Текст книги "Снобы"

– Конечно.

– Скажите этому юнцу, чтобы он оставил ее в покое.

– Ну…

Горе тому, кто с готовностью принимает подобные поручения. Какого бы мнения я ни придерживался о характере и моральных устоях Саймона, едва ли я был в том положении, чтобы его поучать.

Леди Акфилд пошла в атаку. К ней отчасти вернулась ее обычная легкость тона и беззаботные интонации, и слова полились рекой:

– Ей скучно. Вот и все. Ей скучно, и ей следует чаще выезжать в Лондон. Она должна чаще видеться с друзьями. Или завести ребенка. Или найти работу. Вот что ей нужно. А этот мальчик… – Она пожала плечами. – Он хорош собой, он обаятелен, но самое главное – он здесь. Такое бывает с людьми, когда они еще только привыкают к новой жизни. Это ничего не значит. Досадно, что Эрик ее увидел. Он почти наверняка расскажет, и будет нелегко проследить, чтобы никто не смог подтвердить эту историю.

Я взглянул на происшедшее ее глазами. Конечно же, все это глупости и ерунда, страшная только потому, что может причинить боль Чарльзу, если он узнает. Да, жаль, что Эрик их видел. Беда именно в этом. Ее прелестный ровный голос отвел угрозу анархии и шторма, который на мгновение уже почти захватил нас, и вернул наш корабль в тихую гавань.

– Я сделаю все, что смогу, – сказал я.

– Уверена в этом. Да и фильм уже почти закончен. Печально, конечно, что вы уедете… – поспешно добавила она, опомнившись, – но все-таки…

Я кивнул, и она направилась к двери. Работа выполнена. Она сделала все необходимое, чтобы свести разрушения к минимуму, для этого пришлось довериться мне. Но ведь я уже был ее союзником. Могло быть и хуже.

– Леди Акфилд, – начал я, и она остановилась, взявшись за блестящую дверную ручку, – не ругайте Эдит слишком жестоко.

– Ну что вы, – рассмеялась она. – Может быть, в это трудно поверить, но я и сама, знаете ли, когда-то была молодой.

И она ушла, не оставив ни тени сомнения, что она ненавидит свою невестку так яростно, как ненавидела бы любую женщину, которая довела до слез ее единственного сына.

Глава четырнадцатая

– Что там такое произошло? – спросила Адела, когда мы отъехали от дома.

– Ты о чем?

– Ну, сначала вы двое смываетесь, и у всех крайне обеспокоенный вид. Потом исчезает Эрик. Короткое затишье. И вдруг начинается настоящий фарс, люди вбегают и выбегают с безумными лицами. А я все это время сижу с лордом Акфилдом, который пытается мне объяснить что-то про разведение речной форели. Что случилось? Я уже думала, мне придется позвонить и остаться здесь ночевать.

Естественно, я ей все рассказал, и какое-то время мы ехали молча. Адела прервала молчание:

– А что ты вообще можешь сказать Саймону? «Руки прочь от этой леди»? Разве он не даст тебе в глаз?

– Это вряд ли. На вид он не из таких.

– И?..

Мне нечего было ей ответить, потому что я не мог себе представить, как играть эту на редкость постыдную сцену. И по какому праву я вообще могу встревать в эту историю?

Адела дала мне мотив:

– Мне кажется, тебе придется постараться для бедняжки Эдит. Досадно будет, если она пустит коту под хвост то, чего так отчаянно добивалась. И все из-за такого ничтожества.

Мы приехали домой и застали Саймона на кухне. Он задумчиво покачивал в руке стакан вина. Его общий вид, да и само то, что он не отправился спать, предполагали желание излить душу в откровенном разговоре, хотя он и не догадывался, что я уже знаю все, что он мог бы мне излить. Это был тревожный знак. Мы с Беллой успели вычислить, что Саймон любил поговорить о своих романах, несмотря на постоянные, причем с большой любовью, упоминания детей и жены, тоскующей дома. Я не понимал тогда еще, что сопутствующая слава доставляла ему не меньше удовольствия, чем сам поступок, а это очень опасная характеристика для женатого любовника замужней женщины. Адела направилась прямиком в комнату, а я с тяжелым сердцем взял предложенный Саймоном стакан. Пару минут мы просидели молча. Наконец он не мог больше сдерживать нетерпение.

– Хороший выдался вечерок? – спросил он.

Я кивнул, не очень искренне:

– Ничего себе. Ужин, по-моему, прошел омерзительно. Бедолага Боб! Он заметно побледнел, увидев счет.

Снова молчание. Мы оба не очень понимали, как подойти к предмету, который так сильно занимал нас обоих. На этот раз я попробовал запустить диалог:

– Ты не зашел попрощаться.

Саймон покачал головой:

– Получилось немного неловко с ее свояком, когда мы вернулись. Я подумал, лучше слинять.

Ах вот как! Неудивительно, что Саймон хочет поговорить. Эрик не стал скрывать от них свое присутствие. А значит, статистически шансы, что он сохранит все в секрете, сводятся к нулю. Эрик устроил сцену. Это, по моему опыту, обычно случается, если человек хочет устроить сцену.

– Я слышал об этом, – сказал я.

Саймон поднял на меня взгляд:

– Да? От кого? Не от Эдит?

Я покачал головой:

– От матери Чарльза.

Я заметил, с каким трудом он проглотил информацию. И это вполне объяснимо. Однако на лице Саймона одновременно с краской стыда за то, что его раскрыли, появилась и несмелая улыбка. И эта улыбка сказала мне, что Саймон испытывает некое зловещее удовольствие, поскольку стал центральной фигурой в драме, которую – я вскоре это выяснил – воспринимал как романтическую. У меня еще больше упало сердце, когда я осознал, что извращенное актерское удовольствие от трагедии очень скоро научит Саймона наслаждаться дурной славой.

– Чарльз знает?

– Не знал, когда я уезжал. А должен? О чем ему следует знать?

Саймона так легко не поймаешь. Он тихо рассмеялся и пожал плечами, наливая себе еще глоток. Я принял максимально родительский вид:

– Саймон, не устраивай здесь бардака.

Но он опять только улыбнулся и подмигнул с приводящей в бешенство уверенностью в своей сексуальной привлекательности человека, которому никогда не отказывают и который считает, будто законы морали изобретены для простых смертных. Кажется, единственное, что мне оставалось, – это обратиться к лучшей стороне его «я».

– Эдит – моя старая подруга.

– Знаю.

– Не хочу видеть, как ее делают несчастной.

– Это сейчас она несчастна.

Доля правды в этом была, но значительно меньшая, чем догадывались он или Эдит.

– Она еще и вполовину не настолько несчастна, насколько будет, если ты начнешь устраивать дурацкие скандальчики только потому, что она подвернулась под руку, а тебе скучно.

Он снова улыбнулся и пожал плечами. Естественно, я ничего этим не добился, ведь мало что могло доставить Саймону большее удовольствие, чем когда его просят отвратить ослепительные лучи своего гибельного очарования от беззащитной жертвы. И вот я стою перед ним и умоляю Всемогущего Властелина пощадить несчастную девицу. Он был в восторге. Я попробовал еще один, несколько нечестный способ:

– А как же твоя жена?

– А при чем здесь она?

– Она не огорчится?

Это, к моему удовольствию, все-таки заставило его почувствовать смутную тревогу или, по крайней мере, раздражение.

– А кто ей скажет? Ты не скажешь.

Это была правда, и какое-то время я думал, не делаю ли я из мухи слона, и тут я услышал стук по стеклу за моей спиной. Я оглянулся и, к великому своему изумлению, увидел, как Эдит (шарф из «Гермес» легко окутывал ее голову) стучится в окно, словно Кэтрин Эрншо, умоляя впустить ее в дом в эту бурную ночь. Но Хитклифф из Саймона был никакой, поэтому я, а не он вскочил и отпер заднюю дверь.

– Черт возьми, что ты здесь делаешь? – спросил я, но она протиснулась мимо меня и подошла к плите погреть руки.

– Только ты еще меня не отчитывай. На сегодня мне уже хватит, уверяю тебя.

– Чарльз знает?

– А как же. Эрик ему сказал.

– А он знает, что ты здесь? И почему, бога ради, ты здесь? Хочешь совсем все испортить?

Пока мы разговаривали, Саймон не сдвинулся с места и не произнес ни слова. А потом, крайне демонстративно, он встал со стула, поставил стакан, подошел к Эдит и неторопливо, чтобы я полюбовался, заключил ее в свои объятия, наклонился и поцеловал в губы так, как современные кинозвезды целуются при съемках крупным планом. Со стороны казалось, что он пытается съесть ее язык. Какое-то время я следил, как двигаются их головы, а за ними, как призраков в палатке Ричарда III, я увидел Чарльза, его мать и несчастную миссис Лавери, чьи мечты сгорали дотла на кухне деревенского домика в Суссексе, прямо на моих глазах. А за ними – более расплывчатые фигуры Камноров, старой леди Тенби и ее дочерей и всех остальных, кто будет в восторге от сплетни и втайне (или не таясь) порадуется тому, что творят сейчас эти два дурака.

– Ну? – спросила Адела, которой я обещал отрапортовать перед тем, как улечься спать. Она повернулась в кровати, моргая, чтобы сосредоточиться.

– Безнадежно.

– И слушать не стал?

– Боюсь, он получает от этого колоссальное удовольствие. Во всяком случае, не так уж много я успел сказать. Я только начал, когда появилась Эдит. Она сейчас внизу.

Секунду Адела молчала.

– А-а, – произнесла она, а потом добавила: – Значит, безнадежно. Бедный Чарльз.

Снова легла на подушку и поплотнее закуталась в одеяло.

Вскоре после этого я сделал предложение и получил согласие. Для меня это был довольно напряженный период, должен признаться, потому что меня представляли на суд бесконечной череде исполненных неодобрения родственников моей нареченной, большинство из которых были всерьез огорчены тем, что будущее их любимой Аделы зависит от чьей-то сценической карьеры.

– Ну, что я могу сказать. Удачи с артистическим темпераментом, – получила она совет от одной особенно неприятной тетушки.

Через пару месяцев развлечений в подобном духе мне уже отчаянно хотелось прекратить ожидание. Мы решили пожениться в апреле, а поскольку погода в этом месяце славится своей непредсказуемостью, устроить церемонию в Лондоне. Как заметила Адела: «Деревенская свадьба может стать очень грязным делом».

Это было событие в светской жизни, хотя со свадьбой Бротонов оно, конечно, не могло сравниться. И все-таки каждый, кому случалось играть центральную роль в многолюдной свадьбе, не говоря уже о лондонской церемонии со всеми ее атрибутами, поймет, что у меня толком не было времени, чтобы беспокоиться об Эдит и ее ménage[34]34
  Здесь: семейная жизнь (фр.).


[Закрыть] все эти несколько месяцев. Я пригласил Акфилдов и Бротонов, и, к великой радости моей тещи, они приняли приглашение. Это меня успокоило. В вихре подготовки к бракосочетанию я счел это знаком, что беда прошла стороной и безумие того августовского вечера позабыто. А затем, недели за две до самой свадьбы, мне позвонила Эдит.

– Ты пригласил Саймона? – спросила она.

Я сразу понял, что она опасается неловкой ситуации, и успокоил ее:

– Нет, не пригласил. Все будет в порядке. – Я мягко рассмеялся, в надежде, что тот отвратительный вечер скоро можно будет превратить в нашу приватную шутку.

– А не мог бы?

Улыбка сползла с моего лица, последняя спасительная соломинка хрустнула и сломалась в руке.

– Нет, не мог бы, – коротко ответил я.

– Почему?

– Сама прекрасно знаешь почему.

Последовала пауза.

– Не мог бы ты оказать мне одну услугу? – Я не ответил, потому что боялся это услышать. Но она меня не пощадила. – Не мог бы ты одолжить нам свою квартиру, пока тебя не будет?

– Нет.

Голос Эдит был холодным и четким.

– Нет. Ну, извини тогда, что побеспокоила.

– Эдит, дорогая… – перебил я. Вот что-нибудь такое обязательно случается, если по уши захвачен чем-нибудь важным. Именно накануне решающего экзамена родители вашего друга обязательно решат умереть или отправиться в тюрьму. – Естественно, я не могу позволить тебе встречаться с Саймоном в моей квартире. Как я могу так поступить с Чарльзом? Да и с несчастной женой Саймона тоже. Приди в себя. Дорогая, пожалуйста. Умоляю.

Но мне не суждено было ее убедить. Проговорив какие-то формальности, она пропала, связь оборвалась.

Я рассказал Аделе, она не удивилась:

– Он думает, она может помочь ему пробиться. Открыть перед ним двери. Он хочет залезть на самый верх.

– Не знаю, насколько все это его интересует.

– Интересует. Этот хочет сидеть за главным столом. Вот увидишь.

– Уж не знаю, много ли старушка Эдит может ему обеспечить.

Адела улыбнулась, как мне показалось, немного холодно:

– Ничего она не может. Ей еще повезет, если к концу этой заварушки ей удастся достать столик хотя бы в клубе на Сент-Джеймс. Дурочка.

Именно Адела пихнула меня, чтобы я посмотрел на дверь, когда, пока мы стояли, приветствуя у входа поток гостей, лакей объявил звенящим голосом:

– Маркиз и маркиза Акфилдские и граф Бротон, – смакуя каждое слово, как вкусные конфеты.

Все трое вошли.

– А где Эдит? – спросил я.

Чарльз слегка пожал плечами, пропуская вопрос мимо ушей. Честно говоря, я был немало тронут, что Акфилды потрудились прийти. Как правило, такие люди хорошо дружат на своих условиях, но не любят делать что-то на ваших. Не думаю, чтобы лорд Акфилд догадывался, почему его заставили надеть костюм и пожертвовать чудесным деньком, вместо того чтобы оставить смотреть гонки по телевизору, но леди Акфилд, я верю, к тому времени уже симпатизировала мне и все еще хотела заручиться поддержкой единственного друга Эдит из ее жизни до замужества, который перешел в ее новую жизнь. Их провели дальше, на прием, а мы вернулись к бесконечной череде старых нянь и родственников из отдаленных графств.

На собственной свадьбе с кем-нибудь нормально поговорить невозможно, а уж тем более на роскошной великосветской свадьбе, где приглашенные не должны опускаться до чего-то банально-мещанского и разумного, как, например, сесть за стол и поесть. Жениха и невесту передают по кругу, как поднос с канапе, на пару слов здесь и там, чтобы каждый мог почувствовать, что не зря трясся всю ночь в поезде из Шотландии или прилетел из Парижа или Нью-Йорка. Все-таки Чарльз сумел на мгновение меня задержать.

– Давайте пообедаем вместе, когда вы вернетесь? – предложил он.

Я кивнул и улыбнулся, но предпочел не вдаваться в подробности, так как начало одного брака представляется мне не слишком удачным моментом для тяжких размышлений о возможном конце другого. Должен признать, мне льстило, что к этому времени Чарльз явно считал меня и своим другом тоже, а не только другом Эдит. А кроме того, это меня реабилитировало, ибо я определенно был бы теперь на стороне Чарльза, если бы пришлось выбирать. Конечно, я прекрасно понимал, что не являюсь одним из его близких приятелей, но имел одно преимущество: со мной можно было говорить о его жене. Я общался с ней достаточно долго, а бо́льшая часть его друзей не подходили на эту роль, так как познакомились они только на помолвке.

Мы с Аделой провели чудесные две недели в Венеции, а вернувшись, обнаружили, что квартира завалена свадебными подарками из «Питера Джонса» и «Дженерал трейдинг компани»; вместе с ними лежало письмо от Чарльза, он предлагал встретиться в следующий четверг в его клубе. Я принял приглашение. Клубом Чарльза мог быть только «Уайтс», и соответственно, я оказался у знакомых дверей в назначенный день в час пополудни.

Мне кажется, большинство согласится со мной, что из трех великосветских клубов, чьи очаровательные фасады XVIII века возвышаются на Сент-Джеймс-сквер, «Уайтс» – самый неприступный. Здесь очень мало лощеных arrivistes[35]35
  Карьеристы (фр.).


[Закрыть] из Сити, даже среди самых новых его членов, – может быть, потому, что осталось еще достаточно gratin, чтобы обеспечить ему аудиторию, а может быть, потому, что воздух здесь слишком разрежен, чтобы им могли дышать простые смертные, и через один-два визита эти выскочки решают поискать место чуть менее помпезное. И несмотря на это, я всегда с большим удовольствием приходил в «Уайтс». Я бы не желал стать его членом, как не вызвался бы спонсировать команду поло, но одна из добродетелей высших слоев английского общества (было бы справедливо отдать им должное, так как я очень подробно описываю их пороки) заключается в том, что, если собрать их представителей в привычной, близкой им по духу обстановке, они очень непринужденный и приятный народ. Они все знают друг друга с первого вздоха, и когда рядом нет никого, кто мог бы их за это упрекнуть, наслаждаются дружескими отношениями в этой большой семье. Именно среди своих, в «безопасном доме», они вежливы и ничего не боятся. Чудесное сочетание!

Я назвался и спросил Чарльза в будочке красного дерева в холле, но его светлость еще не появлялся, и мне предложили присесть и подождать его. Здесь чужому человеку не кивнут безразлично, что он может проходить в святая святых. Но едва я успел прочитать последнюю сводку, полученную по телетайпу (увы, где теперь это все), как Чарльз хлопнул меня по плечу:

– Прости, дружище. Я застрял в пробке.

Мы прошли через другой холл, откуда лестница вела наверх, в небольшой бар, где Чарльз заказал нам обоим сухой шерри. Я заметил с радостью, что сейчас он значительно больше походил на себя в старые добрые времена – элегантно одет и тщательно причесан. Его светлые волосы лежали гладкими волнами, на шее был повязан галстук то ли военной части, то ли учебного заведения.

– Ну, как поживаешь? Надеюсь, очень занят?

Не то чтобы я был ужасно занят, но была вероятность, что скоро появится пара возможностей, так что я не достиг еще того отчаянного состояния, которое есть профессиональный риск любого члена «Эквити»[36]36
  Профсоюз английских актеров.


[Закрыть]. Так что я распространялся об Аделе, квартире, Венеции и так далее, а Чарльзу, конечно же, до боли хотелось заговорить о своем.

– А у тебя как дела? – спросил я.

Будто в качестве ответа он поставил стакан на стойку.

– Пойдем сядем за стол, – пробормотал он, и мы направились вверх по лестнице.

Обеденный зал в этом клубе именно таков, каким ему и следует быть: величественный, с высоким позолоченным потолком и огромными окнами с видом на Сент-Джеймс-сквер. На затянутых дамастом стенах ростовые портреты выдающихся членов клуба былых времен. Все это излучало ту характерную для аристократии солидность, которую Чарльз, верно, пусть и неосознанно, считал оплотом и своего стиля жизни. Мы сделали заказ и сели за стол у стены напротив окон.

– Думаю, Эдит от меня ушла.

Утверждение было настолько прямолинейным, что мне сначала показалось, будто я неправильно расслышал.

– Что значит – думаю? – Я не очень понимал, как можно в этом случае ошибиться.

Он откашлялся:

– Ну, наверное, нужно сказать: она думает, что ушла от меня. – Он поднял брови. Мне кажется, он мог разговаривать об этом только таким образом, как можно сильнее отстраняясь от происходящего, как будто мы сплетничаем о ком-то другом. – Она звонила сегодня утром. Она сняла квартиру на Эбери-стрит. Очевидно, они поселятся там вместе.

У меня – самое подходящее выражение – «все поплыло перед глазами». Сначала (довольно недостойная реакция) я не мог поверить, что Эдит совершит такую глупость, пока скандал не вынудит ее к этому.

– Что она сказала?

– Только то, что они любят друг друга. Что она была очень несчастна. Никто не виноват, и все в таком духе… Ну, знаешь, что обычно говорят.

В этот момент принесли моих креветок в горшочке, а вслед за ними авокадо для Чарльза. Я попытался воспользоваться паузой, чтобы привести в порядок мысли, но ни в жизнь не смог бы придумать, что я могу такого разумного сказать. И выбрал неверно.

– Кто еще знает?

– Ты говоришь, как моя мать.

При упоминании леди Акфилд мне страстно захотелось, чтобы она взяла штурвал в свои руки и вывела наш корабль из этого кошмара. Какой бы юной она ни была когда-то, жить в съемной квартире на Эбери-стрит с женатым актером – она бы и помыслить о таком не могла.

– Твоя мать в курсе?

– Подробностей она не знает. Эдит позвонила мне пару дней назад. Когда я прислал тебе записку. С тех пор я был несколько отрезан от мира. Не вижу, чего можно добиться, бросаясь навстречу грозе, если грозы можно избежать.

Перед моим внутренним взором замелькали заметки в тех же самых газетах, что возвели Эдит на пьедестал и с такой любовью и множеством мелких деталей описывали ее свадьбу всего два года назад. Я очень и очень хорошо знаю, какими моралистами становятся эти красноносые алкоголики-журналисты, обсуждая пошлость и низость haut monde[37]37
  Высшего света (фр.).


[Закрыть]. А Эдит позволила им сотворить ее из ничего, добровольно став игрушкой колумнистов, и я знал, что это даст им сейчас полное право разорвать ее в клочья.

– А ее можно избежать? – спросил я.

– Не знаю. Мне нужна твоя помощь.

Естественно, при этих словах сердце у меня упало. Все события происходили слишком близко ко мне. Мне отчаянно хотелось снова оказаться вне круга близких знакомых Бротонов. Как мало понимают американцы, когда жертвуют знакомством ради настоящей, близкой дружбы. Именно знакомство, приносящее с собой восхитительные обеды, уютные поездки на выходные, обмен сплетнями в живописных интерьерах и на фоне чудесных пейзажей, но никакой настоящей близости, никакой ответственности – вот величайшее удовольствие лицемерного светского общения. Я по натуре наблюдатель. Мне тревожно, если меня заставляют быть участником.

– Так ты что, примешь ее обратно?

Вопрос как будто озадачил Чарльза.

– Что значит – примешь? Она моя жена.

Трудно объяснить, почему именно слова «она моя жена» показались мне такими пронзительными. Странно писать об этом в нашу эпоху дешевого блеска, но в ту минуту я понимал: передо мной сидит благородный и честный человек, человек, чьему слову можно верить, человек, для которого мораль – это больше, чем мода. И что такого Эдит могла найти в объятиях своего только внешне блестящего любовника, что стоило бы дороже чистой и основательной, лишенной сомнений привязанности Чарльза? Он выглядел почти смущенным своим благородным заявлением.

– Просто хочу, чтобы ты с ней поговорил.

– Ну, ты вряд ли захочешь, чтобы я выкрал ее. – Я поставил бокал на стол. – Но что я скажу ей? Полагаю, она не в себе. – (Чарльз улыбнулся.) – Вряд ли что-нибудь изменится, если я скажу ей об этом, ведь она не слушает ни тебя, ни свою мать.

Бедная миссис Лавери! От такой новости и до харакири недалеко.

– Я знаю, но… – Чарльз помолчал. – В смысле, тебе знаком мир, в котором вращается этот парень, Саймон. Мне не хотелось бы быть грубым, понимаешь? Но разве это тот мир, который понравится Эдит? О чем она вообще думала?

А вот это был довольно сложный вопрос, причем значительно сложнее, чем Чарльз мог себе представить. Никогда не знаешь, понравится ли человеку мир сцены. Адела мгновенно почувствовала себя там как рыба в воде и смогла без труда сочетать его со своей другой, более традиционной жизнью. Она обнаружила, что ей нравится ментальность людей, постоянно живущих на грани кризиса, на осадном положении – то пир, то голод. Для других, для моей тещи к примеру, люди сцены – это кошмарная толпа неопрятных хулиганов, с тоннами косметики на лице, путешествующих из постели в постель, устраивающих пьяные дебоши в ресторанах. В подобной картине тоже немало правды. Чарльз принадлежал ко второй школе. Ему было занятно поддерживать знакомство с актером, но не случайно единственный из его знакомых актеров вырос в достаточно традиционном окружении. Если он заходил к нам выпить стаканчик, ему было интересно посмотреть на людей, которых он видел в телесериалах, но у него не было ни малейшего желания пытаться с ними дружить. Вот одна из самых больших трудностей для него во всей этой истории. Для него было непостижимо, чтобы Эдит, видевшая его мир изнутри, мир, который, прежде всего, изящен, где жизнь проходит в чарующих интерьерах, могла бы сознательно отринуть его ради общества, которое его самого привлекало не больше, чем кукольный дом.

Конечно, опасность артистического мира даже для тех, кого сначала манил его поверхностный блеск, заключается в том, что всегда рискуешь из него вырасти. Вы выбираете яркие цвета вместо более приглушенных оттенков, ежедневные взлеты и падения вместо ровного хода жизни, но для многих наступает момент, когда рыдания в гримерной, интриги против директоров, телефонные звонки посреди ночи в поисках сочувствия становятся обыденностью, пустяками, занимавшими вас в молодости, но надоевшими теперь. Одни актеры борются с растущим чувством пустоты, находя себе «дело», стараясь извлечь какую-нибудь пользу из собственного пристрастия каждый день вести тяжелую борьбу и переживать серьезные потрясения. Нет ничего проще, чем собрать толпу разгневанных актеров, готовых протестовать против чего угодно. Но не все разделяют вкус к высоким целям и протестам, а меньше всего – прагматики. Есть еще одна опасность, которой не всегда удается избежать именитым деятелям сцены: можно связать свое имя с таким количеством выступлений за то или иное благородное дело, что вес твоего вклада в конце концов становится очень маленьким. В общем и целом лучшее лекарство от пресыщения удовольствиями закулисных сплетен – добиться очень большого успеха. Известность приносит деньги и положение, что само по себе неплохое развлечение, но они еще заставляют волей-неволей вести более разностороннюю жизнь. Эта мысль вернула меня к тому, насколько Эдит приспособлена к своему новому существованию. Я попытался ответить честно:

– Думаю, это будет зависеть от того, насколько хорошо пойдут дела у Саймона.

Чарльз нетерпеливо встряхнул головой:

– Я не говорю, что она была бы против съехаться с Джудом Лоу. Меня интересует, способен ли добиться успеха этот парень? Я никогда не слыхал о нем. Эдит привыкла жить на широкую ногу, знаешь ли.

Я знал.

– Трудно сказать. Он начал получать предложения на неплохие роли. Он может получить главную роль в сериале, и тогда дела у него пойдут в гору.

– Но этого может и не случиться.

Абсолютно верно. Люди со стороны говорят о преуспевающих актерах, имея в виду звезд, о которых слышали, или о неудачниках, имея в виду шестьдесят процентов, которым не удается заработать и на приличное существование. Не надо быть математиком, чтобы высчитать, что между этими двумя категориями существует немалочисленная группа, у которой дела идут вполне неплохо. Эти люди зарабатывают приличные суммы, известны в своих кругах, и любого из них могут однажды выбрать для нового телешоу, и тогда его судьба переменится, как пишут в газетах, за одну ночь. Это ловушка сценической жизни. Нетрудно махнуть рукой и заняться чем-то другим, если ничего не получается, но очень сложно – если до успеха рукой подать. Саймон Рассел определенно относился к этой категории.

Я выгадал себе передышку, когда принесли основное блюдо.

– Чарльз, беда вот в чем: я не могу привести такой аргумент, который мог бы все кардинально изменить. Как я тебе уже сказал, по-моему, Эдит порядком не в себе, но она взрослая женщина. Отказаться от того, что предлагал ей ты, чтобы жить с актером среднего дарования да еще с более средними средствами к существованию, – этого я не понимаю. Но она и так все знает, а потому я ума не приложу, что такого я мог бы добавить к сказанному, чтобы она пришла в себя.

– Наверное, она его любит. Наверное, дело в сексе. – Последнее слово он произнес громче и резче, и двое мужчин за соседним столиком коротко взглянули в нашу сторону.

– Секс – может быть, – ответил я. – Но я очень сомневаюсь, что она его любит.

Чарльз неодобрительно нахмурился.

– Я не очень понимаю ход твоих мыслей, – сказал он и занялся косточками бараньих котлет, яростно их отскабливая, будто отчаянно стремясь заполучить всю съедобную плоть до последнего кусочка.

Было ясно как божий день: Чарльз не готов признать, что его жена может различать эти два элемента, что она может потакать желаниям своего тела, которые никак не затрагивают ее сердце. Это меня в нем восхитило.

Больше мы почти ничего не сказали. Я знал только: к тому времени, когда я снова оказался на Пикадилли и шагал вдоль аркады «Рица» к метро «Грин-парк», я дал согласие позвонить Эдит и попытаться ее образумить.