одной из них. Они ответили, что это предположение абсурдно, что вы никто иной как слуга из гостиницы, очень ловко нарезавший каплуна и очень проворно менявший тарелки на столе, и что они готовы похвалить вас за это, если я позволю. Я ответил, что они вас насмешат и меня тоже. Если есть что-то правдивое в этой истории, прошу вас мне рассказать все.

– Все, и с удовольствием. Но нам понадобится некоторая сдержанность, потому что этот фарс сможет доставить неприятности кое-кому, а я предпочел бы лучше умереть, чем это сделать.

– Так это правда? Я очень заинтригован.

– Между нами говоря, правда. Я надеюсь, что Ваше Превосходительство не примет меня за официанта из «Шпаги».

– Нет. Никогда. Вы там играли роль.

– Именно. Они вам сказали, что их там было четверо?

– Я это знаю. Там была красотка; теперь я все понял. Вы правы, необходима сдержанность, так как она пользуется безупречной репутацией.

– Это меня не трогает. Дело невинное, и тут можно лишь плести всякие небылицы, наносящие вред репутации этой очаровательной женщины, чьи достоинства меня поразили.

Я рассказал ему всю историю, добавив в заключение, что поехал в Золотурн только в надежде с ней познакомиться и, если возможно, завязать с ней отношения.

– Если это невозможно, – сказал я ему, – я уеду через три-четыре дня, поставив в смешное положение двух сплетниц, которые должны отлично понимать, что так называемый официант – не более чем маска. Они притворились, что не поняли этого, лишь для того, чтобы меня унизить и нанести вред мадам, которая очень неразумно поступила, доверив им секрет.

– Тише, тише. Сколько сложностей! Позвольте мне обнять вас. Эта история мне понравилась чрезвычайно. Позвольте мне действовать. Вы не уедете, дорогой друг, вы познакомитесь с мадам. Позвольте мне посмеяться. Я был молод. И красивые глаза частенько заставляли меня затевать маскарады. Сегодня за столом вы высмеете двух злюк, но изящно. Дело настолько простое, что сам г-н де … посмеется над ним. Его жена, может ли она не знать, что вы ее любите?

– Она должна была заглянуть мне в душу, хотя я только ее разул.

– Это комично.

Он смеясь ушел, и у дверцы своей кареты снова обнял меня в третий раз. Будучи уверен, что м-м …рассказала все, что знала, своим трем приятельницам перед возвращением в Цюрих, я счел едкой и вероломной забаву двух мерзавок у посла, но мои сердечные интересы требовали, чтобы их клевета сошла за остроумную шутку.

Я пришел к послу в половине второго и, отвесив ему глубокий реверанс, увидел двух дам. Я спросил у той, что по виду была более злой, хромала и звалась Ф., узнает ли она меня.

– Вы похожи на официанта из гостиницы в Цюрихе.

– Да, мадам. Я был им в течение часа, чтобы иметь честь видеть вас вблизи, и вы наказали меня, не обратившись ко мне ни с единым словом. Надеюсь, что не буду столь несчастлив здесь, и что вы позволите мне за вами поухаживать.

– Это удивительно. Вы так хорошо играли вашу роль, что никто не мог догадаться, что вы лишь исполняете роль низкого персонажа. Теперь мы посмотрим, так ли хорошо вы сыграете роль того, кого теперь представляете, и если вы придете ко мне, вы окажете мне честь.

После этого комплимента история стала достоянием публики, и тут явилась м-м …, которая пришла вместе с мужем. Она меня видит, она говорит мужу:

– Вот официант из Цюриха.

Бравый муж благодарит меня весьма учтиво за то, что я оказал честь его жене, разув ее. Я вижу, что она ему все рассказала, и мне это нравится. Г-н де Шавиньи сажает ее справа от себя, и я оказываюсь за столом между двумя, что на меня клеветали.

Хотя они и были мне неприятны, я наговорил им любезностей, удерживаясь от того, чтобы не глядеть на мадам …, которая была еще более хороша, чем тогда, когда была одета амазонкой. Ее муж не показался мне ревнивцем, и не настолько старым, как его описали. Посол пригласил его на бал вместе с ней и попросил ее в следующий раз сыграть Шотландку[16]16
  в пьесе Вольтера – прим. перев.


[Закрыть], чтобы я не мог сказать герцогу де Шуазейль, что в Золотурне меня недостаточно развлекали. Она ответила, что два актера – это недостаточно; он предложил сыграть лорда Монроза, и я тут же сказал, что сыграю Мюррея. Моя соседка Ф., рассерженная таким раскладом, потому что ей доставалась неприятная роль миледи Эльтон, отпустила мне колкость:

– Почему, – сказала она, – в пьесе нет роли официанта! Вы сыграли бы ее превосходно!

– Но вы научите меня, – ответил я, – сыграть еще лучше роль Мюррея.

Посол назначил день, пятью или шестью днями позже, и назавтра я получил мою маленькую роль. Бал был объявлен, я пошел к себе, чтобы переодеться, и вернулся в зал, одетый с большой элегантностью. Я открыл бал, танцуя менуэт с дамой, которая должна была иметь преимущество перед остальными, потом я танцевал со всеми; но хитрый посол предложил меня м-м… для контрдансов, и никто не мог ничего возразить. Он сказал, что лорд Мюррей должен танцевать только с Линдан.

В первой фигуре контрданса я сказал ей, что приехал в Золотурн только ради нее, и что не будь ее, никогда бы не увидели меня официантом; и что я надеюсь, что она позволит мне ухаживать за ней. Она ответила, что у нее есть причины, мешающие ей принимать мои визиты, но что случай нам увидеться не замедлит представиться, если я не уеду сразу, и если это не привлечет к ней излишнего внимания и разговоров. Объединенные вместе любовь, любезность и ум не могли бы дать более удовлетворительного ответа. Я обещал ей любую осторожность, которой она могла бы пожелать. Моя любовь во мгновение ока превратилась в героическую и полностью под покровом тайны.

Признав себя новичком в искусстве театра, я попросил м-м Ф. меня научить. Я пошел к ней утром, но она приняла это лишь как предлог. Направляясь туда, я делал подкопы под мадам…, которая хорошо понимала мотив, заставлявший меня действовать таким образом. Это была вдова тридцати лет, с злым умом, желтоватым цветом лица и неловкими движениями, потому что она не хотела, чтобы заметили, что она хромает. Она все время говорила, и, желая демонстрировать ум, которого не имела, была утомительна. Я, несмотря на это, должен был изображать влюбленность. Она меня насмешила, сказав однажды, что не предполагала во мне робкого характера, увидав играющим столь хорошо роль официанта в Цюрихе. Я спросил, с чего она предположила во мне робкий характер, и она мне не ответила. Я решил с ней порвать после того, как мы сыграем Шотландку.

Наше первое представление было для зрителей, составляющих весь цвет города. М-м Ф. была счастлива внушить ужас в своей роли, будучи уверена, что сама ее персона этому не соответствует. Г-н де Шавиньи заставил плакать. Говорили, что он сыграл свою роль лучше, чем сам Вольтер. Но кровь моя заледенела, когда в третьей сцене пятого акта Линдан мне сказала: «Как? Вы смеете меня любить?». Она произнесла эти пять слов так странно, столь заметным тоном упрека, даже выходя из настроения своей роли, что все зрители зааплодировали в восторге. Эти аплодисменты меня поразили и выбили из рамок игры, потому что мне показалось, что она посягнула на мою честь. Поскольку по тексту мы были на «Ты», и, как велела моя роль, я должен был ответить: «Да, я вас обожаю, и так и должно быть», я произнес эти слова так трогательно, что аплодисменты удвоились; клики «бис» четырех сотен голосов заставили меня повторить эти слова.

Но, несмотря на аплодисменты, мы сочли за ужином, что мы плохо знаем свои роли. Г-н де Шавиньи сказал, что надо отложить второе представление на послезавтра, и что мы проведем завтра репетицию у него в деревенском доме, где пообедаем. Мы как актеры все хвалили друг друга. М-м Ф. сказала, что я хорошо играю, но роль официанта я играл еще лучше, и все засмеялись, но мне достались еще большие аплодисменты, когда я ответил, что она очень хорошо играла роль Миледи Эльтон, но не могло и быть иначе, потому что ей не пришлось вкладывать в это никаких усилий.

Г-н де Шавиньи сказал М-м …, что зрители, которые аплодировали ей в том месте, где она удивляется, что я ее люблю, были неправы, потому что, произнося эти слова тоном упрека, она вышла из своей роли, так как Линдан должна стремиться к Мюррею.

Назавтра посол заехал за мной на своей коляске, сказав, что мне не нужна моя. Все актеры собрались в его загородном доме. Он сказал г-ну М., что надеется решить его дело, и что они поговорят о нем после обеда и репетиции пьесы. Мы сели за стол, а затем занялись репетицией пьесы, не прибегая к помощи суфлера. К вечеру он сказал всей компании, что ждет нас на ужин в Золотурне, и все уехали, кроме М., с которым он должен был говорить о деле. У меня не было коляски. В момент отъезда меня ждал весьма приятный сюрприз:

– Садитесь со мной в мою коляску, – сказал посол г-ну М., и мы поговорим о нашем деле. Г-н де Сейнгальт[17]17
  Казанова – прим. перев.


[Закрыть] будет иметь честь воспользоваться вашей коляской, послужив мадам, вашей супруге.

Я подал руку этому чуду природы, которая поднялась с видом полнейшей невозмутимости, с силой сжав мою руку. И вот мы сидим, один близ другого. Полчаса пролетели как одна минута, но мы не теряли их на разговоры. Наши губы соединились и не разъединялись до самых дверей отеля. Она сошла первой. Ее воспаленное лицо меня напугало. Этот цвет не был ее естественным, мы могли выдать наше преступление всему залу. Ее честь не позволяла мне выставить ее столь изменившейся на суд Ф., которая скорее бы восторжествовала, чем унизилась от такого важного разоблачения. На мысль об уникальном средстве меня натолкнули любовь и фортуна – частенько мой друг: у меня в кармане лежала коробочка с нюхательным табаком. Я быстро сказал ей принять поскорее порцию табака, и сделал то же самое. Слишком большая доза произвела эффект на середине лестницы, и мы продолжали чихать еще добрую четверть часа; ее предательское воспаление было приписано действию порошка. Когда чихание прекратилось, она сказала, что у нее больше не болит голова, но она поостережется в дальнейшем прибегать к такому сильному средству. Я увидел, что м-м Ф. в глубоком раздумье, но не осмелилась ничего сказать.

Это испытание моей доброй фортуны привело меня к решению провести в Золотурне столько времени, сколько потребуется, чтобы полностью меня осчастливить. Я быстро решил снять загородный дом. Каждый человек в моей ситуации, наделенный сердцем, принял бы такое решение. Передо мной была совершенная красавица, которую я обожал, был уверен, что покорю ее сердце, которое пока лишь слегка затронул, у меня были деньги и я был сам себе хозяин. Мне этот проект показался гораздо более продуманным, чем стать монахом в Эйнсиделе. Я был так полон счастьем, в настоящем и в будущем, что мне было безразлично, что об этом скажут. Я оставил все общество за столом и присоединился к послу перед тем, как тот ушел. Я не мог, из соображений галантности, лишить этого любезного старика откровенного признания, которого он столь явно заслуживал.

Как только мы остались одни, он спросил меня, хорошо ли я воспользовался услугой, которую он мне предоставил. Поцеловав в ответ его благородное лицо, я все сказал ему в трех словах: «Я могу надеяться на все». Но когда он услышал историю о нюхательном порошке, его комплиментам не было конца, потому что столь сильно изменившаяся физиономия дамы могла бы выдать состоявшуюся битву. После этого рассказа, который привел его в хорошее настроение, я сказал, что для достижения моего полного счастья, чтобы при этом не задеть честь дамы, я не вижу ничего лучше, чем снять загородный дом, чтобы спокойно дожидаться там милости фортуны. Мне бы хотелось получить от него рекомендации, чтобы нанять меблированный дом, коляску в свое распоряжение, двух лакеев, хорошего повара и гувернантку-горничную, что будет заботиться о моем белье. Он ответил, что подумает об этом. Назавтра наша комедия прошла очень хорошо, и на следующий день он сообщил мне свой проект:

– Я вижу, дорогой друг, что в этой интриге ваше счастье зависит от удовлетворения вашей страсти, так, чтобы не нанести при этом ущерба репутации М-м… Я также уверен, что вы уедете, не достигнув ничего, если она даст вам понять, что ваш отъезд необходим для сохранения ее мира. Отсюда вы видите, что я тот человек, который нужен, чтобы дать вам совет. Необходимо, если вы действительно хотите остаться не разоблаченным, воздержаться от малейших действий с вашей стороны, которые могут заронить подозрение в ком-то, кто не верит в вашу незаинтересованность. Короткое свидание, которое я вам обеспечил позавчера, может показаться здравому уму лишь плодом самого чистого случая, и операция с нюхательным табаком сводит на нет догадки самой проницательной злобы, потому что поклонник, который хочет ухватить за волосы случай, благоприятный для своей любви, прибегнет к тому, чтобы наслать конвульсии на голову своей красавицы лишь в случае счастливой встречи, когда она окажется в его руках, и невозможно будет догадаться, что был использован чихательный порошок, чтобы замаскировать краску, бросившуюся ей в лицо. Но и нельзя будет любовнику слишком часто пользоваться этим средством, чтобы скрывать наслаждение, вызвавшее такой эффект, имея в кармане этот раздражитель. Того, что произошло, недостаточно, чтобы вас разоблачить. Сам г-н М., который, не желая выглядеть ревнивцем, все же таковым является, не может найти ничего необычного в том, что я пригласил его вернуться в Золотурн вместе со мной, потому что он не догадывается, что я захотел быть вашим Меркурием, в то время как вполне естественно и сообразно с обычными правилами вежливости, которых он никогда не нарушает, чтобы его дражайшая супруга возвратилась сюда, занимая место в моем визави, которое в этот раз я захотел, чтобы он занял сам из-за участия, которое я проявил в его важном деле.

После этого долгого вступления, которое я вам сделал в стиле Государственного секретаря в Совете, перейдем к заключению. Два дела вам необходимы, чтобы достичь счастья. Первое, что вам надо сделать, это заставить М. стать вашим другом, не давая ему никакого основания для догадки, что вы остановили свой выбор на его жене, и в этом я могу вам помочь. Второе, которое касается дамы, – чтобы объяснения всего, что происходит, были бы для всех понятны. Скажу вам теперь, что вы можете снять этот загородный дом только при условии, что мы с вами найдем очень правдоподобное объяснение, достаточное, чтобы пустить пыль в глаза всем наблюдателям. Я нашел такое объяснение вчера, думая о вас. Вам следует притвориться больным, и найти при этом болезнь, в которой, с ваших слов, врач не сможет усомниться. К счастью, я знаю такого, страстью которого является прописывать загородный воздух и ванны почти от всех болезней. Этот врач должен днями прийти ко мне, чтобы прощупать мне пульс. Вы пригласите его для консультации в свою гостиницу, дав ему два луи; я уверен, что он пропишет вам, по меньшей мере, загородный воздух, и расскажет всему городу, что он уверен, что вас вылечит. Это в характере Хереншвандта, который, впрочем, человек ученый.

– Как он оказался здесь? Он мой друг. Я познакомился с ним в Париже, у м-м дю Рюмэн.

– Это его брат. Найдите приличную болезнь, которая вас не портит. Потом мы найдем дом, и я дам вам человека, который будет готовить вам превосходные рагу.

Выбор этой болезни заставил меня подумать. Я сообщил набросок моего проекта по секрету М-м …, и она его одобрила. Я попросил ее найти способ, чтобы нам переписываться, и она обещала подумать. Она сказала, что ее муж обо мне самого лучшего мнения, и что он не нашел ничего дурного в том, что я оказался с ней в его коляске. Она спросила меня, нашел ли г-н де Шавиньи поведение ее мужа естественным, или напряженным, и я ответил – естественным. Она подняла свои прекрасные глаза к небу, прикусив губу.

– Это вам не нравится, милый друг?

– Увы!.. Нет.

Три-четыре дня спустя врач прибыл, чтобы посмотреть третье представление «Шотландки» и пообедать у посла. Когда он сделал мне за десертом комплимент по поводу моего, по видимости, хорошего здоровья, я сказал, что видимость обманчива, и просил бы его уделить мне немного своего времени. Обрадованный, что обманулся, он предложил мне встречу у меня в гостинице на завтра. Он пришел, и я наговорил ему того, что пришло мне в голову.

– Меня посещают каждую ночь, – сказал я, – любовные сны, которые меня изнуряют.

– Мне знакома, месье, эта болезнь, и я вылечу ее двумя средствами. Первое, которое вам, быть может, не понравится, – это провести шесть недель за городом, где вы не будете видеть предметы, производящее в вашем мозгу впечатление, которое, воздействуя на седьмую пару нервов, причиняет вам поясничное раздражение, которое должно также, при вашем пробуждении, вгонять вас в большую печаль.

– Это правда.

– О! Я это знаю. Второе средство состоит в холодных ваннах, которые вас взбодрят.

– Далеко ли они отсюда?

– Где вы закажете, потому что я сейчас опишу их состав. Аптекарь вам их приготовит.

Написав рецепт и получив два луи, он ушел, и уже до полудня весь город был информирован о моей болезни и о моем решении поселиться за городом. Г-н де Шавиньи болтал об этом за столом, говоря г-ну Хереншвандту, что следует оградить меня от дамских визитов. Г-жа Ф. сказала, что следует защитить меня также и от некоторых портретов в миниатюре, которыми была полна моя шкатулка. М., который был анатом, счел рассуждение доктора прекрасным. Общество порекомендовало послу найти мне загородный дом и повара, потому что я не любил плохо питаться.

Лишившись необходимости играть фальшивую роль, я не ходил больше к м-м Ф. Она посмела меня упрекнуть в непостоянстве, в сильных выражениях, заявив, что я ею играл. Она сказала, что она знает все, и пообещала отомстить. Я ответил, что ей не за что мне мстить, так как я ничего ей не обещал, но если она думает меня убить, я попрошу охрану. Она ответила, что она не итальянка.

Обрадованный тем, что избавился от этой гадюки, я сделал М-м… единственным объектом моих мыслей. Г-н де Шавиньи, полностью в моих интересах, внушил М., что я тот, кто может склонить герцога де Шуазейля, генерал-полковника королевских швейцарцев проявить милость к его кузену, который убил на дуэли в замке Мюэт его человека. Он сказал, что я могу многое, с помощью герцогини де Грамон, и, рассказав мне обо всем, спросил, хочу ли я заняться этим делом и оказать такую любезность, и могу ли я рассчитывать на успех. Это был способ добиться дружбы М. Я ответил, что не могу быть уверен в успехе, но охотно займусь этим.

Он поставил меня в известность обо всем в присутствии М. младшего, который принес мне все бумаги, излагающие обстоятельства дела, впрочем, весьма простые. Я провел значительную часть ночи за написанием письма, направленного непосредственно герцогине де Граммон, затем герцогу, ее отцу, и написал м-м д’Юрфэ, что благополучие ордена розенкрейцеров зависит от милости, которую окажет король некоему офицеру, который из-за этой дуэли вынужден был покинуть королевство.

Я отнес на другой день поутру послу письмо, которое должно было предстать перед глазами герцога. Он нашел его превосходным и сказал, чтобы я шел показать его М., которого я застал в ночном колпаке. Исполненный благодарности за интерес, который я принял в его деле, он воздал мне самые горячие слова благодарности, сказав, что его жена еще в постели, и просил меня подождать, чтобы позавтракать вместе с ней, но я просил передать ей мои извинения, потому что почта уходит в полдень и время торопит.

Я вернулся в свою гостиницу, где запечатал и отнес на почту мои письма, затем пошел обедать к послу, который меня ожидал.

Похвалив мое решение не ожидать, когда М-м сойдет с постели, и заверив, что ее муж должен теперь стать моим задушевным другом, он показал мне письмо Вольтера, который свидетельствовал ему свою благодарность за исполнение роли Монроза, которую тот сыграл в «Шотландке», и другое – от маркиза де Шовелен, который был сейчас в «Ле Делис»[18]18
  имение Вольтера


[Закрыть] у того же Вольтера. Он пообещал ему визит перед своим возвращением в Турин, куда он направлялся как посол.

После обеда я возвратился к себе, чтобы переодеться, потому что это был день ассамблеи и ужина при дворе, как называли резиденцию посла Франции в Швейцарии.