Текст книги "Снобы"

Глава двадцатая

На следующее утро после нашей встречи Эдит позвонила к нам в дверь уже в четверть девятого утра.

– Боже! – воскликнула Адела. – Кто это может быть?

Мы были в нашей крохотной спальне, которая выходила окнами на улицу. Входная дверь, расположенная немного правее, не позволяла разглядеть посетителя. В любом случае, так рано утром я решил, что это почтальон, так что не особенно озаботился своим туалетом и крикнул, что уже иду. Открыв дверь, в трусах, с всклокоченными волосами, я увидел перед собой не почтальона, который в конце концов уже, должно быть, привык к таким картинам, а Эдит Бротон.

– Привет, – сказал я с некоторым удивлением.

Эдит проскользнула мимо меня в комнату:

– Мне нужно с тобой поговорить.

Она бросилась на диван, отделявший гостевую часть от столовой в нашем единственном зале.

– Можно, я оденусь? – спросил я.

Она кивнула, и я помчался обратно в спальню сообщить удивленной Аделе, кто посетил нас с утра пораньше.

Она успела одеться первой, и когда я присоединился к ним, Эдит уже держала в руке чашку кофе, а перед ней лежал тост.

– Ну? – спросил я.

Не имело особого смысла притворяться, что все идет нормально. Эдит взглянула на Аделу, и та вскочила:

– Я, пожалуй, пойду. Мне еще уйму бумаг надо разобрать…

Эдит махнула рукой, чтобы она села:

– Останься. Это не секрет. И вообще, – она окинула взглядом наше не впечатляющее масштабом жилье, – кажется, здесь, куда ни пойдешь, все равно все слышно.

Адела уселась обратно, и мы приготовились.

– Я хочу увидеться с Чарльзом.

Ее голос был ровным, почти без интонаций, но ее слова нас заинтриговали. Я не очень понимал, почему ей необходимо поговорить об этом в такую рань, но все равно было крайне интересно. И очень скоро мне предстояло понять, какая роль отводится моей персоне.

– Я хочу, чтобы ты это устроил.

Адела поймала мой взгляд и чуть покачала головой. Ей был присущ весь ужас ее племени перед вмешательством в дела такого рода. Каким бы ни был исход, кому-нибудь обязательно достанется. И еще Адела, как она сказала мне позже, не имела ни малейшего желания вызвать враждебность леди Акфилд и подозревала, что это будет неизбежным побочным эффектом предложенного плана действий. Не следует забывать, что с первого мгновения и до последнего Адела была на стороне леди Акфилд, а не Эдит.

– Зачем тебе нужен я? – спросил я.

– Я вчера звонила в Бротон. Спросила Чарльза, но трубку передали Гуджи. Она сказала, что его нет, но я уверена, что он там был. Я звонила в Лондон и Фелтхэм, и там сказали, что он в Бротоне. Я знаю, он был там. Она не хочет, чтобы я с ним разговаривала.

Все это только подтвердило подозрения Аделы: так или иначе от нас требуется бросить вызов леди Акфилд.

– Не очень понимаю, чем я могу помочь.

– Они дадут тебе с ним поговорить. Скажи, что хочешь пригласить его на обед или что-то вроде того, а когда он возьмет трубку, скажи, что я хочу с ним встретиться.

– Не думаю, что могу это сделать. Я не против позвонить. – (Это была ложь.) – Но если леди Акфилд спросит, зачем мне Чарльз, я ей расскажу. Она же не может воображать, что ей удастся не подпускать тебя к нему до скончания века.

– Нет, не до скончания. Но достаточно долго.

– Я не верю в это, – сказал я, хотя верил.

По правде говоря, к тому времени я уже чувствовал, что тоже начинаю принимать сторону леди Акфилд, если уж на то пошло. Факты достаточно просты. Эдит вышла за Чарльза, не любя его, чтобы получить положение в обществе. Затем она не смогла соответствовать этому положению, бросила Чарльза, обманула его доверие, устроила огромный скандал и причинила ему немало боли. Теперь леди Акфилд желала избавиться от нее раз и навсегда. Кто станет этому удивляться?

– Думаешь, Чарльз захочет тебя видеть? – спросила Адела. – Может быть, это он сам отказался подходить к телефону.

Несомненно, над этим тоже стоило поразмыслить.

– Если не хочет, то я желаю услышать это от него.

Какое-то время мы все трое молчали. Адела хрустнула тостом и вернулась к статье Найджела Демпстера.

– Что-нибудь интересное?

– Сестра Сары Картер вышла за какого-то художника, а Лангуэллы получили развод. Мы это еще в октябре знали.

– Ты мне поможешь?

Мы с Аделой переглянулись, но я отказался прислушиваться к совету, который прочел в ее глазах. В конечном счете, как бы мне этого ни хотелось, я не мог бросить Эдит на произвол судьбы и объединиться с Бротонами, это было бы неправильно. Что бы я ни думал наедине с самим собой о том, кто прав, кто виноват в этой истории, такой поступок был бы подлостью. С самого начала я был другом Эдит, и это признала даже леди Акфилд.

– Я позвоню. Но не так рано утром и не в твоем присутствии. Иди домой, я тебе перезвоню.

Эдит кивнула, допила кофе и ушла.

– Что-то случилось, – решила Адела.

Я позвонил в Бротон-Холл в половине одиннадцатого и попросил Чарльза к телефону. Несмотря на то, что сказала Эдит, я очень удивился, когда услышал голос леди Акфилд.

– Добрый день, – сказала она. – Как поживаете?

– Да вот пытался поймать Чарльза.

Леди Акфилд была очень любезна и, очевидно, предугадывала каждый мой шаг.

– Боюсь, его нет дома. Что-нибудь передать?

Я хотел было придумать какую-нибудь отговорку, но она явно знала, зачем я звоню, так что не имело смысла ставить себя в дурацкое положение.

– Боюсь, у меня поручение. И я совсем не уверен, что оно вам понравится.

– А вы попробуйте. – Интонация из сдержанной стала ледяной.

– Эдит. Она хочет увидеться с Чарльзом.

– Зачем?

– Не знаю. – Это была правда.

– Какой смысл?

– Не знаю, есть ли в этом смысл, но точно знаю, что прямого ответа о том, что она думает о вашем предложении и о разводе, вы не получите, пока она его не увидит.

– Так вы ее спрашивали?

– Спрашивал, и она говорит, что ей надо подумать. Часть этих размышлений, очевидно, должна проходить в присутствии Чарльза.

Последовала пауза, я слышал в трубке призрачное эхо других разговоров, обрывки других, чужих, неизвестных жизней, которые проходили в тысячах миль отсюда.

– Вы свободны сегодня вечером? Не могли бы мы встретиться за чаем?

– С превеликим удовольствием, но в данном случае мне все равно нечего добавить к тому, что я уже сказал вам.

– Я буду в «Рице». В четыре.

Интересно, что она не пригласила меня прийти к ним, в квартиру на Кадоган-сквер.

– Может быть, с ней приедет Тигра. Может быть, в квартире Чарльз, – предположила Адела.

У меня даже возникло искушение сходить туда и позвонить в дверь. Но я отказался от этой идеи, решив, что мне стоит сначала выслушать леди Акфилд.

Но все-таки я позвонил Эдит.

– Что ты собираешься ей сказать?

– Не знаю. Что она напрасно тратит время, стараясь не дать вам встретиться. Если это то, чем она занимается.

– Именно этим она и занимается.

– Я имею в виду – без ведома Чарльза. – (Эдит промолчала.) – В любом случае я позвоню тебе вечером, – сказал я и повесил трубку.

Я нерешительно спросил, пришла ли уже леди Акфилд. Но метрдотель не собирался упускать такую возможность.

– Джентльмен к маркизе Акфилдской, – громко объявил он проходившему мимо официанту, который под прицелом любопытных глаз любезно проводил меня к леди Акфилд.

Она сидела за столом в Мраморном зале, справа от большого позолоченного фонтана. Улыбнулась и помахала мне своей маленькой ручкой, пока я подходил, а потом встала поприветствовать меня. Она двигалась аккуратно и легко, как птица. Официант принес чай, сдобрив его немалой порцией вежливых «миледи», она мягко и невозмутимо кивнула в ответ.

– Я здесь всегда как в первый раз! – весело рассмеялась леди Акфилд.

– Я – тем более.

Она стала держаться не то чтобы серьезнее, но по крайней мере прямолинейнее. Отчасти исчезла и ее трепетная задушевность. Вспомнив нашу беседу в ее комнате в Бротоне, я понял, что она собирается подарить мне немного настоящей искренности вместо светской игры.

– Я хотела бы быть с вами честной, потому что мне кажется, вы могли бы помочь.

– Польщен и недоумеваю одновременно.

– Я не хочу, чтобы Чарльз встречался с Эдит.

– Именно так я и понял.

– Дело не в том, что я желаю ей зла. Честное слово. Просто считаю, что сейчас он оказался в очень запутанной ситуации, и не хочу, чтобы его еще сильнее сбивали с толку.

– Леди Акфилд, я прекрасно понимаю, почему вы считаете, что это неудачная мысль. Я тоже так думаю. Вы считаете этот брак ошибкой и предпочли бы, чтобы на этом все закончилось. И с этим я соглашусь. Но факт остается фактом: Эдит все еще жена Чарльза, и если она хочет видеть его, а он, как я подозреваю, хочет видеть ее, не лучше ли нам уйти с дороги?

В ее глазах мелькнуло раздражение.

– Почему вы думаете, что он хочет ее видеть?

– Потому что он все еще любит ее.

Она помолчала какое-то мгновение, проверила сэндвичи на тарелке, нашла один с яйцом и принялась откусывать от него маленькие кусочки с преувеличенным наслаждением.

– Они просто чудесные! – тихонько прошептала она, как будто мы должны любой ценой сделать так, чтобы никто, не дай бог, этого не узнал. Она взглянула на меня своими пронзительными, кошачьими глазами. – Вы полагаете, я несправедлива к Эдит.

Я покачал головой:

– Нет, я считаю, что вам она не нравится, но не думаю, чтобы вы были особенно несправедливы к ней.

Она кивнула, подтверждая мои слова:

– Она мне не нравится. Очень. Но дело не в этом.

– А в чем?

– В том, что она не может сделать Чарльза счастливым. Нравится она мне или нет, не имеет никакого значения. Я терпеть не могла свою свекровь, но отлично понимала, как великолепно она управлялась с Бротоном и несчастным отцом Тигры. Мне потребовалось двадцать лет, чтобы похоронить ее память. Вы думаете, если бы она мне просто не нравилась, это имело бы хоть какое-нибудь значение? Я не школьница.

– Нет.

Я глотнул чая. Это мне, несомненно, очень льстило. По какой-то причине леди Акфилд решила приподнять занавес, который обычно скрывал от посторонних ее мысли, и поговорить со мной по-настоящему.

– Позвольте мне рассказать вам о моем сыне. Чарльз – хороший, добрый, простой человек. Он значительно добрее меня. Но он не так… – Она запнулась, подыскивая определение, которое отвечало бы случаю, но звучало бы мягко.

– Умен?

Так как я уже сказал это вслух, она, не задерживая на этом внимания, пошла дальше:

– Ему нужна жена, которая ценила бы не только его самого, но и кто он есть и что он делает. Ценила бы то, какова их жизнь. Он не из тех, кто стал бы уживаться в собственном доме с иным мировоззрением. Он не смог бы жениться на оперной певице социалистической ориентации и уважать ее за ее взгляды. Это не для него.

– Мне кажется, Эдит это тоже не свойственно.

– Она вышла замуж за представление о жизни, которое вычитала в романах и журналах. Она думала, что это будут бесконечные путешествия, показы модных коллекций и встречи с Миком Джаггером. Она думала, что будет устраивать вечеринки на Маврикии для принцессы Майкл Кентской… – Леди Акфилд пожала плечами; меня впечатлило, что она слышала о Мике Джаггере. – Я не знаю, может быть, кто-то так и живет. Может быть. Но я знаю, что жизнь Чарльза не будет такой никогда. Все его существование расписано по сельскохозяйственному календарю. Ближайшие полвека он будет охотиться и управлять имениями, управлять имениями и охотиться и на три недели в июле уезжать за границу. Он будет беспокоиться об арендаторах, ругаться с викарием и пытаться добиться правительственной субсидии на реставрацию восточного крыла. А его друзья, за небольшим исключением, будут точно так же чинить крыши своих особняков, охотиться, заниматься фермерством, пытаться получить налоговые льготы. Вот какое будущее его ждет.

– И вы уверены, что там нет места Эдит?

– А вы – нет?

Я помнил, как Эдит ныла на охоте и дулась вечера напролет под истории Тигры, в лучах обаяния Гуджи. Но вот о чем я догадывался, а леди Акфилд нет, это о том, как скучна и тосклива новая жизнь Эдит. Я вспомнил, как на вечеринке Фионы Грей ее водили по комнатам, как призовую телку. Леди Акфилд приняла мое молчание за согласие и стала держаться теплее.

– Это не только ее вина. Это ее ужасная мать забивала ей голову чепухой из романов Барбары Картленд. Какие у нее были шансы?

– Бедная миссис Лавери, – сказал я.

Леди Акфилд слегка передернуло. И с этой женщиной миссис Лавери намеревалась делить восхитительные обеды и походы к модистке.

– Я не сноб, – начала леди Акфилд, но это было уже слишком, и я не смог удержаться, чтобы не поднять бровь – удивленно. Она попыталась меня упрекнуть. – Нет! Я знаю, людям удается выйти замуж за человека выше себя и все-таки не спасовать. Правда! – Она была порядком возмущена.

Полагаю, она искренне верила, что говорит правду.

– Например? – уточнил я.

Она задумалась на мгновение:

– Сузан Керраг и Энн Мелтон. Они обе очень нравятся мне. И попробуйте только сказать, что это не так.

Речь шла об американке, наследнице огромного состояния, которая стала женой одного туповатого заместителя министра, и дочери миллионера, владельца сетей магазинов одежды, что вышла за бедного ирландского графа, о котором до этого никто не слышал, – и это позволило ему оказаться на карте светской жизни. Ни с той ни с другой я знаком не был, но я страшился за судьбу Эдит, если леди Акфилд считала, что в этих двух случаях женщины вышли за человека выше себя.

– Я понимаю, вы мне не верите, но меня с детства приучили не смотреть на людей с точки зрения их классовой принадлежности.

Забавно, что леди Акфилд вполне могла бы повторить это заявление на детекторе лжи, и он бы смолчал, хотя, конечно же, ни с какой другой точки зрения ее на людей смотреть не учили, и она осталась верна этим принципам.

– Важно не то, к какому классу принадлежит Эдит, что бы это ни значило, а то, что эта работа ей не нравится. Она вместе с ее ужасной матерью – типичные лондонские леди. Они хотят обедать в итальянских ресторанах, ходить на благотворительные балы и летать зимой на юг греться на солнце. Управлять таким домом, как Бротон или хотя бы Фелтхэм, – тяжелая и однообразная работа, как только пройдет очарование новизны. Горы бумаг и заседания комитетов. Бесконечные споры с инспекторами по охране исторических памятников, которые ненавидят тебя только за то, что ты там живешь, и стараются сделать все, чтобы усложнить тебе жизнь. Прошения в правительственные учреждения и экономия на отоплении. В таких домах приятно погостить пару дней. Даже лондонские леди временами не прочь. Но владеть ими – очень тяжелый труд. Такая жизнь никогда не принесет ей ни удовольствия, ни удовлетворения. Я даже не виню ее за это, просто ей это недоступно. И если совсем честно, – она остановилась и не сразу решилась продолжить, опасаясь, что раскрывает мне слишком много своих карт, – я очень не уверена в том, насколько ей нравится Чарльз.

Я вспомнил тот далекий ужин в честь помолвки и Кэролайн Чейз, сидевшую слева от меня. «Здесь очень скучно… цветочные выставки все лето, замерзшие трубы всю зиму, – услышал я ее жесткий, холодный голос. – Я надеюсь, она к этому готова?» И какой гордой победительницей казалась Эдит. Она переплыла бассейн и получила свой кубок.

– Если все это так, то какая опасность в том, что они встретятся?

– Поскольку я подозреваю, что восемь месяцев с безработным актеришкой на Эбери-стрит напомнили ей, почему в свое время Чарльз казался ей таким привлекательным, или мне сказать – выгодным? Может быть, она захотела вернуться.

– А вы против этого?

Мне было немного жаль Саймона. Он-то, бедняга, считал себя ослепительным в своей славе, а его только что назвали безработным актеришкой. Но время было не совсем подходящее, чтобы придираться к словам.

Она говорила четко, как государственный чиновник, делающий официальное заявление:

– Я против этого всеми фибрами души.

Полагаю, в какой-то степени такая откровенность и искренность меня удивили. Я привык к притворному отвращению к разводу, которое является одним из обязательных атрибутов Общества. Хотя на самом деле им плевать, разведен человек или нет, главное – с кем он сейчас состоит в браке. Но леди Акфилд принадлежала к старой школе, и я уверен, ни в ее родословной, ни у Тигры ни одного развода не было.

– Вы удивлены, что я пойду на скандал, чтобы этого добиться? Я скорее предпочту довести дело до конца сейчас, чем все кое-как подлатать, чтобы через пять лет дождаться катастрофы покрупнее, когда Эдит заново откроет для себя, как ей надоел Чарльз, либо подыщет кого-нибудь не менее богатого, с кем ей будет не так скучно. К тому времени в деле уже могут оказаться замешаны дети, а я бы предпочла, чтобы моих внуков вырастили в Бротоне, причем их собственные отец и мать.

– Это я понимаю, – сказал я.

Бесполезно было отрицать, что ее рассуждения были очень логичными.

– Вы можете мне помочь? – Она деловито принялась за второй сэндвич и налила нам обоим чая.

Она была со мной откровенна, и я не мог не ответить ей тем же:

– Нет, леди Акфилд, я не могу вам помочь.

От удивления она застыла с чайником в руке. Мне кажется, она чувствовала, что оказала мне такую огромную честь, до такой степени открывшись мне, что я просто не могу не быть сейчас с ней заодно. Я пояснил:

– Не потому, что я с вами не согласен. Честно скажу, согласен. А потому, что не верю. Никакие аргументы не смогут убедить ее, что ей не стоит с ним встречаться. И я считаю, что не имею ни малейшего права вмешиваться.

Она чуть кивнула – резкое, отрывистое движение выдало ее сильную душевную боль.

– Я так понимаю, вы хотите сказать, что и у меня такого права тоже нет.

Я покачал головой:

– Вы мать Чарльза. Вы имеете право вмешиваться. Не уверен, что у вас есть надежда на успех, но право попробовать у вас есть.

Наша беседа подошла к концу, и я поднялся. Учитывая ситуацию, я сомневался, чтобы нам с леди Акфилд еще довелось в будущем чувствовать себя друг с другом непринужденно. Она нарушила слишком много своих светских правил, чтобы быстро простить мне то, что я видел ее в таком состоянии. В довершение всего я заметил, что глаза ее увлажнились, и моему потрясенному взору предстала слезинка, которая сама была удивлена, выбравшись на свободу после не менее чем двадцати лет заточения, и нерешительно пробиралась вниз по тщательно напудренной щеке.

Она встала и положила ладонь мне на руку:

– Только не помогайте ей. – В ее голосе была настойчивость, это верно, но не та девчачья псевдопроникновенность («Только папе не говори!»), к которой я привык, – это был крик отчаяния. – Не поддерживайте ее в этом намерении. Это все, о чем я прошу. И не только ради него, но и ради нее. Они оба будут несчастны.

Я обещал – настолько, насколько считал себя вправе, – поблагодарил ее за чай и в очередной раз поразился, как быстро она берет себя в руки: к тому времени, как я направился к арке, ведущей к выходу на Арлингтон-стрит, она уже махала мне с такой невозмутимостью, будто сидела в королевской ложе в Аскоте. Я знал только одно: я понятия не имею, что скажу Эдит.

– Конечно, ты права. Она не хочет, чтобы вы встретились.

– Я же говорила.

– И все-таки я не очень понимаю, как она может это предотвратить.

– Опять отошлет его куда-нибудь. В Америку. На лошадиный аукцион или еще куда. Договорится с кем-нибудь из друзей. Они у нее повсюду.

– Звучит как Уотергейт.

Она резко рассмеялась:

– Ты, наверное, думаешь, что пошутил.

– В любом случае, он же не может оставаться в Америке навсегда. Тебе только нужно не сдаваться. Не думаю, что он станет тебя избегать, если ты его настигнешь. Тебе нужно только выждать какое-то время.

– У меня нет времени.

Что-то в тоне Эдит заставило меня воздержаться от вопросов. Должен признаться, что намеренно выбросил ее слова из головы. Наверное, мне не хотелось об этом задумываться и уж точно не хотелось делиться этим с Аделой, потому что я чувствовал: это может значить все, что угодно, или не значить ничего. Если за этим что-то стоит, зачем рисковать и допустить, чтобы слова превратились в сплетню? Если ничего, почему бы не забыть об этом?

Мы помолчали. Эдит, похоже, поняла, что сказала больше, чем собиралась. Может быть, она размышляла, как бы взять свои слова обратно.

– И что ты собираешься делать? – спросил я.

– Не знаю.

Глава двадцать первая

Она не знала. Может показаться диким, но она в самом деле не знала, как связаться с собственным мужем. Кому-то это может показаться неожиданным, но какое-то время она надеялась, что «Кристи» или «Сотби» помогут ей справиться с этой дилеммой. Широкая публика не знает об этом, но за последние десять лет приемы, которые устраивают летом эти два аукционных дома, стали во многих смыслах знаменательными датами в календаре светской жизни Лондона, возможностью для истинных gratin, в отличие от вездесущей клубной публики, встретиться и пообщаться, пока все не разъехались на лето. Эдит знала, что Чарльз будет на обоих приемах и Гуджи тоже. Даже Тигра был готов выбраться в город, чтобы обновить знакомство с большей частью представителей своего класса. Это была ежегодная приятная обязанность, которую с радостью исполняла бо́льшая часть высшей аристократии. Ту же самую роль некогда играло открытие летней выставки. Там можно будет найти Чарльза, и там его Эдит и поймает. Вот только дни шли за днями, каждое утро на коврик перед дверью шлепались конверты, но искомых белых карточек из плотного картона с тиснеными курсивными надписями среди них не было. Возможно, чтобы избавить Чарльза от унижения, а возможно, чтобы не доставлять неудобств леди Акфилд (никому бы и в голову не пришло, что лорд Акфилд может заметить присутствие Эдит), но имя графини Бротон, очевидно, было вычеркнуто из списка. Ее не пригласили ни на один из приемов.

Она сидела, склонившись над своей телефонной книжкой, перелистывая заполненные карандашными записями страницы. Эту привычку она неосознанно переняла у ненавистной свекрови. Такую запись можно было легко стереть, если человек переехал или если она была больше не нужна. В то утро она просматривала страницу за страницей, выискивая, кто бы мог ей помочь. Наконец, faute de mieux[46]46
  За неимением лучшего (фр.).


[Закрыть], она набрала номер Томми Уэйнрайта. Трубку взяла Арабелла. Эдит попросила Томми, в ответ на той стороне последовало холодное молчание, потом Арабелла сказала:

– К сожалению, он за городом.

– А когда он вернется?

– Дело в том, что он сейчас ужасно занят. Я не могу чем-нибудь помочь?

«Не можешь, – подумала Эдит, – да и не захочешь».

– Да нет, – беззаботно произнесла она. – Не хочу вас затруднять. Просто передайте ему, что я звонила.

– Конечно передам.

По тому, каким безжизненным голосом она это сказала, было предельно ясно, что Арабелла ничего не собиралась передавать. Но ей стало неуютно оттого, что ее могут поймать на лжи, и о звонке она все-таки рассказала, но, как и следовало ожидать, очень настаивала, чтобы муж его проигнорировал. Такой или аналогичный сценарий Эдит уже проиграла в своей голове и потому удивилась, когда вечером взяла трубку и услышала голос Томми.

– Я хочу увидеться с Чарльзом, а все против меня, – заявила она, покончив с необходимыми любезностями.

– Почему?

– Потому что боятся Гуджи, потому что хотят быть на хорошем счету у семьи. Не знаю почему.

Последовала короткая пауза. Просьба хотя и не прозвучала, но была ясно выражена.

– Я не хочу его ни во что впутывать.

– Я тоже, – твердо сказала Эдит. – Просто хочу с ним увидеться.

Снова молчание, потом с чем-то похожим на вздох Томми произнес:

– Он зайдет к нам в среду, часам к семи. Ты тоже можешь заглянуть.

– Я этого никогда не забуду.

Ее голос был наполнен таким чувством, что Томми легко мог представить себе, как с ней обращались остальные представители ее былого мира.

– Не надейся слишком сильно, – предупредил он.

Он прекрасно представлял себе, с какими серьезными силами она пытается бороться.

* * *

Я сидел у Уэйнрайтов в гостиной, когда появилась Эдит. Вечеринка была небольшая, двадцать или тридцать человек, которым нечем больше заняться. Они покорно собрались в небольшом домике рядом с Куин-Энн-стрит, чтобы начать свой вечер с ломтиков копченого лосося из «Маркс энд Спенсер» и нескольких бутылок шампанского «Маджестик». Посиделки уже шли к завершению и гости начали расползаться, кто в ресторан, где были заказаны столики, кто в театр или отпустить домой дневную няню, когда в дверь вошла Эдит. Она улыбалась, предвкушая долгожданную встречу, но я заметил, как вытянулось от разочарования ее лицо, когда она оглядела комнату. Я подошел к ней.

– Только не говори, что Чарльз уже ушел. Я застряла в пробке, и вообще слишком поздно вышла.

Почему она задержалась, было видно сразу. Она потратила неимоверные усилия на свою внешность, и не помню, чтобы я видел ее в лучшей форме. Ее милое личико было безупречно, волосы сияли, и без того притягательные формы облегал соблазнительный вечерний костюм.

– Прекрати волноваться, – успокоительно прошептал я. – Он еще не появлялся.

– Но он придет?

– Наверное. Томми сказал, что собирался.

Она прикусила губу от раздражения, когда пара старых приятельниц, неприязненно покосившись на нее, решили заметить ее присутствие и втянуть в разговор. Ко мне подошла Адела.

– Что она здесь делает? – спросила она. – Я думала, это другой лагерь.

– Не совсем. Я так понимаю, Томми пытался дать им возможность встретиться.

– Ты меня поражаешь. Два дня назад я столкнулась с Арабеллой в «Харви Никс», и она сказала, что разрыв отношений – лучшее, что могло случиться.

– Даже супруги могут иногда не сходиться во мнениях. Или ты не веришь, что такое возможно?

– Я-то верю, – кисло сказала Адела. – Но все-таки не понимаю, как Арабелла могла вообще позволить, чтобы ее пригласили.

Ответ, которого я не знал тогда, но смог выяснить позже, был прост: Арабелла и не давала своего согласия.

Вечеринка была уже на излете. Несколько человек пригласили остаться на ужин, и наступил тот неловкий момент, когда почти все неприглашенные уже ушли, но, как всегда, нашлись один-два человека, которые не понимают, что задерживают наступление следующей фазы вечера. Обычно хозяйка не выдерживает и говорит упрямцам: «Оставайтесь с нами перекусить, если хотите». Для тренированного уха это переводится как: «Уходите, мы есть хотим, а вас не приглашали». Завсегдатай коктейльных вечеринок тут же обведет комнату взглядом, покраснеет и скроется из виду, бормоча на ходу, что ему куда-то пора. Но всегда есть опасность, что задержавшийся окажется несведущ в этих материях, упрям или просто глуп – и в этом случае он примет приглашение, которое на это вовсе не было рассчитано. В данном случае Арабелла Уэйнрайт явно не была готова рисковать тем, что ей придется развлекать Эдит весь оставшийся вечер, так что ничего такого не говорила. Но Эдит все не уходила. Я подошел к ней.

– Вы, наверное, ужинаете здесь? – спросила она.

– Да. И я так понимаю, что все, кто остался, – тоже.

Она огляделась. Когда она заговорила, в ее голосе звучало такое разочарование, что у меня чуть слезы на глаза не навернулись.

– Летела как на крыльях. Мне и в голову не приходило, что он может не прийти. Его мать, должно быть, как-то пронюхала и отговорила его.

– Не понимаю, как это могло произойти. Томми не сказал мне, что ты придешь, и, думаю, остальным не сказал тем более.

Она оставалась еще совсем недолго. Когда Арабелла принесла стопку тарелок из их маленькой кухоньки, с шумом поставила ее на стол и принялась раскладывать салфетки, Эдит пришлось признать поражение.

– Мне пора, – сказала она невозмутимой и непреклонной хозяйке. – Спасибо. Приятно было снова повидаться.

Арабелла молча кивнула, радуясь, что наконец от нее избавится, но Томми поймал ее в дверях.

– Не знаю, что случилось, – сказал он. – Прости, мне очень жаль.

Эдит слабо улыбнулась:

– Ладно. Может быть, просто не суждено.

Она поцеловала его и ушла. И хотя она и притворилась, что смирилась с судьбой, она продолжала думать, что кто-то спугнул ее удачу. И она была права.

Уже совсем поздно вечером я, вопреки своим привычкам, в кои-то веки помогал убирать со стола и случайно слышал через дверь разговор, происходивший на кухне.

– То есть как? – спрашивал разгневанный Томми.

– Как я сказала. Я решила, что будет нечестно устраивать ему засаду, ведь мы же вроде бы его друзья.

– Если ты действительно так подумала, почему ты не сказала Чарльзу и не позволила ему самому принять решение?

– Я могу задать тебе тот же самый вопрос.

Томми был явно очень расстроен:

– Потому что я не уверен, что он сам знает, чего хочет.

В голосе Арабеллы было трудно различить хоть крупицу сожаления.

– Именно. Вот поэтому я и сказала его матери.

– Тогда ты просто стерва.

– Может быть. Подождем месяцев шесть, и тогда скажи мне, что я не права. А теперь неси в комнату сливки и не пролей.

Я не мог и дальше притворяться, что все еще собираю грязные тарелки, и потому вошел в кухню – и не застал и следа разногласий.

– Как это мило с твоей стороны, – произнесла Арабелла, освобождая меня от ноши.

Моя жена отказалась высказывать мнение об этической стороне происшедшего.

– Только не поступай так со мной, – сказала она, и я согласился.

Но я не стал бы упрекать Томми. Более того, я думаю, он поступил как настоящий друг, только ему не хватило твердости. Я бы очень не хотел оказаться на его месте. Я не упомянул слова Арабеллы про шесть месяцев, наверное, потому, что все еще не желал об этом задумываться.

* * *

Несколько дней спустя Эдит проснулась и обнаружила, что стоит над унитазом и ее рвет. Должно быть, она пробралась туда на ощупь в полусне и пришла в чувство только тогда, когда ее начало выворачивать. Когда наконец ей стало казаться, что она избавилась уже и от самого желудка, она смогла остановиться, отдышалась и села. Саймон подошел к двери, прикрывая рукой телефонную трубку. Он спал голым, и обычно один взгляд на его божественное тело поднимал ей настроение и настоящее начинало казаться довольно-таки безоблачным, но в то утро она осталась глуха к его мускулистому очарованию.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он, хотя вопрос был явно излишним.

– Я думаю, это все креветки, – сказала она, так как прекрасно помнила, что он предпочел суп.

– Бедняжка. Ну ладно, теперь-то они тебе уже не страшны. – Он улыбнулся, дал ей трубку и почти беззвучно произнес, состроив при этом комичную рожицу: – Твоя мать звонит.

Эдит кивнула и протянула руку за телефоном.

– Я сварю кофе, – сказал Саймон и ушел на кухню.

Эдит вытерла рот и привела в порядок мысли.

– Мама? Нет, я была в ванной.

– Так это тебя так тошнило? – спросила миссис Лавери на том конце провода.

– Ну не знаю, кого еще.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Мы вчера ходили в одно дурацкое место в «Эрлс корт», которое открыл этот неудавшийся актер, знакомый Саймона. И я взяла креветки. Не в себе, наверное, была.