Текст книги "Земля королевы Мод"

– Угу, – сказала я. В общем-то, ничего другого от Ирки и не ожидалось. – А все эти совпадения – Федор, Алина, мерседес – тебя ни на какую мысль не наводят?

– Наводят, конечно! – удивилась Ирка. – Так же и должно быть. Называется «параллельные энергетические потоки». Это у вас с Вадимом. Закон кармы – не слыхала, что ли? И в книжке про «фэншуй» я читала, что…

– Ирка! Ты теперь – православная христианка, – строго напомнила я. – Фэншуй, карма и прочие потоки для тебя – бесовщина.

– А тебе-то какое дело?! – огрызнулась Ирка. – Ты – вообще некрещеная.

– Совершенно верно, – подтвердила я. – И как законченный вульгарный материалист, склонна все происходящее объяснять вполне посюсторонними причинами. И мне, понимаешь ли, странно, что тоска по мне и обострение экзистенциального кризиса случились у Вадима именно в эти дни – когда на меня вышла Алина, а мы организовали свое в меру дурацкое расследование гибели Федора. Не неделей раньше и не месяцем позже. Сдается мне, что одной кармой тут не обошлось… Зачем он, к примеру, встречался с Федором?

– А сам-то он что говорит? – поинтересовалась Ирка.

– Ничего, – вздохнула я.

– А ты его что, не спросила?! – вылупилась на меня подруга.

– Господи, Ирка! – воскликнула я. – Да, рассуди сама, как я его могла спросить, не выдавая всей истории?! Он-то ведь мне все про свою тоску загибал…

– Да, ты права, – задумчиво согласилась Ирка. – Наверное, не так уж ему хорошо с этой Алиной… Нынешние молодые девки, они ведь только с виду да на ощупь мягкие… А душа-то у них жесткая, как наждак…

Я едва слышно простонала сквозь стиснутые зубы. Иногда, чтобы общаться с Иркой, приходится весьма сильно напрягать волевые механизмы.

– Ира! – серьезно сказала я. – Вспомни факты. Тоскующий ныне Вадим бросил свою старую и, судя по всему, не очень здоровую жену почти сразу после смерти их общей дочери от передозировки наркотиков. Потом он ушел из органов, успешно занялся бизнесом, разбогател и на вырученные деньги прикупил себе в постель молоденькую провинциальную модельку Алину. Наверняка по поводу ее ума и тонкости духовного устройства он не обольщался с самого начала. Думаю даже, что Алина в результате оказалась более смышленой и обучаемой, чем он предполагал. Тебе все еще его жалко?

– Гм-м… нет, пожалуй… Ты так все обернула… – Ирка почесала нос и с подкупающей откровенностью спросила. – Так кого же тут по-твоему надо жалеть? Эту твою Алину, что ли?

– А жалеть – обязательно? – обреченно поинтересовалась я.

– Ну это только ты можешь совсем без чувств жить, – отпарировала Ирка. – Другие не могут.

– Тогда жалей детей Федора, – разрешила я.

– Хорошо, – согласилась Ирка. – А теперь объясни мне, как ты сама все это понимаешь.

– Я думаю, что Вадим для начала хотел узнать, что мне известно.

– А он вместе с женой действует или врозь?

– Полагаю, что врозь. Алина, скорее всего, ничего о его визите ко мне не знает.

– А ты ей расскажешь? Ты вообще собираешься еще с ними обоими встречаться?

– Вадим, расставаясь, просил о встрече. Алина тоже прощалась так, как будто собиралась проявиться еще раз. Наверное, мне пока удобно общаться с ними поврозь. В случае чего, устрою им очную ставку…

– Анджа, а это не опасно? – подумав, спросила Ирка. – Федора-то убили. И на рынке я так и не поняла, кто это был… Кого мужик-то испугался?

– Ну, Ирочка, жизнь вообще опасная штука, – я пожала плечами. – Абсолютно смертельная к тому же. И раз уж я сказала «а»…

– Ну – тогда с Богом! Дети ведь и вправду не виноваты! – сказала Ирка и перекрестилась на репродукцию картины Врубеля «Сирень», которая висела у меня на стене.

Я сделала спокойное лицо и заставила себя промолчать.

* * *

В дальнейшем события некоторое время развивались почти пасторально по форме и странно муторно по ощущениям. Вадим приглашал меня в театр или в филармонию, пару раз мы ужинали в ресторанах. Обычно, заезжая за мной, он ждал в прихожей, а после проведенного вместе вечера провожал меня до парадной. Несколько раз, по моему приглашению, поднимался наверх и оставался на чашку кофе. Мы разговаривали, как пишут в книгах – «обо всем на свете». В наших разговорах было много позавчерашней правды и много слов, липучих, как собачьи слюни.

Дашка, внимательно и даже истово наблюдавшая за развитием моей «личной жизни», из самых добрых чувств предложила мне небольшое мошенничество: она, Дашка, испечет пироги, а я приглашу Вадима и выдам их за свое произведение. Когда я отказалась предстать перед Вадимом великой кулинаркой, девушка искренне расстроилась и почти два дня со мной не заговаривала. Наталья и Зоя от души сплетничали за моей спиной и пытались вытащить из Дашки и Фроси, которых считали моими доверенными лицами, какие-нибудь подробности. Семен один раз предложил Вадиму в коридоре выпить «за счастье всех людей». Вадим вежливо отказался, умудрившись при этом не вызвать агрессии инвалида, а в следующий раз принес бутылку хорошей водки и попросил меня передать ее Семену «в знак крепкой мужской солидарности». Я своей волей решила, что Семен без вадимовой солидарности вполне обойдется, и убрала бутылку в шкаф в своей комнате. Ведь не Вадиму же потом с пьяным афганцем общаться… Браток Леша не имел вербальных возможностей, чтобы обсудить новости моей жизни, но иногда в кухне почти весело подмигивал мне. Кажется, происходящее ему нравилось. Круче всех насельников неожиданно оказался Аркадий. За пятнадцать минут беседы он сумел снять с Вадима спонсорскую помощь на покупку новой ударной установки для его интернатского ансамбля из нервно-больных детей. Когда он после отдал мне товарный чек и какую-то мутную расписку на бланке интерната: «Передайте Вадиму Викторовичу…» – я просто рот раскрыла от изумления.

– А зачем ему этот чек? – начерно уяснив происходящее, поинтересовалась я.

– Как же! – удивился Аркадий. – Благотворительность фирмы важна для начисления налогообложения. Чем больше подтвержденная документами сумма, тем меньше налоги.

Услышав такое, я в который уже раз подумала, что, может, с диагнозом Аркадия кто-то и погорячился…

Любочка, которая все еще жила у Дашки, вела себя на удивление тихо, и даже одеваться старалась так, чтобы не бросаться в глаза в коммунальном коридоре. Она делилась с Зоей какими-то кулинарными рецептами и со знанием дела рассуждала о болезнях детей. Сделав умные комплименты портновскому мастерству Натальи, заказала ей блузку и юбку вполне классического покроя. Однажды я встретила Любочку возле ванной в дашкиной футболке с утятами (на миниатюрной молодой женщине эта футболка смотрелась платьем-миди), без косметики и залитой лаком прически, и в первый раз увидела, что без налета древнейшей профессии она могла бы быть очень даже милой и привлекательной. Браток, возможно, повеселел именно с вселением Любочки, а Семен стал бриться почти каждый день и регулярно менять носки. Только Фрося и Аркадий остались равнодушны к Любочкиным чарам. Аркадий, подозреваю, был голубоват по природе, а старушка зыркала в сторону подселенки неодобрительным оком, однако, молчала.

Дашка, как и следовало ожидать, не могла долго дуться, и вскоре снова приступила ко мне с осторожными расспросами. Ей явно очень хотелось свести меня с Вадимом. В ее мозгу возникали и явственно отпечатывались на плосковатой физиономии уютные картины истинно коммунарского бытия: она встречается с Виктором Николаевичем, я – с Вадимом Викторовичем, возможно, мы даже по вечерам вчетвером пьем чай с Дашкиными пирогами и говорим «об умном»…

Впервые со времени моего вселения в лиговскую коммуналку мне стало душно. Что-то такое неопределенное висело внутри ее полутемных пространств и мешало дышать полной грудью. Кроме меня, это по-видимому чувствовали еще Машка и Кирилл, которые почти совсем перестали бывать дома и после школы пропадали неизвестно где. Впрочем, однажды, выходя из комнаты, я опять боковым зрением заметила Машку, выскальзывающую из комнаты Натальи и прижимающую к груди какую-то тряпку. На разборки у меня просто не хватило куража. Наталья молчит, а мне что – больше всех надо?

Материальное воплощение этих соллогубовских «недотыкомок» проявилось на поверхности сущностью глупой и почти комичной. Однажды, когда я собиралась «на свидание» с Вадимом, оказалось, что полы моего единственного пальто, висящего в коридоре на вешалке, неаккуратно изрезаны на узкие полосы портновскими ножницами. Кто это сделал? Я просто терялась в догадках. Дети? Любочка? Рехнувшаяся Наталья? Аркадий в никем не замеченном обострении? Никому ничего не сказав, я отменила поход в театр с Вадимом, сославшись на головную боль, и на следующий день купила себе новое пальто, которое стала вешать в платяной шкаф у себя в комнате. После некоторое время с интересом заглядывала в сапоги и переворачивала их перед тем, как надеть. Ожидала чего-нибудь вроде лягушки или вбитого гвоздя. Но – почему?

* * *

Иногда я выхожу из квартиры и просто иду куда-нибудь. На улицах – самое темное время года – расцветает холодный ноябрьский цветок почти сплошных петербургских сумерек, подсвеченный изнутри искрами неоновых реклам. Словно гигантская хищная росянка, Лиговка приспосабливается к меняющимся временам и, с туповатой медлительностью поворачивая венчик, ведет учет комарам, которых ей предстоит переварить.

Ложась вечером спать, я подолгу не могу заснуть или, наоборот, просыпаюсь задолго до позднего рассвета и лежа слушаю, как шебуршатся в своей клетке свинки, ветер играет жестью подоконника или проезжают по проспекту ночные машины. Потом я встаю, убираю занавеску, впускаю в окно Луну. Она входит не торопясь, по праву. Лиговка – лунная окраина. Тени на ее улицах прочерчены сажей. У многих лиговских жителей под утро – бессонница. Они лежат во тьме и думают свою думу. И от их мыслей взъерошивается ледяная вода залива, падают звезды и седеет и покрывается испариной тяжелый невский камень.

Глава 9. Сплошная неловкость

– Вам скучно со мной, Анджа, – грустно сказал Вадим, отпуская мою руку и надевая свою дурацкую кепку.

– В общем-то да, – согласилась я. – Но все-таки с вами я чувствую себя немного живой. Мы разговариваем…

– Вам интересно? – так мог бы спросить подросток. Ирка на моем месте непременно растрогалась бы и купилась. Я подавила зевок.

– Не уверена. Но, кончая с собой, нельзя оставлять посмертное письмо на шести страницах. Если еще не договорил – останься жить. В этом смысле…

– Вы, Анджа, живете словно в замороженной пустыне, и я никак не могу понять, кто вас туда поселил… Еще раньше…

– Земля королевы Мод! – внезапно вспомнила я.

– Простите?

– Пустое. Так уж получилось. Наверное, я всегда была слишком рациональна для каких-либо чувств. К тому же: что рассуждать об этом теперь?

– Артист Карпов говорил своим студийцам: «Если вас убивают в четвертом акте, не следует выходить на сцену в первом с уже убитым видом.»

– Изящно, – улыбнулась я. – Молодец, артист Карпов.

* * *

Алина с каждой встречей ощутимо теряла приобретенный в северной столице лоск. Из-под неопределенной мешанины слов, жестов и гримасок все явственнее проглядывала простая и жесткая как проволока провинциальная молодая женщина, которая чего-то дико боялась. Чего?

Этого я, как ни старалась, не могла выяснить. Концы упорно не сходились с концами. Скрывая от меня какую-то правду, Алина должна была вовсе перестать со мной общаться. Однако, ничего подобного не происходило. Пару раз она пожаловалась на жизнь словами Вадима, и это не было даже смешно.

Подобные запутанные ситуации завлекательны и динамичны на сцене, предпочтительно в музыкальной комедии. В жизни они по большей части весьма тягостны. По складу собственного характера мне очень хотелось поставить все точки над «ё» и перевернуть страницу.

– Ну и сделай так! – советовала мне Ленка. – Что за странный «пепел Клааса» стучит в твое сердце? Беднягу Федора, наверное, даже его жена уже забыла. Я уж не говорю про доблестную милицию… Если тебе хочется их всех разом послать, сделай это и живи спокойно…

– А почему бы тебе не увести этого Вадима у этой Алины? – задумчиво вопрошала Светка. – Они по всем признакам не пара, а у вас все-таки – история отношений. В конце концов, она же тоже не на улице останется. Вадим наверняка ее как-нибудь обеспечит. К тому же у нее есть ее любовь – студент Сережа. Ты выберешься из коммуналки, Вадим преодолеет свой кризис, Алина поневоле воссоединится со своим любовником… Все получаются в выигрыше…

– Анджа, прежде всего надо выполнить свой долг – без этого ты, как порядочный человек, все равно не сможешь спать спокойно, – вещала Любаша. – Ты должна подробно изложить все, что тебе известно, в письменном виде и передать следствию. Из абсолютно ложных этических соображений – не причинять лишних хлопот любовникам, бомжу Коляну и безымянному рыночному спекулянту – ты, возможно, помогаешь убийце уйти от наказания за совершенное преступление!

– Любаша! – удивлялась я. – Да ведь ты же когда-то дружила с Вадимом. Он тебе Мишку помогал лечить. Ты же его со мной и познакомила…

– Ну и что?! – напористо изумлялась в свою очередь Любаша. – Во-первых, люди меняются с годами. С тех пор, как мы с Вадимом вместе работали в проектном институте, прошло очень-очень много лет. А во-вторых, совершенно необязательно, что сам Вадим в чем-нибудь замешан. Может быть, речь идет о ком-то из его окружения, может быть, о его жене или ее любовнике. В любом случае ты не должна скрывать известные тебе сведения от правоохранительных органов…

В трубке, поверх любашиного голоса, слышались потрескивания эфира. Когда я была маленькая, мой дедушка всегда слушал по радио трансляцию парада на Красной площади 7 ноября – в честь годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Так вот там были такие же помехи. Интересно, что когда мне звонили Светка или Ленка, эфир вел себя гораздо тише. Как сказала бы Ирка – «параллельные энергетические потоки»…

– Послушай, а он тебе хоть чуть-чуть нравится? – тихо спрашивала Ирка. – Ну, как мужик, я имею в виду…

– Чуть-чуть нравится, – я старалась быть честной.

– А ты с ним… ну… как у вас это…

– Никак. Чистая пионерская дружба.

– Н-да… Ужасно, если подумать. Как это все-таки трагично получается!

– Что именно, Ирочка?

– Ну, вот если он уже этого слесаря убил, а потом опять тебя встретил и полюбил от всего сердца…

«У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса…»

Все, естественно, закончилось плохо…

* * *

Дашка рыдала на толчке, за закрытыми дверями. Я, конечно, и не узнала бы об этом, но Фрося молча взяла меня за руку и привела к туалету.

– Даша, выходи! – неуверенно позвала я. Переговариваться с человеком, сидящим на унитазе, казалось мне весьма неловким. Ну пусть она там не делом занимается, а оплакивает свою жизнь, но все равно как-то…

Дашка на мгновение затихла, а потом зарыдала еще пуще.

– Когда успокоишься немного, зайди ко мне. Я буду тебя ждать, – решительно произнесла я, желая как можно скорее прервать странную сцену, и тут же вспомнила «учительскую» часть своей биографии: «Иванов, после урока зайдешь в кабинет завуча!»

Зачем я лезу в чужую жизнь? И главное – что я могу в ней разрешить? Уж, наверное, не больше, чем завуч в жизни хулигана Иванова…

Дашка постучалась ко мне где-то через полчаса. Глаза у нее были чуть-чуть припухшие, но в целом она выглядела вполне для себя обычно – то есть так, как будто ее достали из-под подушки и повесили сушиться на ветру. И там забыли.

– Я сказала ему… то есть Виктору Николаевичу, что хочу ребенка родить. Он опять сказал: невозможно, потому что он мне помогать не сможет. Я сказала: все равно, сама воспитаю. Вот вы же, Анжелика Андреевна, Антонину вырастили и ничего. И бабушка – меня. Я тоже сумею – отчего же нет? Руки, ноги есть, не пьяница, не гулящая… – говоря, Дашка все более распалялась и румянилась, а потом вдруг словно споткнулась и сникла, как проколотый воздушный шарик. – А он мне знаете что сказал?

Я отрицательно помотала головой. «В чужую шкуру не влезешь» «Чужая душа – потемки» – и прочая народная мудрость. Заглядывать же в душу Виктора Николаевича мне не хотелось изначально. Даже если бы предложили.

– Он сказал: зачем нам ребенок? Ну, родится на свет еще одна такая же добропорядочная моль, как я, или квашня с коровьими глазами, как ты. И все ею в жизни помыкать будут. Вот если бы у меня такая солнечная, энергичная девочка родилась, как твоя Любочка, тогда я, пожалуй, и рискнул бы… – на последних словах Дашкин нос угрожающе напух и покраснел, а глаза остались сухими, как будто бы фабрика по производству слез находилась у нее именно в носу.

– Гм-м… – я даже не сразу нашлась, что сказать. – А вот что, Даша… Хочешь, я прямо сейчас возьму твою Любочку за шкварник и спущу ее с лестницы? А когда в следующий раз придет твой Виктор Николаевич, подговорю Аркадия или Семена (Братка нельзя, убьет), чтобы они его подкараулили за дверью и треснули как следует стулом по плешивой голове. Как тебе такое, а?

Дашка, как я и ожидала, слабо улыбнулась на такое вполне пролетарское предложение, исходящее из моих уст. Опухоль на ее носу чуть-чуть спала, по лицу прошла тень интеллектуальной деятельности и последовали возражения.

– Анджа, ну что вы такое говорите! Ведь Любочка же не виновата, что она всем нравится. За что ее с лестницы? А я и вправду – корова-коровой, хоть бы и в зеркало взглянуть. А у Виктора Николаевича никакой плеши вообще нет. Наоборот, у него волосы очень даже для мужчины густые.

– А еще лучше, знаешь что? – я продолжала нагнетать иррациональность, зная, что объем оперативной сообразительности у Дашки очень невелик. Думать сразу о трех вещах, а уж тем более переживать по их поводу она просто физически не может. – Плюнь ты на этого Виктора Николаевича. Не хочет – не надо. Роди ребенка от Братка. Смотри: он молод, здоров, не пьет, не курит. Да и ребенка своего никогда без поддержки не оставит. Помнишь, как он с племянницей возился? А что вы не слишком образованные оба, так что ж – это же от тебя во многом будет зависеть, какое ты образование ребенку дашь. Возможностей-то в Петербурге, слава богу, хватает. Вырастет, образуется, и станешь с ним «об умном» говорить, без всяких там викторов николаевичей…

Я, разумеется, несла чушь. Сам Браток ведет вполне аскетический образ жизни, но гены его предков-алкоголиков никуда не делись. И как, интересно, я могла повлиять на образование Антонины? И, если могла, то почему этого не сделала?

Впрочем, для Дашки все это не имело никакого значения.

Пытаясь разом охватить все противоречивые потоки мыслей и чувств, сталкивающиеся в ее голове, она оттопырила нижнюю губу и автоматически сжевала кусок булки, лежащий у меня на столе. Булка была последняя, оставленная на ужин. Я решила, что в магазин сегодня уже не пойду, а на ужин попрошу кусок у Фроси или Зои. Или просто обойдусь колбасой. В конце концов, от булки полнеют.

– Вы знаете, Анджа, я, конечно, понимаю, что у меня вообще-то все есть и жаловаться не на что, – Дашка опять виновато шмыгнула носом, а я тяжело вздохнула. – Но я и не жалуюсь. Просто иногда… хочется чего-то… совсем другого… Даже не знаю…

– Но ведь не как у Любочки? – требовательно спросила я. Напор вопроса не имел значения – Дашка все равно ответит честно, это я знала наверняка. Ей недоступна ложь чувств, даже из вежливости, и в этом ее уникальность.

– Нет, конечно, – Дашка даже не взмахнула, а просто отрицающе повела полной рукой. Мне захотелось ей зааплодировать.

– Но…

Дашка выжидающе смотрела на меня: в нашей квартире монополия на вербализацию чувств и одевание их в образ принадлежит мне. Это давно установилось. Сегодня я не могла ей отказать.

– Ночной портье раскрыл большой черный зонт и проводил их до лимузина. Капли осевшей на город влаги и бриллианты в ее колье почти одинаково сверкали в свете неоновых вывесок. В воздухе пахло дождем и пороком, но с ним она чувствовала себя защищенной от всего сразу… Приблизительно так?…

– Ах, Анджа… – протяжно вздохнула Дашка и закатила глаза, сделавшись похожей на героиню картины Марии Башкирцевой «Весна». Не хватало грубых башмаков и расцветающей яблони. – Отчего вы романов не пишете? Я бы хоть их читала…

– Не складывается как-то… А вообще-то… Бросьте, Даша! Поверьте: антураж не имеет значения. Она – вы. И потому, несмотря на лимузин и бриллианты, спустя некоторое время она также смотрит ему вслед, как вы – своему Виктору Николаевичу. И сжимает пальцами тонкую ножку хрустального бокала…

– Правда?! – с моей же напористой требовательностью спросила Дашка, грудью подавшись в мою сторону. Возможность принять мой ответ явно имела для нее мировоззренческое значение. – Это и вправду так, Анджа?

– Да, – твердо сказала я.

– Но почему? – она приоткрыла губы и наполовину отвернулась.

– А потому! – я положила руку на толстое дашкино плечо и развернула ее к себе. Голос мой зазвучал жестко и профессионально. – Даша, вы знаете, я практический психолог. Современная психология со всеми ее бесчисленными методиками – манипуляция на пять шестых, если не больше. Я этого стараюсь избегать, но это для вас не важно. Важно другое: сейчас я готова ради вашего счастья наплевать на свои принципы. Я могу научить вас, как увести Виктора Николаевича из семьи, заставить его бросить жену и детей и прийти к вам, остаться с вами. Если вы будете делать абсолютно все, что я скажу, успех практически гарантирован… Ну что, согласны?

Ветровой Дашкин румянец заштриховало серостью. Прошла минута. Она осторожно, чтобы не обидеть, вывернулась из-под моей руки и медленно покачала головой.

– Нет. Спасибо вам, но – нет.

– Вот! – сразу же сказала я. – Вот ответ на ваше «почему». Бывают хищные животные, бывают – травоядные. Человек – не то и не другое. Он всеяден, может есть все. С поправками можно перенести и на психологию. Каждый – что-то предпочитает. Один – больше хищник. Другой – не хищник вовсе. Сытое существование в условно «высших» классах, кажется, способствует развитию «травоядности». Борьба «внизу» не располагает к сантиментам. Вы, Даша, – исключение.

Когда внизу становится слишком много «хищников», а наверху – «травоядных», пищевая пирамида переворачивается в соответствии с биологическим законом. При этом часто проливается много крови. Но я искренне надеюсь, что до следующего переворота мы с вами не доживем. У нас только-только обустроились свежие хищники…

– Анджа! – с отчаянием сказала Дашка. – Я опять вас не понимаю!

– Простите, – сказала я. – Меня, бывает, заносит, вы же знаете. Вы – не хищник, и в этом все дело. Типичный низовой хищник – ваша подружка.

– А Виктор Николаевич? – подумав и пожевав губу, спросила Дашка. – Он что, тоже хищник, что ли?

– Нет, он сапрофит, – честно ответила я. – Есть, к примеру, в тропиках такие папоротники. Они живут не на земле, а на других деревьях. На лосиные рога похожи. Питаются тем, что им эти деревья предоставляют. Они не хищники, сами отгрызть кусок не могут. Как бы спрашивают разрешения, понимаете? Их в ботаническом саду в оранжереях показывают…

– Я помню, – к моему удивлению, сказала Дашка. – Мы со школой ходили, на экскурсию…

Когда Дашка уходила, у нее на лице было выражение, которое у меня прочно ассоциировалось с названием популярного негритянски-молодежного фильма: «Матрица – перезагрузка». Оставалось надеяться, что Дашка сумеет успешно перезагрузиться.

Еще позже я вспомнила хамскую реплику милейшего Виктора Николаевича и вдруг поняла, что еще раньше тишайшая Дашка дословно передала ему мое определение его личности – «добропорядочная моль». Совпадения исключались. В этот же миг я подумала, что у Дашки обязательно будет ребенок. И если она так решит – именно от Виктора Николаевича.

* * *

Я начала подозревать его еще до того, как он произнес свою первую реплику. Почему-то до очной встречи любовник Алины представлялся мне интеллигентным мальчиком-блондином в непременных сильных очках. Хотя, имея в виду Сенную площадь, я, взяв на себя труд подумать, могла бы внести в этот образ существенные коррективы.

Он оказался вообще не похож на студента Университета, хотя скорее всего не врал и действительно учился на Историческом факультете. У него были бегающие темные глазки, плоские, серые, какие-то бумажные пальцы и судорожные движения жука-вертячки. По первому впечатлению он показался мне устроенным проще, чем Алина. Своим первым впечатлениям я никогда не доверяю. Из собственного страха перед незнакомыми людьми я часто спешу побыстрее впихнуть их многогранные как стакан личности в какую-нибудь более-менее подходящую ячейку своего плосковатого мировоззрения. И повесить ярлык. То, что не влезает в ячейку, я просто игнорирую. Так мне кажется удобнее и безопаснее.

По словам Алины, Сережа сам хотел встретиться со мной. Я ей не поверила. Это ей зачем-то нужно было меня с ним «встретить». Вполне может быть, что молодой женщине просто хотелось знать мое мнение об ее избраннике. Ведь, будучи женой Вадима, она мало с кем могла обсудить личность своего любовника. Я могла показаться ей вполне подходящим кандидатом.

Удивило, что они отказались встретиться втроем. Думая об этом, я не могла отказать себе в мысленной стервозинке – с удовольствием представила, как приглашаю на встречу четвертое заинтересованное лицо – Вадима. И мы все вместе деловито обсуждаем сложившуюся ситуацию.

Погода была тяжелая, снежная и душная, как грязное ватное одеяло, которое уже не греет, а только давит на тело. Мне не хотелось никуда выходить из дома и я сказала: Пусть Сергей приходит ко мне! Они согласились, но за полчаса до назначенного времени он вдруг позвонил и с паническими нотками в голосе сказал, что дико извиняется, но не может, никак не может прийти ко мне в квартиру и готов встретиться где угодно, только не там.

– Опасаетесь погони? Встроенных микрофонов? – с откровенной издевкой спросила я.

– Нет, не то, не то! – пробормотал Сережа на том конце линии. – Пожалуйста, Анжелика Андреевна!

– Ладно, – не считая нужным скрывать раздражение, сказала я. – Через полчаса в кафе, на углу Лиговки и Роменской улицы. Если вы опоздаете, я не буду даже садиться. Закажите мне фруктовый чай.

– Хорошо, Анжелика Андреевна. Но, может быть, лучше кофе?

– Я не пью кофе.

– Хорошо, хорошо…

* * *

За первые десять минут нашей беседы я узнала, что Алина мне доверяет и уважает меня безмерно, а также, что за короткое время нашего знакомства я стала ей чем-то вроде старшей подруги или даже матери. Сергей, в свою очередь, так же безмерно привязан к Алине, считает ее умной и удивительной женщиной, и потому доверяет безгранично ее мнению… Поскольку удочерять Алину я не собиралась, а безмерность и безграничность меня быстро утомила, на этом комплиментарная часть нашего разговора была моей волей закончена.

Дальше последовала часть, которую можно было условно назвать философской. Вроде бы объясняя мне свое призвание историка, Сережа сообщил, что его буквально с детства удивляла несоразмерность сиюминутной и исторической ценности разных предметов.

– Вот, была какая-нибудь статуэтка, или кувшин, или перстень, или табличка какая – в свое время грош им всем была цена. В кувшине вино держали, перстеньки связками продавали, на табличке долги или там указы записывали. Никому и в голову не приходило, что в этих вещах какая-то особая ценность есть. А потом и вовсе все это выбросили или в землю зарыли. Прошло время – и вот, за все это люди готовы огромные деньги платить…

– Вообще-то, археологические находки обычно выставляются в музеях, – напомнила я.

– Да что вы, Анжелика Андреевна! – небрежно махнул бумажными пальцами Сережа. – По сравнению с тем, что хранится сейчас во всем мире в составе частных коллекций, любой музей беден. Если, конечно, не говорить о вещах просто огромных по размеру…

– Так что же все-таки привело вас на истфак? – решила уточнить я. – Правильно ли я поняла, что вы хотите получить специальное образование, раскопать что-нибудь действительно ценное в составе государственной археологической экспедиции, украсть это, а затем продать частному коллекционеру? Или вы мечтаете о собственной коллекции?

– Как вы все оборачиваете… – с печальной укоризной сказал Сережа.

– А как будет правильно? Объясните.

Я заставляла себя слушать и старалась избавиться от предвзятости, но механизм его души казался мне простым, как автоматическое помойное ведро времен моего детства. Нажимаешь ногой на педаль, крышка ведра откидывается, отпускаешь педаль – закрывается. Все приспособление – чтобы руки не пачкать. Сережина педаль – деньги, богатство. Интересно, а что бы он стал делать, если бы у него вдруг оказалось очень-очень много денег? На казанову он не похож, пьянки-гулянки его тоже вряд ли привлекают… Наверное, он стал бы игроком, – вдруг подумалось мне. – Завсегдатаем ночных казино. Что-то такое достоевское в нем проглядывало. Бегающие глаза, едва слышный шелест рулетки…

– Сережа, вы ленинградец, то есть петербуржец? – спросила я.

– Да, конечно, – он недоуменно мотнул головой, прерванный моим вопросом на середине фразы. – Живу с родителями и братом на Петроградской.

«Но чего же он, собственно, от меня хочет?» – только этот вопрос не давал мне попрощаться и уйти. В каком-то смысле я чувствовала себя даже уязвленной. Алина, Вадим, теперь вот Сережа – что все они делают в моей жизни? И почему я, такая умная, не могу разгрызть до конца этот вроде бы незамысловатый орех?

– Анжелика Андреевна, а вы? Что вы бы стали делать, если бы вдруг… ну, нашли клад? – диковинным образом угадав мои недавние мысли, спросил вдруг Сережа.

– Не знаю, – я пожала плечами. – Простите, но в моем возрасте уже не ищут кладов. Даже моя дочь уже давно вышла из возраста Тома Сойера… Когда однажды, много лет назад, мне пришлось иметь дело с чем-то подобным, я предполагала передать все ценности государству…

– Алина рассказывала мне, что отец вашей дочери известный археолог, работает в Мексике…

«Так вот оно что! – я искренне обрадовалась сказанному. – Он, будущий историк, просто хочет через меня выйти на Олега. Потому и пришел без Алины. Зачем здесь она? Связи за рубежом, может быть, стажировка, может быть, отзыв известного в их мире человека на какую-то работу. Ну конечно! Такой молодой человек и должен быть карьеристом. А я-то, дура, напридумывала себе криминально-достоевские страсти! И впрямь пора послушать Любашу и завязать с этими детективами. Классики, что ли, на свете мало? Да и нынешние писатели вовсе не все муру пишут…»

– Сережа, – я улыбнулась молодому человеку почти с симпатией. – Я дам вам электронный адрес Олега. Вы пишете и читаете по-английски? Вот и хорошо, а то его компьютер не читает русский текст. Записывайте, да хоть на салфетке. Вот вам ручка. В ближайшем же письме к Олегу я упомяну о вас, как о молодом историке, чтобы он не удивлялся личному обращению. Олег весьма лоялен и внимателен к молодым коллегам из России, так что если у вас есть к нему какие-то вопросы, проблемы, которые вы хотели бы обсудить…