Текст книги "Пещера Черного Льда"

– Но мои сны...

Кант сделал успокаивающий жест и неожиданно мягко сказал:

– Обитатели Провала способны проникать в твои сны – именно оттуда они взывают к тебе. Каждый раз, засыпая, ты становишься уязвимой для них. Теперь, чувствуя, что ты готова разрядить свою силу, они осмелели и осаждают тебя даже наяву. Их оружие – страх. До сих пор ты храбро сражалась с ними – я и представить себе не мог, что человек на такое способен. – Кант передернул плечами, подчеркивая собственную слабость. – Не позволяй же им отговорить себя от того, что ты должна сделать.

Райф прислонился к столу, не зная уже, что думать о Геритасе Канте. Ни в чем не было ясности – за каждым словом скрывались тайны и ловушки. Кант говорил правду, но не всю правду, и Райф не знал, сколько тот утаивает.

Дымок от фонаря казался кем-то пятым, находившимся в комнате с ними. Аш сказала:

– Если я отправлюсь в эту пещеру, то перестану быть... тем, кто я есть?

Кант тяжело вздохнул, раздув крылья еще красивого носа.

– И да, и нет. Сила, которая копится в тебе, служит только одной цели, и благополучно разрядив ее, ты больше никогда не испытаешь ничего подобного. Ты по-прежнему останешься Простирающей Руки. Ты сможешь входить в пограничье, когда захочешь, сможешь слышать и чувствовать обитающие там существа, и твое тело будет раккардан, или священным, для суллов. Я не могу объяснить, почему это так и зачем Простирающие Руки вообще рождаются на свет. Возможно, волшебство, запечатавшее Провал, было несовершенным. Возможно, нельзя построить тюрьму, у которой не было бы ключа. – Губы Канта тронула улыбка. – Возможно, впоследствии я найду на этот вопрос ответ, который удовлетворит нас обоих. Но в одном я уверен твердо: если Последние и их слуги вырвутся из Провала, они уничтожат нас всех. Их стезя – смерть, их ведет ненависть, и память их долговечностью не уступает солнцу.

Да, Асария Марка, ты боишься не зря, ибо я, посвятивший всю жизнь изучению подобных вещей, боюсь еще больше. Я знаю имена чудовищ, знаю кое-что о зле, заключенном в Провале, и даже это неполное знание жжет меня адским огнем. Ступай же на север, к Буревому Рубежу, с этим юношей, который сломал мой стул и не питает ко мне доверия; ступай и бреди по пояс в снегу и ползи по черному льду, дабы разрядить свою силу. А когда ты покончишь с этим, возвращайся ко мне, и я, быть может, расскажу тебе об узниках Провала, прочту тебе список их имен и деяний. Рассказав тебе об этом сейчас, я только переложу свое бремя на твои плечи. Я же, при всех своих немощах, не имея в жизни ничего, кроме знаний и казначейских обязанностей, подобных подлостей стараюсь не делать. – Кант, разгоряченный собственной речью, бросил быстрый обвиняющий взгляд на Райфа. – Уж лучше я буду знать больше, а вы меньше. Оставьте тревоги мне и действуйте.

Кровь бросилась Райфу в лицо. Он не понял, к кому относились последние слова Канта – к нему или к Аш. Как бы там ни было, они испугали его и взволновали. Ему очень хотелось бы уйти прочь от Канта, прядущего шелк своих знаний, от Ангуса с его тайными мотивами и вернуться на просторы клановых земель. Тайны обступали его со всех сторон, и добиться правды казалось делом несбыточным. Кант слишком умен, у Ангуса слишком большой опыт. Вдвоем они могут вертеть им и Аш, как хотят.

Дверь погреба манила Райфа к себе. Стоит толкнуть ее, пройти по прилегающему к ней коридору – и он на воле. Погоняя Лося в хвост и в гриву, он окажется на клановых землях меньше чем сутки спустя. Черный Град его обратно не возьмет, но Дхун или какой-нибудь мелкий клан вроде Баннена и Орля, может, и примет. Изгои часто находят прибежище в чужих кланах. Кота Мэрдока взял к себе Эван Черный Град, когда он подрался с Бортом Крозером из-за женщины с приданым, состоявшим из двух плохо осушенных полей. Райф попытался вспомнить другие такие же случаи, но не сумел. Отведя взгляд от двери, он встретился глазами с Аш и понял, что никуда не уйдет – во всяком случае, этой ночью. Она просила у него поддержки, и он дал согласие, а всякий кланник – человек слова.

Горестный вздох сорвался с его губ. Это он-то – человек слова? Он, нарушивший клятву, данную своему брату и своему клану? Райф прикрыл глаза, не пуская к себе эту старую боль.

– Я знаю Буревой Рубеж не хуже кого другого, – нарушил молчание Ангус. Он, против обыкновения, явно чувствовал себя неловко и не знал, куда девать свои большие руки. – Позволь мне проводить вас с Райфом до Поточной горы. Одним вам там не пройти. Зимой Рубеж часто навещают метели. Там легко обморозиться или замерзнуть насмерть. Я научу вас пережидать бури, добывать пищу из-под снега и рыть норы в сугробах. На Рубеже бродят стаи белых волков, которые в темную пору нападают и на людей. Я знаю их тропы и способы избежать встречи с ними. Я позабочусь, чтобы вы добрались до Поточной живыми, здоровыми и в короткий срок.

Закончив говорить, Ангус перевел взгляд с Аш на Райфа. Из всех выражений, которые Райф наблюдал у дяди, это было наиболее близко к мольбе. Райф знал, что Ангус умеет многое, чего не умеет он сам, но выживать в пургу каждый кланник, достойный своего покровителя, учится сызмальства. Волки и метели – это часть клановой жизни. Почему же для Ангуса так важно сопровождать их?

Аш взглянула сначала на Райфа, потом на Ангуса.

– Когда мы отправимся в путь?

После этого они говорили только о путешествии.

Геритас Кант оставил их, неуклюже выбравшись из своего черного кресла и пробурчав что-то о приготовлениях, которые должен сделать. Глядя, как он ковыляет на своих клюшках, Райф не мог не восхититься силой воли, облекающей это немощное тело подобно железному панцирю. Райф не доверял ему, но питал к нему уважение – а от городского жителя, пожалуй, и ожидать больше нечего.

Когда Кант ушел, Ангус предложил путь, позволявший им как можно меньше оставаться на клановых землях. Райф с благодарностью отнесся к дядиной предусмотрительности и, узнавая от него все больше подробностей о Буревом Рубеже и открытой всем ветрам пустыне вокруг Поточной горы, возблагодарил Каменных Богов за то, что Ангус едет с ними.

Много позже, когда фонарь почти догорел и огонек едва трепетал на фитиле, вернулся Кант с двумя медными мисками и стальным ножом. Ангус, рассказывавший Аш об опасностях холода, умолк на полуслове и встал, чтобы помочь Канту. Всегдашняя улыбка пропала с его большого красного лица.

Этот день был длинным для всех. Аш с Райфом смотрели друг на друга через стол, пока Ангус и Кант занимались своим делом на том конце комнаты. Райф пожалел о том, что они не одни. Он хотел сказать ей многое – разные мелочи, о которых никто больше не говорил и не спрашивал. Он хотел знать, чувствует ли она в себе силы для путешествия на Север, не боится ли она, насколько верит словам Геритаса.

Аш с улыбкой потерла покрасневшие глаза.

– Раньше ты никого бы ко мне не подпустил.

Райф почувствовал, что краснеет, и проворчал:

– Я не хочу, чтобы ты опять засыпала.

– Я рада, что ты едешь со мной.

Кант подошел к ним с одной из мисок. Глаза его блестели, как осколки морского стекла. Он сказал Аш:

– Ляг на скамью. Я сделаю, что могу, чтобы защитить тебя.

Аш метнула взгляд на Райфа, скривив от страха рот.

– Ничего плохого с тобой не случится, – заверил Кант, – плохо будет только мне.

– Но...

– Но что? Ты предпочла бы, чтобы я ничего не делал и дал обитателям Провала терзать тебя? В последний раз они держали тебя в плену четверо суток – хочешь, чтобы они снова тобой завладели?

Аш потрясла головой.

– Тогда ляг и позволь мне сделать то, что нужно.

Поколебавшись еще миг, Аш оторвала ноги от пола и легла на скамью. Райф заметил, что она дрожит. Канта тоже била дрожь.

– Ангус, если этот юноша желает остаться, пригляди за ним. Я не хочу, чтобы он напрягал свои крепкие мышцы и бушевал по поводу вещей, в которых ничего не смыслит.

– Хорошо, Геритас. – Ангус поманил Райфа к себе. – Он будет тут, подле меня.

Райфу не понравилось, что о нем говорят, как о малом ребенке: как видно, Геритас никак не мог простить ему сломанный стул. Однако он послушно стал рядом с Ангусом во главе стола.

Позвонков у Канта было больше положенного. Когда он нагнулся, чтобы развязать тесемки на шее у Аш, они проступили сквозь тонкую ткань его одеяния, как рыбьи кости. Кто же это изувечил его? – подумал Райф. За какое преступление приговаривают к колесу?

– Положи это на язык. – Кант подал Аш сухой лист. – И прикуси, когда я скажу. – Аш повиновалась. Райф смотрел на нее так пристально, что не видел, как Геритас достал нож.

– Спокойно, парень, – тихо произнес Ангус, видя, как мгновенно напрягся Райф. Тот расслабился, чтобы не тревожить дядю. Кант приставил нож к вене у себя на запястье, тонкой и почти нематериальной, как завиток дыма, и стал бормотать слова, которых Райф не слышал.

Свет в комнате померк, а воздух сделался гуще и холоднее, и его трудно было выталкивать из легких. Запах меди и крови наполнил комнату, как туман, встающий над полем в конце битвы. Рот Райфа наполнился слюной, которую он с отвращением проглотил.

Лицо Аш блестело от пота. Она лежала, закрыв глаза и открыв рот, и ее обнаженное горло розовело. Канта соединяла с ней субстанция, исходящая из его рта. Райфу она виделась как густая тень, состоящая из слов, воздуха и чего-то еще, чему не было имени. Сверкнувшим ножом Кант вскрыл себе вену.

Кровь потекла совершенно прямой струей, такой яркой и сильной, что жутко было видеть, как она изливается из столь бледного и хилого тела. Она струилась по лезвию ножа и падала в кованую медную чашу, стуча, как детские ножки по черепичной крыше.

– Прикуси лист, – сказал Кант.

Челюсти Аш сомкнулись и замерли. Кант бросил нож и положил здоровую руку ей на горло. Воздух в комнате дрогнул, как будто открылась дверь, и амулет Райфа сделался горячим. Фигура Канта заколебалась, точно видимая сквозь нагретый костром воздух. Райф с бьющимся сердцем внезапно осознал грозящую Канту опасность. Аш – Простирающая Руки, и заключенная в ней магия превышает всякое воображение. Если она воспротивится Канту, то может убить его.

В глазах Ангуса читалось то же опасение.

Аш и Кант теперь были связаны крепко, как два оленя, сцепившиеся рогами. Райф вздрогнул, когда это сравнение пришло ему в голову. Три лета назад они с Дреем наткнулись у подножия Лысых холмов на пару лосиных скелетов: они лежали голова к голове, обглоданные почти дочиста, не сумев освободить намертво скрещенные рога. Кто знает, сколько дней и ночей мучились они, тщетно пытаясь расцепиться. Тем сказал, что это брачная смерть и что такое бывает, лишь когда встречаются два равных по силе самца.

Между Аш и Кантом клубился кровавый туман – это испарялось содержимое медной чаши. Кант, серый от напряжения, неистово шевелил губами, извергая из себя слова, замешенные на колдовстве.

Не в силах больше смотреть на это, Райф отвернулся. Сначала он следил за тенями на стене, а потом и это оказалось невмоготу. Никогда еще ворожба не казалась ему столь дурным и противоестественным делом. Уже второй раз за ночь Райф с тоской посмотрел на дверь.

До клановых земель всего сутки езды, но с тем же успехом они могли бы помещаться в самом сердце Великой Глуши. Райф никогда еще не чувствовал себя более далеким от всего родного и близкого, чем теперь, пока ожидал, когда Геритас Кант завершит свое дело.

33
ШЕНКОВЫ БЕСТИИ

Амулет разбудил Эффи, толкнув ее в грудь. Ей снился очень странный сон про Райфа, который был заперт под землей и не мог выйти, и тут камень больно надавил на нее. Эффи тут же открыла глаза, и густота мрака в ее каморке сказала ей, что ночь еще в полной силе. Нахмурясь, она просунула руку за ворот шерстяной ночной рубашки и нащупала амулет.

Он толкался.

Эффи поспешно выпустила его из руки, словно горячий уголь.

Нужно уходить – прямо сейчас.

Не то чтобы ее мысль выразилась в таких словах – это было вообще непохоже на мысль. Эффи просто знала это, все равно как время дня или то, тепло ей, холодно или сыро.

Она села и спустила ноги на пол. Сапожки надеть или мягкие башмаки? Сапожки теплее, шепнул ей тихий голос. А башмаки неслышнее, возразил другой. Эффи нашарила во тьме ногами свои пушистые беличьи башмаки, а потом сняла с кровати покрывало и завернулась в него. Шаль искать не было времени.

Когда она встала, ноги подогнулись под ней, как мокрые прутики, не желая ее держать. Эффи с дрожащими губами заковыляла к стене.

Толк!

– Перестань, – шепнула она, радуясь случаю занять чем-нибудь противные трусливые губы. – Я знаю.

От мысли о том, что сказал бы ей Инигар Сутулый, узнав, что она разговаривает со своим амулетом, Эффи полегчало. Над Руфусом Длинным все лето смеялись за то, что он говорил со своими овцами. Овцы у него были чистенькие, здоровые и пушистые, как дождевые тучки, – Эффи чуть сама не прыснула, когда Руфус сказал, что ему больше нравится говорить с ними, чем с доброй четвертью клана.

Овцы помогли ногам немного окрепнуть, и Эффи, придерживая свою накидку у горла, двинулась к двери.

Дверь, конечно, была закрыта – открытые двери вещь почти такая же скверная, как открытые места, – но запираться Рейна и Дрей не разрешали. Нашарив щеколду, Эффи подумала, не задвинуть ли ее и не переждать ли неизвестную опасность здесь, но сразу поняла, что это глупо. Дверь можно запросто сломать. Собравшись с духом, Эффи вышла в новый мрак по ту сторону ненадежной преграды.

По ночам в круглом доме стоял леденящий холод, населенный сквозняками и скрипами. Эффи хорошо знала эти звуки – их издают камни в стенах, когда дерево между ними сжимается от холода и ветер проникает в трещины на кровле. Длинноголовый говорил, что весной в этих щелях вьют гнезда ласточки, и Эффи поразмыслила об этом, пробираясь по коридору. Она как раз думала, чем же ласточки могут там кормиться, когда услышала шаги на каменных ступенях впереди. С ними вместе спускался круг света. Идущий хрипло, по-мужски, закашлялся и отхаркнулся. Эффи, стоя в темноте у стены, нащупала ближайшую дверь.

Когда ее рука коснулась шершавого дерева, на лестнице показались ноги в сапогах. Возблагодарив Каменных Богов – даже Бегатмуса, который всегда наводил на нее дрожь и которого никто, кроме молотобойцев, почти не поминал, – Эффи толкнула дверь и вошла в чью-то чужую каморку. Двери в круглом доме никогда не запирались, и Эффи порадовалась этому впервые за восемь лет своей жизни.

Ее снова охватил мрак, такой, что она не видела даже собственной руки, которой прикрыла дверь. Поблизости кто-то тихо похрапывал. Раньше Эффи знала по имени и в лицо всех, кто занимал соседние с ней комнаты, но сейчас не могла вспомнить, кто здесь ночует. Круглый дом переполнен издольщиками, пришедшими сюда искать защиты от Собачьего Вождя, и все они спят где придется. Из-за этого даже драки случаются. На прошлой неделе Анвин Птаха побила деревянной поварешкой одну издольщицу за то, что та осмелилась заночевать у нее на кухне. Эта женщина еще легко отделалась – Анвин, конечно, наставила ей синяков, но они скоро пройдут.

Эффи тихонько фыркнула, вглядываясь в темноту. Вскоре она начала различать кровать-ящик с лежащими на ней фигурами, столб из кровавого дерева, подпирающий потолок, и мешки с зерном, подвешенные к стропилам, чтобы не отсырели. Ровное дыхание и храп убедили Эффи, что все лежащие на кровати крепко спят. Но когда она, немного успокоившись, стала думать, что делать дальше, под дверью появилась полоска света. Тот человек шел от лестницы сюда!

Эффи застыла на месте. Шаги стали громче, свет ярче, и наконец человек прошел мимо. Эффи, надолго задержавшая дыхание, с облегчением выдохнула. И услышала знакомый скрип петель, до того заржавевших, что никакой жир их не брал. Дверь ее каморки. Облегчение Эффи как рукой сняло. Амулет бился в грудь, как второе сердце.

Прижавшись лбом к двери, она стала прислушиваться. Все тихо. Что он там делает? Эффи вспомнила его сапоги: позеленевшие, с налипшим на подошвы сеном. Настоящие кланники такие не носят. Да и новики тоже.

Скрип раздался снова, прогнав все мысли у нее из головы. Эффи стало трудно дышать, словно кто-то стиснул ей горло руками.

Опять шаги. Тук, тук, тук – совсем близко. Эффи чувствовала лбом, как сотрясается дверь. Шаги остановились, и Эффи в голову полезли разные ужасы. Сапоги она видела, а лицо, а зубы? Живот сводило мелкими спазмами. Может, разбудить людей в каморке? А вдруг они тоже какие-нибудь чудовища?

Шаги застучали снова, мучительно медленно удаляясь от двери. Эффи ждала. Даже когда шаги давно затихли и ночь наполнили обычные тихие звуки, она продолжала стоять тихо-тихо, прильнув к двери лбом.

Кто-то повернулся с боку на бок на сенном тюфяке, и Эффи, точно пробудившись, оглянулась через плечо. В крохотную щель на потолке проникал рассвет, и стало видно, что на кровати лежат тощий седобородый издольщик, темноволосая женщина и маленький, тоже темноволосый ребенок. Эффи не сразу заметила, что ребенок проснулся и смотрит на нее, еще не зная, надо ее бояться или нет.

Эффи приложила палец к губам, дав ему знак молчать. Он был маленький, худенький, намного младше ее. При других обстоятельствах Эффи не обратила бы на такого малявку никакого внимания, однако понимала, что она такой же ребенок, как и он. Мальчик тоже это понимал и сделал в ответ такой же жест. Эффи постаралась не показать своего облегчения. Они, конечно, оба дети, но она старше и не должна об этом забывать.

Они довольно долго смотрели друг на друга в прибывающем свете, не то чтобы дружелюбно, но и не враждебно, и ждали. Мать мальчика заворочалась, ища рукой сына, и Эффи поняла, что пора уходить. Ей не очень-то хотелось вылезать наружу, но разум подсказывал, что теперь уже утро, а при свете дня ее никто не посмеет тронуть.

Она благодарно помахала мальчику и выскользнула за дверь.

В коридоре уже не было темно. Сверху доносились грохот кастрюль, шаги и громкие приказы. Анвин на кухне разогревала вчерашний суп и лепешки. Эффи взглянула в сторону своей каморки.

Толк!

Нет, лучше пока не возвращаться туда.

Потирая лоб, так долго упиравшийся в дверь, Эффи задумалась, куда же ей податься. Дрей сейчас в Большом Очаге, где спит поближе к огню вместе с другими новиками. За эти дни он стал очень важной персоной. Рори Клит, братья Шенки, Бык-Молот, Кро Баннеринг и прочие новики подчиняются ему, как командиру, и обращаются к нему, когда надо разрешить спор или поговорить о ком-то с Мейсом Черным Градом. Он часто отлучается из круглого дома: объезжает границы, ездит на разведку в Гнаш, возит послания изгнанникам-дхунитам. На прошлой неделе он с Мейсом и двумя сотнями взрослых кланников защищал Баннен от войск Собачьего Вождя.

Дрей сказал, что Собачий Вождь хочет захватить все подчиненные Дхуну кланы и закрепиться на землях Дхуна. Он уже взял клан Визи, чей забавный круглый дом с кротовыми ходами стоит в двух днях пути южнее Дхуна. Хотя для защиты Баннена сошлись объединенные силы Дхуна, Черного Града и самого Баннена, бой был не из легких. Дрей рассказывал, что бладдийцы дрались как одержимые, и в битву их вел сам Собачий Вождь.

«Ты бы видела его, Эффи, – говорил ей брат по возвращении. – Он скакал на старом вороном одре, и оружие у него было самое простое, но ни один кланник, скрестивший с ним молот, не пережил тот бой. – Сказав это, Дрей как-то странно вздрогнул, и Эффи спросила его, в чем дело. – Он вызывал нас, черноградцев, на бой, Эффи, и требовал нашей крови».

Тогда она тоже вздрогнула. По словам Дрея, бой длился добрую половину ночи, и Бладд, даже побежденный, прорвался сквозь дхунские ряды и забрал больше жизней, чем отдал сам.

Во время этого отступления Дрея ранили. Мейс послал его с двумя дюжинами других молотобойцев вдогонку за Собачьим Вождем и его сыновьями. Десять молотобойцев тогда погибли, а Дрея шипастый, налитый свинцом бладдийский молот вышиб из седла. Шипы пробили его панцирь в двух местах, и он сильно ушибся, упав на каменистую землю.

Эффи втянула щеки. Рейна говорит, это ничего: у Дрея только два ребра сломано, а ушибы скоро заживут.

Тряхнув головой, Эффи решила, что Дрея искать не пойдет. Он, конечно, найдет для нее время, как бы ни был занят: она первая, кого он высматривает, возвращаясь домой из похода, и последняя, за кого он молится на ночь Каменным Богам, но она не хочет быть для него обузой. У него и так забот полно.

Он так и не примирился с отъездом Райфа. Он никогда о нем не говорит и цепенеет от гнева каждый раз, когда при нем кто-то упоминает о брате, хотя редкий вечер проходит, чтобы в Большом Очаге не заговаривали о Райфе Севрансе. То, что произошло в печном доме Даффа, взбудоражило все кланы. Трое бладдийцев погибли от руки Райфа – неслыханное дело! И теперь все называют его Свидетелем Смерти.

Эффи поднялась по лестнице в сени. Хорошо бы Райф был сейчас здесь. Дрею о ночном человеке нельзя рассказывать – он отправится прямиком к Мейсу Черному Граду, и на этот раз они уж непременно подерутся. Нет, нет. Она не должна этого допускать. Мейс – плохой человек. Дрей сильнее его и бьется лучше, но Эффи знала, что этого недостаточно. Мало ли как Мейс может навредить человеку. Рейна из-за него стала совсем другая, а Дрея он может прогнать из клана или сделать что-нибудь еще хуже.

Идя через сени мимо кухни, Эффи говорила себе, что не знает, связан ли как-то человек на лестнице с Мейсом и хотел ли он вообще сделать ей что-то плохое. Боясь, что амулет опять ее толкнет, Эффи нетерпеливо стукнула его кулаком. Она знала теперь, куда ей идти и где она будет в полной безопасности.

Привстав на цыпочки, она отодвинула засов боковой двери, выходящей во двор, и навстречу ей хлынул холод. Снег кружился тяжелыми серыми хлопьями, и с севера дул сильный ветер. Опять вьюга, подумала Эффи, выходя за порог, – три дня подряд не унимается.

Дверь конюшни была накрепко заперта от ветра, и Эффи, переходя через двор, смотрела только на нее, такую прочную и знакомую. Метель скрывала широкий выгон, далекий Клин и горизонт, но от одной только близости к этим просторам сердце Эффи билось сильнее. Ну ничего. Теперь уже скоро.

Джеб Оннакр, свойственник Шенков, ходивший за их лошадьми и собаками, прошел в нескольких шагах от нее, возвращаясь с конюшни. Увидев Эффи, он улыбнулся и помахал рукой. Эффи нравился Джеб, он был тихий, хорошо обращался с животными и никому ничего не говорил, когда находил ее в собачьем закуте. Обычно она всегда махала ему в ответ, но теперь опустила голову и притворилась, что не видит его. Сапоги у него все в грязи – может, он только что сидел и завтракал с тем человеком.

Встревоженная этой мыслью, Эффи пустилась бежать на север вдоль стены конюшни. Когда она добралась до собачьих закутов, ее беличьи башмаки совсем обледенели. Придерживая на груди покрывало, она обошла большую псарню и направилась к маленькому каменному строеньицу, ушедшему глубоко в землю и похожему на маленький круглый дом.

Собачьи запахи и звуки брали свое вопреки вьюге. Одна из шенковых собак уже учуяла Эффи и теперь выла, как полоумная. Эффи усмехнулась. Это Черноносый, конечно: он всегда воет, по поводу и без. Присев перед низкой дверцей, Эффи отодвинула щеколду и произвела необходимые манипуляции с петлями. Когда она открыла дверь, собаки уже стояли по ту сторону.

Сердце Эффи наполнилось радостью.

– Ну-ка тихо, перестаньте! Нечего жевать мои башмаки. Отдайте покрывало! Плохие собаки. – Хвосты виляли, языки облизывали ее, янтарные глаза светились любовью.

Почти весь клан придерживался мнения, что шенковы бестии – самые вредные и злющие твари, когда-либо бегавшие за палкой на Градских землях. Анвин обзывала их бесовым отродьем, еще кто-то – хвостатыми медведями. Правда, когда одна из них откопала издольщицкого младенца в снегу, они вроде как прославились. Их уважали... но на почтительном расстоянии. Анвин Птаха завела обычай посылать к ним Мог Вили с кухонными объедками, а Дженна Скок, усыновившая спасенное дитя, не позволяла сказать о них худого слова. Орвин Шенк, самый состоятельный человек в клане, по общему мнению, даже подарил одну из лучших племенных сук Пайлу Тротеру, чтобы тот сложил песню о его замечательных собаках. Эффи слышала эту песню и не слишком ее одобрила – уж слишком много слов там рифмовалось с «собакой» – но мотив был ничего себе, веселый.

С Эффи шенковы бестии вели себя ласково и игриво, словно котята. Они не всегда отдавали себе отчет в своей силе, и порой Эффи возвращалась в круглый дом с укусами и синяками, которые они наносили ей в порыве бурной радости, но никогда не придавала этому значения.

Сегодня собаки, чуя, быть может, остатки ее недавнего страха, относились к ней особенно бережно. Черноносый тыкался ей в лицо мокрым носом. Пчелка привалилась к ней своим теплым телом, грея пришедшую с холода худышку, а Эффи гладила ее красивую, черную с рыжиной, шею. Она давно уже догадалась, что Пчелка считает ее одним из своих щенков. Старый Царап просто положил большую голову Эффи на колени и тут же уснул. Званка и Зуб, сопя, теребили ее башмаки и покусывали за ноги. Киска сидела на расстоянии, не удостаивая подойти поближе и ожидая, когда Эффи ее позовет.

Сидя на твердой земле в окружении собак, Эффи наконец-то почувствовала себя в безопасности. Амулет тоже успокоился и теперь спал. Мысль о человеке на лестнице больше не пугала ее – может, она устроила много шуму из ничего? Зря она не поздоровалась с Джебом Оннакром во дворе.

Черноносый смотрел на Эффи своими умными глазами, а остальные расположились вокруг, пользуясь разными частями ее тела, как подушками. Эффи нравилось, когда они клали на нее свои большие головы и лапы. Даже сдержанная Киска в конце концов подошла, привлеченная протянутой рукой и тихим пощелкиванием языка.

Эффи любила шенковых собак. От них, конечно, немного пахло, но Джеб как-то сказал ей, что они, наверно, находят ее запах не менее скверным.

Прикорнув под живым собачьим одеялом, Эффи стала засыпать. Хорошо, что она не побежала к Дрею. Собаки не дадут ее в обиду.

Так она и уснула, думая о них.

– Гр-ррр.

Эффи сквозь сон показалось, что рычание ей тоже снится, но его подхватили все собаки, и шум стал слишком сильным, чтобы спать.

Эффи заморгала и проснулась. Сквозь дырку в задней стене лился яркий свет. Ослепленная им Эффи не сразу разглядела, что шестеро собак стоят около нее полукругом, ощетинившись, опустив головы и вытянув хвосты. Глянув на их желтые клыки и горящие глаза, Эффи поняла людей, говоривших всякие страсти про собак Шенка. Таким человека загрызть – плевое дело.

Подняв руку, чтобы успокоить их, она услышала голоса снаружи. Двое, мужчина и женщина, кричали во весь голос, чтобы заглушить завывания бури.

– Она заколдована, эта девчонка. Заколдована. Катти клянется, что она исчезла прямо у него на глазах. Она узнала, что он идет к ней, не успел он войти в дверь круглого дома. Это все ее амулет. Если хочешь знать...

Эффи напрягла слух и замахала руками, утихомиривая рычащих собак. Она сразу узнала, кто это говорит. Низкий мужеподобный голос принадлежал ламповщице Нелли Мосс, а Катти был ее сыном, сверстником Дрея, вот только новиком он так и не стал. Летом его поймали на краже кур из курятника Меррит Ганло, а в прошлую зиму был какой-то случай с сестрами Танна, который Эффи не совсем поняла. Катти Мосса она знала плохо, и он почти не жил в круглом доме. Эффи помнила только, что один глаз у него карий, а другой голубой.

– Тише, женщина! – ответил резкий мужской голос. – Не желаю больше слушать твои суеверные бредни. Маленькая Севранс заколдована не больше, чем мы с тобой. Если она и убежала, то, наверно, потому, что услышала, как топочет твой бестолковый сын.

Все полученное от собак тепло покинуло Эффи. Она была уверена, что узнала голос Мейса Черного Града. Он проникал сквозь каменные стены, как ледяной дождь.

– Катти не дурак, – отрезала Нелли. – Он сделал все, как ему было велено. Значит, придется ему повторить это еще раз. Я не допущу, чтобы эта сучонка шмыгала по круглому дому, рассказывала басни и подглядывала за мной мертвыми глазами своего отца.

Гончие на большой псарне тоже выли почем зря, но Мейс мигом успокоил их, щелкнув хлыстом в воздухе. Потом послышалось звяканье металла, и Эффи поняла, что Мейс принес поводки, чтобы увести своих лучших собак в более теплое место.

– Виноватым себя чувствуешь, когда ее видишь? – с довольными интонациями произнесла Нелли.

– Сделай как договорились, и дело с концом.

– Всем было бы легче, если б ее подстрелила под открытым небом стрела клобучника... как Шора Гормалина.

За этими словами последовало много разных звуков. Затопали по снегу сапоги, зашуршала ткань, и Нелли испустила тихий гортанный стон.

– Не смей больше говорить о Шоре Гормалине, женщина, ясно? – Некоторое время Эффи ничего не слышала, кроме ветра и рычания Черноносого, а после Мейс повторил: – Ясно, я спрашиваю?

Судорожный вздох.

– Ясно, ясно. От меня правды никто не услышит.

– Вот и хорошо. – За этим последовал такой звук, будто кто-то хрустнул пальцами.

Эффи снова опустилась на пол среди собак, потрясенная до глубины души. Пчелка вылизывала ей уши, как больному щенку. Старый Царап, Званка и Зуб все еще ярились на людей снаружи, вытянув вперед дрожащие морды. Черноносый и Киска, которых Эффи всегда считала вожаками стаи, бегали туда-сюда перед дверью и прислушивались, готовые ко всему. При этом все, кроме Пчелки, не переставали тихо рычать.

Шенковы бестии – так прозвал их Шор Гормалин. Эффи еще улыбнулась, впервые услышав это прозвище. Только теперь она поняла, что оно подходит им как нельзя лучше.

В груди у нее открылась пустота. Шор Гормалин понимал собак. И ее понимал. Он был единственный, кто понял, почему ей надо иногда убегать и прятаться. И даже сказал, что сам так делает. Это много значило для Эффи – это помогло ей справиться с разными нехорошими словами, которые говорили про нее Летти Шенк и другие. Не такая уж она придурковатая, раз лучший боец клана говорит, что сам был таким же в детстве.

А сейчас случилось ужасное. Нелли Мосс говорила так, будто Шора убил вовсе не клобучник, будто это как-то подстроил Мейс Черный Град.

Эффи, сидя на корточках, раскачивалась взад-вперед. Ее тошнило, точно она наелась грязи. Она оттолкнула Пчелку, лизавшую ей ухо. Это Мейс убил Шора. Сначала сделал что-то с Рейной, а потом... Эффи перестала раскачиваться: одна мысль разметала все остальные, как камень, брошенный об лед.

Мейс убил Шора из-за Рейны. Шор любил Рейну. Он защитил бы ее, не дал бы ей выйти замуж за Мейса. Эффи видела, как Шор хлопотал вокруг Рейны, когда она только что узнала о смерти Дагро. Он делал для нее все, что только мог. Взял на себя все ее дела с издольщиками, пополнял запасы зерна и масла... даже ездил в Старый лес проверять ее капканы.