Текст книги "Тени в переулке"

Нынешние продюсеры процветают, как и не снилось их предшественникам. Но все повторяется. В памяти остается только старая афиша: «Один день проездом...»

«ЖИЗНЬ МОЯ, КИНЕМАТОГРАФ, ЧЕРНО-БЕЛОЕ КИНО...»

На площадке третьего этажа 108-го отделения милиции меня встретил Боря Клюев в полном сиянии милицейского генеральского мундира. Глаза у него горели яростным огнем.

– Ну что? – спросил он меня. – Вспомнил, что такое система Станиславского? Впрочем, сценаристы в киноинституте ее не изучают, но ничего, я объясню тебе главные положения. Иди на грим.

Я прошел по коридору. У кабинета начальника отделения Володи Колокольцева суетился какой-то цыган, обвешанный золотом. Откуда-то возник режиссер-постановщик Вадим Дербенев.

– Привет! Иди гримируйся, скоро съемка.

Я обреченно пошел в гримерку.

Наш кинообоз занимал весь третий этаж этого отделения. Пустил нас Володя Колокольцев.

* * *

В конце 1993 года мне позвонили из конторы под названием «Сериал» – так теперь называлась знаменитая когда-то студия телевизионного кино «Экран».

Три года назад именно там по моему сценарию режиссер Сева Плоткин снял фильм «Последняя осень». Лента получилась удачная, ей достались все призы на последнем Всесоюзном фестивале телевизионного кино в городе Саратове, а фестиваль канул в Лету, как, впрочем, и СССР.

В «Останкино» директор «Сериала» Витя Шафран объяснил мне интригу. Дело в том, что по телевизору тогда крутили очень неплохой американский полицейский сериал «Криминальные хроники».

Руководство телевидения решило дать «наш ответ Керзону», ударить по заевшимся американцам отечественным сериалом. Удар по прогнившему американскому кино должен был нанести именно я.

Мы быстро нашли общий язык, и я начал писать разработку или, как сейчас именуется это сочинение на западный манер, – синопсис.

Скажу сразу, что работа эта утомительна и скучна. Но тем не менее мне удалось набросать «бессмертное полотно». Оно вдохновило руководство «Останкино», и оно дало «добро» на дальнейшую работу.

Мне предложили заключить договор. Но объем был настолько велик, а сроки чудовищно сжаты, что я попросил дать мне соавтора. На студии очень оживились, еще бы – кинематограф находился в застое и целая куча прикрепленных еще бывшим «Экраном» сценаристов сидела без работы. Но я сам нашел соавтора – опытного способного сценариста Толю Степанова. Режиссер у нас тоже был свой – Вадим Дербенев. Год назад мы с ним сделали удачный фильм «Дом свиданий».

Виктор Шафран обрадовал нас, что деньги пришли, пока их немного, но зато в следующем квартале нас осыплет зеленым дождем.

Мы согласились. А что еще оставалось делать? В империи Гайдара и Ельцина рухнуло все сразу, не только кинематограф. По главной студии страны «Мосфильму» бродила стая собак. Они всю жизнь жили здесь, привыкли к многолюдной суете и вдруг стали никому не нужными псами.

Вадим подобрал прекрасный актерский ансамбль: Игоря Ливанова, Оксану Фандеру, Анатолия Кузнецова, Борю Клюева, Лешу Шейнина, Сашу Берду. Они все согласились играть за небольшой гонорар. Во-первых, потому что хотели сниматься, а во-вторых, Виктор Шафран пел им сладкие песни про долларовый дождь.

Деньги, конечно, были, но в этот момент худрук «Сериала» Леня Пчелкин заканчивал «Петербургские тайны». Деньги у него кончились, и ему отдали больше половины нашего бюджета. Однако об этом мы узнали потом, после того как без денег, одолжив у друзей свет и камеру, досняли финальную сцену в аэропорту.

Мы экономили на всем. А однажды Дербенев сказал мне:

– Послезавтра играешь прокурора, денег на актера нет.

– А то, – легкомысленно ответил я, – легко.

До этого я снимался в двух киношедеврах. В фильме «Футболист» я играл спортивного мафиозо. Роль была маленькая, правда, со словами, и еще я важно стоял на презентации в ленте «Падение». Там я демонстрировал только свой красивый пиджак и трубку. А здесь достаточно большая роль. В полном мандраже я ехал на съемку.

* * *

Меня загримировали, облачили в прокурорский мундир с полковничьими погонами, и я не в самом лучшем состоянии вышел в коридор. Там меня ждал Боря Клюев, уже в штатском, потому что отснялся.

– Пошли, – сказал он мне.

Подбежал ассистент.

– Эдуард Анатольевич, ваша сцена через пятнадцать минут.

Мы вошли в кабинет начальника отделения Володи Колокольцева.

– Доставай, – скомандовал Боря.

Володя открыл холодильник, достал бутылку хорошей водки и налил граненый стакан, потом поставил передо мной тарелочку, на которой лежал соленый огурец.

– Давай, – сказал Боря.

Я выпил стакан, закусил огурцом.

Водка сделала свое дело, мне стало легко и хорошо.

И почувствовал я себя если не Павлом Масальским, то Вячеславом Тихоновым наверняка. Я вышел в коридор, где на меня набросились ассистенты и поволокли в интерьер.

В сцене со мной были заняты прелестная актриса Вероника Изотова и Игорь Муругов – мастер на все руки.

Я сел в прокурорское кресло.

– Мотор, – раздалась команда, – начали!

И мы начали. И что удивительно, отработали сцену с двух дублей.

Ничего страшного не произошло. Я играл совершенно спокойно, только, когда я встал, второй режиссер засмеялся:

– Вот это да!

Спина синего прокурорского кителя стала черной от пота.

– Слушай, – подошел режиссер, – молодец. С твоей фактурой надо было на актерский поступать.

На следующий день прикатило телевидение. Еще бы, все стоят, а одна группа снимает телевизионный художественный фильм. На меня напялили просохший мундир, и я рассказывал, как нам трудно снимать кино.

– А когда вы выбрали свою кинопрофессию? – спросила меня милая теледама.

Когда я ее выбрал? Ах, как давно.

* * *

Октябрь 1951 года. На Московском вокзале дядька купил мне билет в мягкий вагон.

– Поедешь, как человек, и все пройдет. Пошли.

Мы двинулись к буфету. Дядька заказал два по сто пятьдесят водки и бутерброды.

– Я не пью, дядя Викентий...

– Помогла тебе твоя физкультура? А водка – как лекарство. – Он поднял стакан. – За удачу.

Я в два глотка выпил водку и, пока жевал бутерброд, вдруг почувствовал облегчение. Комок, три дня стоявший в груди, растаял, и мир стал веселым и радостным.

– Ну как? – подмигнул мне дядька.

– Туман.

– Вот и здорово. Когда-нибудь будешь Бога благодарить, что они отчислили тебя из училища. Знаешь, сколько у меня в жизни было всякого, а вот живу...

* * *

Что было, то было. Жизнь дяди Викентия, двоюродного брата моего отца, была похожа на авантюрный роман. Он учился в Институте красной профессуры, потом стал замдиректоpa московской милиции, я видел его фотографии. Дядя Викентий строго взирал на мир. На нем была белая гимнастерка, на петлицах теснились ромбы.

Но милицейская служба вскоре окончилась. Дядька поехал на отдых в Белоруссию к родным. В купе поддал и увидел, что за окном на березах висят бутылки. Это железнодорожники собирали березовый сок. Дядька достал маузер и из окна вагона начал палить по бутылкам. Об этом замечательном происшествии в газете «Гудок» написал фельетон Юрий Олеша.

Дядьку поперли из милиции и назначили директором московского «Мюзик-холла». Щуку бросили в реку. Все мужики в нашей семье были гуляки, бабники и поддавалы.

Но всему прекрасному приходит конец. «Мюзик-холл» закрыли, как «притон разврата», несущий буржуазную идеологию рабочим и крестьянам, и дядька попал в Комитет по кинематографии.

Во время войны он командовал студией «Воентехфильм», а после Победы уехал в Белоруссию, где стал замминистра кинематографии.

В этот печальный октябрьский день 1951 года он занимал должность директора Ленинградской академической капеллы. Это был последний поворот в его судьбе, на этой должности он продержался до своего ухода из жизни.

* * *

Дядька устроил меня в купе. Сунул деньги.

– Здесь хороший вагон-ресторан, – подмигнул он мне.

И поезд повез меня в Москву.

Октябрь в городе был солнечным. Мне никого не хотелось видеть, и я пошел на осенний Тверской бульвар. Там медленно падали последние листья, слабый ветер тащил их по земле, сбивал в круг. Сидели на скамейках мамы с колясками.

Золотая московская осень. Самое прекрасное время в городе. Я любил его, но даже оно не могло исправить мне настроение.

У Никитских на фронтоне кинотеатра «Повторного фильма» висела огромная афиша: «Весна», кинокомедия.

Странно получалось: при своей любви к кино я раньше так и не посмотрел эту картину. Я пошел в кино. Выйдя из зрительного зала, немедленно купил билет на следующий сеанс. Все плохое забылось. Я увидел, как делается кино. В одной декорации пел композитор Глинка, в другой – Пушкин читал стихи на горбатом мостике. Трубно вещал Маяковский, гусары танцевали мазурку. Кинокамера летала на операторских кранах, режиссеры отбирали артистов на роли.

Я шел домой счастливый, потому что теперь точно знал, чем я займусь в жизни. Волшебный мир кино был моим миром. В нем я мог искать и фантазировать, и никто не станет смеяться надо мной.

Я твердо решил поступать на следующий год во ВГИК. Но жизнь внесла свои коррективы, и вместо кино я попал в военное училище.

* * *

Через много лет я познакомился с Григорием Васильевичем Александровым. Иоднажды за чаем рассказал ему о том, какменя отчислили из-за отца из мореходного училища, о грустном октябрьском дне, о том, как после его фильма я заболел кино.

Григорий Васильевич весело хохотал и поглядывал на меня с нескрываемой симпатией.

– Знаете, мой дорогой, – сказал он, – если после моей ленты хоть один человек полюбил кино, значит, я не напрасно работал.

– Вы должны пойти в храм и поставить свечку, – улыбнулась Любовь Петровна Орлова.

– Кому?

– Тем людям, которые выгоняли вас из разных военных школ. Они, конечно, были негодяи, но подумайте сами, кем бы вы стали, если бы не они.

– Обязательно пойду, – пообещал я.

Правда, не пошел, постеснялся.

* * *

Я боюсь серьезных людей, в их обществе я начинаю себя чувствовать некомфортно. И как бы они ни убеждали меня, что жизнь можно спланировать, если относиться к ней серьезно, я этому никогда не верил. В нашей семье все мужчины были веселыми и легкомысленными и все верили в удачу.

Любимая поговорка была: «Карта не лошадь, к утру повезет».

И надо сказать, что кроме большого горя и страданий, выпавших на долю моих родственников, к нам частенько попадали и козырные карты.

Ну как не поверишь в удачу, если она приходила ко мне в самые неожиданные моменты!

1963 год. У меня целая куча неприятностей. Но выгляжу я, как всегда, веселым и элегантным. Я иду на свидание с одной из первых московских красавиц. Денег раздобыть не удалось. И я шел на свидание, чтобы просто извиниться, сославшись на загруженность на работе. То, что у меня ее нет, красавица Тамара не знала. Я поравнялся с памятником Пушкину – и вдруг!..

На асфальте рядом с окурками и горелыми спичками лежал коричневый, вдвое сложенный четвертак. Это были неплохие деньги, на них можно было пить шампанское и неплохо закусывать пару дней. Я огляделся и наступил на двадцатипятирублевку. Но все было спокойно. Мимо шли люди, не обращавшие на меня никакого внимания.

Я уронил пачку сигарет и поднял ее вместе с купюрой.

Мы весь вечер пили шампанское в кафе «Молодежное» на улице Горького. Потом поехали ко мне. А утром пили кофе с яблочным паем в «Национале».

В моей жизни было еще два счастливых случая, повлиявших на мое будущее. В 1958 году я работал корреспондентом в газете «Московский комсомолец». После ноябрьских праздников ко мне подходит мой коллега Володя Любовный.

– Слушай, старик, выручи.

Я немедленно полез за деньгами.

– Да нет. Понимаешь, меня прихватило телевидение, просят сделать сценарий передачи о Дне Конституции.

– Ну и делай.

– Но я в этом деле ни уха ни рыла. А ты справочниками по кино обложился, во ВГИК собираешься. Знаешь, это может тебе помочь.

Я согласился и поехал на Шаболовку. Оговорил условия, глянул, как делаются сценарии передач. Через три дня я принес сценарий. Работа мне понравилась, но, главное, она понравилась в Детской редакции.

– Интересный сценарий, – сказали мне, – теперь надо снимать передачу.

– А я здесь при чем?

– А вы договор посмотрите.

В договоре, который я подписал не читая, было сказано, что автор организует и проводит съемки передачи. То есть работает одновременно администратором и режиссером.

Итак, мне дали оператора, и я поехал снимать. И что самое интересное, снял не хуже других. История о Дне Советской Конституции понравилась наверху, и меня начали активно привлекать к работе. Я делал сюжеты, передачи, снимал телефильмы.

Даже художественный телефильм снял по своему сценарию. Режиссер, которого нам рекомендовал Иван Александрович Пырьев, был его ассистентом, человеком, заметным в московской тусовке тех лет.

В первый съемочный день он устроил пьянку на площадке, потом целую неделю снимал поддатый. Получил зарплату и сбежал. Худсовет посмотрел отснятый материал и забраковал работу пырьевского ученика. Но деньги отпущены, тема заявлена.

– Ничего сложного в этом фильме нет. Пусть автор его и снимает, тем более он уже делал документальные ленты.

Я был молод и легкомыслен и согласился. Тем более что в многочисленных книжках воспоминаний режиссеров мастера прошлых лет начинали именно так.

Я собрал актеров и оператора и сказал, что есть два варианта: первый – закрыть картину и деньги никто не получит, второй – начать работать. Дружно решили начать работать.

Перед каждым съемочным днем мы собирались у меня дома и решали, что будем снимать. Как я благодарен Юре Соковнину, Савелию Крамарову, Леве Жигалину, Жоре Епифанцеву, Боре Зубову, Володе Высоцкому.

Мы все-таки сделали эту ленту. И даже приз за нее получили на Всесоюзном смотре молодежного кино.

Мне предлагали другие работы, но я отказывался, понимая, что история с фильмом «Ночь над городом» – просто удачное стечение обстоятельств. Для того чтобы стать настоящим кинорежиссером, надо учиться и много знать.

А потом я был влюблен в киноязык Анджея Вайды и точно знал, что так, как он, я снять не сумею, а значит, надо заниматься кинодраматургией.

Я продолжал заниматься журналистикой, начал писать книги, вступил в святая святых тех лет – Союз писателей.

Когда-то в «Московском комсомольце» мы смотрели фильмы задолго до их выхода на экран. Нам показали «Память сердца». Ее представляли режиссер Татьяна Лиознова и исполнительница главной роли Тамара Макарова. После просмотра Тамара Федоровна сказала, что хорошо бы в нашей газете поместить статью. Главный редактор Миша Борисов ответил:

– А вот Эдик и напишет ее.

Я раньше никогда не писал кинорецензий, поэтому поехал на Киностудию им. Горького и начал делать ее как обычный очерк. Говорил с актерами, операторами, художниками и написал историю про военный эпизод, о котором рассказывал фильм, о реальных событиях и людях и экранной версии подлинного куска войны.

Статья получилась. Мы подружились с Таней Лиозновой. Виделись мы редко, на премьерах или в ресторане Дома кино, а иногда в общих компаниях. Когда я узнал, что она будет снимать «Семнадцать мгновений весны» Юлика Семенова, я от души порадовался за друга. Лиознова должна была сделать на материале его романа отличный фильм.

Когда фильм был готов, по просьбе Юлика я написал о нем очерк в журнал «Молодая гвардия». Фильм вышел на экраны и имел невероятный успех. На моей памяти такого не было.

Однажды Лиознова сказала:

– Узнала от своей подруги, что ты пишешь хорошие книги. Почему ты не подарил мне ни одной? Немедленно подари.

По сей день я не могу, как многие мои коллеги, приходя в разные места, подписывать и дарить книги. Сначала просто стеснялся, но потом стал дарить только друзьям и тем, кто просил об этом.

Я подарил Лиозновой две книги. И однажды Татьяна позвонила мне, пригласила на студию и сразу же отвела к директору Григорию Ивановичу Бритикову. Войдя к нему в кабинет, я увидел на столе свое сочинение «Тревожный август».

Бритиков сказал мне несколько комплиментов и предложил заключить договор.

Так я попал в большое кино. Только потом я понял, что попасть туда не очень сложно, главное – удержаться. Мне это удалось.

Но вернемся к началу. Нет ничего труднее, чем экранизировать собственную книгу. Из трехсот машинописных страниц нужно сделать шестьдесят.

Но я старался. Короче говоря, написав новые сюжетные линии и скомпоновав сценарий, принес первый вариант на студию.

Худсовет несколько удивил меня. Вполне известные и почтенные люди говорили обо всем, кроме моего сочинения, и в конце концов решили, что нужен второй вариант.

Второй вариант у меня пошел легче, тем более что редактор фильма дал вполне конкретные замечания.

Когда ответственные киносъемщики собрались вновь, они яростно обсуждали какой-то неведомый мне отснятый материал, а потом решили, что необходим третий вариант.

Я немного приуныл. Путь к экрану и зрительским овациям оказался сложнее, чем я думал, легко заключив договор на сценарий. Но сдаваться я не собирался. Две недели я капитально перерабатывал сценарий, учитывая все замечания редактора. Третий вариант был готов, но когда я пришел на студию, меня встретил директор объединения легендарный киночеловек Гриша Рималис и радостно объявил мне:

– Твой сценарий утвержден Госкино.

– Как это? – растерялся я.

– У нас горела единица, а это значит, что все объединение сидит без премии. Вот мы с Татьяной и отправили второй вариант в Госкино. И те его утвердили. Иди в кассу за деньгами и помни, что через час на ВДНХ открывается узбекский ресторан.

У Тани Лиозновой есть одно замечательное качество: она старается помочь людям. Когда сценарий был принят, она сказала мне:

– Есть чудный парень Валера Михайловский, он был вторым режиссером у Донского, снял очень неплохую короткометражку. Я ему верю, он снимет хороший фильм.

Я сам верил Татьяне безгранично. Пусть будет Михайловский.

Наверно, он стал бы хорошим режиссером, но ему хотелось выжать из фильма чисто бытовую выгоду: доставать дефицитные продукты и еще что-то. Отношения у нас сначала были прекрасные, но чем больше было отснятого материала, тем они заметнее портились.

Став режиссером-постановщиком, Валера очень изменился. Он стал самоуверенным, разговаривал покровительственно, в общем, выглядел большим мастером. Эта метаморфоза сильно забавляла меня. Было смешно смотреть, как добрый веселый парень, получив первую постановку, немедленно стал покруче Эйзенштейна. И, к сожалению, он не принимал никаких моих замечаний, да и к советам коллег-режиссеров относился враждебно.

Фильм был снят. Его неплохо приняли в Госкино, дали хорошую категорию, так что гонорар я получил отличный. Впервые в жизни я вместе с группой вышел на сцену Дома кино, говорил какие-то слова и кланялся аплодирующему залу.

Когда начался просмотр, я краем глаза наблюдал за моим другом, замечательным кинорежиссером Витаутасом Жалакявичюсом, и увидел, как он закрывает глаза и отворачивается от экрана.

Мне самому не нравилось то, что соорудил из моего сценария Валера Михайловский. И когда этот фильм показывали по телевизору, я никогда не смотрел.

Но однажды мне позвонил режиссер Леня Марягин и сказал:

– Слушай, смотрел вчера твой фильм «По данным уголовного розыска». Вполне достойная работа, и Валера Михайловский совсем неплохой режиссер.

Фильм повторяли утром следующего дня. Я посмотрел его после долгого перерыва. И понял, что, на фоне третьесортного американского барахла и отечественных мрачно-кровавых фильмов, наша работа выглядит совсем не плохо: рассказывает о добрых и мужественных людях, о взаимовыручке и дружбе.

* * *

Через два года по моему сценарию на той же студии Горького был поставлен двухсерийный фильм «Приступить к ликвидации». Главную роль в нем играл мой добрый товарищ Олег Стриженов. Режиссер Борис Григорьев здорово снял мою историю, и фильм состоялся.

Мы получили первую категорию, множество премий и наград, хорошую прессу.

Как-то мне позвонил Жалакявичюс и попросил приехать на «Мосфильм». Там он отвел меня к директору студии Николаю Сизову. Тот спросил:

– Ты слышал, что произошло с картиной Витаса «Момент истины»?

Как я мог не слышать, об этом несколько лет говорила вся кинематографическая Москва. Витас снимал фильм по книге В. Богомолова «В августе сорок четвертого...».

И когда лента была практически готова, Богомолов поднял дикий скандал и закрыл картину. Он воспользовался тем, что под разными предлогами оттягивал подписание договора, полностью соглашаясь с режиссером.

Витас, рассказывая мне эту печальную историю, сказал, что у Богомолова есть какие-то таинственные связи на высоком уровне в ЦК КПСС.

Но тогда это меня не очень волновало, и мы пошли смотреть фильм, который никогда не увидят зрители. Я смотрел практически готовый фильм и погружался в тыл последнего года войны. Снято было так талантливо и здорово, что не хотелось уходить из зала.

Кстати, однажды на «Белорусьфильме» сняли новый вариант фильма по этому роману В. Богомолова. Многим он понравился, а я по сей день нахожусь под обаянием ленты Витаса.

С новым фильмом тоже был скандал. В. Богомолов потребовал закрыть фильм, но времена ЦК КПСС прошли, а продюсер Владимир Семаго так составил все документы, что зацепиться Богомолову было не за что. Фильм вышел на экраны. Жаль, что у Жалакявичюса не было такого знающего продюсера, как Владимир Семаго.

Итак, вернемся к моей поездке на «Мосфильм». Директор студии предложил:

– Напиши новый сценарий, чтобы мы могли вставить туда часть материала, отснятого Жалакявичюсом. Сюжет будет совершенно другой, но время, место действия и исполнители главных ролей должны остаться прежними.

Я писал сценарий под впечатлением увиденного на экране. Работать было интересно – Западная Белоруссия еще не освободилась от польского влияния и немецкой оккупации. Рынки, частные рестораны, бандиты, засевшие в лесу, тыл наступающей армии...

Я назвал сценарий «Ночной закон». Витасу он в общем понравился, но он сказал, что история должна быть еще трагичнее.

Редактором будущей картины был милый московский человек Володя Леонов. Он работал в кинематографе еще в былинные времена малокартинья. Мудрый человек был Володя, мудрый и многознающий.

Он прочел сценарий и сказал мне:

– Неплохо, теперь готовься к неприятностям.

– Каким? – удивился я.

– Богомолов не тот человек, который спокойно это воспримет. Жди неприятностей.

И они грянули. Распоряжением Госкино наша картина была закрыта, материал непринятого фильма «Момент истины» использовать запрещалось.

Володя тайно показал мне письмо В. Богомолова, где он поносил меня не очень лестными словами.

Я расстроился. Я очень ценил прозу В. Богомолова, считал его одним из лучших современных писателей. И вдруг такое письмо.

– Это только начало, – пообещал мудрый Володя Леонов.

И как в воду глядел.

Витас уехал из Москвы, стал худруком Литовской студии. Он часто звонил мне, а однажды сказал:

– Сделай из сценария повесть покруче, и мы поставим ее на Литовской киностудии.

Я и сам думал об этом. Написал повесть «Ночной закон», которая понравилась читателям. И тут, в августе 1986 года, в «Литературной газете» появилась статья, которая просто проехалась по мне катком. Автор статьи Л. Латынина обвинила меня в заимствовании – не в плагиате, а именно в заимствовании – деталей у В. Богомолова.

Деталями были время, место, ландшафт, оружие, хозяйственные постройки.

Я, конечно, огорчился, хотя и весьма удивился: видимо, мадам Латынина не заметила, что пистолеты «ТТ», пулеметы Дегтярева, гранаты-лимонки переходят из одного военного романа в другой. Конечно, ради изобразительного ряда мне пришлось оставить в сценарии и смолокурню, и хромого председателя сельсовета. Мои коллеги в кинематографе отнеслись к этому удивительно спокойно.

Договоры со мной продолжали заключать, а «Ночной закон» находился в работе на Литовской студии. Поддержали меня мои друзья в издательствах «Молодая гвардия» и «Московский рабочий».

У меня не было опыта подковерной борьбы. Я привык выяснять отношения просто и лучше всего вручную.

Радостно встретили статью только в Союзе писателей. Приходили подметные письма, раздавались хамские звонки. Не все, конечно, но определенная категория писателей радовалась моим неприятностям.

Саша Кулешов, секретарь СП, сказал:

– Не принимай все это близко к сердцу, не ты первый, на кого катит бочку Богомолов, я точно знаю, что он психически нездоровый человек. Ты знаешь, как он пытался закрыть «Иваново детство» Андрея Тарковского? Не гони волну, все успокоится.

Так оно и вышло.

А картину нашу в Литве закрыли. Наступили горбачевские времена, и героями стали не сыщики, а лесные бандиты. Точно так же закрыли наш фильм с Алоизом Бренчем. Демократической Латвии были нужны другие герои.

Зато в Москве на студии «Экран» мы с Севой Плоткиным сделали ленту «Последняя осень» – о коррупции на самом верху партийной пирамиды.

Времена именовались гласностью, но фильм наш долго не выпускали на экраны. Хотя все-таки мы его проломили.

Это был прощальный привет советского кинематографа.

А потом все рухнуло, и по пустому двору «Мосфильма» бегали удивленные собаки, так любившие дружелюбных людей, работавших на этой студии.

* * *

Для меня великое счастье, что я оказался востребованным в это непонятное время. Теперь я работаю в телевизионном кино. Второй раз пишу сценарий по моей повести «Осень в Сокольниках».

Первый раз я делал сценарий на «Мосфильме». Сценарий приняли студия и Госкино. А когда издали приказ о запуске, режиссер Андрей Ладынин исчез. Он был сыном Ивана Пырьева и Марины Ладыниной, но, несмотря на династические связи, страсть к хлебному вину погубила его.

Мой друг режиссер Марягин сказал:

– Книга мне нравится, сценарий тоже, когда закончу озвучание, возьмусь за тебя.

Но он так и не успел, грянула перестройка.

А теперь я делаю сериалы, моя любимая тема – последние годы Брежнева. Я расширяю повесть, ввожу новые персонажи, пишу о Москве тех лет. О Москве, которую я люблю.

Помните, в «Театральном романе» Михаила Булгакова герой пишет пьесу и видит на воображаемой сцене маленьких людей, слышит голос гармоники и звуки рояля. Темноту разрывают вспышки выстрелов.

Вот именно за это я люблю писать для кино. Я вижу улицы, спешащих людей, своих героев, полутемные комнаты.

Сценарий написан, и ты неким внутренним зрением видишь свой фильм. А потом приходит режиссер и видит все по-своему, переделывает сцены, но твой фильм навсегда остается в памяти.

Это замечательное ощущение.

* * *

Как прав был мой веселый дядя Викентий на Московском вокзале в Ленинграде. Жаль, что он не успел увидеть ни одного моего фильма.

Когда-то очень давно я прочел стихи замечательного поэта Юрия Левитанского, и там была строка:

 
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино...
 

А мне другой не надо.