Текст книги "Возвышение Китая наперекор логике стратегии"

Когда речь заходит о стратегической хитрости, особенно направленной против американцев и Соединенных Штатов, вера китайских правителей в ее полезность и осуществимость сильно подпитывается контрастом между их собственным имиджем и тем, как они видят американцев и Соединенные Штаты.

Еще один реликт времен вассальной системы состоит в том, что китайцы обычно приписывали себе лучшие способности к обману противника по сравнению со всеми прочими национальностями, равно как и другие, более возвышенные качества. К тому же, американцев они рассматривают как очень наивных, хотя и сильных и, может быть, даже воинственных, но без труда вводимых в заблуждение. «Нелегко понять Китай, так как Китай – это древняя цивилизация… [в то время] как американский народ очень прост, [или наивен, или невинен – 非常的单纯 в оригинале]» – так спонтанно рассуждал вице-премьер Ван Цишань (Wang Qishan) 11 мая 2011 года в телевизионной дискуссии во время визита в Вашингтон в качестве главы экономической делегации на ежегодном заседании американо-китайской комиссии по стратегическому и экономическому диалогу⁶⁰.

Для китайского официального лица это было отнюдь не самое надменное заявление. Даже самая мелкая и едва образованная китайская челядь постоянно утверждает, что Китай и китайцы слишком мудры, чтобы их могли понять некитайцы.

Учитывая то, как низко в Китае оценивают американскую проницательность, в Пекине могут решить, что самой простой формы введения в заблуждение – сокрытия своих замыслов (Tāo guăng yāng hui: «Скрывай свои возможности и выжидай выгодного момента») – может быть вполне достаточно.

К сожалению, может возникнуть впечатление, что такая оценка оказалась в основном справедливой. На протяжении многих лет она триумфально подтверждалась, так как китайцы со все возраставшим удивлением наблюдали, как американцы не делают никаких попыток воспрепятствовать подъему Китая, напротив, имел место разносторонний вклад США в быстрый экономический рост Китая, начиная от одностороннего открытия американского рынка для китайского экспорта до энергичной поддержки китайского членства во Всемирной Торговой Организации (ВТО) – все это американцы делали, ничего не требуя взамен.

В действительности, недружественно настроенные по отношению к США китайцы никогда не переставали изобретать теории, интерпретирующие благосклонность Соединенных Штатов как притворство, стратегически направленное на введение Китая в заблуждение. По одной версии, Соединенные Штаты активно поддерживают глобализацию китайской экономики для того, чтобы сделать Китай крайне зависимым от импорта углеводородов и сырья, и таким образом с течением времени подчинить китайцев и их правительство, посредством простой угрозы прекратить поток импорта по морю. По другой версии, правящий американский класс долго рассчитывал на дешевый китайский импорт, чтобы подчинить свой собственный рабочий класс, прежде чем заняться самим Китаем – это объясняет, почему благосклонная фаза (рассчитанная на обман КНР) продолжалась так долго.

Даже те китайцы, которые не настроены враждебно по отношению к США, могут поверить в одно из этих объяснений просто потому, что не в состоянии придумать другой причины того, что правительство США не мешает подъему Китая. Будучи недавно освобожденными из плена догматической идеологии, многие китайцы до сих пор не поняли, насколько жестко идеологизирована американская экономическая политика, особенно когда дело касается «свободы торговли» – это идеология, в рамках которой протекционизм рассматривается как смертный грех (а не как один из многих возможных политических курсов), и при которой любое осмысление долговременных структурных последствий (таких как деиндустриализация) кажется несущественным, если учесть принципиальный отказ от вмешательства в экономику.

10. Стратегическая компетентность. Исторический экскурс

Многие иностранцы⁶¹, а не только сами китайцы, склонны приписывать большую стратегическую компетентность китайцам-ханьцам, но история этого не подтверждает.

И это не должно никого удивлять. Великодержавный аутизм, необоснованное применение традиционной тактики (обмана и прочих методов), сформировавшейся в рамках своей культуры, в конфликтах с государствами, принадлежащими иным культурным традициям, ритуальное ведение войны и основанное на «цзянься» убеждение в собственном превосходстве – все это являлось препятствием для понимания китайскими правителями ситуации, для их способности формулировать реалистичную большую стратегию и эффективно осуществлять ее дипломатическими или военными методами. Поэтому несмотря на то, что ханьцы всегда считали себя великими стратегами, их регулярно побеждали менее многочисленные или развитые нации, некоторые из которых не удовлетворялись подчинением китайского пограничья, а вместо этого продолжали завоевание центральных китайских областей. В действительности китайские правители держали власть над Китаем в своих руках немного больше трети последнего тысячелетия.

Последняя китайская императорская династия Цин, время которой обычно датируют 1644–1912 годами, была основана говорящими на языке тунгусской группы воинами-кочевниками чжурчженями, пришедшими из северных лесов и тундры под водительством своего клана Айсин Геро, изобретшего имя «маньчжур» (Manchu «сильный, великий») как новое название своего народа в 1635 году, прежде чем избрать для своей династии в 1644 году имя «цин» («светлый»)⁶². До самого конца своего правления маньчжурские императоры сохранили свою самостоятельную этническую идентичность вместе со своим языком и своей письменностью, ведущей происхождение от арамейского алфавита, полученного через согдийцев, уйгуров и монголов. Еще до сих пор этот язык можно видеть вокруг Пекина на прикрепленных к историческим зданиям табличках эпохи Цин (националистическое утверждение, что маньчжуры быстро ассимилировались, и поэтому все их победы и мощь являются китайскими, сегодня уже не поддерживается учеными.)

Именно маньчжуры создали границы современного Китая, постепенно завоевывая различные территории, которые сегодня представляют собой Синцзян-Уйгурский автономный район, покоряя монгольские племена, потомки которых теперь находятся в меньшинстве в китайском районе Внутренняя Монголия, и обеспечив хотя бы номинальный сюзеренитет над Тибетом.

Поэтому Китай при маньчжурах был ничем иным как еще одной покоренной территорией, но в сегодняшнем китайском сознании границы Китая являются границами Маньчжурской империи на пике своего могущества, окончательно сформированными завоеванием Джунгарии в 1761 году при императоре Цянлуне (Qianlong).

Это интересный случай исторической трансформации сознания, но видя маньчжурские гарнизоны, находившиеся в каждой китайской провинции в качестве оккупационных войск, китацы-ханьцы того времени хорошо понимали, что они не являются субъектами империи, а всего лишь ее подчиненными подданными. Но сегодня ханьцы регулярно предъявляют права на некитайские территории, завоеванные маньчжурами. В такой же манере индийцы могли бы заявить права на Шри Ланку лишь потому, что когда-то и Индию и Шри Ланку завоевали британцы.

Династия Мин (датируемая обычно 1368–1644 гг.), правившая до маньчжуров и являющаяся бесспорно и исключительно китайской, в свою очередь наследовала периоду несомненно чужеземной монгольский оккупации. При Кубилай-хане (Кублай-хане), внуке Чингисхана, монголы приняли на себя внешние знаки китайских императоров и стали называться династией Юань, время правления которой обычно ограничивают периодом 1271–1368 гг. И снова утонченные китайцы не смогли сдержать грубых монголов, и им пришлось жить под их властью, первоначально хищнически-разрушительной и очень эксплуататорской даже в лучшее для Китая время (дань использовалась не в последнюю очередь для содержания крепостей, почтовых и ямских станций завоевателей).

Более того, в областях севернее реки Янцзы власти монголов предшествовала не китайская, а другая династия чжурчженей – Цзинь, основанная кланом Ваньянь (Wanyan), возникшим в лесах Маньчжурии. Время его правления обычно датируют периодом 1115–1234 гг.

Китайская династия Сун продолжала править в южном Китае, но китайцы-ханьцы исконных центральных областей страны в бассейне Желтой реки жили под чужеземным господством, которое они не смогли предотвратить.

Севернее Желтой реки, включающей «область шестнадцати префектур» (Яньюн Чжили Чжоу – Yānyún Shíliù Zhōu), предшественниками Цзинь были тоже не китайцы, а кидани (Khitans или Qitans), происходившие из монгольских кочевников и конных лучников северных степей.

Под предводительством своего клана Чжили (Yelii), они основали династию Ляо, чье правление обычно датируют периодом 907-1125 гг., и именно от их имени происходит нынешнее устаревшее наименование Китая – Cathay, которое Марко Поло на английский манер произносил как Catai. Это имя было известно не только Марко Поло. Сходным образом Китай называют к западу от него вплоть до Болгарии, а имеено: Kitai, Qitay, Khitad или Hitai. Сегодня кидани мало кто помнит, но, видимо, в то время они производили неизгладимое впечатление.

Даже предшествовавшая династии Сун (618–907 гг.) династия Тан, которую часто рассматривают как «чисто китайскую», включала в себя очень сильный тюрко-монгольский элемент, явственно запечатленный на на изображениях того времени, изобилующих лошадьми, всадниками и даже играющими в конное поло всадницами. Видные полевые военачальники, набранные из элиты воинов Средней Азии, вскормленных волками ашинов (Ashinas, до сих являющихся героями тюркских ультранационалистов), были важной составляющей частью изысканности императорского двора Тан⁶³. Полевые военачальники-ханьцы возможно были лучше знакомы с «Искусством войны» и подобными ей военными текстами, некоторые из них были очень успешными, например, воспетый позднее Ли Цзин (Li Jing, 571–649 гг.). Но императоры династии Тан часто предпочитали полагаться на зарекомендовавшие себя навыки их полевых командиров из клана ашинов.

Из этого очень фрагментарного наброска китайской политической истории, большая часть которой вовсе и не китайская, а скорее история чжурчженей, монголов или тюрок – следует, что сохранявшееся превосходство ханьцев во всех формах гражданских достижений никак не подтверждалось их стратегическими способностями. Ханьцы могли производить больше пищи лучшего качества, чем любая другая нация в мире, они создали самую сложную и утонченную культурную и технологическую надстройку на своем материальном базисе, но гораздо чаще (как минимум в два раза) им не удавалось, во-первых, оценить свое внешнее окружение достаточно реалистично для того, чтобы выявить угрозы и усмотреть возможности, и, во вторых, разработать эффективную большую стратегию, чтобы использовать свои относительно многочисленные ресурсы для обеспечения безопасности собственной территории и населения.

Стратегическая компетентность, по-видимому, не попала в длинный список достижений ханьцев, так что в то время как ханьские генералы, командующие огромными армиями, цитировали друг другу Сун Цзы, сравнительно небольшое количество конных воинов, закаленных в грубой и эффективной стратегии степной маневренной войны, одерживали над ними победы. Более того, все ханьские интриги и увертки оказались гораздо слабее долгосрочной и широкоформатной дипломатии, столь естественной для степных правителей, которые регулярно объединялись за или против даже самых отдаленных империй. В прошлом все эти печальные последствия отмеченных недостатков могли лишь усиливаться посредством иллюзий о достоинствах ханьской стратегической культуры. К сожалению, судя по частотности цитат из «Враждующих царств» в речах китайских официальных лиц, кажется, что эти иллюзии сохраняются до сих пор. Все прочие последствия исторических реалий Китая представляют собой повторяющийся цикл, ослаблявший династии и предварявший их падение.

Сильная династия означала внутренний мир, законность и порядок. Мир, в свою очередь, означал экономический рост и тем самым увеличение расслоения доходов и распределения богатства, усиление местных богачей. Расслоение в богатстве, в свою очередь, означало переход земель от мелких собственников к крупным помещикам. Став батраками и безземельными поденщиками, бывшие крестьяне превращались в бандитов, если был неурожай. Бандиты, в свою очередь, становились местными мятежниками, а местные мятежи превращались в обширные восстания, если появлялись харизматичные лидеры. Самым ярким примером этого был Чжу Юаньчжан (Zhu Yuanzhang), который начинал как сельский безземельный рабочий, стал мятежником против монгольской династии Юань, достиг лидерства среди мятежников и, наконец, основал династию Мин в 1368 году как император Хунту.

Таким образом, налицо внутренний цикл упадка, начинающийся с дифференциации богатства, ведущий к появлению местных олигархов, которые во все большей степени контролируют местные власти, что позволяет им сосредотачивать в своих руках еще больше богатства… Внутри этого цикла есть и внутренний круг официальных лиц, который начинается с ученых-чиновников, всерьез принимающих конфуцианство с его моральными нормами, и тем самым устанавливающих закон и порядок, ведущий к имущественному расслоению, позволяющему богатым содержать своих детей вплоть до того, как они сдадут экзамен и сами станут чиновниками, которые, в свою очередь, будут использовать власть, чтобы и дальше обогащать свои семьи, до тех пор пока вся система не рухнет. По-видимому, нынешние социальные реальности Китая в этом смысле не случайны.

11. Неизбежно растущее сопротивление

Первый вывод, который ниже будет подтвержден содержанием двух последних, полномасштабных программных документов, официально представляющих китайскую внешнюю и оборонную политику⁶⁴, состоит в том, что китайские лидеры полны решимости продолжать преследовать взаимоисключающие цели: очень быстрый экономический и военный рост и соразмерный рост глобального влияния.

Сама логика стратегии диктует невозможность одновременного продвижения во всех трех сферах: не случайно китайский военный рост уже провоцирует реакцию противодействия – прежде всего потому, что рост этот очень быстрый. Эта ответная реакция уже мешает и будет в дальнейшем еще больше мешать китайскому одновременному продвижению во всех трех сферах, экономической, военной и дипломатической, хотя и, несомненно, в различной степени.

Высказанные утверждения самоочевидны до тех пор, пока среди соседей Китая и равных ему по мощности держав будут сохраняться независимые государства.

На сегодняшний день, хотя это только начало, быстрый военный рост Китая вызывает враждебность и сопротивление вместо того, чтобы обеспечить Китаю больше влияния в мире.

Тем самым, остается определить лишь формы, степень, содержание, время и интенсивность растущего сопротивления отдельных стран, и выяснить, скоординированы или даже скомбинированы ли усилия отдельных пар или спонтанно возникших группировок стран. Возможно также, что они объединятся в форме многостороннего альянса под руководством США – такая перспектива не только весьма маловероятна, но также и очень нежелательна, по причине того, что она вполне может подтолкнуть Российскую Федерацию в китайский лагерь, а это само по себе может оказаться решающим фактором.

Логика стратегии не является самореализующейся, но она заставляет лидеров действовать, ибо некоторая ответная реакция на подъем Китая уже существует, несмотря на отсутствие официально провозглашенной позиции отдельных государств в этом вопросе, и недостаток попыток (которые находятся сейчас в эмбриональной стадии) международной координации в этом направлении. Впрочем, только за последние двенадцать месяцев эти органические ответные меры, вызванные восприятием все более сильного и потенциально опасного Китая, проявились следующим образом:

♦ начало стратегического диалога между Индией и Японией, который уже вылился в практические меры, такие как: обмен слушателями в военных учебных заведениях и более тесное сотрудничество в области разведки, нацеленной на Китай;

♦ японская помощь Вьетнаму, также направленная на усиление способности последнего противостоять китайским провокациям на море;

♦ визит в Японию премьер-министра Австралии в 2011 году, который прибыл со стратегической повесткой, четко сориентированной на Китай;

♦ усиление активности Филиппин на море для того, чтобы отстоять свои права на острова Спратли;

♦ продолжающаяся (хотя и очень медленно) переориентация всех военных усилий США от бесполезных чаепитий в Афганистане на сдерживание Китая. С конца 2011 года спонтанные, не скоординированные, почти инстинктивные реакции на военный рост Китая были дополнены появлением новой американской концепции совместного боевого применения различных родов войск в тихоокеанском бассейне и у берегов Китая. Концепция называется «воздушно-морское сражение», что звучит как оперативное решение, хотя преподносится как стратегическое. Данная инициатива уже обзавелась своей лоббистской структурой во главе с трехзвездным офицером.

Возможная роль отдельных государств в китайском и в антикитайском мире, равно как и различные организационные связи между ними, будут рассмотрены в последующих главах. Но главным вопросом здесь является вопрос о природе ответных мер. Ответные меры, ограниченные военной сферой, такие как превентивное наращивание вооруженных сил, ответная передислокация войск и тому подобное не могут быть адекватны сами по себе. Если экономика Китая продолжит расти гораздо быстрее, чем экономика его соседей и равнозначных Китаю великих держав, если процентная доля ВВП, которую КНР направляет на военные нужды, останется такой же, то любые ответные меры в виде наращивания и передислокации войск скоро будут преодолены Китаем. К тому же, тем временем соперники Китая даже могут от него отстать, так как они будут направлять больше ресурсов на военные приготовления, что ни к чему не приведет, но только поглотит ресурсы, которые можно было бы направить на рост экономики.

Таким образом, большие военные расходы, направленные против Китая, стоит серьезно поставить под вопрос, так как они в реальности не ответят на вызов дестабилизирующего роста Китая. С другой стороны, в ядерную эпоху невозможно что-либо, похожее на войну Китая и «Анти-Китая», с армиями на поле боя, военно-морскими сражениями и бомбардировками с воздуха. Китай может сделать такую же колоссальную ошибку, какую сделала кайзеровская Германия после 1890 года, но такое развитие событий не приведет в случае Китая к новому 1914 году – еще одной войне на уничтожение. Существование ядерного оружия не полностью отрицает боевые действия между теми, у кого оно есть, но серьезно ограничивает формы этих боевых действий, так как любой их участник должен сделать все, чтобы не допустить эскалации конфликта до уровня применения ядерного оружия. Такой сценарий по-прежнему позволил бы Китаю вести ограниченные боевые действия против Индии в виде пограничных стычек, и, может быть, даже сделает возможным более серьезные боевые действия против какого-нибудь неядерного государства, но при условии, что этому государству не придут на помощь США или Российская Федерация, если эта страна – Монголия или одна из республик Средней Азии, не говоря уже о попытках нападения на явных и потенциальных союзников США.

Впрочем, несомненно, необходимы какие-либо приготовления, нацеленные на то, чтобы не допустить доминирование Китая в регионе и в мире, а также предотвратить или, если потребуется, отразить возможные военные акции, которые Китай все еще может в том или ином виде предпринять, несмотря на ядерное сдерживание (речь идет, разумеется, не о нападении на Японию или другую, более крупную державу, но, например, о локальной пограничной войне против Индии).

Такие «необходимые приготовления» заведомо будут недостаточными, поскольку они не могут объединить в себе все то сопротивление, которое Китай должен вызвать своим быстрым экономическим ростом и военным усилением, если и то и другое продолжится в ближайшие годы.

Аксиома, состоящая в том, что независимые государства будут всеми средствами бороться за сохранение своей независимости, неминуемо найдет свое выражение в том единственном виде, который воспрепятствует полномасштабной войне, а именно в «геоэкономических мерах». Так логика стратегии проявится в грамматике коммерции (мы об этом уже упоминали выше, и предоставим более детальные разъяснения ниже). Если Китай продолжит использование своего экономического роста для приобретения пропорционального могущества, развиваясь гармонично внутренне, и в то же время, нарушая устоявшиеся внешние балансы силы и соразмерность, то ответ, исходя из предположения, что какие-либо ответные меры вообще могут быть эффективны, должен воспрепятствовать экономическому росту Китая.

Напротив, военные расходы могут быть не только бесполезными, но и контрпродуктивными, если они приведут исключительно к усилению скорости китайского роста.

Неотвратимая необходимость замедлить китайский экономический рост будет гораздо легче воспринята другими странами, которые более склонны к меркантилистскому подходу, но в случае Соединенных Штатов она столкнется с наиболее неприкасаемой идеологической догмой, равно как и с важными политическими и экономическими интересами. Но стратегия сильнее политики.