Текст книги "Снобы"

Глава восемнадцатая

На выходные к Бротонам, как обычно, приехало человек шесть-семь. Я узнал леди Тенби, и она кивнула мне довольно доброжелательно, и некоего кузена, которого я встречал несколько раз в Лондоне с Эдит и Чарльзом. Я еще не знал тогда, что присутствие Клариссы Марлоу означает что-то особенное, но и я, и Адела заметили, что в ее поведении было нечто хозяйское, она беспокоилась, удобно ли нам, не хотим ли мы сэндвичей или еще чего-нибудь, и теперь, в ретроспективе, я вижу, что это выделяло ее среди обычных гостей. Остальные, мужчины в вельветовых брюках и свитерах, девушки в юбках и удобной, неброской обуви, читали, сплетничали, гладили собак, жарили тосты на тускло мерцающем огне и едва подняли головы, когда мы вошли.

Акфилды же, наоборот, были крайне внимательны к нам. Спрашивали, что у нас нового, беседовали о дефиле у Харди Эмиса, обсуждали фильм, в котором меня видели, приносили пышки и подливали нам чай, пока всем присутствующим не стало, должно быть, так же ясно, как и нам, что нам предстояло сыграть центральную роль в некоем плане. Обычное обращение, какого следует ожидать от хозяев и остальных гостей в английском загородном доме, – умеренно-дружественное отсутствие интереса. Гости слоняются по дому, читают журналы, ходят на прогулки, принимают ванны, пишут письма, не требуя друг от друга особого светского общения. Только за едой – и то лишь за ужином – ожидается, что они будут вести себя светски. Это отсутствие внимания со стороны людей, едва поднимающих голову, чтобы отметить твое появление в комнате, чужаку может показаться грубостью (как и есть на самом деле), однако, должен признаться, это способствует определенной непринужденности. Они и не пытаются быть вежливыми с вами, а потому от вас не требуют того же. Если на такой домашней вечеринке вокруг кого-то и поднимают шум, то почти всегда именно потому, что в нем узнали чужака или в крайнем случае смертельно больного человека, на которого следует потратить немного больше энергии. В общем, если все вскочат и радостно бросятся навстречу, то для вошедшего это почти оскорбление.

Однако в оказанном нам с Аделой приеме не было ничего похожего на попытку поставить нас на место. Мы просто поняли, что нас собираются попросить об услуге. И потому, когда леди Акфилд поинтересовалась, не хочу ли я взглянуть на ее комнату, где только что сделали ремонт и которую мы, очевидно, когда-то раньше обсуждали, я тут же поднялся. Приглашение распространялось и на мою жену, но что-то в манере леди Акфилд подсказало Аделе, что на самом деле ей нужен я, а так как мы оба умирали от любопытства, она предпочла остаться с лордом Акфилдом и выпить еще чая, чтобы приблизить ожидаемую откровенность.

Комната, о которой шла речь, находилась достаточно далеко от известной мне части дома, в крыле, и от основного здания ее отделял изогнутый коридор, окнами в парк. Когда мы добрались до места, это оказалось очаровательное и изящное гнездышко, демонстрирующее несомненную склонность леди Акфилд к gemüchtlich[40]40
  Уютный (нем.).


[Закрыть], вычурной пышности. Это была довольно большая комната, с обитыми розовым дамастом стенами и стульями, обтянутыми восхитительными ситцами, небольшими бюро в японском стиле, раскрашенными этажерками, искусно инкрустированными столиками. И все это было в беспорядке заставлено дорогими вещами: цветами в мейсенских вазах, красивыми настольными лампами, миниатюрами, плошками с сушеной лавандой, расписными подсвечниками, небольшими картинами на резных подставках, и, конечно же, на большом письменном столе – груда бумаг, прошений и приглашений. Кушетка, обитая муаром с пуговками, стояла у камина, который мерцал и потрескивал сквозь решетку. Над каминной полкой, где вперемешку теснились фарфоровые статуэтки, табакерки, погрызенные собачьи игрушки, вязаный кролик и открытки от друзей из Барбадоса и Сан-Франциско, висела пастель работы Грёза, изображавшая предыдущую леди Бротон. Именно так и должна выглядеть штаб-квартира Настоящей Леди.

– Как мило вы здесь все устроили, – сказал я.

Но леди Акфилд забыла, под каким предлогом привела меня сюда, и только жестом предложила присесть в кресло по другую сторону камина, напротив кушетки, и села сама с суровым выражением лица.

– Вы видели Эдит в последнее время?

– Нет, в последнее время не видел. По крайней мере с тех пор, как Адела встретила ее на дефиле.

– Понятно.

Она помолчала. По правде говоря, мне никогда раньше не доводилось видеть ее смущенной, но сейчас ей определенно было неловко.

– Как дела у Чарльза?

В ответ она только чуть поджала губы:

– Я хочу кое о чем попросить вас. Я знаю, что Эдит все еще с этим, как его там. Она собирается выходить за него замуж?

Вопрос застал меня врасплох.

– Не знаю. Он еще не разведен – и я даже не уверен, что он начал этим заниматься.

Она кивнула сама себе:

– Чарльз сказал, что она планирует выждать два года и потом развестись по причине длительного раздельного проживания.

Это было для меня новостью, но показалось не такой уж плохой мыслью, хотя бы потому, что к тому времени это вряд ли попадет в заголовки.

– Дело в том, что мы с Тигрой этот план не поддерживаем… – Она колебалась, никогда не видел ее в таком затруднительном положении. – Нам кажется, что чем скорее Чарльз подведет черту под всей этой историей и начнет жизнь заново, тем лучше для него. Нам невыносимо думать, что все это будет тянуться и он так и не почувствует, что все кончено. – Она посмотрела на меня вопросительно. – Вы понимаете, о чем я?

– Полагаю, да.

– Вы можете и не знать, но все это причинило ему ужасные страдания. Чарльз не из тех, кто выставляет напоказ свои чувства, но ему было очень, очень плохо, поверьте мне.

Я кивнул. Достаточно было вспомнить сцену у него в кабинете, когда он заплакал при мне, чтобы безоговорочно в это поверить. Чарльз был одним из тех мужчин – они встречаются значительно реже, чем убеждают современные женские журналы, – которые раз и навсегда выбирают себе супругу и потом не подвергают свой выбор сомнению. Такие люди безоговорочно преданы женам, потому что им и в голову не приходит, что может потребоваться пересматривать свои чувства раньше, чем смерть разлучит их, и даже в этом случае подразумевают, что первым умирает муж. Я не утверждаю, что он был бы не способен на измену. На какой-нибудь сельскохозяйственной конференции в Америке, во время охоты в Шотландии – кто знает, что может случиться? Но он был бы не способен инициировать разрушение собственного брака. Выбрав Эдит, он отдал ей всю любовь, на которую был способен, и, как естественное приложение, всю свою преданность. Ни то ни другое не были интересными по качеству, но зато давались в неограниченном количестве. В этом я уверен. Я вполне мог представить себе, что ему было очень, очень плохо.

Леди Акфилд еще не закончила:

– Мы отчаянно надеемся, что он сможет заново построить свою жизнь, и всерьез полагаем, что сейчас у него есть такой шанс.

– Он встретил кого-то?

Она склонила голову, не отвечая, и я понял, что встретил. Или, по крайней мере, они на это надеются. Мне понадобилось еще несколько минут, чтобы сообразить, что, скорее всего, это Кларисса.

– Смысл в том, что если бы он был свободен, то мог бы планировать свою жизнь дальше. Сейчас он этого не может. Прошлое тянет и тянет его, и в результате не думаю, что он может мыслить ясно.

А вот это была интересная фраза. В каком это смысле Чарльз не может мыслить ясно? Она смотрела на меня, ожидая какой-нибудь реакции на ее откровенность.

– Чем я могу помочь? – спросил я.

Мне хотелось выяснить, что приготовила для меня леди Акфилд. Абсолютная истина, что для женщины ее типа обсуждать интимную жизнь ее семьи с кем-то, кроме сверстника и ровни по положению, с которым она дружит всю жизнь (и то редко), – настоящая пытка. Нравлюсь я ей или нет, это уже не важно. Этот разговор причинял ей сильнейшие муки.

– Вы можете поговорить с Эдит? Можете спросить ее, даст ли она Чарльзу развод сейчас? Конечно, в прошлом это было бы очень сложно и неудобно, но разве сегодня люди думают так же? Мне кажется, нет. И вы должны заверить ее, что это никак не скажется на финансовой стороне вопроса. Совершенно никак.

Она говорила быстро и много, чтобы скрыть свое смущение. И неудивительно. Просьба была определенно вульгарная. Возможно, это было единственное вульгарное предложение, высказанное ею за все время нашего знакомства. Мое удивление, должно быть, отразилось у меня на лице.

– Вы, наверное, считаете, что это очень утомительное мероприятие?

– Не уверен, что «утомительное» – самое подходящее слово.

Мой тон был немного жестким, но леди Акфилд была в достаточной степени леди, чтобы понимать, что преступила собственные законы. Она приняла упрек как должное:

– Конечно, это ужасная просьба.

– Вы несправедливы к Эдит, – сказал я. – Она бы и думать не стала о деньгах.

Это была правда. Эдит бы и в голову не пришло просить с Чарльза что-то, кроме двух-трех тысяч, которые позволили бы ей продержаться какое-то время. Достаточно было и того, что он платил за аренду квартиры на Эбери-стрит и позволял ей обналичивать чеки. Чего леди Акфилд не понимала, так это того, что Эдит полностью осознавала, что поступила плохо. Люди вроде Акфилдов неохотно, а иногда и вовсе не способны понять, что честь не является прерогативой их класса. Они так часто слышали о меркантильности среднего класса и о милосердии и самопожертвовании их собственного племени, что начали одинаково верить в обе эти сказки.

Она чуть подняла брови:

– Полагаю, это может быть правдой.

– Это правда, – сказал я. – Вам не нравится Эдит, и только потому, что она вам не нравится, вы ее недооцениваете.

От этого она слегка вскинула голову. Она не отрицала сказанного мной и заговорила с легкой улыбкой:

– Вы правы, что защищаете ее. Вы появились в этом доме как ее друг, и вы вправе заступаться за нее.

– Я расскажу Эдит о том, что вы сказали, но ничего большего я сделать не смогу.

– Понимаете, мы же не можем допустить, чтобы Чарльз подал заявление о разводе, а она опротестовала его или как-то иначе оспорила. Мы должны знать, что этого не произойдет. Вы понимаете?

– Конечно понимаю. – И я действительно понимал. – Но я не могу указывать ей и поучать. Она не станет слушать, даже если я попытаюсь.

– Вы расскажете мне, что она ответит?

Я кивнул. Разговор был окончен. Мы встали и уже почти вышли из комнаты, когда леди Акфилд, очевидно, почувствовала потребность еще сильнее убедить меня в необходимости ее просьбы.

– Понимаете, Чарльз ужасно несчастен. Это не может больше продолжаться, правда? Нам слишком тяжело видеть его в таком состоянии.

В ответ я приобнял ее за плечи. За все время нашего знакомства я ни разу не позволял себе такого интимного жеста. Может быть, это был знак того, что мы определенным образом связаны этой ужасной историей, полной слез и напрасных усилий. Так или иначе, она не возражала. И не напустила на себя ту едва ощутимую чопорность, какую англичанки ее толка используют в подобные моменты, демонстрируя, что вы позволили себе по отношению к ним необоснованную вольность.

Мы вернулись в гостиную, где Адела, спасаясь от необходимости выслушивать педантично проработанные планы Тигры относительно южной рощи, пыталась научить одну из собак держать на носу печенье. И так как она сгорала от любопытства (а я – от желания ей все рассказать), то очень скоро мы начали прощаться. Нам еще предстояло выполнить одну тяжелую задачу: передать приглашения Дэвида. Леди Акфилд проводила нас до Нижнего холла, так что все получилось проще, чем я предполагал.

– Дэвид и Изабел… – начал я; она посмотрела на меня с таким недоумением, так что я пояснил: – Истоны. У которых мы гостим. – (Она кивнула. Одного только этого момента хватило бы, чтобы вогнать Дэвида в депрессию на несколько месяцев.) – Они подумали, не захотите ли вы заехать с вашими гостями ненадолго завтра утром?

Дело сделано.

Леди Акфилд мимолетно улыбнулась:

– Это так мило с их стороны. Но я боюсь, нас слишком много. Но обязательно поблагодарите их. – К ней вернулась ее обычная проникновенная задушевность, и она очень прочувствованно отвергала приглашение, которое, я точно знал, она никогда не примет. Но леди Акфилд удивила меня, добавив: – А почему бы вместо этого вам не приехать снова? И привозите их с собой.

Это было очень щедрое предложение, значительно щедрее, чем требовал долг. Чувствуя себя виноватым от одной мысли, как счастлив был бы Дэвид, если бы он только знал, я покачал головой:

– Мне кажется, для вас это будет слишком затруднительно. Давайте оставим все на другой раз.

Но леди Акфилд продолжала поражать меня – она настаивала:

– Пожалуйста. Приходите обязательно. – Она улыбнулась. – Чарльз. Я знаю, что он был бы очень рад вас видеть.

В тот момент я не очень понимал, чего она хочет добиться, сводя нас с Чарльзом. Ведь с большой вероятностью этим она ставила под удар свои планы. Если бы я признался ее сыну, какую миссию она на меня возложила, он пришел бы в ярость. Но позже я понял: она хотела, чтобы я увидел, как страдает Чарльз, потому что это послужило бы ей оправданием и более, чем что-либо, подтолкнуло бы меня выполнить ее поручение. Возможно также, она считала, что, позволив нам привезти в Бротон своих друзей, она еще крепче свяжет меня узами благодарности.

– Мне кажется, не стоит… – начала Адела, но дальше отказываться мы не могли и, попрощавшись до завтра, отправились донести эту добрую весть до Дэвида, который был вне себя от счастья, и Изабел, которая в такой восторг не пришла, но была приятно удивлена.

Когда мы явились на следующий день, Чарльз ждал нас в гостиной. Он вскочил со стула, поцеловал Аделу в обе щеки и чуть не вырвал мне руку, здороваясь. Он только и мог, что повторять, как рад нас видеть, но тут подошла его мать и отвела нас к бару с напитками, хитроумно устроенному за фальшивой дверью, которую изначально повесили, только чтобы уравновесить дверь, ведущую через проходную комнату в столовую. У бара стоял Тигра, в роли Хранителя Сокровищницы, разливая «Кровавую Мэри». Он предложил стаканчик жене. Она чуть сморщила носик:

– Мало «Табаско», не та водка, и ты забыл сок лайма.

Я ждал, что сейчас Тигра позвонит и попросит принести миску нарезанных лаймов, но, к моему удивлению, он достал пластиковую бутылку сока и от души плеснул в кувшин. Я уже собирался попросить себе без этого ингредиента, но передумал и взял, что дают. Вполне закономерно, это было безумно вкусно.

– Как, по-вашему, он выглядит? – спросила меня хозяйка.

Я прекрасно понимал, что Чарльз выглядит совершенно ужасно. Лицо усталое и обвисшее, кожа, обычно сияющая тем простым здоровьем, что напоминает о куропаточьих пустошах и охотничьих угодьях, сейчас казалась землистой и грязной. Волосы свисали на шею беспорядочными прядями.

– Не особо, – ответил я.

Она кивнула:

– Теперь понимаете, почему я попросила вас о помощи?

И она отошла к другим гостям, не упоминая больше любопытного разговора, состоявшегося между нами накануне. Сказать по чести и в ее защиту, я понимал, почему, как мать, она была вынуждена пойти на такие отчаянные меры. Сын буквально умирал у нее на глазах. Что меня озадачило, так это ее намек на зарождающийся роман, который обещает привести его к новой жизни и счастью. Он явно не был похож на человека, нашедшего свою Истинную Любовь, хотя Кларисса все время была поблизости. Еще несколько человек зашли выпить по стаканчику перед обедом, и она опять играла роль хозяйки, провожала людей туда и сюда, представляла их друг другу, но, насколько я мог судить, не возбуждала особого интереса в сердце своего кузена.

Гости были не менее угрюмы, чем вчера, и я заметил, как пару из них, невзирая на ворчание, подволокли к Дэвиду и Изабел. Одного – виконта Богуна, который накануне уходил прогуляться, когда мы с Аделой приезжали, – я как-то случайно встретил в Лондоне. С его младшей сестрой мы были смутно знакомы, и я еще тогда заподозрил, что он умственно отсталый (или, по крайней мере, настолько близок к этому, насколько это возможно без необходимости постановки диагноза), а потому был очень удивлен, когда прочел где-то, что он женился на хорошенькой девушке с респектабельной работой в издательстве. Памятуя об этом, любопытно было взглянуть на новую леди Богун, ту, что пошла на эту сделку с дьяволом. Ее нетрудно было заметить. Волосы безукоризненно зачесаны назад и повязаны бархатной лентой, нос задран под облака, с отчаянно несчастным Дэвидом она держалась настолько нелюбезно и заносчиво, насколько могла, не переходя к прямым оскорблениям. Бедняга старался изо всех сил, с надеждой упоминал имена и ссылался на знакомых, и все они очень вежливо, но с презрением отвергались, и мне уже казалось, что я вижу, как пот каплями стекает по его лицу. Я мог только надеяться, что эти мелкие победы стоили той жертвы, которую она принесла. Сам Богун поймал несчастную Аделу и рассказывал ей какую-то нескончаемую историю, которую все время прерывал пронзительным и беспричинным смехом. Мне было видно, как она намечает себе пути к отступлению.

Подошел Чарльз и тронул меня за локоть:

– Как дела? Как прошли съемки?

– Нормально. Как у тебя дела?

Он жестом указал на диванчик у окна, куда бы мы могли присесть и где бы нам никто не помешал. Некоторое время он молча смотрел вдаль, на сады.

– О, у меня все хорошо. – Он кривовато улыбнулся. – Ну, неплохо.

Верилось с трудом, но я кивнул:

– Я рад.

– Мама сказала, вы приезжали вчера.

– Мы заходили на чай.

– Наверное, они хотели поговорить с вами… ну, об этой истории.

– Что-то в этом роде.

– Что они сказали?

Я не был готов выдать леди Акфилд ее сыну. Кроме всего прочего, пусть я считал ее просьбу назойливой и неуместной, но не сомневался в искренности леди Акфилд. Ее ребенок выглядел просто кошмарно. Конечно, ей хотелось сделать так, чтобы все закончилось. Какая мать не хотела бы этого? Я не мог ее винить, поэтому пожал плечами. Чарльз продолжил:

– Они очень хотят поторопить события. Хотят, чтобы я оставил все позади.

– А ты против?

Он снова принялся глядеть в окно. Было самое начало мая, и цветы, просыпающиеся к жизни на любовно ухоженных террасах, должны были выглядеть свежими и радостными, но утром был ливень, поэтому все они казались промокшими насквозь и усталыми. За низкой изгородью деревья только начинали распускаться, и это была еще легкая, первая листва, нежная и липкая.

– Они отправили меня на Ямайку в ноябре с Клариссой и несколькими ее друзьями.

– Весело было?

Я поискал глазами Клариссу, она наполняла гостям бокалы. Чарльз проследил за моим взглядом:

– Бедная старушка Кларисса! Да. Неплохо. Я люблю Ямайку. Ну, по крайней мере Охо-Риос. Ты там бывал? – (Я покачал головой.) – Моя милая мама пытается подобрать мне пару. Она не хочет второй раз испытывать судьбу на открытом рынке. – Он рассмеялся.

– Полагаю, она просто хочет тебе счастья, – сказал я.

Он посмотрел на меня:

– Не совсем так. Понимаешь, она действительно хочет, чтобы я был счастлив, но на этот раз она хочет для меня такого счастья, которое она смогла бы понять. Она боится неизвестности. Эдит была чем-то неизвестным. Она думает, что старается ради моего блага, но в большей степени она просто стремится предотвратить повторение истории. В Бротоне больше не должно появляться посторонних. Эдит и Эрика было вполне достаточно.

– Ну, я могу ее понять – как минимум в отношении Эрика, – сказал я, и мы рассмеялись.

Я снова посмотрел на Клариссу. Она начала бросать в нашу сторону слегка обеспокоенные взгляды, как будто чувствовала, что наш разговор не предвещает ей ничего хорошего. Она была милая девушка и прекрасно справилась бы с задачей – значительно лучше, пожалуй, чем бедняжка Эдит, сколько бы последняя ни старалась. Почему ей нельзя попытаться осчастливить Чарльза? Но, даже размышляя таким образом, я понимал, что вся эта история – плод воображения леди Акфилд и таковой ей и суждено остаться.

– Ты видел Эдит в последнее время?

И снова меня поразило заблуждение, в котором я нередко оказывался, в частности и особенно с Чарльзом, – предполагать, что глупые люди лишены глубоких чувств. Не то чтобы Чарльз был именно глуп. Просто он был не способен на оригинальную мысль. Но я знал, что он был более чем способен на великую любовь. Очень увлекательно бывает рассуждать о причинах выбора предмета любви. Мне нравится Эдит, и нравилась с самой первой встречи. Я получал удовольствие от ее красоты, ее сдержанной самоиронии и ее естественно спокойной манеры держаться, но я понятия не имею, как случилось, что она стала предметом такой великой любви для Человека, у Которого Было Все. Самой приятной и интересной ее чертой как собеседника, в конце концов, было чувство юмора, которое Чарльз был не способен оценить или даже понять. По-своему я был озадачен не менее леди Акфилд. Почему он не выбрал кого-то своего сорта, чтобы невеста хорошо ориентировалась в свете, была знакома с остальными обитателями их мира, заседала в благотворительных обществах, ездила верхом и распоряжалась в деревне без колебаний и уж точно без той потаенной насмешки над собой, которая во многом лежала в основе того, как Эдит исполняла свою роль. Но как бы там ни было, что есть, то есть. Чарльз полюбил Эдит Лавери, и полюбил всем сердцем. Она нанесла почти смертельный удар его самолюбию и даже самой его жизни, но когда он повернулся ко мне, по нему было сразу видно, что он ее любит.

– Адела ее видела где-то на днях.

– Как она?

– Неплохо, я думаю.

Это тернистый путь, если позволите. Мне не хотелось говорить, что вид у нее был удрученный, чтобы не будить в его груди надежду, обреченную на разочарование, но не хотелось и говорить, что она сияла от счастья, потому что это причинило бы ненужную боль. И было бы, насколько я понял по рассказу Аделы, неправдой.

– Ты увидишь ее в ближайшее время?

– Я думал, не пригласить ли ее на обед.

– Скажи ей… скажи ей, что я сделаю, как она захочет. Ну, понимаешь. Чтобы ей было удобно. – (Я кивнул.) – И передавай ей привет и мою любовь.

Как и следовало ожидать, Дэвид не получил особого удовольствия от своего путешествия в Вальхаллу. Как часто бывает в таких случаях, воплощение мечты влечет за собой ее развенчание. В своем воображении Дэвид и ему подобные видят себя истинными представителями круга избранных, закадычными приятелями половины пэров и лордов страны; он представлял себе, как обменивается историями о друзьях детства и строит планы снять на две семьи виллу в Тоскане. В действительности попытки вести себя таким образом только приносят им разочарование и озлобляют, потому что они оказываются в ситуации, где с ними обходятся пренебрежительно, как с пришельцами из иного мира, те самые люди, кого они всю сознательную жизнь боготворили и копировали.

– Должен сказать, – бурчал он, забираясь на заднее сиденье моей машины, – эти Богуны показались мне довольно непростыми в обращении. Вы их знаете?

– Я когда-то был с ним немного знаком.

– Правда? Я даже не знаю, что о нем и думать.

Я улыбнулся:

– Он слабоумный. А она что за человек?

– С ней очень нелегко, я вам скажу.

Изабел кивнула:

– Диана Богун пошла на непростую сделку, и только зависть окружающих как-то позволяет ей чувствовать, что она не зря это сделала. Интересно, долго ли она вытерпит. Лет через пять мы определенно прочтем в газетах, что она сбежала с местным доктором.

Адела покачала головой:

– Нет, не прочтем. Я познакомилась с ней, когда она дебютировала. Она проживет жизнь и с Гитлером, если он даст ей титул и дом.

Изабел подняла брови:

– По-моему, я бы предпочла Гитлера.

Меня заинтересовал этот короткий разговор, потому что, хотя они и насмехались над достойным жалости лицемерием Дианы Богун, я хорошо понимал, что Адела, и Дэвид, и даже Изабел, что бы они ни говорили, по существу, одобряли ее сговор с дьяволом. Возможно, никто из них и не был бы готов связать свою жизнь с тем, кто им отвратителен, но те из их знакомых девушек, что так поступили (а я могу назвать таких не менее семи, просто заглянув в свою телефонную книжку), не были достойны презрения в их глазах, если не нарушали условий контракта. Для обитателей этого мира именно в этом и заключалось истинное преступление Эдит. Не в том, что она вышла за Чарльза, не любя его, а в том, что оставила его, чтобы любить другого. Для них безрассудством было отказаться от ложных ценностей, в приверженности которым она расписалась при заключении брака, и попытаться вернуться к ценностям вечным. Ее решение не было практичным, оно не было mondaine[41]41
  Мирской, земной (фр.).


[Закрыть]. Американцы могут прикидываться, что восхищаются этим – в литературе, если не в жизни, – но англичане, по крайней мере наиболее обеспеченная часть среднего класса и высших слоев общества, – нет. В Штатах история отречения[42]42
  Вынужденное отречение от престола короля Эдуарда VIII в 1936 г. в связи с его женитьбой на дважды разведенной американке.


[Закрыть] описывается как «Он отказался от целого мира ради любви», а англичане, по крайней мере определенного типа, видят в этом только ребячество, безответственность и абсурдный поступок.

Вот по каким законам судили Эдит и признали ее виновной.