Текст книги "Полное собрание стихотворений и поэм. Том 1"

«Я люблю эту глушь эту дичь…»

 
Я люблю эту глушь эту дичь
На рояле резьбу от зубов
Вашу пышно безумную дочь
в том платке что приятно пухов
 
 
За её я охотником стал
Притаюсь и сижу у купальни
Вот и хрустнул коленный сустав
Вот гляжу и идёт и из спальни
 
 
Красота её дико проста
Тело белое тихо шипит
складка кожи у яркого рта
так презренье в себе содержи́т
 
 
Как снимает она бельё
Я гляжу неотрывно в неё
Как бросается в волны она
Мне мелькают и грудь и спина
 
 
Лишь занятье на свете моё
Что поймать и её не пускать
Она рвётся. стекает вода
С чистой гру́ди на землю и вспять
 
 
Отпусти же она мне кричит
и меня вся толкает бедром
Я упав на траву хохочу
и за ногу хватаю притом
 

«Я вижу снег в библиотеке…»

 
Я вижу снег в библиотеке
Сквозь стёкла качеством как вата
Явленье снега как-то боком
Явленье снега будто в шляпе
 
 
Читается мной том холодный
истории семьи одной
когда-то нищей и народной
поздней богатой голубой
 
 
Однако нет не привлекают
меня те отпрыски семьи
которые в делах все утопают
и продают и покупают
и множат зо́лоты свои
 
 
Меня в страницах то зовёт
где говорится что у братьев
Была какая-то сестра
И каждый раз её приход
весь странен. то она молчит
 
 
и в платье розовом сидит
и взгляд не переводит
Вдруг засмеётся убежит
и в полночь у реки находят
 
 
Ей уже двадцать с лишним лет
Она красива как колючий
цветок. но всё она одна
наверно что она умна
 
 
Однако же в последней части
вдруг узнаю я наконец
Что эта девушка погибла
её убил бродяга злой
 
 
и то к нему она бежала
когда вдруг дом свой оставляла
и то его она ждала
когда на речку полночь шла
 
 
Гляжу в окно я взором тихим
и ухожу сдав свою книгу
В холодном зале библьотеки
ещё сидят три человека
от них печально и темно
 

«Когда-то ехал кто-то в Севастополь…»

 
Когда-то ехал кто-то в Севастополь
В автобусе с красавицей сидел
Покинув раскалённый Симферополь
В Бахчисарае был двадцать минут
 
 
Спустя пятнадцать лет он умирает
В соседней комнате соседи тарахтят
С улыбкою китайской вспоминает
Как изменился их тогда маршрут
 
 
О! мы тогда поехали обратно
В буфете мы сидели. дождь пошёл
И так неповторимо и приятно
закусками одет был белый стол
 
 
И вырез шеи видели соседи
Завидовали мне в моих сандалиях
Красивые повыставивши ноги
Она меня любила ни за что
 
 
Теперь уж если я и умираю
то это мне приятно вспоминать
Затем я в Симферополе страдаю
что всё это продлилось дней лишь пять
 

«На том месте где раньше стояло…»

 
На том месте где раньше стояло
может что-то а может село
уже много травы вырастало
уже всякое время прошло
 
 
Если я небольшой не красавец
но так умный так с бледным лицом
прохожу это место походом
я люблю его всё кругом
Тут наверно жила Наташа
Была очень красивая да
Дочь помещика. русская наша
У отца была куст-борода
 
 
В бороду́ и на рост отцовский
любоваться любил их царь
ещё в годы войны таковской
он приблизил отца-государь
 
 
В этом месте на этой лужайке
Верно наша Наташа играла
В игры ихние всякие лайки
Для игры она вовсе снимала
 
 
Надевала наряд простейший
и бежала платьем шумя
её матери глаз чистейший
всё за нею бежал бежал…
Кавалеры были в костюмах
очень странных во время жары
тем не менее те кавалеры
Я так думаю были добры
 
 
Сидя вечером на террасе
пили чай. самовар эдак пел
«ещё в первой гимназии. в классе… —
её мамы голос шипел —
все способности в разных науках»
Ох Наташа прости её ты
Ночь… томит непонятная скука
Только встань от окна уж кусты
 
 
У тебя твои двое сестричек
здесь в соседней комнате спят
их учитель студент еврейчик
симпатичный. ловил твой взгляд
 
 
ты не слышишь как по аллее
тихо ходят его сапоги
Ната! Ната! Наташа! Наташа!
Ты немного подумав – беги…
 
 
так мои кувыркаются мысли
молодого и в синих штанах
Они падают и образуют
наипричудливейший альманах
 
 
Хохотун. смехотун. но слезливец
по развалинам данным бреду
русский старый кошмарный ленивец
задыхаясь гляжу на звезду
 

«Вторая тетрадь грамматики…»

 
Вторая тетрадь грамматики
Тоска и белые львы
разгуливают как в праздники
по отрезкам белой стены
 
 
Крестьянов Иван Сергеич
Дымит своим табаком
На нём голубая пижама
и шляпа с большим пояском
 
 
Приходит Андрей Несмеянов
Здоровается грустно молчит
и ни во что он не верит
и ничего он не чтит
 
 
Ему не откажешь в красивости
Но он Несмеянов ушёл
остался Иван Сергеич
и песню такую завёл
 
 
что был тут Андрей Несмеянов
что он повернулся ушёл
что всё уходит на свете
и даже несчастливы дети
 

Не вошедшее в книгу «Русское»: из сборника «Прогулки Аалентина»
(архив Александра Морозова)

3-я прогулка Валентина

 
В полшестого в сумерках развалин
встретил я туманную прогулку
на больших носилках проносили
девочку французскую калеку
 
 
Я остановился быть желая
разговору осенью подобной
Не ответив даже взором погоняя
в сырости спаслась в саду утробной
 
 
Девочка – французская калека
во второй мне встретилася раз
Длинная и душная река
На берегу сидела копошась
 
 
Отворив её платочек мягкий
я услышал чтоб ушли бы прочь
оказалось что живут на свете
есть-таки что обожают ночь
 
 
и желают ночью примус жалкий
разжигают самим готовить рыбу
мне сказала вы уйти бы не могли бы
опираяся на сухонькую палку.
 

«Дети потные в красных костюмах…»

 
Дети потные в красных костюмах
Матери потные в тяжких думах
Бронзовый загар темноты медовой
Этого лета вдовы
 
 
Плачут на кладбище томно и молодые
Дома висят штаны пустые
Их любимые обтёртые ваткой
В земле лежат и воняют сладко
 
 
Ах как душно вдовам в чёрных платках
Белым грудям в чёрных бюстгальтерах
Приведённые они плачут и по плечам
катится пот… щекотно вдовам
 
 
Вдовам тяжело подняться с земли
Колени у них округлы тяжелы
И зады обливает спинной пот
А кладбищенский рабочий смотрит странно туманно
кривит рот.
 

«В докторском кабинете лиловом…»

 
В докторском кабинете лиловом
при начале месяца мая
при конце дня докторского большого
на столе лягушка умирает
 
 
Её печальные ставшие жёлтыми лапки
двигаются очень долго но замирают
Голая женщина пришедшая на осмотр
сидит на белой тряпке
жалеет лягушку и вздыхает
 
 
Неизъяснимо печально стоит
доктор в пороге своего кабинета
 
 
Какая-то металлическая штука
в руке у него дрожит
Впереди четыре месяца лета
 
 
Во время которого вероятней всего
кто-то умрёт из его пациентов
Женщина о которой доктор забыл
прикрывается марли лентой.
 

Мальчик

 
Из лёгких мух толпой рыдающей весёлой
и сбитой в плотный куб плюющих молодых
Он выбирал одну – следил за ней из щёлок
и очень не спешил не трогал он иных
 
 
Но эту взгляд прибил уже к стеклу приклеил
и внутренностей белое пятно течёт
Хотя ещё рука минуты две лелеет
и пальцем трогает надежду подаёт
 
 
И нравится ему вначале сделать больно
щипая и дразня крыло вдруг оторвать
Чернеет мир у ней в её глазах невольных
Пытается ещё погибшая бежать
 
 
и бьёт одним крылом по молодой природе
по воздуху весны что пахнет кислотой
Но он уже застыл и палец на исходе
В тот недалёкий путь до тела роковой
 
 
Раздался хруст и вмиг семья большая
Весёлых мух весенних и зелёных
могла увидеть на стекле повиснул труп
Одной из них прибывшей из компаний отдалённых
 

«Яков Тиулин по лесу бродил…»

 
Яков Тиулин по лесу бродил
Тёрна свисали повсюду рядки́
А уж давно с остальных растени́й
всё посметал вихорь осенний
 
 
Яков Тиулин лежал на земле
Не был бало́ван в домашнем тепле
Он и ногою вступал в ручей
но не боялся червей и змей
 
 
Тёрна он ягоды объедал
Мутной водою их запивал
Взглядом с опушки следил лесной
как гонит коров пастух домой
 
 
и всё подсчитывал в голове
как бы суметь отогнать одне
Яков Тиулин зимой в земле
нарежет коровы и хватит для
 

«Моя подруга знаете моя подруга…»

 
Моя подруга знаете моя подруга
имеет нервное строение своё
я знаете на положеньи друга
и то не могу воздействовать на неё
 
 
Моя милая она очень плачет
сидит бывало да и сейчас
плачет и плачет и плачет
в какой угодно час
 
 
Уже нет в ней и влаги
уже ничего не течёт
кривится дёргает глаза и рот
бедная больная подруга-птица
 
 
Я пробовал всякие средства
говорил не плюйся на жизнь
она лежит и молчит
или же вспоминает детство
как на подоконнике жили чижи
 
 
Я уж разозлюсь и кулаком махаю
Выйди говорю – иди погуляй
А она разденется и лежит нагая
и глядит на меня моргает
 
 
Ну что делать? Я ей уступаю
Подойду и ласкаю живот и грудь
на неё прилегаю…
но очень нерадостен этот путь
 
 
Как её вылечить а доктор?!
Неужели только этим способом мужским
Она не расстаётся со мной не с одним
ещё со старой малиновой кофтой
 

«Под роковыми старыми деревьями…»

 
Под роковыми старыми деревьями
метаются кричат худые птицы
Мелькают пред глазами постоянно
оскаленные птичьи рты
 
 
И та вода что грустно протекает
возле стволов в траве упруго синей
молчит почти… сидишь бедняга узкий
и с девушкою слабо говоришь
 
 
Луна являет её пышность гру́ди
Жара и сырость от неё идёт
Боящимися хладными руками
ты гладишь мягкий водяной живот
 
 
И прекращаешь разговор и молча
по ней руками лазишь ослабелый
Она от странных ласк застыла будто
её с твоим несовместимо тело
 

«Огромное хорошее лицо…»

 
Огромное хорошее лицо
и тонкая ненужная нога
Позор зелёных листьев до утра
страдает и желтеет надо мной
 
 
Скорее б я покинул этот парк
где мальчик молча писает в фонтан
всегда его две пары жирных ног
и выпяченный бронзовый живот
 
 
По вольной воле зверев и листов
по лавочкам бегущим вдоль садов
коричневая наступает муть
огромная от Бога есть слеза
 
 
Заброшенная женщина идёт
шагами сердцем мнёт свои перчатки
В пальто её большой живот
весь обнимает трепетные складки
 
 
Я робко вызываюсь отвести
её домой держа её под руку
В канал в канал летит листва
и ветки что размерами поменьше…
 

Не вошедшее в книгу «Русское»: из сборника «Прогулки Валентина»
(архив Льва Кропивницкого)

«Вполне. совсем. вполне. нужно сказать…»

 
Вполне. совсем. вполне. нужно сказать
что говорят в таком случае. говорят
вполне. можно я уйду. уйду я
Вы придёте. он уйдёт. покидать.
 
 
Перебросьте подушку вам говорят.
стращать. покидать. подушку метну я.
вполне устраивает плюш вас
красный цвет подушки не в тяготу
не в ломоту угол вам дивана
Маргарита вам не поздно. Вам не рано?
 
 
Воссоздать. пролетать стремится.
ох. пахнут ноги у Фомы и у Пети
ох гости несчастные эти
совсем. вполне. внутри. очаг. верх. верх. верх! – птица!
 
 
Ме. Ме. Ме. Ме. Ме. вполне хорошо.
живёт на четвёртом этаже распевает
скоро умрёт. Завтра. Кто знает
По. По. По. По. По. Разбито тут стеклянное вот тут деревянное
 
 
ты молчалив я молчалив и густ
я жуток и смешлив. сижу в углу
мама. Рита. Валя и другие. Много чувств
Рита. мама. Валя и другие лежат на полу.
 

«Сплыл. Уплыл. был. широк поток…»

 
Сплыл. Уплыл. был. широк поток
Шёл некогда. припадая приникая на одну ногу вбок
ясным сном как бы внутри дела
взяла и на столе родила. сняла. взяла.
 
 
Высок был живот и множество криков – Режь!
Высок был и дрожал пупок смеялся. качался. валился.
 
 
форма ноги – груша. внутри потроха
вылазил из маминой печки
хозяин мира – кретин. зараза
заплёванный сволочь и весь в волосах
 
 
Гад. Гад. кусок. свинина. человечья морда
пришёл прилез. слился. Огромный у матери пах
Сука. сука кобыла корова родила. ляжка. Урода.
кобыла корова. морда.
 

«Свобода утром. Утром…»

 
Свобода утром. Утром
Из кадки вылезло горчайшее дерево
Сквозь ветки был виден. отведён
дом. Вак. стол. варево.
 
 
Студент. путь. супа в рот
На ложке шёл суп вдаль
студент ел. Ел. ел. с него капал пот
чернел. молчал. звал. небес восход.
 
 
Плечи в тени. уши в тени. лоб в тени.
вспоминает. варит в голове прошлые дни
А плечи в тени… уши в тени.
 

«Стихотворения гражданина Котикова»
(архив Александра Морозова)

«Он любил костистых женщин и восточных…»

 
Он любил костистых женщин и восточных
Лучше чтоб восточных. в странности костюм
Только где-то в схватке одиноко ноги
выглянут забьются и потом замрут
 
 
Он тогда любовной поглади́т ладонью
тёплый их живот и тёмное лицо
Он тогда откроет ткани эти снимет
у постели бросит… всё равно помрёшь
 
 
Позже ночью в глу́би за подушкой белой
Заблестят покажутся первые глаза
Тихо заворочается подвинётся встанет
и начнёт одежды надевать опять
 
 
А когда натянет он ей скажет: «Стой-ка
Ты куда собра́лась ты куда идёшь
Ах ты за водою а ну раздевайся!»
и ногою в ткани где у ней живот
 
 
Она разбежится он ногой наступит
на кусок у длинной чёрной полосы
Из спасавшей тряпки он её раскрутит
и начнётся голой травля и битьё
 
 
Схватит чёрный зонтик. В угол где прижалась
подойдёт с улыбкой под гру́ди ей кольнёт
Скажет «Что ж ты девка что же ты расселась
что же ты лягушка спрятала живот!
 
 
Ноги! Ноги! Ноги! – подавай наружу
Покажи-ка зад мне! Встань и покрутись!
Дай-ка укушу я козлины груди
как же ты воняешь что ж ты не орёшь…»
 
 
А по телу синей лентой от ударов
прошлые подобные твои ночи с ней
«Не встаёшь ну что же ласки тебе мало!»
Зонтик ты бросаешь бьёшь её рукой
 
 
И по тёмной шее длинной поцелуйной
и попахнут по́том плечи в волоса́
пальцами вцепляешься. хлынут ре́кой струйной
Оторвав преграду старого гребня
 
 
Час пройдёт. Лежите… плачешь ты весь мокрый
Положил ей голову между её ног
и поцелуешь гладкую кожу всю пропахшую
древнею иранскою женскою мочой
 
 
На подушке выгнувшись и глазами вспыхивая
как царева Дария древняя раба́
С ужасом и тягостно… спящего и мокрого
молча неподвижно смотрит на тебя…
 

«Варвара бледная вбежав средь ночи…»

 
Варвара бледная вбежав средь ночи
и дверь плечом разодранным отодвигая
и застонав упала на диване
в грязи в тоске безумная рыдая
 
 
Случилось что? её пытает мать
и гладит чёрную головку
Уйди! Уйди! Не смей меня каса́ть
Я нечиста осквернена. О волки!
 
 
Затем из сбившегося смятого рассказа
узнала мать что девушка домой
шла меж деревьев парка наслаждаясь
таинственной вечерней тишиной
 
 
Как вдруг из-за кустов набухнувшие груди
её схватила жёсткая рука
другие зад ей облепили
и ноги… и закрыв рот потащили
 
 
Сколь я ни извивалась сколько ни билась
в какую-то пещеру средь оврага
они меня сложили как добычу
их было четверо мужчин… я была на́га
 
 
Бельё моё всё разорвали звери
И первый лысый мною обладал
он мял моё проснувшееся тело
щипал и ноги сильно раздирал
 
 
Второй мальчишка бил меня в живот
Ах мама я его к себе прижала
и это мне позорнее всего
я наслажденье жуткое с ним испытала
 
 
Почти до самой утренней зари
они меня терзали все менялись
Вся жидкостью зали́та я была
Они над мною хрипло так смеялись
 
 
Я жить уж не хочу! Дай мне лекарств!
Но мать её уж ваткой обтирала
Флаконом принесла одеколон
и ноги разведённы прижигала.
 

«Был на заре тот мальчик глуп…»

 
Был на заре тот мальчик глуп
А в ноябре такое небо страшное
что не спасает чёрное его пальто
И в классе темнота и так ужасно что
на перемене дело рукопашное
 
 
Был вечером так этот мальчик боязлив
По коридору медленно шатался
Учебник физики в его руках
И вот учитель бледный появлялся
и чёрным небом плащ его пропах
 
 
Увидел как-то у учительницы пах
Когда в какой-то класс вошёл стремительно
Она сидела голая почти
И зашивала в шёлковой горсти
и ойкнула визгливо и пронзительно
 
 
А мальчик постоял ведь был он глуп и мал
И ничего не понимал
Тогда она его подозвала
Смеялась двери заперла пошла
Какой дикарь! Как это восхитительно!..
 
 
Раздевшись совершенно ошалев
По комнате обняв его кружила
«Ты никому не скажешь. Ты счастлив!»
она ему при этом говорила
И в его руку грудь свою вложила
 
 
Был на заре тот мальчик молчалив
С учительницей связан дружбой странною
Она его заставила всегда
На тёмном коридоре и у школьного пруда
хватать её за грудь спустивши лиф
И были они парой странною
 

Жеребятков

 
Пётр Петрович Жеребятков
Очень любит он детей
В школе он преподаватель
На хозяйстве средь аллей
 
 
Там где девочки сажают
Он уж крутится весь день
Ту толкнёт а ту за боки
Будто невзначай прижмёт
 
 
А когда во тьме вечерней
Разведёт костёр большой
Под покровом его дыма
Грудь погладит он одной
 
 
А другую всю притиснет
Пригласивши в кабинет
И залезет ей под юбку
Даст ей горсть за то конфет
 
 
А кто разденется потайно
На диване полежит
Этой он отвалит денег
Слух такой о нём бежит
 
 
Тихий хмыкает писклявый
И всегда блестящий нос
Любит запах из-под мышек
Жеребятков – он завхоз.
 

«Люпа и Пуля играют…»

 
Люпа и Пуля играют
С бабушкою перед сном
 
 
Молодой человек гостящий
Глядит из соседней комнаты слизисто
 
 
Люпа и Пуля в лошадок
Преобразились несколько годовалых
 
 
Люпа и Пуля толстенькие
Едут на палочках в сторону
 
 
венского стула молодого человека
 
 
и он закрывает веками
дрожащие свои глаза…
 
 
Люпа и Пуля проехали
Можно открыть уж глаза…
 

«Ты красным фиговым листом…»

 
Ты красным фиговым листом
Висишь на стуле раскладном…
Чулки висят уставшие за день
от посещенья придорожных деревень
 
 
В дорогу были нами захвачены и булки
и под развесистым синим деревом обед
машинистки пишущей машинки двадцати двух лет
и меня – во время летней прогулки
 
 
На поезде до станции Павлово
А потом пешком пешком рядом с лесом
где ягоды то и дело возникают
В поисках места где никого не бывает
 
 
и наконец полянка где снимаются чулки
снимается юбка резиновый пояс
где кустов куски а он снимает влажные носки
и они подходят нерешительно друг к другу в трусах беспокоясь
 
 
она держа грудь руками чтоб не висела
подаёт ему горячую готовую для дела
он обнимает её они опускаются на траву
и всё происходит как нельзя лучше
с вмешательством природы половое чувство гуще
и даже как бы не наяву…
 

ГУМ. Поэма (1968)

 
Там где чемоданы различного вида
и чёрные и коричневые
и серенькие за восемь в крапинку
Там где хозяйственные сумки
По семь рублей – синие. цвета кофе и чёрные
Там Пармезанова и Толоконцева шныряют глазами
 
 
Там юноша Калистратов выбирает ДОСААФа сумку
синюю с белой надписью
носить будет на плече
стоит четыре восемьдесят
 
 
Там военный Мордайлов
взял чемодан за восемь десять
и тут же сунул внутрь
свой небольшой чемодан
 
 
«Матрёшка у вас получилась» —
сказала ему Вездесущева – внимательная старушка
 
 
«Да вроде» – сказал военный
 
 
А на них напирали сзади
Редкозубов из Тулы
И Беляков из Степаничей
 
 
Кошмаров из Ленинграда
стоял одиноко в шаге
 
 
Рейтузова отделилась
пышная такая блондинка
пошла тайком вспоминая
о муже своём волосатом
 
 
Вдруг её охватило…
Она остановилась
чтобы переждать наплыв страсти
 
 
На Рейтузову наткнулся Португалов
специально
толстенький наткнулся
Рейтузову он обхватил
будто грозил упасть
и ущипнул за бок
хоть и ватное было пальто
 
 
– Ай что вы! – она вскричала
 
 
А он же прошёл
ответив
– Стоят и ловят ворон!..
 
 
Там где зонтики переливают
цвета один на другой
Там долго стоит Попугаев
милый глупый смешной
 
 
В жёлтом кашне на шее
писал и он стихи
и он ходил вечерами
в дом культуры связистов
 
 
Лицо Попугаева тихо
зажмурен его один глаз
лет имеет он сорок
и средний покатый рост
 
 
Волшебство его обуяло
какое-то на этом месте
Но вот волшебство проходит
и Попугаев задумал
выбрать себе одеколон
Уже он неуверенно роется
Глазами в огромных витринах
где выставлено всем угодное
меж ламп
В основном зелёные жидкости
В флаконах по форме всяких
 
 
Где мой
свой
одеколон
иль есть
тут
он
нет тут
где есть
всем есть
мне нет
Ах ты!
где ж он
не вижу что-то
что-то не замечаю
Ах вот!
нет не он
этот два десять называется «Заря»
но вот уж мой
но нет. не мой он
этот чужой стоит пять рублей
называется «Москва» он плоский
Ах вот мой маленький квадратный
называется «Вздох»
стоит тридцать копеек
 
 
напирают на Попугаева налетевшие
Чайкин рабочий со своею Фросею юной женой
Всей разделённой на сосисочные куски
И в огромной косо надетой шапке
 
 
Прыщавый Шариков одеколон подыскивает
Кокетливая Нюськина в мехах вся
Но тонкая и выделяющаяся
с побелённым нахмуренным лицом
всё требует и требует у Борькиной
– которая больная продавщица
Вот это дайте! Это дайте! Это!
Ну наконец уж Нюськина уходит надменно
так ничего и не купив
 
 
А вслед ей Борькина шипит «У крокодилица!
Надела жуткие и красные до локтя перчатки…»
 
 
Милиционер Дубняк побритый и тугой
стоит качая круглой шеей
ему осталось три часа
чтобы уйти отсюда в дом
А его дом полон борщом
и дочь приёмная Косичкина
сидит за письменным столом
решает шутки арифметики
Жена же его по девичьей фамилии Белёсова
сидит глядит в окно
и волосы намазала каким-то жиром
 
 
В отделе где перчатки там толпа
Перчатки весенние по четыре рубля
кофейные и красные коричневые
зелёные и чёрные в бумажках
В этом сезоне моден жёлтый цвет
берут берут и продавцы снуют
Одна Кудрявцева другая Битова
и меж собою безобразные враги
Ведь Битовой же муж же нынешний
он бывший есть жених Кудрявцевой
Кудрявцева и яду бы влила
Наташке Битовой в воду газированную
Кудрявцева худа и высока. черна
и длинный нос
А Битова такая это плотная
и светлый волос коротко подрезан
обтянутая юбкою с рубашкой
и всё у ней рельефно выступает
Кудрявцеву одежда же не обнимает
 
 
«У ней же ваточная юбка»
– сказала год назад ему
Ты брось эту Кудрявцеву совсем
ваточная юбка – заграничная покупка
у нас в магазине продавалась всем
 
 
Теперь они снуют вдвоём
Приносят и уносят перчатки
Бумагой яркой шелестят
и давно замокли все до пят
 
 
Им помогать пришла уже
начальница у них – Постелина
её завитых локонов струятся круглые потоки
И бельма маленьких очков
неустрашимы и жестоки
Рукой привычною она
Со всем управилася быстро
и пота даже не течёт
Её «железное бедро»
все меж собою называют
 
 
«Кассирши Кати Дирижаблевой
недавно умер младший сын» —
Во втором этаже говорила уборщица Тряпкина
синей работнице гладильного цеха Палкиной —
и знаете отчего?
думаете собственной смертью да?
– Так нет же – нет. Его убили…
– Он шёл в двенадцать ночи по переулку
Он девушку свою Ирину провожал
– Ах мать же столько говорила
«Ты поздно не ходи Николка!»
А он пошёл
и вот убит
– А девица?
– Он проводивши домой вертался
ну тут они его и уследивши
и нож ему под сердце только – штырк!
– А кто они?
– Они студенты
На той же улице живут
Два брата Васькины. По двадцать
один в электромеханическом
Другой учился. но прогнали…
гулял по улицам пока…
– Но это ж надо… кровь. ножом же
в чужие тёплые кишки
– За эту девочку младую
должно сын Катин был забит
 
 
– Да. Девочка такая славная
– Но им теперь дадут расстрел
– Конечно. Совершеннолетние…
Их не помилует судья…
 
 
Подходит Холкина – мороженым она торгует и звенит
вся мелочь в белых карманах халата
– Вы о Николке уничтоженном
да тоже мальчик был не вата
Он приходил сюда к мамаше
и представляете —
Я ушла на три минуты
и оставила его —
мол ты Николочка постой!
Пришла и нету двух рублей —
Не брал! – и всё
свои вложила
– Да говорят что не ножом убили
а убили отвёрткою
и умер не упав у двери
И до своей квартиры не бежал
а уже в спальне у неё
Она глядит… Ох бедна девочка
он у кровати весь в крови…
 
 
Там где мужские готовые костюмы
там бродит сотня человек
Один – Мещеров
пятьдесят четыре —
ему размер подыскивать пора
Хотя ему шестнадцать лет – он огромная гора
 
 
Косматиков с своей женою
Замотанные в тряпочки деньжатки
 
 
Ерусалимов с Ерусалимовою
роскошные откормленные в шубах
 
 
Преклонова с санями на плече
и с сумкою хозяйственной в руке
 
 
Карминова с юношей Прыткиным
повисшая на правой руке
– У вас ли импортных ли нету?
 
 
А продавец войны попробовал он лысый
и за ухом карандаш
и говорит он – Нету! Нету!
Хотя ведь есть и вон висят
 
 
Но он таких не одобряет
Он Семиклинов
он выказал всю храбрость
хотя понятно
ничего ему другого
не оставалось на войне выказывать
Иль дезертир иль храбрый воин
один из двух – середины нет
Он почему-то вдруг придумал
что этот малый не пойдёт
в войну приказ командный выполняя
Сгубить раз триста молодую жизнь
Вон девка на руке его висит
костюмы ищет пошикарней
Ах Семиклинов – это вы
но только лучшая одежда
и более высокий рост
Ах Семиклинов! Он пойдёт
как миленький! Куда деваться…
 
 
За юной парою стоит
не юная жилица
 
 
Не то чтобы такое звание
Нет. Занимаемая должность
Она у него машинистка
и можно б сказать по любви б
когда б не брала за своё
разгорячённое внешнее тело
рубли и рубли и подарки
Сегодня вот Федор Иваныч
её друг и начальник
– гуляют и смотрят товары
и ей и ему заодно
А завтра Пётр Степаныч
ведёт её вначале в кино
затем
гуляют и смотрят товары
и ей и ему заодно
А в среду с шофёром Васькой
совсем уже просто так
лежит она на диване
и милый – шепчет ему…
 
 
Кому и какое дело
пусть любит и молодец
и соединяет приятное
с полезным
ещё древние так советовали
 
 
А вот очень милая юркая
себе пробивает дорогу
в чаще шипящей людей
К мужу. к любимому мужу
она продвигается. Он же
стоит пред венгерским издельем
и мнёт его за отворот
– Купи дорогой! очень модно!
приятный коричневый цвет
и так подходит к плащу
я галстук тебе сыщу
 
 
И он согласен. Да купим
– Вы выпишите нам – продаватель!
Шурх – шурх – карандаш – готово!
– Касса налево – там…
 
 
– Маня! Дай два рубля мне!
– Сейчас! А не надо ли три?!
 
 
– Деньги держи покрепче
да в сумку гляди не клади
тут живо утащат… толкучка
 
 
– Костик! а может не надо
всё-таки маркий цвет?!
– Ты ничего не понимаешь
мы доживём до получки
Уже немного осталось
всего девятнадцать дней
 
 
Петя. Геннадий и Шура Алейников
тихо и скромно стоят в разных местах зала
Костюмы их не интересуют
карманы их интересуют
Они довольно-таки одеты
 
 
Вот Шура заметил. толкнул Геннадия
– Геннаша – смотри-ка – седой бобёр
Что надо! Железный старик с супругой
и дочка прелестная… – слева прикрой!
 
 
И тут они коротко пересмеявшись
будто случайно столкнулись с семьёю
этого самого седого почтенного
седого умного бобра
– Ах извините – респектабельно
зубом золотым передним
сверкнул Алейников шикарный —
Здесь все ужасно поспешают!
– Да ничего – старик ответил
и он конечно не заметил
что уж уплыл его бумажник
 
 
Ушли и Шура и Геннадий
и вслед за ними мощный Петя
который должен замыкать
– Старик – он новых денег кучи
возьмёт перо и настрочит
Всем людям надобно поровну
как жаль что всё наоборот!
так рассуждает Шура Алейников
известный среди своих близких
как очень мудрый человек…
 
 
Монголова – девочка лет шестнадцати
стоит мороженое грызет
её пальто уже не ново
но она нынче не готова
чтоб худшую едать еду
лишь бы купить себе туфлю
с большим бантом. с тупым носком
и лаковую как рояль…
 
 
Работник прилавка Мармеладов
Высокий и спортивный парень
вихляется всем телом за прилавком
всем покупателям себя показывая
 
 
Тут покупает маленький Коптилкин
большую лампу для ночей
 
 
и покупает здесь Сопливкин
на кухню новый выключатель
 
 
И покупает тут Хозяйкин
дверные ручки попрочнее
 
 
И покупает тут Инженеркин
Карниз. торшер. и люстры три
 
 
Здесь дама чёрная Тбилисцева
Стоит и продаёт мимозы
из чемодана вынимая
и в воздухе рублём махая
– Один лишь рубль – бери мимоза!
 
 
Её сыны от неё невдалеке
также с мимозою в руке
в больших надвинутых фуражках
 
 
Тюли. Тюли. Гардины. Тюли
Продавец Евфросимова желта и длинна
к ней приходит знакомый Прошкин
просит занавес в горошку…
оскорбляется… уходит…
так как Евфросимова не находит
 
 
А вторая и третья продавщицы сестры Александровы
недавно приехали от полей от травы
ещё венком у них их косы
на голове у них лежат
ещё они коряво говорят
но в общем поняли и знают
и очень тщательно считают
 
 
Кирпичкин. Золотцев и Брагин
напилися с работы идя
и так как проходили мимо
зашли и стали покупать
Уже купили десять ружей
Хотя на всех один ребёнок
уже купили двадцать книжек
и пять игрушек надувных
уже приобрели халаты
две ручки для лопаты
В кульке огромном апельсин гору́
и часто их кидают на пол
– А ну! кто подберёт! А ну!
 
 
Им делали предупрежденья
они на это говорят
– А мы справляем день рожденья
к тому же мы пролетарьят…
 
 
Ах. Боже. где ещё мы не были?!
(восклицат. вопросит. раздумье)
 
 
Ах – Гастроном – в нём сон и явь
переплелися столь теснейше
где сельдь где море где свинина
здесь всё чем славится еда
Бутылок много их зовёт покушать
А потом укромно поблевать
 
 
Консервных банок тридцать
купила Грушкина одна
И сорок овощных супов
купила Килькина одна
А Ёлкина купила клюкву
с сиропом в сахарном соку
Несут откуда-то и брюкву
в сумах перемётных на плечах
 
 
Поэт идёт – он Простаков
он перерос и недорос
он съел бы пару судаков
иль пару гусаков
 
 
Ему знакомы эти люди
он с ними уж водил знакомство
Они все страшно интересны
увидишь одного – замрёшь —
 
 
Они себе любовников имеют
любовницев прекраснолицых
трагедии с собой и фарсы
в карманах головы несут
 
 
Вот Простаков встречает Анну
– Ах Анна! Анна! мы устали
Все ноги уж болят мои!
Все ноги уж болят твои!
 
 
Идём же кушать и домой
под временный свой кров
шаги пожалуйста удвой…
 
 
И кушают оне
уже в отделе где видно́
как собрался Пестрядин выпить
как выпил Рюмкин уж уже
и стало смутно на душе
 
 
И тут они вдвоём сказали
И Простаков и Анна вместе
– Мы жили жили уезжали
не знали что такое гул
и знали что такое шум
Ведро пластмассовое стоит
всего лишь два рубля и только
Теперь мы кушаем бульон с яйцом
и на второе – тефтели́…
 
 
(А в улицах летали орды
каких-то новых новых вещей
Вот дуб четырёхлетний. Три рубля пятнадцать
вот угол дома – сорок два с пятаком
вот неба северный кусочек в метра два
он стоит сто пятьдесят четыре и ноль ноль)
 
 
Ах Анна – кудри у поэта
летали раньше не задаром
Провал он видел человека
А нам предстали человеки
которых горд всеобщий шум.
 

1968 год