Текст книги "Снобы"

Кэролайн взяла инициативу в свои руки.

– Добрый день, – лениво протянула она. – Я Кэролайн Чейз.

Она начала представлять остальных и на долю секунды сделала паузу перед тем, как назвать трех «посторонних», не бротонских гостей – Боба, Аннет и девушку Питера, как бы показывая миссис Фрэнк, что они не принадлежат к ближнему кругу и с ними особенно церемониться не стоит. Миссис Фрэнк приняла сигнал и поприветствовала чужаков ощутимо прохладнее, чем «основных» гостей.

– А вы, должно быть, та самая новобрачная, – сказала она, вставая, и взяла Эдит под руку, чтобы отвести их в дом. Эдит уловила сильный мускусный запах духов и, пока они шли, наблюдала, как сухие морщинки двигаются вокруг узких, накрашенных алой помадой губ. – Как вам нравится на Майорке?

– Мы прилетели только вчера вечером. Пока все чудесно. – Она улыбнулась в ответ, глядя в безжизненные, скучающие глаза ухмыляющейся хозяйки.

– Вы должны позволить нам развлечь вас, пока вы здесь. Расскажите, как там дорогая Гуджи?

– У нее все хорошо. Они с Тигрой в Шотландии.

Выговорив это, Эдит поняла, что впервые произнесла вслух эти нелепые прозвища. До замужества она про себя решила, что будет называть будущих свекра со свекровью Хэрриет и Джон, но от миссис Фрэнк так и веяло исключительностью, принадлежностью к узкому кругу, и это настойчивое ощущение заставило Эдит переменить решение, потому что, по правде говоря, что бы она там ни говорила своим друзьям, ей не хотелось быть «этой чужой» невесткой. Она не хотела, чтобы люди сочувствовали леди Акфилд, что Чарльз не нашел себе лучшей партии. Она хотела, чтобы ее свекровь поздравляли с тем, какая у нее способная невестка, какой у ее невестки хороший вкус, какая она очаровательная и как с ней интересно. Так Эдит получила свой первый урок – почему в Англии не было революций и что остановило столь многих людей, жаждущих перемен, от жены Эдуарда IV до Рэмси Макдональд: лучший способ справиться с беспокойным чужаком – впустить его, обратить его в свою веру, дать ему проникнуться ею со всей истовостью неофита, и вы глазом не успеете моргнуть, как он станет plus Catholique que le Pape[14]14
  Большим католиком, чем сам папа (фр.).


[Закрыть]. Выучив урок, Эдит не стала лучше относиться к тем, кто ей его преподал, но у нее снова закружилась голова, когда она осознала, что теперь стала одной из них. Она почувствовала себя могущественной. Она обернулась и улыбнулась Чарльзу.

По плану была экскурсия по парку со скульптурами, и гости тронулись в путь. Когда они выходили из дому, к ним подошла молодая, довольно жилистая женщина, уменьшенная копия миссис Фрэнк. Она, очевидно, играла в теннис – в руках у нее была ракетка, великоватая для нее. Хозяйка представила ее как свою племянницу Тину. В отличие от тети, девушка была болезненно застенчива. Она молча пошла с ними рядом, как, очевидно, ей было велено, только шепотом, несчастным голосом отвечая, если обращались лично к ней.

Они прошли мимо бассейна, вырубленного на небольшом утесе над морем, и Эдит услышала, как Аннет спросила про терракотовые вазы по краям. Они постоянно наполняли бассейн водой, от которой в воздух поднимался легкий пар.

– Они римские, – сказала Тина почти беззвучно. – Дядя велел привезти их сюда с затонувшего у этих берегов корабля.

– А теперь к ним подвели трубы?

– Простите, что значит «подвели трубы»?

Чарльз довольно раздраженно перебил Аннет:

– Она хочет сказать, их используют, чтобы наполнять бассейн.

– Да. Морской водой.

– Морской водой? Подогретой морской водой?

Тина кивнула:

– Это же лучше, да? У нас есть другой бассейн, с пресной водой, но, по-моему, этот хороший.

На какое-то время Аннет замолчала. Она, похоже, начала соглашаться с остальными, что ей здесь не место. Группа остановилась на щедро увитой бугенвиллеями террасе, где на мраморном постаменте стоял большой торс работы Родена. Все ахали и восхищались. Миссис Фрэнк подошла к Кэролайн и принялась расспрашивать об общих знакомых. Похоже, ей было неприятно, что ее не пригласили на свадьбу Чарльза, потому что многие ее вопросы заканчивались словами «они, наверное, были на приеме», и Кэролайн снова и снова приходилось признавать, что да, были. Имена расходились кругами по глубокой лазурной глади средиземноморского неба, пока они переходили с террасы на террасу. Видели ли они Эстерхази с супругой? Полиньяков? Девонширов? Меттернихов? Фрескобальди? Имена, вырванные из исторических трактатов, имена, запомнившиеся Эдит на уроках истории, посвященных Испании, правлению Филиппа II, или Рисорджименто, или Французской революции, или Венскому конгрессу. И тем не менее вот они все, лишенные всякого реального значения. Они стали всего лишь картами, крупными козырными картами в игре в имена. Ставки были высоки, и Эдит с некоторым изумлением и удовольствием заметила, что Джейн Камнор и Эрик отстали на несколько шагов и идут рядом с Тиной, очевидно стремясь избежать того ощущения, что их оставили за бортом, которое они так любили вызывать у других. Кэролайн и Чарльз были невозмутимы. Было ясно, что, несмотря на все миллионы Фрэнков, брат и сестра могли ответить именем на каждое имя, да еще и добавить парочку сверху. Так что время прошло за перечислением герцогинь в окружении искусства, взлелеянного деньгами. Через час сорок пять минут они снова вернулись в современный дворец у моря.

На террасе был подан чай «в английском стиле», имеется в виду – в стиле американского отеля, и три лакея в белоснежных ливреях стояли наизготове. Миссис Фрэнк рассадила гостей. Девушка Питера, Боб и Аннет к этому моменту были уже почти раздавлены и втайне мечтали вернуться поскорее на виллу и превратить этот унизительный визит в забавный анекдот. Эрик подошел последним, красный от напряжения и заметно злой оттого, что оказался исключенным из разговора, вращавшегося весь вечер вокруг его жены. Он плюхнулся в шезлонг рядом с Эдит и схватил предложенную чашку.

Миссис Фрэнк обратила свое внимание к новобрачной:

– Скажите, Хилари Уэстон была на вашей свадьбе? От кого-то я слышала, что она застряла в Канаде.

Эрик фыркнул, искоса взглянув на нее:

– Какой смысл спрашивать Эдит, старушка? Придется подождать, пока ее немного поднатаскают.

Эдит его проигнорировала. Милостью провидения случилось так, что она довольно долго разговаривала с миссис Уэстон у входа. Она поблагодарила своего ангела-хранителя и с готовностью ответила хозяйке через голову Эрика, не удостоив его и словом:

– Нет, вы знаете, она все-таки приехала. Гален остался во Флориде и не смог вернуться. Я думаю, они это имели в виду.

Миссис Фрэнк кивнула, бросив странный взгляд на Эрика:

– Она столько всего успевает! Я чувствую себя по сравнению с ней настоящей лентяйкой.

И двинулась дальше. Эдит прошла испытание.

Эрик откинулся в шезлонге и посмотрел на нее:

– Неплохо вывернулась. Десять из десяти.

Она непонимающе посмотрела на него, не уступая ни пяди отвоеванной земли:

– Ты знаком с Хилари?

– Уж не хуже тебя.

Эрик встал и присоединился к Кэролайн, которая стояла у края террасы. Этот маленький словесный пинг-понг странным образом освежил Эдит, установив безо всяких сомнений, что в этой семье Эрик был ей врагом. Больше незачем было притворяться. И самое приятное, что в первом раунде победила Эдит.

Вечером она пела под душем, когда Чарльз пришел переодеваться к ужину. Он улыбнулся:

– Ты такая счастливая. Какая коллекция! Какое место!

Даже в этих кругах восхищение разрешается при соблюдении должной конфиденциальности, с обоюдного согласия участвующих сторон, а Чарльз явно чувствовал, что уже достаточно долго был холоден и непробиваем.

– Да, замечательно. И да, мне хорошо.

Она закрыла краны и поцеловала его, обнаженная и мокрая.

Следующие несколько минут, да и весь вечер в целом, были самыми приятными из тех, что она провела с Чарльзом с момента знакомства, и Эдит улеглась в кровать перед сном с ощущением победы и благополучия.

Чарльз повернулся к ней:

– Я так понимаю, Фрэнки хотят устроить в нашу честь ужин до нашего отъезда.

Она состроила смешную рожицу:

– О боже! Мы ведь не сможем отказаться?

– Ну что ты, дорогая, – сказал Чарльз. – Это так мило с их стороны, и они совсем не такие плохие.

– Хозяйка – да, но племянница – это просто кошмар.

Он рассмеялся:

– А по-моему, она довольно милая. Мы должны быть добры к ней.

Эдит приподнялась на локтях:

– Ну почему? Вот Аннет, такая разговорчивая и забавная, а вы оказываете ей холодный прием и морщите носы у нее за спиной, а если это Тина Фрэнк – а я в жизни не встречала такой скучной девушки, – вы придумываете для нее оправдания и притворяетесь, что она прелесть?

– Не знаю, о чем ты.

– Очень даже знаешь, Чарльз. – Она чувствовала странную уверенность в себе, почти беззаботность. Впервые со дня свадьбы она действительно начала чувствовать себя леди Бротон. Она хорошо справилась с делами и по древней традиции теперь имела право на собственное мнение. Она продолжила, улыбаясь, но жестко: – Прекрасно знаешь. И я скажу тебе, в чем дело. Аннет не знает тех, кого знаем мы и Тина, а у Тины еще и сотня миллионов в кармане. Послушай, дорогой, ты никогда над этим не задумывался? Хоть немного?

Эдит ощущала свою силу. Она загадочно улыбалась мужу, чуть встряхивая головой, представляя, как обольстительно, должно быть, ее светлые волосы рассыпаются по плечам.

Чарльз уставился на нее без выражения.

– Кого это вы с Тиной Фрэнк знаете? – кисло спросил он и выключил свет.

Часть вторая
Forte-Piano

Глава девятая

Я почти не видел Эдит после ее возвращения из свадебного путешествия, хотя они и бывали в Лондоне время от времени. Она не была в восторге от логова своей свекрови на Кадоган-сквер, вместо этого они останавливались в квартире Чарльза на Итон-плейс и иногда появлялись на вечеринках или концертах. Пару раз я сталкивался с ними на званых обедах и в числе нескольких других гостей был приглашен в их маленькую гостиную на третьем этаже однажды в октябре, но особой возможности поговорить не было. Эдит казалась вполне довольной жизнью, и у нее уже начал появляться налет привилегированности, такая едва различимая защитная аура luxe[15]15
  Роскошь, великолепие, излишество (фр.).


[Закрыть], которая отличает больших людей от простых смертных, и я с интересом отметил, как hauteur[16]16
  Высокомерие (фр.).


[Закрыть] начало окутывать удачливую девушку из Фулема.

В последние недели перед Рождеством я не видел их совсем и уже начал чувствовать, что постепенно выпадаю из их круга общения, когда получил письмо и открытку, не от Эдит, а от Чарльза, с приглашением на охоту в январе. Охота намечалась на пятницу, так что меня пригласили поужинать в четверг и остаться на ночь, а так как остальное не уточнялось, предположительно, мне полагалось испариться в пятницу сразу после охоты, чтобы освободить место для прибывающих субботних гостей. Приглашение было прислано довольно поздно, это значило, что кто-то из гостей в последний момент отказался, но от этого оно не было менее заманчивым, потому что я мог заранее (в кои-то веки) сказать, что в указанный день буду свободен. Меня уже назначили «злодеем недели» в один из бесконечных детективных сериалов, где расследования ведут полувлюбленные друг в друга парень и девушка, съемки начинались через пять дней после указанной даты. Я написал, что согласен, получил в ответ описание пути на автомобиле и по железной дороге. Там указывалось, на какой поезд мне садиться, а если я собираюсь добираться другим путем, то мне надлежит прибыть к шести часам.

Я люблю охоту. Я знаю, это так же трудно понять моим добросердечным лондонским театральным друзьям, насколько легко мне объяснить мои чувства таким же, как я, сельским жителям, но я не предлагаю бросаться на защиту этого кровавого спорта, так как мне еще не попадалось ни сторонников, ни противников его, убеждения которых можно было бы поколебать. При этом должен признать, что не вижу особой логики в поведении людей, жизнерадостно поедающих продукцию ближайших скотобоен и возражающих против деятельности бдительных егерей, но принимаю, что некоторые, а может, и любые чувства человека не обязательно имеют под собой логическое обоснование. Как бы там ни было, в тот период моей жизни бо́льшая часть моих развлечений сводилась так или иначе к охоте, а потому, предвкушая приятное времяпрепровождение, я направился на мероприятие, которое обещало стать настоящим Grand Battu[17]17
  Большая охота (фр.).


[Закрыть] в стиле короля Эдуарда.

Дорогу я знал хорошо, поскольку нередко приезжал на выходные к Истонам, но выбираться из Лондона на юг – порой настоящий кошмар, и я всегда оставлял время на дорогу с расчетом на возможные пробки. В тот день я не принял во внимание, что еду за город в четверг, а не в пятницу, и вот, по сравнительно пустым дорогам, я приехал в Бротон почти на полчаса раньше назначенного. Дворецкий с неожиданным именем Яго сказал мне, что леди Акфилд и леди Бротон в Желтой гостиной, заканчивают встречу какого-то благотворительного общества.

Не имея ни малейшего желания присоединяться к ним (с меня хватает обществ и совещаний, от которых отвертеться не удается), я устроился в уютном бархатном кресле работы Уильяма Кента в Мраморном зале. Ждать пришлось недолго, вскоре дверь отворилась, и на пороге появились несколько членов общества, раболепно бормочущих прощания Эдит, которая провожала их к выходу. Она вырвалась от них.

– Привет, – сказала она. – Я не знала, что ты здесь ждешь.

– Я рановато приехал, так что решил подождать немного и не портить тебе удовольствие.

Она ссутулилась и комично вздохнула:

– То еще удовольствие! Пойдем выпьем чая.

Не обращая внимания на поклоны и улыбки уходящих, она повела меня обратно в комнату. Они не возражали против такого обращения. Наоборот. Из-за того, что она бросила их, чтобы поздороваться со мной, они лишь уделили и мне порцию почтительных улыбок, бочком пробираясь к лестнице. Подозреваю, они подумали, что фея своей золотой палочкой коснулась и меня.

Остальные участники общества – обычный набор провинциальных интеллектуалов, туго завитых советников и дуреющих от скуки фермеров – уже почти разошлись. Некоторые из них медлили, неспешно собирая свои вещи, что выдавало намерение «поймать» кого-нибудь перед уходом. Добыча, на которую они охотились, была, конечно, леди Акфилд, которая устроилась в красивом кресле у камина в окружении почитателей. Несколько жаждущих, смущенных конкуренцией, ограничились парой минут с Эдит и ушли. Я приблизился к хозяйке, она встала и приветственно поцеловала меня, давая понять остальным, что аудиенция окончена.

– До свидания, леди Акфилд, – сказал стряпчий в мешковатой рубахе художника, – и спасибо вам большое.

– Что вы, это вам спасибо, – ответила леди Акфилд со своей обычной проникновенностью. – Сдается мне, вы у себя в Крэмни добились потрясающих успехов. Я слышала, жизнь бьет ключом. Жду не дождусь, когда же наконец смогу увидеть это своими глазами.

Ее собеседник расцвел, отбросив весь свой социализм:

– Мы будем счастливы видеть вас у себя.

И удалился, расплывшись в улыбке.

– Крэмни – это где? – спросил я.

Леди Акфилд пожала плечами:

– Какое-то жуткое захолустье в Кенте. Хотите чая?

Когда я пришел в свою комнату, мои вещи уже были распакованы, а вечерняя рубашка, галстук, носки и камербанд были разложены на кровати. Но мои чистые трусы куда-то делись. Я обыскал все ящики и принялся шарить под кроватью, когда за моей спиной раздался голос:

– Что вам там могло понадобиться?

Я обернулся и увидел Томми Уэйнрайта, он стоял в дверях, соединяющих мою комнату, она же Садовая комната, с соседней – Розовой бархатной комнатой, куда определили Томми. Честно говоря, несмотря на громкие имена, сами спальни были довольно маленькие, втиснутые во что-то вроде мезонина. Архитектор придумал их, чтобы устроить несколько дополнительных гостевых спален, но только испортил общий вид фасада. А потому, несмотря на благозвучные названия, комнаты выходили окнами на конюшенный двор, были всего два с половиной метра в высоту и располагались с северной стороны.

Мы еще немножко поискали пропавшие трусы, потом махнули рукой, бросив их на произвол судьбы. Очень может быть, что и по сей день пожилая пара трусов грустит, завалившись за какой-то из ящиков в Садовой комнате Бротон-Холла. Томми скрылся в своей комнате и вернулся с маленькой бутылкой шотландского виски и двумя стаканами.

– Жизненно необходимое снаряжение для отелей и ночевок у друзей, – объяснил он и налил по глотку.

– Они скупы на выпивку?

Мне нередко приходилось поражаться, каким лишениям и неудобствам высокородные англичане готовы подвергать своих гостей (и совершенно незнакомых людей), особенно в дни моей юности. Меня провожали в ванные, где кран мог только брызнуть коричневой жижей, меня селили в спальнях, где не закрывалась дверь, с одеялами тоньше батиста и подушками тверже камня. Мне случалось битый час ехать за рулем по пересеченной местности на обед со знатными родственниками моего отца и получить одну сосиску, две маленькие картофелины и двадцать девять горошин. Однажды, будучи в числе приглашенных на домашнюю вечеринку с балом в Гемпшире, я так замерз, что закутался во всю имевшуюся у меня с собой одежду, в два ветхих полотенца, а сверху накрылся потертым турецким ковриком – единственным, что нашлось в комнате. Разбудив меня на следующее утро, хозяйка никак не прокомментировала тот факт, что я спал в некоем подобии тканого саркофага, и ее нисколько не интересовало, удалось ли мне глаза сомкнуть. Когда думаешь о вельможах времен короля Эдуарда, утопавших в роскоши, странно становится, что их внуки настолько к ней равнодушны. В последнее время я начал замечать, что склонность нуворишей окружать себя комфортом слегка улучшает ситуацию и в домах anciens riches[18]18
  Здесь: потомственных богачей (фр.).


[Закрыть], но, святые небеса, сколько времени на это потребовалось.

Томми покачал головой в ответ на мой вопрос:

– Нет, нет. Не скупы нисколько. Ничего подобного. Лорд А. разве что не вливает ее гостям в глотки. Просто добыть чего-нибудь до обеда слишком сложно.

Мы посплетничали немного, и я спросил Томми, часто ли он бывает у Бротонов.

Он покачал головой:

– Не особенно. Они почти все время здесь. Должен сказать, я не ожидал, что Эдит окажется так увлечена деревенской жизнью, будет без роздыху возиться с местными и раздавать призы на ярмарках, но ведь они действительно почти не бывают в Лондоне.

Мне тоже это показалось немного удивительным. Особенно потому, что молодая пара все еще жила в большом доме вместе с родителями Чарльза. Когда они только поженились, то планировали отделать фермерский дом и переселиться туда, и я спросил Томми, как там дела.

– Не уверен, что там еще идут какие-то работы, – ответил он. – По-моему, они бросили эту затею.

– Неужели?

– Да, забавно. Она хочет остаться здесь, свекор и свекровь довольны, так что Брук-Фарм, скорее всего, закончат по-быстрому и сдадут.

– Так у них в этом доме отдельная квартира?

– Не то чтобы. Что-то вроде гостиной наверху для Эдит и кабинет Чарльза, конечно. Но и все. Очень похоже на какую-нибудь американскую мыльную оперу, где у семьи сотня миллионов, а они все равно теснятся в одном доме с большой лестницей посередине.

Я покачал головой:

– Чарльзу-то, наверное, нравится, как тут все заведено, но молодой жене это должно порядком надоесть.

Чарльз, как и все его племя, очень даже любил, чтобы на него обращали «особое» внимание, куда бы он ни приехал, более того, как Эдит уже имела возможность заметить, он не любил, когда этого особого внимания ему не достается. И я хорошо мог себе представить, что, хотя он и притворялся всю жизнь, будто не замечает барочных декораций, в которых эта жизнь протекает, ему было бы совсем нелегко от них вдруг отказаться.

Представителям высших классов английского общества присуща глубокая подсознательная потребность читать свое отличие от других в окружающих их вещах. Для них нет ничего более удручающего (и менее убедительного), чем попытка заявить права на определенное социальное положение или статус, определенное происхождение или воспитание без необходимого реквизита и обязательного набора знакомств. Им и в голову не придет отделывать однокомнатную квартирку в Патни, не отметив ее случайным акварельным портретом своей бабки в кринолине, парой-тройкой пристойных антикварных вещей и какой-нибудь реликвией из своего привилегированного детства. Все эти вещи – своего рода знаковая система, указывающая посетителю, какое место хозяин отводит самому себе в классовой иерархии. Но более всего прочего настоящим отличительным знаком, лакмусовой бумажкой для них является то, удалось ли семье сохранить свой фамильный дом и имения. Или приемлемую их часть. Можно услышать, как какой-нибудь дворянин объясняет заезжему американцу, что состояние не играет в современной Англии важной роли, что люди могут оставаться в обществе и без гроша в кармане, что земли в наши дни – скорее ответственность, чем прибыль, но в глубине души он во все это ни капли не верит. Он знает, что семья, потерявшая все, кроме титула, все эти герцогини с их домишками рядом с Чейни-Уок, виконты с захудалыми квартирками на Эбери-стрит, повесь они там хоть в три слоя портреты и изображения родового поместья («Там сейчас что-то вроде фермерского колледжа»), все равно все эти люди являются déclassés[19]19
  Деклассированный (фр.).


[Закрыть] для своего племени. Само собой, это осознание необходимости материального фундамента для социального положения остается таким же негласным, как масонский ритуал.

И конечно же, положение Бротонов было необычайно прочным. Немногим семьям к 1990-м годам удалось сохранить свое влияние, и недалек был тот день, когда Чарльз войдет в Бротон-Холл полновластным хозяином. Все еще слушая Томми, я заподозрил, что он мог опасаться – не случится ли так, что люди, с благоговением пожимающие ему руку в Мраморном зале, могут совершить ошибку и, увидев Томми в украшенной ситцевыми подушками гостиной его деревенского дома, принять его за обычного человека. Но я ошибался.

Томми покачал головой:

– Нет, Чарльз не против. Он уже привык к этой мысли. – Он задумался и помолчал, но решил не высказывать, что пришло ему на ум. – Ну ладно. Мне надо переодеться.

Мы собрались в гостиной, где семья обычно ужинала, – в красивой комнате с видом на сад, значительно менее громоздкой, чем соседняя Красная гостиная, где мы собирались по случаю помолвки. Кроме Томми, я увидел еще несколько отдаленно знакомых лиц. Здесь был Питер Бротон, но, похоже, без своей унылой блондинки. Старшая дочь старой леди Тенби, Дафна, вышедшая за скучноватого среднего сына какого-то графа из центральных графств, беседовала в углу с Кэролайн Чейз. Они оглянулись на меня и осторожно улыбнулись. С трепетом я поискал глазами Эрика и нашел – он поглощал виски и читал какому-то несчастному лекцию о нынешнем положении дел в Сити. Слушатель смотрел на красное лицо Эрика с таким же удовольствием, с каким попавший в свет фар кролик смотрит на приближающуюся машину.

– Что будете пить? – Леди Акфилд подошла ко мне и отправила Яго за виски с водой. Она проследила за моим взглядом. – Святые небеса! Похоже, эту светскую беседу не назовешь непринужденной.

Я улыбнулся:

– Кто этот счастливчик, на кого изливается щедрый поток мудрости?

– Бедняжка Анри де Монталамбер.

По той или иной причине я знал, что герцогов де Монталамбер и Бротонов связывал некий династический брак. Их герцогство было не особенно блестящим по французским меркам (у них дворян значительно больше, чем у нас, так что они могут позволить себе их сортировать), так как даровано оно было только Людовиком XVIII в 1820 году, но брак в 1890-м с наследницей стального короля из Цинциннати поднял семейство на недосягаемую высоту, поместив на один уровень с Тремулями и Юзесами. Леди Акфилд упомянула его так, как говорят о старом друге семьи, но поскольку она, по обыкновению, скрывала свои истинные чувства даже от себя, я, как обычно, не смог определить истинную степень близости.

– Вид у него слегка ошалелый, – заметил я.

Она кивнула, сдерживая смешок:

– Представить себе не могу, что он из этого понимает. Он по-английски и двух слов связать не может. Не обращайте внимания. Эрик не заметит. – Она приняла мой смех как должное, а затем упрекнула меня: – Только не считайте меня недоброй.

– Надолго ли приехал месье Монталамбер?

Леди Акфилд чуть нахмурилась:

– На целых три дня. И что нам делать? Я застряла где-то на «оù est la plume de ma tante»[20]20
  Где перо моей тети? (фр.)


[Закрыть], а Тигра едва в состоянии выговорить «encore»[21]21
  Еще (фр.).


[Закрыть]. Анри женился на одной из наших кузин лет тридцать назад, и с тех пор мы и десятка фраз друг другу не сказали.

– Так, значит, герцогиня говорит по-английски?

– Говорила. Но так как она была глуха, а теперь еще и умерла, то ничем помочь нам не может. Вы ведь не говорите по-французски?

– Говорю немного, – сказал я с упавшим сердцем, представляя, как перемещаются карточки на обеденном столе и впереди меня ждут бесконечные, тягучие переводные разговоры.

Она заметила выражение моего лица:

– Не пугайтесь, между вами будет Эдит. – Она кокетливо, по-птичьи склонив голову, искоса взглянула на меня. – Как вам наша новобрачная?

– Выглядит очень хорошо, – сказал я. – Честно говоря, никогда не видел ее красивее.

– Да, она и вправду хорошо выглядит. – Леди Акфилд помедлила долю секунды. – Надеюсь только, что ей у нас не скучно. Она имела здесь очень большой успех, знаете ли. Одна беда – они все ее настолько любят, что почти невозможно не втягивать ее в наши дела и всякие утомительные мероприятия. Боюсь, я поступила несколько эгоистично, возложив на нее столь значительную часть своих забот.

– Зная Эдит, готов поспорить, что ей это все нравится. Это неплохой шаг вперед, по сравнению с местом телефонистки на Милнер-стрит.

Леди Акфилд улыбнулась:

– Хорошо, если так оно и есть.

– Она совсем забросила Лондон, так что, наверное, у вас тут получается очень неплохо.

– Да, – бегло ответила она. – Если они счастливы, то все остальное не важно, не так ли?

Она поплыла навстречу новоприбывшим. Я осознал, что не замечал раньше некоторых нюансов в сложных лабиринтах великолепно упорядоченного ума леди Акфилд.

Ужин, как и следовало ожидать, оказался довольно тяжелым. Справа от меня сидела Дафна Болинброк, дочь леди Тенби, спокойная и приятная особа, а потому за первую перемену блюд я мог не беспокоиться. Но я слышал, как слева от меня Эдит отважно сражается с месье де Монталамбером, и, честно говоря, мне было нелегко сосредоточиться на собственном разговоре. Беда была в том, что по-французски Эдит говорила так же, как герцог по-английски, то есть ужасно, но не настолько плохо, чтобы предотвратить любые попытки общаться. Эдит не без напряжения бормотала о тех или иных местах Парижа, что они такие «bon»[22]22
  Хороший, приятный (фр.).


[Закрыть] и что Лондон такой «épouvantable»[23]23
  Чудовищный (фр.).


[Закрыть], а месье де Монталамбер попеременно то смотрел на нее с непонимающим видом, то, что еще хуже, когда ему казалось, что он понял ее замечание, обрушивал на нее бурный поток французских фраз, из которых она могла разобрать в лучшем случае несколько первых слов.

Переменили блюда, и я повернулся к Эдит, готовый облегчить ее страдания, но месье де Монталамбер отказался соблюсти английские правила хорошего тона и не захотел переключаться на свою соседку слева. Вместо этого, воспользовавшись легким улучшением качества разговора, которое обеспечил им мой бледный французский, он принялся страстно порицать правительство Франции, проводя загадочные для меня параллели с герцогом Деказом, министром Людовика XVIII.

– О чем мы разговариваем? – тихо спросила меня Эдит, пока неукротимый галл продолжал свои разглагольствования.

– Бог его знает. По-моему, о французской Реставрации.

– Вот те на.

По правде говоря, мы оба к тому времени уже порядком вымотались и мечтали о передышке, но герцог решительно игнорировал сидевшую слева от него леди Акфилд, а она, конечно же, была рада в этот единственный раз забыть о традициях.

Герцог сделал паузу и улыбнулся. Я почувствовал грядущую перемену темы разговора. Обнаружив, что я говорю по-французски лучше Эдит, он капризно решил продемонстрировать теперь свое владение английским.

– Любите вы секс? – любезно обратился он к ней. – Вы считаете, вы кончаете часто?

Именно в этот момент Эдит глотнула воды из своего бокала и, естественно, поперхнулась, вода попала ей в нос. Схватив салфетку, она тщетно пыталась выдать это за кашель. Я почувствовал, как справа Дафну начинает трясти от беззвучного смеха. Стол обуяла смеховая истерика, как это бывает со школьниками на уроке.

– Я думаю, – вмешалась леди Акфилд, почувствовав первые признаки гражданского неповиновения, – Анри спрашивает, как вам нравится в Суссексе.

Она говорила твердо, как учительница, обращающаяся к толпе расшалившихся школьников, но ее заявление неизбежно вызвало у всех новый приступ смеха. Эдит покраснела как рак и чуть не плакала в попытках подавить неуместное веселье.

Тут поднял глаза Чарльз. Он, естественно, все пропустил.

– Дорогая, – сказал он, – не помнишь, куда я дел второй чехол от своего ружья? Ричард хочет его завтра взять, а я ума не приложу, где он.

Его слова совершили то, чего не удалось его матери. Зарождающееся веселье будто окатили ледяной водой, и оно мгновенно потухло. Последовала мертвая тишина, потом Эдит произнесла:

– Ты одолжил его Билли Уэстбруку.

Снова поворачиваясь к своему утомительному собеседнику, она встретилась глазами со мной. И вот тогда, услышав терпеливый ответ Эдит и уловив усталость в ее голосе, я начал понимать, что, может быть, сделка оказалась для нее не такой уж легкой.

На следующий день я встал рано, но когда пришел в столовую, бо́льшая часть гостей уже были там и с аппетитом поглощали чудесный завтрак fin de ciècle[24]24
  Конца века (фр.).


[Закрыть], выставленный на буфете на серебряных блюдах. Я положил себе разнообразной, богатой холестерином снеди и сел на свободный стул рядом с Томми.

– Мы тянем жребий или нам просто скажут, кто где стоит? – спросил я.

– Жребий. У Чарльза есть такая ужасно модная серебряная штука с пронумерованными жетончиками. Мы будем их вытягивать, когда соберемся в холле. Самое важное – не получить место рядом с Эриком.

Я мог придумать тысячу причин, но по выражению лица Томми понял, что основная из них – обычное чувство самосохранения. Так получилось, что в результате от Чейза меня отделял только злополучный месье де Монталамбер. Я видел, как погрустнело его лицо, когда он вытянул свой жетон, но, может быть, он просто опасался угодить еще на одну лекцию о взаимоотношениях фунта и евро. Справа от меня оказался Питер Бротон. Всего стрелков было восемь человек, у четверых из них были заряжающие, так что с женами, собаками и так далее нас оказалось достаточно много, когда мы вышли во двор, чтобы рассесться по «ренджроверам», которые ждали на посыпанной гравием площадке. Эдит, как я заметил, с нами не было. Почему – я узнал после третьего гона, когда она появилась с термосами вкуснейшего бульона, сдобренного водкой (или без нее – для праведников).