Текст книги "Тени в переулке"

ХРУЩЕВ (1964)

Вторая половина октября была теплой и яркой. Особенно это было заметно за городом. Я жил тогда в большой деревянной даче в поселке Салтыковка. Хозяева уехали проводить политику партии и правительства в далекие африканские джунгли, а меня ребята-сослуживцы пристроили туда жильцом и одновременно сторожем и истопником.

Каждое утро перед работой я топил печки-голландки, то же самое делал, вернувшись после трудового дня.

В моем распоряжении была огромная, относительно теплая застекленная терраса. Кроме того, мне оставили телевизор «Ленинград», старую радиолу и приемник «Телефункен» с огромным количеством пластинок Апрелевского завода грамзаписи и рижской фирмы «Беллакорд».

Можно было проехать три остановки на автобусе, но я шел пешком. Я шел сквозь осенний лес, и настроение мое улучшалось с каждым шагом. По дороге на службу я решил заглянуть в кафе «Водопад», тем более что закрывалось это замечательное место 1 ноября.

А кафе было действительно замечательное. Пристроилось оно на краю оврага, внизу с шумом падала вода из родничка.

Здесь можно было выпить пива и портвейна, который продавался в пятилитровых банках, и, конечно, водку, выдаваемую буфетчиком добрым знакомым. Фирменным блюдом была яичница с колбасой и цыплята, жаренные на вертеле, которых привозили с Кучинской птицефабрики. Любили мы с товарищами по работе зайти сюда и огорчить организм белым хлебным вином.

Еще не доходя до «Водопада», я почувствовал божественный запах жареного мяса. В кафе за столиками – пивными бочками – сидели мой добрый товарищ шофер-дальнобойщик Костя Журавлев и четверо работяг с машиностроительного завода.

На мангале буфетчик жарил натуральные шпикачки, а стол у моих знакомцев был завален вяленой рыбой, солеными огурцами и крупно нарезанной колбасой.

– Давай, давай к нам! – весело заголосили они.

Я сел, один из работяг достал две поллитровки и лихо разлил по граненым стаканам.

– Ну, давай с праздничком.

– С каким? – удивился я.

– Как с каким? – загалдели мои собутыльники. – Никиту-кукурузника скинули. Давай.

Мы дали. Закусили степенно.

– А за что вы его так не любите? – спросил я.

– Ты, парень, не из наших, не из рабочего класса, ты статейки раньше писал, теперь порядок наводишь, а мы – работяги.

Он протянул над столом сильные мозолистые руки.

– Я этими руками себе уважение завоевал и семью кормлю. А что этот пидор сделал? Цены поднял. На молоко, мясо.

– На водку, – трагически вмешался Костя Журавлев.

– И то верно. Деньги настоящие поменял на фантики, раньше сотня была купюрой, а с десяткой нынче один раз в магазин зайти. А когда работяги пошли свои права качать, он их из пулемета...

– Вот мы об этом говорим и ничего не боимся. Это нам Хрущев дал, а при Сталине...

– А что при Сталине? – оборвал меня собеседник. – Он рабочих не трогал, он наш класс уважал.

Спорить с ним было бесполезно, и мы выпили.

* * *

Возможно, в этот же яркий осенний день в сторону Усова бежала маленькая «шкода» салатного цвета. Молодая женщина, управлявшая машиной, прекрасно разбиралась в географии подмосковного номенклатурного заповедника. Она остановила машину у самой главной дачи нашей страны.

А дальше начались заморочки. Офицеры КГБ, которые раньше охраняли человека, живущего на даче, теперь караулили его, поэтому получили строгий приказ никого не пускать к нему.

Но к вахте подошла подруга, которая сама и пригласила посетительницу. Машину оставили у ворот и пошли по длинной дороге. Вошли в дом. В огромной столовой за таким же огромным столом сидел старый лысый человек и горько плакал. Еще несколько дней назад он руководил огромной страной и был Верховным главнокомандующим одной из самых боеспособных армий мира. Всего несколько дней назад...

А сегодня сквозь слезы он говорил, что шел по ленинскому пути, а соратники его предали...

Маленький эпизод отставки...

Он плакал от горя – его лишили власти и от обиды, жестокой и неожиданной, нанесенной людьми, которых он не очень-то и уважал.

«Если бы выставить в музее плачущего большевика...» – написал в свое время Владимир Маяковский.

Через десять лет эта молодая женщина стала моей женой и рассказала эту печальную историю.

Хрущев искренне и свято верил, что идет по пути, начертанному Лениным, как говорили ему всего лишь полгода назад соратники в день его юбилея – 70-летия.

* * *

Я хорошо помню этот знаменательный апрель. Портретов Хрущева не было, пожалуй, лишь на дверях общественных туалетов, а так они висели везде, напоминая забытые сталинские времена, которые так осудил юбиляр.

Все было. И очередная Золотая Звезда, и торжественные собрания, и организованное ликование в колхозах и на заводах... В колхозах тем торжественным апрелем мне побывать не удалось, а на заводах я был. Видел мрачных рабочих, слушавших потоки славословий, льющихся с трибун.

Они не простили юбиляру понижение расценок и повышение цен на мясо и молоко. В этот день можно было вспомнить и вырубленные яблони в деревнях, и сданных на мясо коров – после введения налогов на каждое дерево, каждую корову. На Востоке даже ишаков выгнали из родных дворов, и они слонялись по улицам селений.

Рабочие молчали, только группы скандирования, организованные из парткомсомольского актива, выкрикивали бодрые лозунги.

А на экранах телевизоров и в знаменитом документальном фильме «Наш дорогой Никита Сергеевич» соратники крепко обнимали юбиляра, сравнивая его с самим основоположником.

Они говорили, а заговор против «нашего» Никиты Сергеевича набирал обороты. Во главе его формально стоял Брежнев, а на самом деле политическую кашу варили комсомольцы, прорвавшиеся к власти во главе с Александром Шелепиным и Владимиром Семичастным. Два председателя КГБ, один бывший, а другой действующий, были огромной политической силой. Тем более что Шелепин, уйдя из спецслужбы, стал фактически вторым человеком в партии, ему подчинялись все органы партийного и государственного контроля.

Однажды показывали по телевидению очередной фильм о трудной судьбе Никиты Хрущева. Авторы постоянно педалировали мысль, что вся история со знаменитой выставкой в Манеже была спровоцирована врагами руководителя партии, чтобы поссорить этого смиренного самаритянина с интеллигенцией.

Полноте! С кем его хотели поссорить? С десятком художников и писателей? Никита Хрущев в мелочах был не из тех людей, которому можно было внушить чужое мнение. Ему действительно не понравились выставленные картины, и его мнение поддерживал президент Академии художеств Серов. А что касается молодых писателей, он их не читал и не собирался этого делать. Просто они, как любили говорить в те годы, не «разоружились перед партией».

Для руководителя КПСС подлинной интеллигенцией был зал, полный творцов социалистического реализма.

Мне в свое время пришлось увидеть этих людей вблизи и услышать их пламенные выступления. По заданию редакции я поехал в Театр киноактера, где собрались жаждущие крови Бориса Пастернака авторы трескучих поэм, романов о рабочем классе и трудовом крестьянстве.

Что они говорили! Мне даже не верилось, что эти люди именуют себя «инженерами человеческих душ».

И только выйдя на улицу Воровского, после завершения спектакля всенародного обсуждения, я понял, что все эти люди смертельно завидовали Борису Пастернаку.

Не они, а он получил самую престижную в мире премию за литературу – Нобелевскую и мировое признание, и именно это делало прекрасного поэта врагом творцов, объединенных Союзом писателей.

После своего юбилея Хрущев еще давал указания, которые старались по мере сил не выполнять, собирал совещания, ругал матерно соратников, а те, боясь, что не доживут на своих постах до дня переворота, восхваляли его политическую прозорливость.

Ему говорили о заговоре. Его предупреждали сын и бывший управделами ЦК КПСС Валентин Пивоваров. Но Хрущев вспоминал льстивые лица своих соратников и не мог поверить, что эта шваль способна на какие-то действия против него. Он не знал, что Брежнев и Семичастный даже серьезно обсуждали возможность его физического устранения. Проигрывали варианты: отравление, авиационная катастрофа и даже арест во время его поездки в Ленинград.

Но они сами испугались своих планов, особенно Семичастный, который был всего лишь типичным комсомольским интриганом. И они сделали ставку на дворцовый переворот.

Ранее такой переворот мог произойти на заседании Президиума ЦК КПСС перед июльским пленумом. Тогда Хрущева спасли два человека: маршал Жуков и генерал Серов.

На этих людей Хрущев мог опереться в любое время, поэтому заговор развивался поэтапно: сначала отправили в отставку маршала Жукова, потом разжаловали и выслали в Приволжский военный округ генерала Серова. Хрущев остался один. Как ростовая мишень в поле.

Был еще один генерал, министр охраны общественного порядка Вадим Тикунов, но заговорщикам не надо было его убирать – Никита Сергеевич сам нажил в нем злейшего врага.

* * *

Глава государства вызвал к себе министра Тикунова. Не поздоровался, что, кстати, было в его манере, и сразу же начал орать на генерала:

– Ты кто, генерал-лейтенант?!

– Так точно, – пролепетал генерал.

– А ты знаешь, как мы таких, как ты, разжалуем? Был генерал-лейтенант – станешь подполковником.

– Чем я провинился, Никита Сергеевич?

– Да у тебя в Москве воры хозяевами города стали. Обокрали квартиру моего помощника, кандидата в члены Президиума ЦК. Срок тебе десять дней. У меня все.

Вадим Тикунов был человеком не сильно храбрым, а тут такое услышать от самого Хрущева!.. Когда Брежнев расформировал МООП и создал МВД СССР, генерала Тикунова отправили советником в Болгарию. Там, крепко выпив, он и передал в красках разговор с Хрущевым.

* * *

Тикунов приехал на Огарева и вызвал начальника МУРа полковника Волкова. Он не кричал и не ругался, а просил главного московского сыщика раскрыть кражу на Кутузовском.

Волков не стал докладывать министру, видимо не желая расстраивать его, что обнесли квартиру на Кутузовском точно так же, как еще пять квартир весьма солидных людей.

Ввиду того что кража эта была взята на столь высокий контроль, Анатолий Волков бросил на ее раскрытие лучших оперев МУРа. В 75-м отделении милиции был создан оперативный штаб, которым руководил начальник отдела МУРа опытный сыщик Сергей Бурцев. Описание вещей передали во все скупки, ломбарды, комиссионки. Опера объехали скупщиков краденого и пообещали жестокую и скорую расправу, когда они не сообщат немедленно, если урки притащат им барахло.

Агент Бурцева на катране у Даниловского рынка приметил пижонистого парня с тоненькими усиками. Хлыщ, спустив деньги и часы, поставил на кон костюм, который очень походил на один из разыскиваемых. Часы тоже были среди похищенных вещей.

Пижон, проиграв костюм, сказал, что заканчивает игру, и уехал.

– Фраернулся я, – сказал хозяин катрана, – хоть костюм этот мне почти даром достался, никакого навара я с него иметь не буду.

– А ты продай его мне, да и часики я бы взял заодно, – предложил агент.

– Бери. Только зачем тебе костюм-то, он не твоего размера.

– Сеструха мужу обнову ищет, а котел я человечку снесу, оценю и лаве тебе верну.

Выйдя с катрана, агент позвонил Бурцеву. Все совпало. Костюм точно подходил под описание украденного на Кутузовском проспекте, а часы предположительно были с другой кражи.

На следующий день один из потерпевших часы опознал, а костюм Бурцев сам понес партийному деятелю. Тот узнал свой костюм и рассказал Бурцеву, что шил его у очень хорошего мастера в Швейцарии.

Все совпало. Агенту поручили выяснить, кто был тот игрок, прокатавший костюм и часы. Его установили быстро. Витя в игроцких кругах проходил под кличкой «Художник», что и соответствовало его профессии: он работал живописцем в кинотеатре «Центральный». В МУРе Витя Художник ничего отрицать не стал.

Да, костюм и часы он проиграл, потому что никогда не носит и не продает выигранные вещи. Едет на игру и ставит их, пока не проиграет.

– А где вы взяли костюм и часы? – спросил Бурцев.

– Выиграл в железку в баре «Пильзень» в Парке культуры.

– У кого?

– Я с девушкой был, а к нам компания подсела. Прикинутые. Не помню как, но они предложили мне зарядить в железку. Зарядили и тут мне покатило. Я у них выиграл триста рублей, вот этот костюм и часы.

– А вы этих парней знаете?

– Видел в первый раз. Одного звали Леша, второго Борис. Ребята непростые, судя по разговору, папаши у них – шишки. Леша, как я понял, учится в международном.

– Послушайте, – вмешался Волков, присутствовавший при допросе, – вы же художник. Сможете их нарисовать?

– А плотная бумага и хороший карандаш найдется?

– Все сделаем для вас, дорогой товарищ Репин, – засмеялся Волков.

Через час рисунки были готовы.

На следующий день установили студента Института международных отношений по имени Алексей и его дружка Бориса.

Действительно, их отцы были весьма крупными шишками.

Но сыщикам повезло, что родители построили своим детям кооперативные квартиры.

Там при обыске и нашли похищенные вещи. Оба крутились в центре московской номенклатурной жизни, бывали в домах министров, цековских работников, генералов. Любыми путями они старались сделать слепки с ключей.

Оставался вопрос: как попасть незамеченными в номенклатурный дом? Вот тут-то появлялся третий и самый главный персонаж этой истории, некто Станислав. Отец его когда-то был крупным военным. Сын окончил училище, но из армии вылетел за пьянку и растрату. Отец устроил его в фельдсвязь, но и там Станислав не удержался.

После смерти отца он придумал, как «обносить» квартиры большого начальства. На кого вахтерши не обратят внимания? На фельдъегеря.

Дело было раскрыто за девять дней.

Счастливый Тикунов позвонил в Кремль, сказал, что задание выполнено и он готов доложить об этом Никите Сергеевичу. Министру ответили, что Хрущев улетел в отпуск. Если бы Тикунов знал, что с юга вернется не грозный Хозяин, а плачущий пенсионер, он, наверно, не стал бы торопиться.

* * *

Об эре Хрущева можно говорить разное, но есть одно, чего нельзя отобрать у него. Сам того не зная, он дал нам надежду. Как журналист я объездил многие ударные стройки. Работал на Крайнем Севере, Дальнем Востоке, на целине. Я видел, как вкалывали там молодые ребята, поверившие Никите Хрущеву.

Они твердо знали, что, проложив еще один километр рельсов, перекрыв еще одну реку, вспахав еще одно целинное поле, мы непременно придем к коммунизму, обещанному генсеком, в 1988 году.

Говорят, что надежда умирает последней.

Они работали и надеялись. Они еще не знали, что надежда может умирать первой.

ЛЕОНИД БРЕЖНЕВ (1982)

Метель летела мимо окон. Ветер раскачивал старый купейный вагон, и казалось, что он мчится сквозь темноту и снег к далекому утру. Печка-буржуйка отливала в полумраке раскаленными боками, мы пили водку, которая была особенно крепкой в эту февральскую ночь.

Перед передним тамбуром вагона лежало несколько пролетов пути, а впереди у края дороги чернел рельсоукладчик. Нашему вагону некуда было торопиться.

Уж рельсы кончились, а станции все нет...

То, что потом назовут станцией, строилось километрах в семи от нашего веселого вагона.

Я собирал материал для очерка и встретил своего старого знакомого, московского парня Эдика Шаповалова. Мы с ним познакомились в 1960 году на Абакан – Тайшете, потом я писал о нем на целине, и вот третье неожиданное свидание – на трассе Байкало-Амурской магистрали.

Мы пили водку, закусывали консервами «частик в томате» и пели песни.

Каждая великая стройка рождала свой фольклор.

Я смотрел на ребят из бригады Эдика, на их сильные умелые руки и думал о том, сколько таких людей я встречал на стройках, буровых, рыбачьих шхунах. Мне было легко и приятно с этими веселыми парнями. Они умели работать, выпить со вкусом, лихо спеть под гитару хорошую песню.

– Понимаешь, – сказал мне Эдик, – мы занимаемся мартышкиным трудом. Делаем насыпи, кладем рельсы, а придет весна – и плавун размоет все к такой-то матери.

* * *

А Леониду Брежневу нужна была «великая стройка», которая останется в веках после него. БАМ – это было нечто сродни целине, Абакан – Тайшету и Красноярской ГЭС.

На строительство дороги уезжали специальные отряды молодых ребят, облаченных в особую защитную форму. Утро страны начиналось с бодрой песни:

Это рельсы звенят – БАМ!

И мало кто знал, что проектировщики умоляли цековских функционеров остановить строительство, которое велось практически втемную, без необходимой геологической подготовки. Но цековским молодцам надо было докладывать Самому, поэтому аргументы ученых мужей принимались только к сведению.

– Все поправим в процессе работы. Дорога должна быть построена как можно скорее.

На монетном дворе в десятках тысяч экземпляров печаталась новая медаль «За строительство Байкало-Амурской магистрали».

Стройка века. Памятник эпохе Леонида Брежнева.

* * *

А в вагончике, затерявшемся в пурге, ребята рассказывали мне, что такое строительство века на самом деле. В другой половине вагона кто-то растянул меха аккордеона и запел звучно и сильно:

 
Приезжай ко мне на БАМ,
я тебе на рельсах дам...
 

* * *

В Кремле тоже любили поразвлечься, но там проблемы строителей БАМа мало волновали. Старики веселились по-своему. На своих заседаниях они решали необыкновенно важные для страны вопросы.

Выписка из рабочей записи заседания Политбюро

ЦК КПСС 16 февраля 1978 года

Сов. секретно

Экз. единственный

Председательствовал тов. Брежнев Л.И.

Присутствовали т.т. Андропов Ю.В., Кириленко А.П., Косыгин А.Н., Кулаков Ф.Д., Мазуров К.Т., Пельше А.Я., Суслов М.А., Устинов Д.Ф., Демичев П.Н., Кузнецов В.В., Пономарев Б.Н., Черненко К.У., Долгих В.И., Зимянин М.Б., Рябов Я.П., Русаков К.В.

БРЕЖНЕВ. Я хотел бы посоветоваться по некоторым вопросам: о вручении ордена «Победа». Все вы проголосовали решение о награждении меня орденом «Победа». Я благодарю товарищей за эту высокую награду. Поскольку решение такое есть, и товарищи предлагают вручить его мне 22 февраля.

ВСЕ. Правильно. 22 февраля будет заседание.

БРЕЖНЕВ. Видимо, для вручения ордена «Победа», может быть, целесообразно было бы одеть военную форму.

ВСЕ. Правильно, это было бы целесообразно.

БРЕЖНЕВ. Но вместе с тем, насколько мне известно, по статуту орден «Победа» носят также и на гражданской одежде.

СУСЛОВ. В статуте нигде не сказано, что он носится на военной форме.

ЧЕРНЕНКО. Этот орден можно также носить и в гражданской одежде.

* * *

Маршалу, награжденному таким орденом, просто необходима была маленькая победоносная война.

И наши войска вошли в Афганистан.

Перепуганный посол в США Добрынин прилетел в Москву, бросился к министру иностранных дел Андрею Громыко и начал рассказывать о реакции президента США Рональда Рейгана и Конгресса США на ввод наших войск в Афганистан.

– Ничего страшного, – успокоил посла министр, – они опомниться не успеют. А мы за месяц управимся и выведем солдат обратно.

Вот что значит старость. А ведь когда-то Андрей Андреевич Громыко был очень умным и думающим дипломатом.

Не получилось за месяц. Не пошла масть...

...Через десять лет другой мудрый политик и славный военачальник объявил, что с Чечней он справится за три дня силами одного полка ВДВ...

И опять не пошла карта.

Но давайте вернемся в те замечательные годы, которые потом высоколобые назовут стагнацией или временем застоя, а я с удовольствием называю эпоху Леонида Брежнева временем застолья. И постараюсь чуть позже это показать.

Ну а пока в Кремле сидел престарелый маршал, получивший на юбилей все виды холодного оружия: шашку, саблю, кортик, отделанный золотом и драгоценными камнями.

Военный успех в Афганистане должен был стать еще одной после БАМа исторической вехой правления Леонида Ильича. Он начал войну, а она практически добила экономику страны. Не будь Афганистана, партия Ленина еще бы повластвовала на одной шестой части земного шара.

* * *

В то время я собирал материал для романа, в котором действие происходило в конце Российской империи.

1916 год был воистину роковым для России.

Утлую лодку тогдашней государственности раскачивало, как могло, окружение Григория Распутина. Банкир Дмитрий Рубинштейн, биржевик Манус, карточный шулер и торговец бриллиантами Арон Симонович, журналист и сотрудник охранки Иван Манасевич-Мануйлов, знаменитый проходимец князь Андронников и еще целая шайка голодных и алчных русских жуликов и немецких шпионов.

По-видимому, закаты великих империй имеют массу схожих примет. Если задуматься, то закат царской России очень напоминает закат Советской империи. Годы правления Леонида Брежнева стали некой разрушительной силой для страны неразвитого социализма.

Вокруг правящей элиты появилось огромное количество жуликов и аферистов всех мастей, предсказателей судеб и лекарей-знахарей. В отличие от царской России, большевики сумели заложить более основательный фундамент – почти четверть века нашу страну не могут уничтожить «потомки» распутинского окружения.

* * *

Четырех полковников вызвал к себе зампред КГБ генерал армии Цинев и поручил им весьма секретную и ответственную спецоперацию. Той же ночью четыре офицера, за спинами которых был определенный боевой опыт, полученный во время всевозможных государственных переворотов в разных странах Африки и Латинской Америки, вылетели в Кабул.

Там в обстановке повышенной секретности наша резидентура передала им двух человек – вполне благообразных господ с маленькими чемоданчиками. Их необходимо было доставить в Москву.

Когда специальный борт приземлился на подмосковной военной базе, прямо к трапу подлетели две «Волги» с антеннами на крыше. Почтенных господ усадили в машины, и «Волги» по осевой двинули в Москву.

Таинственных афганцев привезли... на ювелирную фабрику. Там им выделили мастерскую, находившуюся под постоянной охраной. Золото афганским ювелирам было дано из госзапаса, а драгоценные камни они привезли с собой.

В обстановке особой секретности началась работа над созданием ордена «Солнце Свободы». Изготавливался он в единственном экземпляре. Ни до, ни после этим знаком отличия никто не будет награжден. Так афганское руководство оценило вклад маршала Брежнева в изнурительную войну в предгорьях Гиндукуша.

* * *

Какая смешная история. Весьма и весьма немолодой человек, к тому же нездоровый, напичканный транквилизаторами, радуется, как ребенок, очередной награде. Безусловно, трогательно, если бы это был отставной генерал, а не руководитель огромной страны.

На работу глава государства приезжал на два-три часа. Как говорили мне сотрудники его аппарата, он совершенно не мог работать с важными документами и немедленно расписывал их членам Политбюро.

Единственное, на что у него хватало сил, – решение кадровых вопросов. Этим он занимался лично, тасуя колоду соратников.

Самые разные люди, работавшие в соответствующих учреждениях, рассказывали, что якобы Леонид Ильич несколько раз просился в отставку по состоянию здоровья. Но члены Политбюро уговаривали его остаться, так как они еще не успели сговориться, кому быть первым лицом в государстве.

1982 год стал годом жестокой аппаратной войны. Будущий генсек ЦК КПСС Юрий Андропов безжалостно разбирался со своими конкурентами.

А больному хозяину земли Русской давали новые игрушки. Чем бы дитя ни тешилось...

* * *

Как-то вечером мне позвонил мой товарищ Саша, работавший референтом в аппарате Брежнева, и сказал:

– Я сейчас заеду к тебе и покажу нечто весьма интересное.

Он приехал, мы сели выпить по рюмке, и он достал из кармана здоровенное алое удостоверение.

– Посмотри.

Я взял в руки это кожаное чудо и увидел на обложке выдавленный золотом орден Ленина и надпись «Союз писателей СССР».

Раскрыл и увидел гознаковскую бумагу.

– Что это?

– Новый билет Союза писателей.

Удостоверение было больше всех, которые мне приходилось видеть, в нагрудный карман оно не помещалось.

– У нас же в союзе есть членский билет.

– Был. Союз журналистов вручил Лене удостоверение и значок.

Оговорюсь сразу, значок был сработан по спецзаказу из драгметаллов.

– Так вот, – продолжал мой гость, – Сам посмотрел, увидел вклеенные странички для уплаты членских взносов, они были там лет на десять вперед, и расстроился. Он точно уловил движение времени и понял, что столько не проживет. Зав отделом культуры Шауро немедленно связался с председателем Союза писателей Георгием Марковым, и они срочно разработали новый билет. Номер первый вручат Ильичу, ну а вам – как получится.

* * *

Через некоторое время мы все увидели на телеэкране прием Леонида Ильича в члены Союза писателей СССР. Переполненный торжеством момента председатель Союза писателей Георгий Марков вручал генсеку писательский билет за номером один. А через несколько месяцев все тот же Марков, но уже как председатель Комитета по Ленинским премиям, вручил «дорогому Леониду Ильичу» Ленинскую премию за литературу.

К тому времени генсек порадовал читателей тремя автобиографическими полотнами: «Малая Земля», «Возрождение» и «Целина».

Все эти эпохальные сочинения не только были опубликованы гигантскими тиражами, но и печатались в колыбели общественной мысли – журнале «Новый мир». За право опубликовать сочинение вождя дрались все главные редакторы толстых журналов, однако победил «Новый мир».

Кстати, в прогрессивной по тем временам «Литературной газете» «Малая Земля» печаталась отдельными вкладышами.

Когда-то, в 50-е годы, мы все, независимо от будущей специальности, изучали мудрый труд Сталина «Марксизм и вопросы языкознания». Я никак не мог понять тогда, для чего мне, будущему командиру десантного взвода, нужен марксизм, а тем более вопросы языкознания.

Но все равно изучали.

В 80-е вся страна изучала труды «мудрого последователя дела Ленина товарища Леонида Ильича Брежнева» на партучебе, на специальных научных конференциях.

Я в те годы руководил весьма популярным изданием – литературным приложением «Подвиг». У него был огромный тираж и чудовищная популярность у читателей.

Так вот, вызвало меня начальство и сказало, что в одном номере будет целиком опубликована «Малая Земля».

Необходимо было найти художника, который воссоздал бы светлый образ генсека на Малой Земле. Но, оказалось, мы ломились в открытую дверь. Народный художник Налбандян уже изобразил полковника Брежнева на этом легендарном плацдарме.

Завезли в типографию финскую бумагу высшего качества и отличный переплетный материал. Все было готово для эпохального издания.

И вдруг, слава богу, пришла команда сверху – «отбой!».

Радости моей не было границ, уж очень не хотелось печатать эту муру.

Правда, писали эти книги талантливые литераторы: Анатолий Аграновский, Аркадий Сахнин, Владимир Губарев. Это была элита, лучшие советские очеркисты.

Надо сказать, что поступили с ними не очень прилично. Короче, просто кинули. Обещали высокие гонорары, квартиры, награды, но не только ничего не дали, а даже спасибо не сказали.

Стая помощников вождя преподнесла ему тексты как нечто созданное их трудами. Особенно угадал в этой игре главный помощник генсека Константин Черненко.

Итак, к последнему году своего правления Брежнев подошел усыпанный почестями и наградами. Раньше считалось, что больше всех в мире поимел орденов диктатор Доминиканской Республики генералиссимус Трухильо. У него было сорок четыре наградных знака.

Брежнев превзошел Трухильо: у него на мундире умещалось, правда с трудом, шестьдесят с лишним колодок.

Кроме того, он стал лауреатом Ленинской премии мира, Золотой медали мира имени Ф. Жолио-Кюри, получил высшую награду в области общественных наук – золотую медаль имени Карла Маркса и Ленинскую премию в области литературы и искусства.

Но одна награда как нельзя точно определяла суть всей брежневской эпохи – статуэтка «Золотой Меркурий». На ногах античного божества были крылышки. Так как паренек этот не только считался покровителем торговцев, но и воров.

Видать, крылышки помогали быстрее сматываться от погони.

Символ эпохи – покровитель воров.

* * *

Сегодня много пишут, пытаются анализировать восемнадцать лет брежневского правления.

Находят просчеты политические, экономические, социальные, пытаясь определить эволюцию «застоя». Но почти все высоколобые экономисты и умудренные историки обходят в своих изысканиях главное, на мой взгляд. Именно в эти восемнадцать лет началось то, что мы расхлебываем по сегодняшний день, – криминализация общества.

В этот период были заложены основы страны, в которой закон подменен понятиями.

В годы застоя началось сращивание партийного и советского руководства с преступными группами.

Схема была простой. Теневой прибыльный бизнес, «черные» адвокаты, посредники, местная власть были тесно связаны. А охраняли их от неприятностей воры в законе, назначенные после знаменитого кисловодского сходняка смотрящими за регионами.

Именно эти люди делили миллионную прибыль от незаконного производства.

* * *

В сентябре 1982 года мы веселой компанией завалились в ресторан «Сосновый бор» в поселке Усово недалеко от Москвы. Это было весьма модное место. Если в ресторане «Архангельское» собирался народ погулять «за всю масть», то в Усово приезжали послушать ретро-певицу Ингу и спокойно посидеть.

За огромным столом гуляла пестрая компания. «Держал стол», как тогда принято было говорить, а конкретнее – угощал всех, знаменитый московский человек, один из королей подпольного трикотажа Миша Фридман.

Его цеха и мелкие фабрики, разбросанные по Подмосковью, снабжали весь Кавказ и Сибирь женскими брючными костюмами из джерси, с обязательной наклейкой, что этот прекрасный товар сработан в романтической Италии.

Как говорили знающие люди, Миша держал все Подмосковье и часть столицы. В его компании я увидел деятелей из обкома КПСС, зампрокурора, милицейских начальников и еще каких-то, видимо, серьезных людей, облеченных властью.

– Гуляет Миша, – сказал мой товарищ, крупнейший специалист по теневикам. – Победу празднует.

Разговорить моего друга было нелегко, но кое-что мне из него выжать удалось.

* * *

В апреле на Мишино производство было отправлено несколько тонн ткани для изготовления знаменитых женских костюмов.

Сырье отправили, но до Фридмана оно не дошло. Более того, исчезли грузовики, а четыре водителя и экспедитор попали в больницу с острым отравлением клофелином. Надо оговориться, что в 1982 году препарат этот спокойно продавался в аптеках и проститутки еще не взяли его на вооружение.

Когда экспедитор очухался, то нарисовал Мише леденящую душу картину: их остановила ГАИ, потом его и водителей напоили какой-то дрянью, они отключились и их привязали к деревьям, где страдальцев нашли аборигены.

Подобного не случалось. Из-за сырья возникали мелкие конфликты, но такого махновского налета еще не было. Единственное, что пояснил экспедитор, – нападавшие были или грузины, или армяне.