Текст книги "Избранное"

Идеал

 
Я шел к тебе долго – не год, не два,
Как путник, что ищет в буран жилье.
Я верил в большие, как мир, слова
И в счастье единственное свое.
 
 
Пускай ты не рядом, пускай не здесь,
Я счастья легкого и не жду,
Но ты на земле непременно есть,
И я хоть умру, но тебя найду!
 
 
О, сколько же слышал я в мире слов,
Цветистых, как яркая трель дрозда,
Легко обещавших мне и любовь,
И верность сразу и навсегда!
 
 
Как просто, на миг себя распаля,
Люди, что честностью не отмечены,
Вручают на счастье нам векселя,
Которые чувством не обеспечены.
 
 
И сколько их было в моей судьбе,
Таких вот бенгальски-пустых огней,
Случалось, я падал в пустой борьбе,
Но вновь подымался и шел к тебе,
К единственной в мире любви моей!
 
 
И вот, будто вскинувши два крыла,
Сквозь зарево пестрых ночных огней,
Ты вдруг наконец-то меня нашла,
Влетела, как облако, подошла,
Почти опалив красотой своей.
 
 
Сказала: – И с радостью, и с бедой
Ты все для меня: и любовь, и свет,
Пусть буду любовницей, пусть женой,
Кем хочешь, но только всегда с тобой.
Не знаю, поверишь ты или нет?!
 
 
Да что там – поверишь, ты сам проверишь,
Что то не минутный накал страстей,
Любовь ведь не ласками только меришь,
А правдой, поступками, жизнью всей!
 
 
Вот этому я и молюсь закону.
И мне… Мне не надо такого дня,
Который ты прожил бы без меня,
Ну пусть только слово по телефону.
 
 
Мечтать с тобой вместе, бороться, жить,
Быть только всегда для тебя красивою.
Ты знаешь, мне хочется заслужить
Одну лишь улыбку твою счастливую.
 
 
Я молча стою, а душа моя
Как будто бы плавится в брызгах света.
И чувствую нервами всеми я,
Что это не фразы, а правда это.
 
 
И странной я жизнью теперь живу.
Ведь счастье… Конечно б, оно свершилось,
Да жалко, что ты мне во сне приснилась,
А я-то искал тебя наяву…
 

1976

Недовольство

 
Все чаще он стал возмущаться ею:
То слишком худа она, то – полна,
То где-то резка с прямотой своею,
А то вдруг сварлива и неумна.
 
 
И странно: казалось бы, так недавно
Любил он и голос ее, и смех,
Была для него она самой главной,
И всех-то умней, и красивей всех.
 
 
Какие же «бездны» ему открылись?
С чего она стала нехороша?
Куда подевалась ее душа?
Откуда все минусы появились?
 
 
А может быть, просто не в этом дело
И тех же достоинств она полна,
А стала его раздражать она
Тем лишь, что молодость пролетела?
 
 
Но ссориться, право же, ни к чему.
Для счастья есть очень простое средство:
Ему бы не громы метать в дому,
А взять бы да в зеркале самому
К себе повнимательней приглядеться.
 

1976

Поэзия и проза

 
Шагая по парку средь голых кленов
Вдоль спящей под белым платком реки,
Веселая пара молодоженов
Швыряла друг в друга, смеясь, снежки.
 
 
Она была счастлива так, что взглядом
Могла бы, наверное, без хлопот
На том берегу, а не то что рядом,
Как лазером, плавить и снег, и лед.
 
 
Пылал ее шарф и лицо сияло,
Смеялась прядка на ветерке,
И сердце в груди ее громыхало
Сильней, чем транзистор в его руке.
 
 
Увидевши яблони возле пруда,
Что, ежась под ветром, на холм брели,
Она озорно закричала: – Буду
Сейчас колдовать, чтоб свершилось чудо,
Хочу, чтобы яблони зацвели!
 
 
И звездочки стужи, сначала редко,
Затем все дружнее чертя маршрут,
Осыпали черные пальцы веток –
И вот оно: яблони вновь цветут!
 
 
Но счастье еще и не то умеет.
Вокруг – точно зарево! Посмотри:
На ветках, как яблоки пламенея,
Качаются алые снегири.
 
 
Однако, взглянув равнодушным взором
На эту звенящую красоту,
Он, скучно зевнув, произнес с укором:
– Ведь скажешь же всякую ерунду!..
 
 
Уж слишком ты выдумки эти любишь,
А я вот не верю ни в чох, ни в стих.
И снег – это снег, а синиц твоих,
Прости, но как фрукты ведь есть не будешь!
 
 
А, кстати, сейчас бутербродец вдруг
Нам очень бы даже украсил дело! –
Сказал, и от слов этих все вокруг
Мгновенно ну словно бы потемнело:
 
 
Солнце зашторилось в облака,
Пенье, как лед на ветру, застыло
И словно незримая вдруг рука
Пронзительный ветер с цепи спустила.
 
 
От ярости жгучей спасенья нет,
Ветер ударил разбойно в спину,
И сразу сорвал белоснежный цвет,
И алое зарево с веток скинул.
 
 
И нет ничего уж под серой тучей –
Ни песен, ни солнца, ни снегирей.
Лишь ссоры ворон, да мороз колючий,
Да голый, застывший скелет ветвей.
 
 
И все! И улыбка вдруг улетает.
И горький упрек прозвенеть готов…
Вот что со счастьем порой бывает
От черствой души и холодных слов!
 

1977

Маринки

 
Впорхнули в дом мой, будто птицы с ветки,
Смеясь и щебеча, как воробьи,
Две юные Марины, две студентки,
Читательницы пылкие мои.
 
 
Премудрые, забавные немного,
С десятками «зачем?» и «почему?»,
Они пришли восторженно и строго,
Пришли ко мне, к поэту своему.
 
 
И, с двух сторон усевшись на диване,
Они, цветами робость заслоня,
Весь груз своих исканий и познаний
Обрушили с азартом на меня.
 
 
Одна – глаза и даже сердце настежь,
Другую и поймешь, и не поймешь.
Одна сидит доверчива, как счастье,
Другая – настороженна, как еж.
 
 
Одна – как утро в щебете и красках,
Другая – меди радостной призыв.
Одна – сама взволнованность и ласка,
Другая – вся упрямство и порыв!
 
 
А я затих, как будто вспоминая
Далекой песни недопетый звук.
И на мгновенье, как – не понимаю,
Мне почему-то показалось вдруг,
 
 
Что предо мной не славные Маринки,
А, полные упругого огня,
Моей души две равных половинки,
Когда-то в прах сжигавшие меня!
 
 
Сжигавшие и в небо подымавшие,
Как два крыла надежды и борьбы,
И столького наивно ожидавшие
От щедрости неведомой Судьбы!
 
 
Бредет закат по подмосковным крышам,
Пожатье рук. Прощальных пара слов…
И на дороге вот уж еле слышен
Довольный стук упругих каблучков…
 
 
И тают, тают в гуще тополей
Не то две светлых, трепетных Маринки,
Не то души две звонких половинки
Из невозвратной юности моей…
 

1978

Осенние дожди

 
Дожди, дожди и вечером, и днем.
И пусть я здесь – в уютном помещенье,
Но у меня такое ощущенье,
Что я сегодня стыну под дождем.
 
 
Но не под тем, что пляшет за окошком,
Буяня на дорожках и в цветах,
А под другим, похожим на бомбежку,
Там, где машины, люди и картошка
И заступы в синеющих руках.
 
 
И все ж, и все ж, хоть и трудна задача,
Но, знаю я, бессмысленно вздыхать,
Что стынь ли, дождь ли, а нельзя иначе,
Ведь труд в полях не может пропадать.
 
 
Сижу и злюсь, быть может, по-дурацки,
Что дождь со снегом лупит день и ночь,
А я не в силах выйти по-солдатски,
Чтоб людям, в поле мокнущим, помочь.
 
 
Помочь сразиться с грузными мешками,
Помочь и грязь, и ветер одолеть,
Но прежде всех (поймите это сами),
Но прежде всех горячими губами
Одни ладошки зябкие согреть.
 
 
За годом год летят друг другу вслед,
Но их добрее и поныне нет.
 

1978

«Транзистор включил. И ночной эфир…»

 
Транзистор включил. И ночной эфир
Вспыхнул, кружась в звуковой метели.
В крохе коробочке целый мир:
Лондон, Бейрут, Люксембург и Дели.
 
 
Вот чудо, доступное нам всегда!
А что, если б в мире придумать средство,
Чтоб так же вот просто, как города,
Слышать бы голос любого сердца.
 
 
Не важно, что люди вам говорят,
Важно, что думают. Вот в чем штука.
И тут-то позволила б нам наука
Проверить друзей наших всех подряд.
 
 
Что бы открылось? Что б оказалось?..
Стою с посерьезневшим вдруг лицом.
Что это: нервы или усталость?
И этот мой вздох почему? О чем?
 
 
О нет, я уверен в друзьях давно,
Прекрасен и тот, и другая тоже.
Проверка – отличное дело. Но…
Кто знает… И лучше не надо все же!
 

1979

Побереги

 
Ты говоришь, что кончилась любовь
И слишком много сделано такого,
Что не позволит возвратиться вновь
Ни даже тени нашего былого.
 
 
Ну что же, ладно. Так и порешим.
Как бы незримый договор подпишем,
Что мы теперь друг другу не напишем,
Не встретимся и вновь не позвоним.
 
 
О, как легко решенья принимаются!
Что годы встреч иль даже просто год,
Все вдруг, как пена с молока, сдувается,
Иль будто дрозд из клетки выпускается:
Прощай, лети! И никаких забот.
 
 
Куда как просто, душ своих не мучая,
Пожать друг другу руки: – В добрый путь!
Но все, что было светлого и лучшего,
Его куда и как перечеркнуть?!
 
 
Мы произносим: – Кончена любовь. –
Порой бодрясь и голосом и взглядом,
Но чувствуем, как холодеет кровь,
И что-то в нас почти кричит: – Не надо!
 
 
Эх, были бы волшебные весы,
Чтоб «за» и «против» взвесить успевали,
Чтоб люди дров в азарте не ломали
И не тогда ошибки понимали,
Когда давно отстукают часы.
 
 
И чтоб не вышло зло и несчастливо,
Давай-ка, те часы остановив,
Свершим с тобой не подлинный разрыв,
А, может, что-то вроде перерыва.
 
 
Да, не порвем всех нитей до конца.
Пускай смешно, но слишком жизнь сурова.
Простимся так, чтоб, если надо, снова
Могли друг друга отыскать сердца.
 
 
Легко в ненастье крикнуть: – Навсегда! –
Но истая любовь, она не тонет
И, может быть, на нашем небосклоне
Еще взойдет, как яркая звезда.
 
 
Кто мы с тобой: друзья или враги?
Сегодня в душах все перемешалось.
Но если что-то светлое осталось,
Не разбивай его, побереги!
 

1980

Бессонница

 
Полночь небо звездами расшила,
Синий свет над крышами дрожит…
Месяц – наше доброе светило
Над садами топает уныло,
Видно, сны людские сторожит.
 
 
Бьет двенадцать. Поздняя пора.
Только знаю, что тебе не спится,
И свои пушистые ресницы
Ты сомкнуть не можешь до утра.
 
 
На губах – то ласковое слово,
То слова колючие, как еж,
Где-то там, то нежно, то сурово,
То любя, то возмущаясь снова,
Ты со мной дискуссии ведешь.
 
 
Кто в размолвке виноват у нас?
Разве можно завтра разобраться,
Да к тому ж хоть в чем-нибудь признаться
При упрямстве милых этих глаз?!
 
 
Да и сам я тоже не святой,
И за мной нелепого немало.
Светлая моя, когда б ты знала,
Как я рвусь сейчас к тебе душой.
 
 
Кто же первым подойдет из нас?
Вот сейчас ты сердцем не владеешь,
Ты лежишь и не смыкаешь глаз,
Но едва придет рассветный час,
Ты, как мрамор, вновь закаменеешь.
 
 
Ничего. Я первым подойду.
Перед счастьем надо ли гордиться?!
Спи спокойно. Завтра я найду
Славный способ снова помириться!
 

1980

Утренняя песня

 
Воздух синью наливается,
Небосвод поднялся выше,
Словно кошка выгибается
Тучка алая на крыше.
 
 
Тишина. Еще не жарко.
Желтый «газик» с первым грузом
 
 
Фыркнул и влетел под арку,
Будто шар бильярдный в лузу.
 
 
Фонари, уже погасшие,
Друг за дружкою степенно,
Как рабочие уставшие,
Возвращаются со смены.
 
 
Ветерок газету гонит,
А другой, припав к камням,
Вдруг прыжком за ним в погоню.
Закружились оба в звоне,
И газета пополам!
 
 
Скоро звонко, скоро молодо
Радость улицами брызнет.
Утро – это песня города!
Юность – это песня жизни!
 
 
Ах ты юность! Если б знала ты,
Как ты дьявольски прекрасна!
Вечно солнечно мечтала ты,
Только правде присягала ты,
И любой огонь встречала ты,
Как бы ни было опасно!
 
 
Я приветствую с волнением
Твои сложности и радости,
С бесконечным восхищением
И грустинкой невозвратности.
 
 
Ты летишь сейчас по городу,
Редко жалуя каноны,
Все в тебе покуда молодо,
Все покуда окрыленно!
 
 
Торопись, штурмуй премудрости,
Чтоб успеть и сделать много,
Ибо слишком быстро в юности
Пробегается дорога…
 
 
Пусть наш день неравно ярок,
Пусть судьба неодинакова,
Только юность в жизни всякого
Самый радостный подарок.
 
 
И не суть, что быстротечны
В нашей жизни эти дни,
Ведь в масштабе всей страны
Ты была и будешь вечно.
 
 
Воздух синью наливается,
Небосвод поднялся выше,
Словно кошка выгибается
Тучка алая на крыше.
 
 
Пусть и весело и молодо.
Радость улицами брызнет.
Ибо утро – песня города!
Ибо юность – песня жизни!
 

1980

Друг без друга у нас получается все…

 
Друг без друга у нас получается все
В нашем жизненном трудном споре.
Все свое у тебя, у меня все свое,
И улыбки свои, и горе.
 
 
Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли
И, вчерашнего дня не жалея,
Вдруг решили и новой дорогой пошли,
Ты своею пошла, я – своею.
 
 
Все привольно теперь: и дела, и житье,
И хорошие люди встречаются.
Друг без друга у нас получается все.
Только счастья не получается…
 

1980

Заколдованный круг

 
Ты любишь меня и не любишь его.
Ответь: ну не дико ли это, право,
Что тут у него есть любое право,
А у меня ну – почти ничего?!
 
 
Ты любишь меня, а его не любишь:
Прости, если что-то скажу не то,
Но кто с тобой рядом все время, кто
И нынче, и завтра, и вечно кто?
 
 
Что ты ответишь мне, как рассудишь?
Ты любишь меня? Но не странно ль это!
Ведь каждый поступок для нас с тобой –
Это же бой, настоящий бой
С сотнями трудностей и запретов.
 
 
Понять? Отчего ж, я могу понять.
Сложно? Согласен, конечно, сложно.
Есть вещи, которых нельзя ломать,
Пусть так, ну а мучиться вечно можно?!
 
 
Молчу, но душою почти кричу:
Ну что они – краткие эти свидания?!
Ведь счастье, я просто понять хочу,
Ужель, как сеанс иль визит к врачу:
Пришел, повернулся и до свидания!
 
 
Пылает заревом синева,
Бредут две Медведицы, Большая и Малая,
А за окном стихает Москва,
Вечерняя, пестрая, чуть усталая.
 
 
Шторы раздерну, вдали темно,
Как древние мамонты дремлют здания,
А где-то сверкает твое окно
Яркою звездочкой в мироздании.
 
 
Ты любишь меня… Но в мильонный раз
Даже себе не подам и вида я,
Что, кажется, остро сейчас завидую
Ему, нелюбимому, в этот час.
 

1982

Листопад

 
Утро, птицею в вышине,
Перья радужные роняет.
Звезды, словно бы льдинки, тают
С легким звоном в голубизне.
 
 
В Ботаническом лужи блестят
Озерками большими и мелкими,
А по веткам, рыжими белками,
Прыгает листопад.
 
 
Вон, смеясь и прильнув друг к дружке,
Под заливистый птичий звон,
Две рябинки, как две подружки,
Переходят в обнимку газон.
 
 
Липы важно о чем-то шуршат,
И служитель метет через жердочку
То ль стекло, то ли синюю звездочку,
Что упала с рассветом в сад.
 
 
Листопад полыхает, вьюжит,
Только ворон на ветке клена
Словно сторожем важно служит,
Молчаливо и непреклонно.
 
 
Ворон старый и очень мудрый,
В этом парке ему почет,
И кто знает, не в это ль утро
Он справляет свой сотый год.
 
 
И ему объяснять не надо,
Отчего мне так нелегко,
Он ведь помнит, как с горьким взглядом
Этим, этим вот самым садом
Ты ушла далеко-далеко…
 
 
Как легко мы порою рушим
В спорах-пламенях все подряд.
Ах, как просто обидеть душу
И как трудно вернуть назад!
 
 
Сыпал искры пожар осин,
Ну совсем такой, как и ныне,
И ведь не было злых причин,
Что там злых – никаких причин,
Кроме самой пустой гордыни.
 
 
В синеву, в тишину, в листву
Шла ты медленно по дорожке,
Как-то трепетно и сторожко –
Вдруг одумаюсь, позову…
 
 
Пестрый, вьюжистый листопад,
Паутинки дрожат и тают,
Листья падают, шелестят
И следы твои покрывают.
 
 
А вокруг и свежо, и пряно,
Все купается в бликах света,
Как в «Сокольниках» Левитана,
Только женской фигурки нету…
 
 
И сейчас тут, как в тот же день,
Все пылает и золотится,
Только горечь в душе, как тень,
Черной кошкою копошится.
 
 
Можно все погрузить во мрак,
Жить и слушать, как липы плачут,
Можно радость спустить, как стяг.
Можно так. А можно не так,
А ведь можно же все иначе!
 
 
И чего бы душа ни изведала,
Как ни било б нас вкривь и вкось,
Если счастье оборвалось, –
Разве значит, что счастья не было?!
 
 
И какая б ни жгла нас мука,
Но всему ль суждено сгореть?
Тяжелейшая вещь – разлука,
Но разлука еще не смерть!
 
 
Я найду тебя. Я разрушу
Льды молчания. Я спешу!
Я зажгу твои взгляд и душу,
Все, чем жили мы, воскрешу.
 
 
Пусть все ветры тревогу свищут.
Я уверен: любовь жива!
Тот, кто любит, – дорогу сыщет!
Тот, кто любит, – найдет слова!
 
 
Ты шагнешь ко мне, верю, знаю,
Слез прорвавшихся не тая,
 
 
И прощая, и понимая,
Моя светлая, дорогая,
Удивительная моя!
 

1982

Маэстро

 
Счастливый голос в трубке телефонной:
– Люблю, люблю! Без памяти! Навек!
Люблю несокрушимо и бездонно! –
И снова горячо и восхищенно:
– Вы самый, самый лучший человек!
 
 
Он трубку улыбаясь положил.
Бил в стекла ветер шумно и тревожно.
Ну что сказать на этот буйный пыл?
И вообще он даже не решил,
Что хорошо, а что тут невозможно?
 
 
Ее любовь, ее счастливый взгляд,
Да, это праздник радости, и все же
На свете столько всяческих преград,
Ведь оболгут, опошлят, заедят,
К тому ж он старше, а она моложе.
 
 
Ну что глупцам душа или талант!
Ощиплют подчистую, как цыпленка.
Начнут шипеть: – Известный музыкант,
И вдруг нашел почти наивный бант,
Лет двадцать пять. Практически девчонка.
 
 
Но разве чувство не бывает свято?
И надо ль биться с яркою мечтой?
Ведь были же и классики когда-то.
Был Паганини в пламени заката.
Был Верди. Были Тютчев и Толстой.
 
 
А впрочем, нет, не в этом даже дело,
И что такое этажи из лжи
И всяческие в мире рубежи
Пред этим взглядом, радостным и смелым!
 
 
Ведь если тут не пошлость и не зло
И главный смысл не в хмеле вожделений,
А если ей и впрямь его тепло
Дороже всех на свете поклонений?!
 
 
И если рвется в трубке телефонной:
– Люблю, люблю! Без памяти! Навек!
Люблю несокрушимо и бездонно! –
И снова горячо и восхищенно:
– Вы самый, самый лучший человек!
 
 
Так как решить все «надо» и «не надо»?
И как душе встревоженной помочь?
И что важней: житейские преграды
Иль этот голос, рвущийся сквозь ночь?
 
 
Кидая в мрак голубоватый свет,
Горит вдали последняя звезда.
Наверно, завтра он ответит «нет»,
Но нынче, взяв подаренный портрет,
Он по секрету тихо скажет «да»!
 

1984

«Сатана»

 
Ей было двенадцать, тринадцать – ему,
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли, почему
Такая у них вражда?!
 
 
Он звал ее «бомбою» и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его «сатаной»,
«Скелетом» и «зубоскалом».
 
 
Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.
 
 
Ей было пятнадцать, шестнадцать – ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.
 
 
Он «бомбой» ее по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял
И диких не корчил рож.
 
 
Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится: – У, сатана!
Как я тебя ненавижу!
 
 
А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет и шепнет за столом:
 
 
– Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашен!
И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
 
 
– Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги!
Ей – девятнадцать. Двадцать – ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.
 
 
Теперь он «бомбой» ее не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи.
А «тетей Химией» величал
И «тетей Колбою» тоже.
 
 
Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась: – У, сатана! –
И так же его презирала.
 
 
Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая…
Шел паренек с девчонкой одной,
Домой ее провожая.
 
 
Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он ее провожал.
 
 
Потом, когда в полночь взошла луна,
Свистя, возвращался назад.
И вдруг возле дома: – Стой, сатана!
Стой, тебе говорят!
 
 
Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?
Значит, встречаешься с ней?!
С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!
Не смей! Ты слышишь? Не смей!
 
 
Даже не спрашивай почему! –
Сердито шагнула ближе.
И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
– Мой! Не отдам, не отдам никому!
Как я тебя ненавижу!
 

1984

Высокий долг

 
Осмотр окончен. На какой шкале
Отметить степень веры и тревоги?!
Налево – жизнь, направо – смерть во мгле,
А он сейчас, как на «ничьей земле»,
У света и у мрака на пороге…
 
 
Больной привстал, как будто от толчка,
В глазах надежда, и мольба, и муки,
А доктор молча умывает руки
И взгляд отводит в сторону слегка.
 
 
А за дверьми испуганной родне
Он говорит устало и морозно:
– Прошу простить, как ни прискорбно мне,
Но, к сожаленью, поздно, слишком поздно!
 
 
И добавляет: – Следует признаться,
Процесс запущен. В этом и секрет.
И надо ждать развязки и мужаться.
Иных решений, к сожаленью, нет.
 
 
Все вроде верно. И однако, я
Хочу вмешаться: – Стойте! Подождите!
Я свято чту науку. Но простите,
Не так тут что-то, милые друзья.
 
 
Не хмурьтесь, доктор, если я горяч,
Когда касаюсь вашего искусства,
Но медицина без большого чувства
Лишь ремесло. И врач уже не врач!
 
 
Пусть безнадежен, может быть, больной,
И вы правы по всем статьям науки,
Но ждать конца, сложив спокойно руки,
Да можно ль с настоящею душой?!
 
 
Ведь если не пылать и примиряться
И не стремиться поддержать плечом,
Пусть в трижды безнадежной ситуации,
Зачем же быть сестрой или врачом?!
 
 
Чтоб был и впрямь прекраснейшим ваш труд,
За все, что можно, яростно цепляйтесь,
За каждый шанс и каждый вздох сражайтесь
И даже после смерти семь минут!
 
 
Ведь сколько раз когда-то на войне
Бывали вдруг такие ситуации,
Когда конец. Когда уже сражаться
Бессмысленно. И ты в сплошном огне,
 
 
Когда горели и вода, и твердь,
И мы уже со смертью обнимались,
И без надежды все-таки сражались,
И выживали. Побеждали смерть!
 
 
И если в самых гиблых ситуациях
Мы бились, всем наукам вопреки,
Так почему ж сегодня не с руки
И вам вот так же яростно сражаться?!
 
 
Врачи бывали разными всегда:
Один пред трудной хворостью смирялся,
Другой же не сдавался никогда
И шел вперед. И бился и сражался!
 
 
Горел, искал и в стужу, и в грозу,
Пусть не всегда победа улыбалась,
И все же было. Чудо совершалось.
И он, счастливый, смахивал слезу…
 
 
Ведь коль не он – мечтатель и боец,
И не его дерзанья, ум и руки,
Каких высот достигли б мы в науке
И где б мы сами были, наконец?!
 
 
Нельзя на смерть с покорностью смотреть,
Тем паче где терять-то больше нечего,
И как порою ни упряма смерть –
Бесстрашно биться, сметь и только сметь!
Сражаться ради счастья человечьего.
 
 
Так славьтесь же на много поколений,
Упрямыми сердцами горячи,
Не знающие страха и сомнений
Прекрасные и светлые врачи!
 

19 сентября 1984