Текст книги "Дом у кладбища"

Глава XIX
Джентльмены присоединяются к дамам

Вдоволь ублажив себя кларетом, джентльмены весело перепорхнули в гостиную. Здесь Паддок принялся было вновь обхаживать мисс Гертруду, причем на сей раз намеревался направить разговор в более сентиментальное русло, но тут испытал внезапное потрясение: он услышал, как генерал, обращаясь прежде всего к своей дочери, пересказывает рецепт «ошарашивания ткача» – самым легкомысленным тоном и с шутливыми добавлениями от себя. Паддок смутился, вспыхнул и не решился возвысить голос протеста. Из присутствующих одна лишь тетя Ребекка демонстративно сохранила серьезность: слегка дернув плечами и вскинув ресницы, она изрекла: «Какое изуверство». Паддок трясущимися руками полез в карман за платком.

– Сам я этого никогда не делал… собственно, даже и не видел, как это делается, – вспыхнув до корней волос, торопливо залепетал Паддок (в дни, когда умами властвовал Ховард и прекрасный пол поголовно ударился в филантропию, прослыть жестокосердным никому не улыбалось). – Этот рецепт… я просто, знаете, набрел на него… вычитал как-то… в какой-то книге… и я…

Тетя Бекки, всем видом выражавшая благородное негодование, с брезгливым «довольно, довольно» покинула общество лейтенанта. Вдоволь позабавившись этой сценой, как и всеми предыдущими наскоками на ни в чем не повинного Паддока, генерал предпочел в дальнейшем взять огонь на себя.

Зная, что к неуместному шутовству, даже вполне невинному, мисс Ребекка всегда относилась непримиримо, генерал тем не менее весь остаток вечера возвращался к полюбившейся теме то легким намеком, то озорным каламбуром. К примеру, за ужином, когда тетя Ребекка сокрушалась по поводу упадка шелкоткачества и плачевного положения ремесленников-протестантов, генерал торжественно кивнул Паддоку и (к ужасу последнего) произнес:

– Знаете, Паддок, указом, таким, что издал Английский банк в прошлом году, можно и ошарашить бедняг-ткачей.

Услышав это, тетя Ребекка лишь вздернула брови, еле заметно тряхнула головой и сурово поглядела на блюдо с холодной дичью в другом конце стола. Однако ее враждебность по отношению к Паддоку с течением времени все усиливалась – быть может, в ответ на бунт мисс Гертруды, которая сочла нужным обращаться со злосчастным изгоем подчеркнуто любезно. Несмотря ни на что, Паддок не расположен был унывать. Напротив, он был счастлив и не досадовал на второго собеседника мисс Гертруды, Мервина, даже когда тот попросил у своей соседки по столу позволения прислать ей портфель с зарисовками, которые он сделал в Венеции, и это предложение было с благосклонной улыбкой принято. Во время ужина по просьбе генерала лейтенант с большим успехом спел соло, а позже, когда гости собрались вокруг камина, сымитировал игру Барри в «Отелло», что заставило мисс Бекки вновь переместиться в дальний конец комнаты, поскольку она дарила свои симпатии (причем с большой горячностью) отнюдь не Барри, Вудворду и театру Кроу-Стрит, а, напротив, – театру Смок-Элли и Моссопу. Все дублинские дамы, а также все прочие приверженцы театра по всей стране, разделились в то время на два яростно враждовавших лагеря.

– Те, кто учредил Кроу-Стрит, – заявила тетя Ребекка, – имели целью погубить старый театр, руководствуясь алчностью или охотой до чужого добра, как вы говорите, – (Паддок по этому поводу не произнес ни звука), – но алчность, принято считать, есть не что иное, как идолопоклонство. И нечего на меня таращиться. – (Паддок и вправду таращился.) – Я полагаю, вам случалось хоть раз в жизни взять в руки Библию, сэр. Так вот, любой разумный человек в королевстве, будь то мужчина, женщина или ребенок, скажет вам, что это есть зложелательство, а зложелательство, как говорит Священное Писание, равносильно убийству. Впрочем, припоминаю, что лейтенанта Паддока этим, скорее всего, не остановишь.

Пока мисс Бекки не умолкла, щеки Паддока заливала краска, а кругленькие глазки округлялись все более; он не находил возражений, поскольку раньше ему ни разу не приходило в голову применить к заведению господ Барри и Вудворда такие понятия, как «идолопоклонство» и «убийство». Пораженный немотой, он смог лишь воспользоваться советом, который давал людям в его положении лорд Честерфилд, да и то частично: забыв изобразить улыбку, он отвесил очень глубокий поклон. Вслед за указанным жестом смирения враждебной стороне оставалось лишь также сложить оружие – si rixa est[21]21
  Если сражение окончено (лат.).


[Закрыть].

Дейнджерфилд тем временем успел откланяться, за ним Мервин, потом Стерк с супругой, под конец пришел черед Клаффа и Паддока, которые медлили с уходом, сколько дозволяли приличия. Две-три небольшие коллизии не испортили маленькому лейтенанту настроения, он был счастлив и влюблен как никогда. На обратном пути оба сослуживца предпочли разговору приятные размышления.

В голове Клаффа зрели планы, касавшиеся двадцатитысячного состояния мисс Ребекки, к которому добавлялись еще и сбережения. Клаффу было известно, что в юности сестра генерала отвергла ряд блестящих предложений, но что было, то прошло, с сединой приходит мудрость, – чем старше невеста, тем она покладистей, – а мисс Бекки из тех женщин, что способны зажечься, и ради своего каприза пойдет если не на все, то на многое. Клафф знал также, что соперников у него нет, а сам он строен, недурен собой, приятен в обращении, достаточно молод, чтобы внушить женщине соответствующие чувства, но и не слишком юн для брачного союза с особой в возрасте мисс Бекки. Разумеется, на такое дело нельзя было решаться очертя голову. Мисс Бекки… чего греха таить, с чудинкой. Раздражительность, эксцентричные вкусы… возраст, своенравие… вот и все, пожалуй. Но с другой стороны – такая непоколебимая и приятная реальность, как солидная денежная сумма; помимо того, при желании мисс Бекки умеет блеснуть благородными манерами и принять вид настоящей леди, которая не идет, а плывет, невозмутима, обходительна, умеет обращаться с веером, вести беседу, принимать гостей, словом, – мечталось Клаффу – в качестве миссис Клафф своими haut ton[22]22
  Благородными манерами (фр.).


[Закрыть] поразит сослуживцев супруга в самое сердце.

Оба воина рука об руку вступили на залитый лунным светом мост и, не сговариваясь, свернули к зубчатому ограждению. Паддок, устремив взгляд выше по реке, где лежал Белмонт, потихоньку нежно вздохнул. Клаффа занимали все те же мысли, и чем дальше, тем больше они ему нравились.

Оба мечтателя стояли, обратясь к Белмонту, слушали приглушенный рокот реки и не видели ничего, кроме темной синевы, звезд и черных контуров нависших над мостом деревьев. Потом потянуло холодом, и влюбленный Клафф, который ценил уют и был знаком с подагрой, внезапно вспомнил, что ему следует пребывать не здесь, а в постели. Он встряхнул Паддока, и они зашагали вперед, к «Фениксу», где на прощанье обменялись сердечным рукопожатием, словно партнеры, поздравляющие друг друга с удачной сделкой.

Глава XX
Мистер Дейнджерфилд посещает чейплизодскую церковь, а Зикиел Айронз идет на рыбалку

На следующий день рано утром лорд Каслмэллард, Дейнджерфилд и Наттер, совершив обход той части владений его светлости, что лежала к западу от города, в облаке пыли въехали в Чейплизод. Они успели уже досконально осмотреть новые мельницы, каменоломни и печи для обжига извести, обсудить с Дойлом его хозяйство, пройтись по двум пустовавшим фермам и уж не знаю где еще. Его светлость поспешил в город к завтраку. Дейнджерфилд, увидев открытую дверь церкви, спешился и зашел внутрь, Наттер последовал его примеру.

Боб Мартин находился наверху, на хорах, и был занят, надо полагать, каким-то полезным делом; меж рядами стульев раздавался медленный скрип его туфель и временами громкий стук. Зикиел Айронз, клерк, тощий, тонкогубый, с отливающими синевой щеками, хлопотал внизу, в дальнем конце, у главного престола; с видом чинным, но недобрым он то склонялся над молитвенником, то бесшумно скользил вокруг. Скамья лорда Каслмэлларда располагалась поблизости, туда и направился Дейнджерфилд вслед за Наттером. Скоро, подумал мистер Дейнджерфилд, под скамьей придется перестелить пол, а герб Каслмэллардов на стене над главным сиденьем чересчур обшарпан, чтобы им тщеславиться, – немного свежей краски и позолоты ему не помешает.

– На восточный край скамьи – один фут девять дюймов – заявляло права семейство… семейство из Инчикора – так, кажется, их называли, – сказал Дейнджерфилд, для наглядности кладя поперек крышки свой хлыст. – Это… это нежелательно: скамья будет испорчена.

– Все уже улажено: мистер Лангли переместится в противоположную сторону придела, – отозвался Наттер, кивая подошедшему Айронзу. Тот с полупоклоном оперся длинными, цвета глины пальцами на дверцу скамьи, худосочную ногу поставил на первую ступеньку и в такой позе, с прикрытыми глазами, ждал, пока к нему обратятся.

– Семейство Лангли сидело здесь, – сказал Дейнджерфилд, кивком указывая на соседнюю скамью.

– Да, сэр, – отозвался Айронз, не поднимая ни глаз, ни головы, с застывшим подобием улыбки.

– И чья же теперь эта скамья?

– Его преподобия доктора Уолсингема.

Выяснилось, что, поскольку между прихожанами назревала настоящая битва за территорию, священник, когда продал Лососевый Водопад, уступил старому хрычу Лангли приписанную к этому дому большую и ровную скамью по ту сторону прохода и получил взамен маленькую покосившуюся скамейку, где ранее восседали обитатели Инчикора, и таким образом в церкви воцарилась если не благодать, то, во всяком случае, мир.

– Вот как? Ну-ка, посмотрим.

Даже с тем, что имело к нему лишь самое отдаленное касательство, Дейнджерфилд предпочитал знакомиться самолично. Он пересек проход, за ним по пятам последовал Айронз.

– Как раз под тем местом, где вы стоите, – тихим мрачным голосом произнес Айронз, когда Дейнджерфилд остановился, – мы похоронили в ночь на вторник лорда… – Имя прозвучало неразборчиво.

При этих словах Дейнджерфилда от крепко стоящих подошв до самого мозга пронизал как бы слабый электрический ток, заструившийся из пола, – словно бы кто-то хотел сказать: «Я здесь».

– В самом деле? – сухо отозвался Дейнджерфилд, слегка кивнул, поднял брови и отступил чуть в сторону.

– Скверная была история.

Дейнджерфилд, не вынимая рук из карманов панталон, поднял голову и стал читать табличку на стене; при этом он чуть слышно насвистывал – не помешало бы вести себя более благопристойно, но с джентльмена другой спрос. Клерк оставался позади него в той же скромной позе и с той же улыбкой, которая, если присмотреться, оказывалась вовсе не улыбкой, а, похоже, отблеском света. Что за этим стояло – терпение или скрытая насмешка, – сказать трудно, но в его неподвижности чудилось что-то вызывающее.

– И кое-кому, я полагаю, пришлось скрепя сердце исполнять здесь свой долг, – не закончив мелодии, внезапно проговорил Дейнджерфилд и строго уставился на мистера Айронза.

Клерк еще ниже склонил голову, глаза его почти совсем закрылись, был заметен лишь слабый проблеск меж ресниц.

– А церковь недурна… и городок тоже… и кое-кто из достойных людей живет по соседству, – оживился Дейнджерфилд. – А в реке, если не ошибаюсь, водится форель? Течение как будто быстрое.

– Крупной нет – так, серая форелька, сэр. Кроме меня, ее никто и не ловит.

– Вы ведь здешний клерк?

– К вашим услугам, сэр.

– Из Дублина?.. Или…

– Родился и вырос в Дублине, ваша честь.

– Ага, хорошо! Айронз… вы слышали, верно, о мистере Дейнджерфилде – управляющем лорда Каслмэлларда. Так вот, мистер Дейнджерфилд – это я. Доброго вам утра, Айронз. – И Дейнджерфилд сунул в ладонь клерку полкроны.

Обойдя церковь еще раз, Дейнджерфилд вышел на улицу вместе с Наттером. Вскоре они расстались. Наттер вскочил на свою низкорослую лошадку и поскакал к Мельницам. А Дейнджерфилд ненадолго заглянул в лавку Клири, застал ее владельца восседающим среди мешков с мукой и кусков бекона и, как обычно, жестко и отрывисто задал ему менее чем за пять минут около полусотни вопросов: и «тот дом с прохудившейся крышей и навозной кучей за углом раньше принадлежал лорду Каслмэлларду?», и «а где та пивная, которую называют „Дом Лосося“? Дела там идут неплохо?», и, наконец, «мне сказали, что в реке водится форель. С кем можно сходить на рыбалку, кто знает места? Ах, клерк! А сам он какого поля ягода? О, честный и достойный человек? Прекрасно, сэр. А теперь, мистер… а теперь, сэр, быть может, вы не откажете мне в услуге: распорядитесь, чтобы кто-нибудь из ваших людей сбегал к мистеру Айронзу домой, кланялся от мистера Дейнджерфилда, управляющего лорда Каслмэлларда, который остановился в Медном Замке, и спросил, не будет ли мистер Айронз так любезен в десять часов, с удочкой и прочей снастью, отправиться с мистером Дейнджерфилдом на небольшую рыбалку?».

Весельчак Фил Клири в присутствии посетителя, можно сказать, робел как школьник. Все в мистере Дейнджерфилде внушало трепет: и седые волосы, и репутация кудесника в денежных делах, и волевые, решительные манеры, и внезапные циничные смешки. Поэтому стоило Дейнджерфилду высказать какое-нибудь пожелание с оттенком настоятельности, как все вокруг спешили его исполнить. Вот и Айронз, разумеется, явился в назначенный час с удочкой, и оба рыболова, подобные Пискатору и «его верному ученику» у Айзека Уолтона, которых их мирное занятие сковало тесными узами братства, бок о бок побрели к реке.

С огорчением должен сказать, что жена у клерка была самая настоящая мегера, визгливая и несдержанная на язык. «Мошенник», «старый скупердяй», «старый подлюга» – это еще не самые худшие клички из тех, которыми она награждала своего супруга. Любезная миссис Айронз была стара, толста, уродлива и сама на свой счет не обольщалась, а потому тем сильнее ревновала мужа. Благодаря долгому опыту мистер Айронз нашел наилучшую тактику защиты: он либо немел как рыба, либо говорил коротко и загадками; иногда он отделывался пословицей, иногда библейским изречением, а будучи доведен до крайности, тоном самым смиренным изрекал что-нибудь ехидное.

Айронз любил свою удочку и извилистые берега Лиффи, где он, мрачный и одинокий, наполнял рыбой свою корзинку. Его спутница жизни, не зная в точности, чем занят ее супруг, не нуждалась в доказательствах, чтобы объявить: чем-нибудь непотребным. В таких случаях она обращалась за поддержкой к своему жильцу, капитану Деврё; подобно буре, она врывалась в его комнату, и молодой шалопай, готовясь получить удовольствие, откладывал в сторону роман, отставлял стакан с разбавленным водой хересом (боюсь, иной раз от этого сосуда явственно попахивало бренди). Если бы речи миссис Айронз послушал человек, никогда не видевший ее прилизанного угрюмого супруга, он решил бы, что в Дублинском графстве не найдется юноши красивей мистера Айронза и все хорошенькие девушки Чейплизода и окрестностей вздыхают о нем и напропалую строят ему глазки. Деврё питал слабость к сатире, даже к фарсу, и потому забывал обо всем, смакуя сетования этой неряшливой старой толстухи.

– Капитан, золотко, что мне делать? – Миссис Айронз влетела в комнату с пылающим лицом, жестикулируя правой рукой, а в левой сжимая краешек передника, которым только что утирала распухшие глаза. – Снова он утащился к Айленд-Бридж, бесстыдный мошенник. Ясное дело – всё из-за той грязной девки. Пусть не думает, что меня так легко обдурить, уж я умею все разложить по полочкам. А до тебя, Мэг Партлет, потаскушка ты эдакая, я еще доберусь…

За истерическими выкриками последовали новые потоки слез, и миссис Айронз принялась размахивать толстым красным кулаком перед представившимся ее воображению хорошеньким носиком Мэг.

– Нет-нет, мадам, – отозвался насмешник, – умоляю вас, не проливайте слезы; вспомните, вы ведь читали: подобное случалось ранее в Риме, в Саламанке, в Баллипорине, в Венеции и в полусотне других знаменитых городов.

Во время подобных разговоров Деврё всегда казалось, что они с квартирохозяйкой, импровизируя на ходу, разыгрывают бурлеск: она – крымско-татарская царица, он – придворный архиепископ. Капитан перешел бы на стихи, если бы не опасался спугнуть этим собеседницу.

– Ну и что мне от этого проку? И я вам то же самое скажу: они всюду, во всем мире одинаковы – скоты, да и только.

– Но подумайте, мадам, ваш супруг всего лишь отправился к реке и взял с собой удочку…

– Как же, удочку! Знаю я, что он собрался удить, бесстыдник.

– Но послушайте, мадам, – не унимался капитан, – вы в корне не правы. После двадцати лет брака вы обнаруживаете, что супруг ваш – мужчина, и гневаетесь из-за этого. Но кем же, по-вашему, он должен быть?

– Все вы твердите одно и то же, – отчаянно рыдала миссис Айронз, – правды ни от кого не дождешься, никто не пожалеет, не поддержит бедную обманутую женщину. Ладно же, справлюсь сама. Пойду-ка я к его преподобию – только молчите, не отговаривайте – Хью Уолсингему, доктору богословия, пастору чейплизодского прихода. – Миссис Айронз привыкла, грозя вмешательством священника, именовать последнего полным титулом – для вящего устрашения Зикиела Айронза. – Я пойду к нему прямо сейчас – и не вздумайте меня удерживать, – посмотрим, что он скажет. – И миссис Айронз направилась к двери.

– Ну что ж, мадам, повидайте ученого доктора, спросите его – он не я, ему-то вы поверите, – пусть расскажет, что с тех пор, как у мадам Сарры вышла размолвка с дерзкой мисс Агарью, нравы не изменились; те же нравы царили повсеместно и в древнем мире – справьтесь у Плиния, Страбона и самых известных писателей античности; Юнона, Дидона, Элинор – королева Англии, миссис Партридж, о которой я сейчас читаю, – Деврё указал на раскрытую страницу «Тома Джонса», – каждая – справедливо ли, нет ли – питала те же подозрения.

Капитан произнес все это неспешно, с задумчивым видом, хмуря брови, – в подражание простодушному книжнику.

– Хороши же ваши Партриджи, нечего сказать, самый подходящий пример для приходского клерка! – воскликнула хозяйка дома, отходя от двери. – Гляжу я на него, думаю про его штучки и одного не могу понять: как хватает у него наглости слушать проповедь и смотреть в лицо прихожанам, да еще и петь святые псалмы?

– Не следует этому удивляться, мадам, поверьте мудрецу, изрекшему: «Omnibus hoc vitium est cantoribus»[23]23
  Все певцы порочны (лат.).


[Закрыть].

Деврё было давно известно, что латинские цитаты действуют на разъяренную миссис Айронз как масло на огонь, – почтенная матрона разразилась речью, в которой бесчисленные обвинения то и дело перемежались крепкими эпитетами. Мудрые служители правосудия пользуются подобным же приемом: свои жалобы и обвинительные акты они любят уснащать поговорками и пряными словечками вроде «вероломно», «постыдно», «злонамеренно» и «suadente diabolo»[24]24
  Призывая дьявола (лат.).


[Закрыть], рассчитывая, что с помощью этих приправ желудки судьи и присяжных легче переварят предложенное им блюдо.

Горестные вопли миссис Айронз соседям были не в диковинку; даже когда звуки достигали большой дороги или садов за домом, окрестные жители сохраняли невозмутимость. Всякий имеющий уши уже наслушался о мистере Айронзе всевозможных мыслимых и немыслимых историй и давно потерял к ним интерес, голос любезной леди мог грохотать и гудеть сколько угодно – на него обращали не больше внимания, чем на оружейные раскаты и завывания труб в день военного смотра.

Все это служит лишним доказательством истины, и без того известной каждому, кому довелось хоть немного пожить в деревне. На земле не отыщешь уголков, где, как в древности, царил бы золотой век, – он покинул нашу юдоль окончательно и бесследно; мир и prisca fides[25]25
  Старинная добродетель (лат.).


[Закрыть] не удалились в лоно глубоких долин и тенистых ручьев, а вознеслись в свою прежнюю горнюю обитель, оставив земной шар во власти тяготеющего над ним проклятия. Посетите любую прелестную старую деревню, утопающую в зелени, где в палисадниках растут штокрозы и жасмин, по улице, как в старину, бродят петухи и куры, скромная, покрытая рябью речушка простовато улыбается меж ив и яблонь, а вблизи высятся поросшие плющом древние стены, – и ваш слух уловит не только коровье мычание, пение пташек и рокот ручьев: временами, тревожа дремоту старого речного бога, ароматный воздух пронзают многоглаголивые речи, полные обличительной риторики.

Что касается Айронза, то, если он был во всем таков, как утверждала его супруга, остается лишь поражаться, как он ухитрялся сохранять добропорядочность в глазах общества. Правда, клерк любил изрядно приложиться к чаше с пуншем, под хмельком бывал молчалив или злобно-насмешлив. Иной раз лунной ночью высокий, сухощавый Айронз возвращался к себе из «Дома Лосося» несколько странной, неустойчивой походкой, а затем дольше обычного возился с дверным запором; короткие фразы (на длинные он в таких случаях не отваживался), вроде «з-зпри дверь, Мардж-ри» или «п-дай св-чу», Айронз произносил неуклюже, заплетающимся языком. Кроме того, обратило на себя внимание нечестивое любопытство, которое побуждало его совать нос в церковные дела, не имевшие к нему касательства. Кто знает, не подзадоривало ли сплетников как раз его безупречное поведение вкупе со скрытностью. А может быть, объяснение состояло в том, что мистер Айронз, при всей своей сдержанности, иногда проговаривался. Или же всему виной было ревнивое воображение миссис Айронз и ее громкие истерики – так или иначе, когда речь заходила о мистере Айронзе, собеседники обычно подмигивали, ухмылялись, качали головами и обменивались замечаниями наподобие: «Вы ведь знаете, чем ближе к церкви…», «Седина в бороду – бес в ребро» и проч.

В тот самый миг, когда миссис Айронз в очередной, седьмой, раз направилась к двери, чтобы принести жалобу доктору Уолсингему, капитан Деврё взглянул случайно в сторону «Феникса» и обнаружил, что пренебрегший своими обязанностями клерк в компании мистера Дейнджерфилда огибает угол дома.

– Стоп, мадам, вот он идет, ваш изменник. Клянусь честью, он еще подлее, чем мы думали: солидного человека, управляющего лорда Каслмэлларда, втянул в тот же омут, так что у Мэг Партлет сегодня было два ухажера. Смотрите-ка, обманщики несут в корзинке форель и удочки через плечо – ни дать ни взять на рыбалке побывали, – ну и прохвосты!

– Что ж, все едино, – проговорила миссис Айронз, глядя в другое окно и трезвея на глазах, – не сегодня, так завтра; и потом, это стыд и срам – утащиться незнамо куда, чтобы домашние изводились и гадали, утонул ты или еще чего похуже; небось не надорвался бы, если бы объяснил жене, что джентльмену понадобились его услуги, – ради путёвого дела неужто я бы его не отпустила?

Мысли миссис Айронз обратились к Дейнджерфилду и «подарочку», который он, вероятно, вручил Айронзу при расставании. Минутой-двумя позже Деврё увидел, как она, накинув на голову капюшон, тащится в «Дом Лосося» – навести справки относительно доставшейся мистеру Айронзу мзды.