Текст книги "Переживая горе"

Макс

Максу было 29 лет, хотя он выглядел гораздо моложе. Он родился в Америке, но последние 12 лет жил в Великобритании. Он переехал сюда вместе с отцом и его третьей женой. Макс был высоким привлекательным парнем атлетического телосложения, с точеным лицом и ярко-голубыми глазами. Он сутулился, словно желая казаться меньше, но все равно был полон энергии после пробежки по лестнице, ведущей в мой кабинет. Его голова была наполовину выбрита, и я заметила татуировку, спускающуюся на шею. Другую часть головы покрывали рыжие волосы.

Я почувствовала себя старой, когда поняла, что мне хочется переодеть его и сделать нормальную стрижку. Макс пробудил во мне материнский инстинкт, но я должна была оставаться психологом. Макс был музыкантом и работал диджеем. Иногда он давал концерты, во время которых играл на гитаре.

Он обратился ко мне после разрыва со своей девушкой Миной. Их отношения показались мне ужасающе деструктивными. Я была уверена, что Макс сыграл свою роль в их разрыве, но меня поразила степень проблемы. Я не понимала, почему Макс встречался с этой девушкой. Их отношения начались три года назад. Сначала они были полны любви и радости, но после первых чудесных месяцев стали токсичными и манипулятивными. Макс стремился завоевать расположение Мины, но та его прогоняла. Затем в самый неожиданный момент она его соблазняла, отказываясь целовать и желая жесткого секса. Макс чувствовал, что Мина контролировала его с помощью секса. Он пытался понять, как снова сделать ее нежной. Он повторял их диалоги, и у него появлялись проблески надежды. Он снова попадался на крючок и немедленно получал жесткий отказ.

Однажды Макс проверил телефон Мины и узнал, что она платила за секс с незнакомцами. Он подключился к ее аккаунту и писал незнакомцам от ее имени. Он признался мне, что это его заводило. Макс так и не сказал Мине, что знал о ее секрете. Он проверял ее электронную почту и не мог избавиться от этой привычки. Когда я спросила, не казались ли ему жестокими их отношения, этот вопрос показался Максу нелогичным. Он посмотрел на меня довольно невинным взглядом, словно говоря: «Что ты имеешь в виду? Это весело». Позже Макс рассказал, что Мина бросила его ради другого мужчины. Даже несмотря на это, он продолжал разрабатывать план по ее возвращению. Макс хотел родить с ней детей. С одной стороны, он понимал, что девушка издевается над ним, но с другой – он обманывался и убеждал себя, что если он только вернет ее, все проблемы исчезнут. Я честно сказала Максу: в основе их отношений лежало самовредительство и зависимость. Его действия напоминали поведение человека, страдающего зависимостью: Максу всегда было мало; он знал, какими плохими были их отношения с Миной, но не мог остановиться; он думал, что если только найдет волшебные слова и соблазнит Мину, все будет хорошо. Макс задумчиво кивнул и ушел, но я поняла, что не убедила его.

Я поняла причины поведения Макса, когда узнала о смерти его матери. Они жили в Колумбии. Ему было четыре с половиной года, его сестрам – шесть и девять. В их дом ворвались грабители, отец дал им отпор. Мать побежала за ним, но один из грабителей застрелил ее. Макс не помнил этого. Он не помнил свою мать. Он рассказал мне, что очень завидовал сестрам: ему казалось несправедливым, что они помнили маму, а он нет. «Я бы пошел на все… – признался он. – Мне просто хочется пообедать с ней. Один обед. Просто обед. Заказать бокал… но я даже не знаю, что она любила пить и есть. Возможно, ей нравилось вино». Мне было очень больно слышать о том, что ему хотелось чего-то настолько незначительного, того, что многие взрослые сыновья воспринимают как само собой разумеющееся. Для Макса один обед с матерью приравнивался ко всем сокровищам мира.

Жизнь после того трагического события стала неспокойной. Через год отец снова женился, и у Макса появилась сводная сестра. Спустя несколько лет отец развелся и перестал общаться с женой. Позже он женился в третий раз на англичанке, которая стала распоряжаться бюджетом семьи. У них родились два мальчика. Макс считал их полубратьями: он любил и ненавидел их в равной степени. Мачеху он терпеть не мог. Та не хотела видеть в своем доме ни его, ни его старших сестер. Когда она превратила спальню Макса в комнату для гостей, это стало последней каплей.

Отец любил Макса, но был противоречивым человеком. Со слов Макса его отец показался мне харизматичным мужчиной, умеющим очаровывать людей. Однако его слабые стороны наносили реальный вред окружающим. Хотя смерть матери Макса была жестокой, поведение его отца было, наоборот, слишком обычным: несколько новых браков, постоянные переезды и отдаление от сына. Отсутствие чувства защищенности разожгло в Максе страстное желание полюбить кого-то, и он выбрал человека, который меньше всего хотел дать ему желаемое.

Я спросила Макса, каких результатов он ждал от наших сеансов. Он не знал: «Может, почувствовать себя лучше?» Макс хотел, чтобы я сказала ему, что нужно делать в его ситуации. Ему казалось, что я могу дать ему «справочник по жизни». Я поняла, что его «незнание» напоминало стыд, который я испытываю, когда теряюсь в городе, потому что не умею пользоваться картой (стыд из-за своей неграмотности). Я почувствовала, что мне хочется усадить его, включить режим начальника и сказать, как «исправить все в жизни». В первую очередь Макс должен перестать писать длинные отчаянные сообщения бывшей девушке. Он должен полностью порвать с ней. Мне показалось, что он не умеет заботиться о себе, не знает, что хорошо, а что плохо, не в состоянии принимать решения. Макс словно хотел все время получать удовольствие и бежал от любых неприятностей, со смехом говоря: «Это ужасно». Вскоре я поняла, что должна помочь ему почувствовать себя защищенным. С помощью терапии он должен был сформировать собственные ресурсы.

Через несколько недель Макс пришел на сеанс и сказал: «Разве это не было бы ужасно, если бы я погиб по дороге к вам?» Он ехал на велосипеде без шлема, сломя голову лавировал между машинами и едва избежал аварии. Он признался, что постоянно подвергает себя риску: «Я авантюрист. Настоящий авантюрист». После этого Макс рассказал мне о серьезных авариях, в которые попадал и которые могли кончиться плохо.

Испытывая смесь страха и облегчения, я сказала Максу, что переживала за него и злилась. Мне хотелось понять, не проверяет ли он таким образом себя, но Макс лишь рассмеялся: «Я идиот. Мне нужен человек, который будет присматривать за мной». Мы немного помолчали, пытаясь понять глубокий смысл этих слов. Затем он сказал, что чувствует свою мать внутри себя и до сих пор остро ощущает печаль утраты. Я задумалась, будет ли нормальным решение заменить ее на некоторое время.

Чтобы помочь Максу, мне нужно было понять, что стояло за его напряженным разумом и навязчивым поведением. Это выглядело лучшим решением. Я предложила провести визуализацию. Макс закрыл глаза и увидел себя в «сером пространстве, где нет никого». Когда я спросила, что помогло бы ему почувствовать себя там в безопасности, он ответил, что не может представить реальное счастливое место. Через несколько секунд по его щекам потекли слезы. Затем Макс сделал первый шаг к созданию «безопасного места», представив луг с ручьем и мостом. Я попросила его дышать и удерживать эти чувства – они словно проходили сквозь его тело, достигали пика и успокаивали его. Макс сказал, что увидел свою мать. Она казалась такой настоящей, она болтала со своими друзьями. Макс не мог подойти к ней, но прошептал: «Привет». Меня это глубоко тронуло: я надолго запомнила горечь этих слов. Столь незначительное «привет» отражало тягу к жизни.

Макс никогда не опаздывал и не путал дни: удивительная ответственность для такого неорганизованного человека. Он взлетал в мой кабинет по лестнице и падал в кресло – улыбающийся и веселый. Мы довольно быстро поняли, что каждое действие Макса было продиктовано мгновенным удовольствием, но в результате вело к долгосрочному провалу. Я вспомнила слова Энни Диллард[2]2
  Американская писательница, лауреат Пулитцеровской премии 1975 года.


[Закрыть]: «То, как мы проводим дни, разумеется, означает то, как мы проводим свою жизнь». Я спросила у Макса, как он проводит свой день. Обычно он спал допоздна и занимался ерундой. «Я ничегонеделатель, – сказал он. – Я маюсь целыми днями. Чувствую себя прокрастинатором». Прежде чем он это осознавал, наступал вечер. Ничего не сделав за день, Макс мог лишь надеяться, что следующий день пройдет более продуктивно. Он всегда соглашался на любые предложения развлечься. Иногда он работал диджеем по ночам. Макс мечтал стать музыкантом, но не писал музыку.

Чувства Макса извергались фрагментами. «Я вот-вот расплачусь, потому что понимаю, что не делаю ничего, что прошу себя сделать, – сказал он на одном из сеансов. – Я чувствую огромную пустоту и не знаю, что с ней делать. Теперь я чувствую себя ужасно». Он рассмеялся и натянул футболку на лицо, словно в попытке спрятаться от меня. Я спросила: «Если бы ты не смеялся, что бы ты сделал?» Он замер и ответил: «Плакал». Со временем я поняла, что Макс всю жизнь пытался побороть чувство печали и старался не расстраивать отца. Он все еще писал сообщения Мине. Мы поговорили о том, как ему было сложно поверить в то, что их отношения закончились. Я тихо сказала: «Принятие реальности, противоположной мечте, может быть самым сложным этапом переживания горя». Мы связали мое утверждение с его матерью, смерть которой Макс тоже не мог принять.

В ходе сеанса Макс понял, что только боль связывала его с матерью. Когда он не испытывал боли, он словно оставлял ее одну. Он в слезах сказал, что его мать убили и она не заслуживает того, чтобы он ее покидал. В глубине души Макс знал, что с момента ее смерти он взял на себя роль клоуна, оставаясь забавным и жизнерадостным. Ему было тяжело так долго поддерживать гармонию в семье. Из-за этого он утратил связь с собственной личностью.

Через неделю Макс пришел, сияя от радости. «На прошлой неделе после нашего разговора о том, что я не могу оставить маму, я пришел домой и начал писать в дневнике, – рассказал он. – Я почувствовал огромные перемены и несколько дней не мог прийти в себя. Внезапно я понял, что на самом деле мне не так уж и плохо. Какого черта я должен быть хуже других? Это помогло мне ощутить себя всесильным». Сеанс высвободил его энергию, и Макс почувствовал себя на высоте.

Несмотря на эту перемену в понимании ситуации, в течение последующих недель Макса накрывала тревога, превосходившая все его остальные чувства. Он не спал и впервые в жизни испытывал беспокойство из-за денег и будущего. Макс считал себя одиночкой, у которого никогда не будет денег. Один друг пригласил его на ужин: в его доме потрескивал камин, дети уплетали жареную курицу – все это казалось таким обычным и особенным одновременно. Через несколько дней Макс написал мне сообщение: «Все дело в любви». Он понял, что хотел именно этого: семью и правильную жизнь. Но теперь он не верил, что сможет создать такую жизнь.

Напряжение Макса росло, потому что все его поступки не давали ему того, что он желал. Он не был влюблен, не был любим и не предвидел любовь в ближайшем будущем. Он не мог перестать писать Мине и спал с нелюбимыми девушками. Большинство его дней проходили бесцельно: Макс ничего не делал и едва сводил концы с концами, пытаясь перебиться на деньги от концертов.

Музыка была его главным успокоительным. У него имелся плей-лист особенных песен, которые помогали ему снова «подключиться к себе». Ему становилось легче, когда он заставлял себя писать музыку или слушать ее. Но иногда музыка оказывала обратный эффект: «Вы знаете, каково влюбляться во что-то так сильно, что начинаешь это ненавидеть?» Упорядоченный распорядок дня помогал унять внутреннее волнение, которое вызывало ощущение утраты матери. Именно на этом основывалась наша работа.

Я попросила Макса принести снимки матери. Он принес очень гламурную фотографию, на которой его мать стояла под деревом, и гладил ее пальцем, когда говорил о ней. Он пытался отыскать ее внутри себя, но натыкался лишь на пустоту – «пустое пространство в форме матери в сердце». Макс понял, что своим поведением пытался заполнить эту пустоту: «Я бросал туда все: секс, наркотики, веселье, вечеринки. Я просто хотел заполнить эту дыру». Неудивительно, что он не мог ни на чем сосредоточиться. Макс оставался верен себе: он описывал, какой огромной была его утрата, но позже смеялся, бросая что-то пренебрежительное. Я заметила, что ему удавалось сбежать от самого себя. Но не я должна была пытаться сдерживать его. Этот защитный механизм формировался на протяжении 25 лет, и я не имела права преждевременно разрушать его. Однако я надеялась, что мы двигались в верном направлении.

Еще в начале нашей работы Макс сказал, что был хорошим «следователем». Он, словно Шерлок Холмс, пытался раздобыть максимум информации о своей матери. Разговор с отцом лишь расстроил его: тот не мог восполнить пробелы, но сказал Максу, что убийца так и не был пойман. После этого Макс на несколько дней потерял спокойствие. Все это было слишком знакомым ему: он любил своего отца и знал, что тот был хорошим человеком. Но он не мог не злиться на его пассивность и отрешенность. Мне захотелось дать хорошего пинка его отцу.

Хотя Макс завидовал своим сестрам, которые помнили маму, разговор с ними помог ему лучше понять, какой она была. Они рассказали ему все, что помнили: как устраивали с мамой пикники, как она пела им перед сном. По словам сестер, когда они ходили в магазин или гуляли вместе, Макс спал в слинге на спине матери. Собирая воспоминания, он очень радовался и испытывал восторг при обнаружении новых деталей пазла. Но Макс не узнал ничего нового у друзей матери и ее семьи. Он так и не закончил это расследование. Макс никогда не прекращал искать, но не мог наслаждаться найденным: он просто подсел на охоту.

Боль горя медленно зарождалась в нем и со временем стала весьма интенсивной. «Несколько дней были катастрофой, – рассказал Макс. – Я не чувствовал ничего подобного раньше. Я опустился на самое дно и не видел света. Я чувствовал отчаяние и тоску». Ему стало немного легче после того, как он испытал эту тоску. Вскоре Макс удивил самого себя и начал общаться со своими друзьями. Обычно он был замкнутым, не стремился выведать чужие секреты. Но, к его удивлению, общение с друзьями оказалось очень полезным. Затем Макс прошел этапы «на грани слез» и «настоящих слез». Раньше он ненавидел плакать. Теперь ему это понравилось, потому что слезы позволяли выплеснуть эмоции.

«Это так знакомо – дискомфорт и бегство, постоянное чувство отчужденности, ощущение, что ты отстал от жизни и постоянно бежишь, – признался Макс. – Это мое излюбленное состояние. Дерьмовое состояние». Возможно, мы могли найти безопасное место внутри него, где ему было бы комфортно одному. Лучшим способом в этом случае была визуализация. Макс описал изображение своего сердца, «растерзанного и перемолотого». Затем, к нашему общему удивлению, он смог представить, как оно исцеляется, возрождается, «снова становится гладким и розовым». Макс добавил: «Оно очень маленькое. Это не сердце 29-летнего парня. Оно очень молодое». Я предположила, что он видел сердце четырехлетнего ребенка. Именно в этом возрасте он потерял свою мать. Макс хотел сохранить это сердце, дать ему расти. Но его проблема заключалась в том, что для роста он нуждался в другом человеке. Это сердце не могло расти в одиночку. Макс не мог представить этого человека. Я предложила представить себя, но это не сработало. Макс пытался представить многих, но всех отвергал. Он никому не доверял, поэтому должен был создать кого-то внутри себя. Затем он обнаружил, что может «оживить» маму внутри себя. Поскольку она уже ушла, она не могла снова оставить его. Он собирался самостоятельно работать с ее образом, и это очень помогло ему.

В последующие недели Макс окреп и наконец понял, как сильно Мина вредила ему. «Я катался на велосипеде и, как всегда, меня осенило, – поделился он. – Я осознанно и неосознанно создаю ситуации, которые меня ранят. Мина ранит меня, и эта боль загоняет меня в ту дыру в форме мамы». В его голове как будто кто-то щелкнул выключателем – и Макс больше не видел мать. Со временем он изменил пространство, которое осталось после поисков того, чего он не мог найти. Макс испытал облегчение и захотел начать новые отношения, но решил уделить немного времени себе – впервые в жизни.

Макс направил свою энергию на работу. У него появилась новая цель: меньше прокрастинации – больше силы воли. Мы составили план: он должен прорабатывать каждый день пять блоков по 50 минут (с 10-минутными перерывами и поощрением в конце дня). Поощрением мог быть вкусный кофе и решение кроссворда или просмотр матча и загрузка нового трека. Мы оба отметили, что каждый блок длился столько же, сколько наш сеанс. План сработал. Макс регулярно работал и почувствовал себя увереннее, не растеряв легкости, которая делала его таким привлекательным.

Теперь наша работа подошла к концу. Это вызывало радость с привкусом грусти, а также гордость за достижения Макса. На прощание он сказал мне: «Я не знал, чем заполнить дыру в форме мамы. Женщины, наркотики, игры – ничто не могло заполнить ее. Теперь вместо того, чтобы постоянно слоняться в поисках, я смог “поймать” маму и сохранить ее внутри себя. Мне кажется, что она внутри. Иногда я говорю: “Окей, мам, пора помочь” – мне помогает знание того, что она внутри меня. Я перестал искать ее… Я чувствую себя человеком, и мне не кажется, что я должен делать над собой усилие. Я нормален именно такой, какой есть».

Да, так оно и было.

Шерил

Шерил не получала удовольствия от жизни – ни от брака, ни от работы. Два года назад ее мать умерла от заболевания сердечно-сосудистой системы, но Шерил так и не связала свои чувства и смерть матери. Я спросила, что она надеялась получить от нашей работы. «Я хочу чувствовать себя лучше, – сказала она. – Я словно застряла в серой капсуле». Она сидела напротив меня, и я видела наши сходство и различие. Шерил была темнокожей женщиной в возрасте 55 лет, вежливой и хорошо одетой. Удастся ли мне построить отношения с ней? Что скрывалось за серостью, о которой она говорила? Шерил описывала эту серость как неотражающее зеркало или опухоль. «Там живет все плохое во мне, – призналась она. – Я не выношу ее. Я хочу избавиться от нее».

Я захотела узнать, что конкретно привело ее ко мне. Отчасти проблема заключалась в том, что Шерил выходила из себя на работе. Будучи старшей медсестрой педиатрического отделения в больнице, она должна была оставаться терпеливой. Однако она чувствовала, что ей все сложнее контролировать себя. За день до обращения ко мне Шерил пережила ужасный опыт: юный пациент по имени Тедди постоянно кричал «нет», пока она пыталась сделать ему укол. Шерил хотелось поднять его и потрясти. Она едва успела выбежать из палаты. Это стало для нее сигналом: пора что-то менять. Она поговорила с мужем Джейсоном, который предложил обратиться к психологу.

Уязвимость Шерил скрывалась за легковоспламеняемой жесткостью, которая могла спровоцировать короткую внезапную атаку. Я попыталась представить, каково это – так долго жить в серой капсуле. Я поняла, как сложно было людям пробиться сквозь нее. Это одна из ошибок «проектирования» природы, причем довольно жестокая: когда нам больно, мы часто посылаем сигналы «уходи» или злимся на людей. Но на самом деле мы нуждаемся в любви.

Я попросила Шерил рассказать мне о серой капсуле. «Я не знаю… – начала она. – Я просыпаюсь и чувствую тоску. Я заставляю себя встать, и предстоящий день кажется мне таким долгим. Я постоянно заставляю себя принимать душ, одеваться, завтракать, потому что в противном случае я бы не смогла подниматься по утрам. Взгляните (Шерил протянула мне список) – мне пришлось это написать: “Встать. Одеться…” Лишь заучивание стихов заставляет меня отправляться на работу. Я прочитала об этом в журнале. Каждое утро я учу несколько стихов, пока еду в метро. Это единственный способ отвлечься настолько, чтобы добраться до работы». Я понимала, какими безрадостными были ее дни. Но Шерил также показала мне, что постоянно вела инстинктивную борьбу. Ей очень помогала ее дисциплинированность. Идея со стихотворениями напомнила мне слова Ницше: «Искусство проходит через сердце, как нож для колки льда». Я должна была узнать больше о серой капсуле. Но для начала мне следует узнать о ее жизни.

Шерил рассказала мне о самых близких людях, которые помогали ей преодолевать трудности. У нее были муж Джейсон и лучшая подруга Донна. Она не стала повторять ошибку своей матери, которая вышла замуж за жестокого и непредсказуемого мужчину. Шерил не видела своего отца с раннего детства. Когда ей было шесть лет, она, мать и братья сбежали от него. Это было осознанное и правильное решение. Шерил обладала эмоциональным интеллектом и принимала полезные для себя решения. Джейсон был полной противоположностью ее отца: спокойный, добрый, рассудительный. Возможно, он не был веселым, но Шерил знала, чем могло обернуться «веселье». Его присутствие успокаивало ее. Джейсон по-настоящему заботился о супруге: когда он спрашивал, как прошел ее день, он действительно хотел узнать, как прошел день. Он помогал ей по дому. Шерил с нежной улыбкой сказала, что он готовил гораздо лучше нее и «напевал, пока готовил ужин». Она любила его за стабильность: «Он обнимается лучше всех в мире. Я не очень люблю обниматься, но его крепкие объятия придают мне сил».

Шерил познакомилась со своей лучшей подругой Донной в школе. Та была полной противоположностью: жизнерадостной, болтливой, настоящим экстравертом. Они вместе смеялись и гуляли по выходным. У Шерил были братья, и она считала Донну своей сестрой. Она помнила, как они красили ногти, хихикали над первым поцелуем с мальчиками в подростковом возрасте, взрослели, выходили замуж. Донна подшучивала над ней и, в отличие от других, не боялась говорить правду. Она любила ее маму и считала важным человеком в своей жизни. Донна плакала на ее похоронах. И могла расплакаться, когда Шерил вспоминала о маме. Но после смерти матери Шерил о многом не говорила с подругой – не потому, что не хотела, а потому, что не знала как.

Я узнала, что Шерил всегда подчинялась матери. «Мы были образцовой семьей, которая выглядит хорошо лишь со стороны, – рассказала она. – На самом деле мама редко проявляла любовь». Они сбежали от жестокого отца, когда Шерил было шесть лет. Она не общалась с ним и почти не помнила его. Ее мать ходила в церковь, возлагала большие надежды на своих детей (их было трое), заставляла хорошо учиться в школе. «Она умерла довольно печально, – сказала Шерил. – Она была старой закалки и гордилась собой всю жизнь, но умерла на руках у врачей. Если она была на твоей стороне, ты чувствовал воинственную любовь. Она переехала в Англию в 18 лет и считала эту страну своей родиной. Она очень уважала ее, но, оказавшись здесь, столкнулась с огромным предубеждением. Она была такой молодой, когда вышла замуж за “чудовище” – так мама называла отца. Но она не делилась своими проблемами. Она говорила: “Я не люблю людей, которые суют нос в мои дела”. Она просто жила своей жизнью».

Шерил почти все время тихо злилась и редко смотрела мне в глаза. Я заметила, что от нее исходят два сигнала: «Позаботься обо мне» и «Уйди от меня». Я чувствовала, что она то притягивала, то отталкивала меня. Когда я сказала об этом, Шерил замолчала. Как можно более мягким тоном я добавила, что разговор о наших отношениях может пугать, и я не буду давить на нее. В то же время, если Шерил будет честной со мной, я не стану осуждать ее. Шерил посмотрела на меня, и на мгновенье между нами установилась связь (это первый этап наших отношений). Однако в последующие недели отношения не сдвинулись с этой точки. Шерил говорила в основном о своей работе. Я понимала, что вижу «образцовую Шерил», отражавшую «образцовую семью», о которой она мне рассказала. Все же иногда она мельком показывала то, что скрывалось под ее защитной маской.

Постепенно я узнала больше о ее семье. Когда они сбежали от отца, старший брат Шерил полгода провел в приюте, потому что квартира, которую нашла их мать, была слишком маленькой. Но она много работала на кондитерской фабрике и накопила на аренду новой квартиры. После этого брат вернулся в семью. Маме было очень тяжело. Она достаточно настрадалась в детстве, не получив материнской любви. Я начала понимать причины жесткости матери Шерил: это был необходимый механизм выживания. На наших сеансах мы признали, что Шерил любила и уважала свою мать, но также скорбела по матери, которую ей бы хотелось иметь: более любящую, более чуткую.

Шерил поссорилась со своими братьями из-за похорон матери. Они придумали свою речь и раскритиковали ее наброски. «Моя речь казалась мне идеальной, – заявила она. – Но сейчас у нас все хорошо». Несмотря на конфликт, они неплохо ладили. До своей смерти мать говорила им: «Я хочу исчезнуть в огне, никто не будет закапывать мои кости». Шерил и братья выполнили ее желание.

Иногда Шерил выбиралась из своей капсулы и становилась жизнерадостной, особенно когда говорила о своем 14-летнем сыне Джексоне. Тогда она смотрела мне в глаза и улыбалась. Я чувствовала ее огромную любовь к нему. Как и многим матерям, ей было тяжело видеть сына расстроенным из-за смерти бабушки. Это казалось ей невыносимым. Шерил интуитивно чувствовала, что должна избавить сына от печали, чтобы он «был в порядке», как ей говорила ее мать. Мы признали, что этот материнский инстинкт успокоения часто «встроен» в женщин, но есть и недостаток: он подавляет сложные чувства в детях.

Шерил была одержима событиями, которые произошли в период с первого сердечного приступа матери до ее смерти. «Мне кажется, я должна была сделать больше для мамы», – вздыхала она. Шерил говорила с трудом, словно в горле застрял ком. Мы вместе «сняли» уровни тревоги, закрывающие ее чувства, и вскоре Шерил начала испытывать жгучую ярость. Она подробно описывала каждое лекарство, которое принимала мать, каждый визит к врачу, особенно те, которые она пропустила. Как медсестра Шерил чувствовала, что должна была знать больше, но она работал медсестрой педиатрического отделения, поэтому мало что знала о заболеваниях сердца у взрослых. Шерил никогда не говорила со своей матерью о смерти – она боялась, что «это испортит карму». Они суеверно полагали, что упоминание «мертвых» слов разбудит плохих богов, которые затем заберут к себе ее мать. Они обсуждали предстоящий отпуск, планы на Рождество, но никогда не упоминали хотя бы вероятность смерти.

Шерил все чаще говорила о тех вещах, которые показывали, что она все больше осознавала новую реальность. Она раскрыла свою душу, и я поняла, какую силу подавляла ее молчаливая ярость. Поскольку я не могла представить мать Шерил или их вместе, я попросила ее принести фотографии. Она взяла целый «семейный набор»: забавные снимки себя и братьев в детстве, любимую брошь и шаль ее матери. Все это лежало у нее на коленях, пока она рассказывала мне семейные истории об отдыхе на Ямайке. Я чувствовала, что Шерил очень гордилась своей матерью, ее упорным трудом, чтобы дать своим детям все. Во время рассказа у Шерил блестели глаза.

Внезапно она подняла шаль и вдохнула ее запах: это потрясло ее. По щекам потекли слезы. Шерил зарылась лицом в шаль, вдыхала запах, плакала и раз в пару минут ритмичным движением вытирала слезы. Запах парфюма ее матери, отдающего печеньем «Мадлен», перенес ее в те времена, когда она сидела у мамы на коленях и пела, прижимаясь к ее груди. Когда мы рождаемся, мы не сразу видим свою маму. В первую очередь мы чувствуем ее запах. Некоторые считают, что лишь обоняние остается с нами до самой смерти.

После этого случая наша работа потекла гораздо проще и быстрее. Шерил посетила всего шесть сеансов, но этого было достаточно. Она словно ждала, пока ее кто-то откроет. Она заново узнала мать, которую любила всем сердцем. «Я думала, что если заблокирую свою любовь, то заблокирую боль… это мешало мне жить… – поделилась Шерил. – Я не понаслышке знаю о темных чувствах, но ощущение счастья похоже на нового друга. Я как будто впервые вдыхаю чистый кислород. Когда-то давно я потеряла себя, а теперь нашла».

Шерил оказалась гораздо более удивительной, чем виделось при первой встрече. От ее смеха словно всходило солнце – таким глубоким, ярким и ослепительным он был. Она заново открыла свое детское и материнское «я».

Я обняла ее, и пока мы обе плакали, я чувствовала, будто плачу за всех дочерей, которые очень старались, но так или иначе потерпели неудачу.