Текст книги "Земля королевы Мод"

Ну вот, опять закрутилась пластинка…

– Гибель любви и есть та трещина, которая останавливает биологические часы личности, – тихо сказал Вадим мне в волосы. – Спасения нет: сам мир обездушен, жить невозможно. Тем более невозможно действовать.

«Ну и ни черта же себе!» – радостно подумала я.

Невидимая рука, протянувшаяся из вечности, поменяла пластинку на вселенском граммофоне. Стало тепло и тихо. Как в белом свете спрятаны все цвета спектра, так и в тишине спрятаны все звуки и мелодии на свете.

Глава 11. О пользе иронических детективов

Никаких предчувствий и интуиций у меня сроду не бывало. Для человека с таким стопроцентно рациональным мышлением, как у меня, это никого, естественно, не удивляло. Утром я с аппетитом позавтракала, почистила свинячью клетку, собралась на работу, в коридоре ответила на два вопроса специально дожидавшегося меня Братка: «Авантюра – это что?» «Медичи – это кто?». Леша, как и все насельники нашей квартиры, читает книги из коридорных шкафов, и довольно часто спрашивает у меня значение каких-нибудь слов. Отсутствие у него обычной информированности могло бы поразить меня до глубины души, если бы я не знала, в каких условиях он рос и формировался как личность. «Надо будет узнать, когда у Братка день рождения, и подарить ему „толковый словарь“» – подумала я в этот раз.

По дороге с работы я купила сливочный творожный крем, хлеб и сок, решив, что готовить обед сегодня не буду, а доем вчерашние макароны.

Лиговка была полна зимне-гриппозной бодростью, практически неотличимой от лихорадки. Я медленно шла и размышляла о том, что все дело, как всегда, в несовпадении внешнего и внутреннего. Снаружи Лиговка стала пестро-буржуазной. Но ее внутренняя жизнь по-прежнему написана в две краски, как плакаты «Окон РОСТа» с подписями Маяковского. Красный и черный. Желтый и серый. Скрытая до времени сила рыцарских романов и гражданских войн. Жители Лиговки часто видят все это во сне. Я – и наяву легко различаю боковым зрением полустертые силуэты, мелькающие между аквариумными витринами бутиков и скрывающиеся в подворотнях.

Уже на подходе к дому в голове возникла какая-то изящная мысль. Промелькнула, вспыхнула как свеча, оплыла и развоплотилась…

И прямо на лестнице как будто набросили сверху пыльную ткань, щедро посыпанную стиральным порошком. Сразу запершило в глазах, в носу и в горле и одновременно заложило уши. Я остановилась между вторым и третьим этажом, крепко вцепившись пальцами в перила. Перемоглась и двинулась дальше. Но уже знала о том, что мир разбился на множество осколков.

В коридоре было натоптано и накурено, где-то (казалось, что везде и нигде одновременно) шершавились наждачные мужские голоса.

Откуда-то из сгустившейся пелены вынырнуло знакомое молодое лицо.

– Анжелика Андреевна, здравствуйте! Пройдите. Вы с работы? Во сколько вы ушли? А что вы делали сегодня утром?

– Полола баобабы, – сквозь обморочную дурь ответила я, еще на что-то надеясь.

– Простите, вы о чем?

– А вы о чем?

Откуда-то сбоку просунулась Наталья, серая, как застиранная простыня.

– Анджа, ужас-то какой! Зою убили! – шепотом прокричала она.

* * *

По одному звонку (Ленке) подруги приехали все, почти одновременно, не переваливая по обычаю друг на друга. Вроде бы Светка заехала за Любашей, которая жила довольно далеко от метро. Кажется, всем хотелось сбиться в кучку в углу, залезть поперек друг на друга, как делают мои морские свинки в холодные зимние дни. Сбиваются и сидят, спрятав тупые мордочки в где-то в районе чужого, но теплого и жирного крупа. Видимо, из каких-то биологически параллельных соображений Светка приволокла с собой чертову кучу всякой еды и выпивки, и теперь точными непрерывными движениями наливала сок и вино в приготовленные мной стаканы и сооружала огромные многослойные бутерброды из всякой нарезки. И тут же, не медля, поглощала все приготовленное. На бутербродах вперемешку встречались красная рыба, колбаса, оливки, сыр с плесенью, паштет, икра и прочие, мало совместимые между собой вещи.

Иногда Ирка отбирала у Светки из пальцев ее чудовищный бутерброд, приблизительно разбирала его на составные части, делала маленькие сэндвичи и скармливала их Кире, которая сидела у нее на коленях и тыкала пальцем в книжку, которую Ирка взяла у меня на этажерке и вот уже второй час читала вслух ребенку. Кажется, это была книжка по истории товарищества передвижников. Но, по крайней мере, в ней было много картинок. Кире же, по всей видимости, было все равно, что слушать.

Ленка сидела на телефоне и, используя свои старые связи среди инспекторов по делам несовершеннолетних, пыталась прояснить что-нибудь относительно дальнейшей судьбы Кирилла. Подросток убежал из дома еще позавчера, сразу после того, как от оперативников узнал об убийстве матери, и с тех пор нигде не проявлялся.

Я вышла в коридор и на всякий случай заглянула к Дашке. Дашка и Машка сидели, склонившись над столом и, кажется, что-то вместе ели или мастерили. Услышали стук открывающейся двери и взглянули на меня в четыре одинаково больных глаза. Как будто бы смотрело одно существо. Четырехглазое, фантастическое, жвачное, несчастное. Я не выдержала и опустила глаза. Спросила про Кирилла. Не появлялся. На обратном пути мой взгляд задержался на шкафах с детективами. Вот тут, на этих полках, рассказы о том, как поубивали много десятков, если не сотен людей. И все это так одинаково и обыденно, скучно, по большей части малохудожественно… А часть этих рассказов о чужих смертях вообще называется ироническими детективами! Ироническими! У Зои был розовый атласный халатик, который давно стал ей мал, но она считала его шикарным и никак не хотела с ним расставаться. Тогда она спорола с него карманы, и сделала из них клинья, которые вшила под мышками и на талии. И еще она жарила тыквенные оладьи. А Федор выдувал радужные пузыри на всю Лиговку… Можно ли убить никому не нужную старуху-процентщицу? Что скажут нам эти шкафы?… Жуткая злость внезапно перехватила мне горло, запретила дышать. «Не переваливай с больной головы на здоровую!» – велела я себе, насильно отрывая взгляд от пестрых корешков и сознательным усилием переставляя ноги в сторону своей комнаты и стараясь не вспоминать О.Хаксли и его «дивный, новый мир». (Анжелика вспоминает эпизод из популярного фантастического романа Олдоса Хаксли «О, этот новый, дивный мир!», в котором группы клонированных детей приучают к зрелищу реальной смерти, чтобы они впоследствии воспринимали смерть человека, как нечто естественное, лишенное тайны и трагичности. – прим. авт.).

– Если Бога нет, то все позволено, – деловито сказала Ирка, взглядом встретив меня на пороге.

* * *

– Послушай, Анджа, а почему они двух своих детей назвали одинаково? – спросила Любаша. – Кира и Кирилл. Я такого никогда не встречала.

– Они думали, что это разные имена, – объяснила я. – Как Алена и Алина, или Андрей и Алексей. Им казалось – красиво и единообразно.

– Но – почему?! – Любаша прикрыла лицо ладонями, и из-за этого ее голос прозвучал не только надтреснуто, но и весьма гнусаво. – Кому мешала эта бедная женщина?!!

– Зою убили случайно, – устало сказала я. Ощущение после эпизода чувств в коридоре было таким, как будто бы я пару часов бегом носила туда-сюда кирпичи. Все-таки злость, а уж тем более ненависть – жутко изматывающее чувство. Интересно, как живут на свете иногда встречавшиеся мне субъекты, которые большинство окружающих их людей считают дураками и/или негодяями? А может, и нет таких вообще, и они просто прикидывались эдакими человеконенавистниками? Но – зачем?

– Откуда ты знаешь? – Ленка положила трубку.

– Молодые менты мне все рассказали.

– С какой радости?

– Их отделение находится под покровительством Сатурна. И моим. Если ты еще не знаешь, я – колдунья в восемнадцатом поколении.

– Как Гиппократ? – спросила Светка.

– Он был в семнадцатом, – возразила я. – И врачом.

– Что за бред, Анджа?! – удивилась Любаша. – В каком это смысле – колдунья?!

– Это они так думают, – пояснила я. – В смысле – менты.

– Рассказывай, – сказала Ленка. – И не про твои игры с ментами, а про Зою.

У меня вдруг возникло в виде точки и мгновенно раскинулось и разрослось внутри белое тоскливое чувство бесполезности всего на свете. Рассказывай, не рассказывай… Делай, не делай… В чем-то оно, это самое чувство, было даже парадоксально комфортным и уютным. И как будто бы отвечало на какой-то наболевший вопрос. Но как психолог и просто как человек, я знала доподлинно: стоит хоть раз поддаться ему и начать сочувствовать самой себе, спасения не будет – душа станет окончательно гладкой и ровной, как заснеженное поле.

– Зоя была на работе. В квартире вообще никого не было и не должно было быть. Аркадий и Браток – на службе. Наталья уехала покупать какую-то свою швейную фурнитуру. Дашка – на рынке. Дети в школе, Кира – в садике. У Семена кончилась выпивка и он ушел пить портвейн к приятелю на второй этаж. Фрося тоже отправилась по магазинам, а у нее на это уходит никак не меньше двух часов. И вот как раз в это время у Зои на работе заболела не то голова, не то живот. Там все, конечно, знали о ее несчастье, переживали, сочувствовали, как могли, и начальник бригады велел ей ехать домой, отлежаться. Все эти маляры-штукатуры подробно ментам отчитались, и никаких сомнений здесь быть не может: совпадение в чистом виде. Потом Зоя приехала домой на троллейбусе, по пути зашла в аптеку, там ее тоже запомнили, потому что она советовалась с аптекаршей насчет выбора препаратов. В квартире она успела раздеться, снять сапоги, надеть тапочки… Когда вошла в комнату, убийца уже ждал ее сбоку от двери с подвернувшимся под руку тяжелым предметом – обычным утюгом, который Зоя оставила на подставке, когда уходила на работу. Ударил ее утюгом по голове, оглушил, а потом задушил руками в перчатках…

– То есть, убивать он сначала не собирался, – сделала вывод Ирка. – А что же он вообще у вас делал?

– Менты уверены, что это был грабитель, – ответила я.

– Почему? У кого-то что-то пропало? – поинтересовалась Ленка.

– Нет вроде. Но он явно что-то искал.

– Так почему же он не спрятался, когда Зоя пришла? Ведь у вас такая квартира огромная. Мог бы потом и убежать – никто не заметил бы. Зачем убивать-то было? – с почти детской обидой воскликнула Любаша. Как будто грабитель-убийца нарушил правила какой-то игры, о которой предварительно договорился с Любашей.

– Да, – кивнула я в сторону коридора. – Я тоже читала в детективах, что квартирные воры избегают «мокрых» дел. Но, видимо, в жизни так бывает не всегда. К тому же он искал что-то именно в Зоиной комнате и, когда она вошла в квартиру, прятаться ему было попросту некуда. Разве что выпрыгнуть с балкона прямо на Лиговку. Но тогда у него было бы немного шансов уцелеть. Да и выход на балкон заколочен.

– Почему же он тогда просто не оглушил ее? – настаивала Любаша, которой, видимо, все не давали покоя вычитанные где-то или подсмотренные в кино стереотипы преступлений и преступников.

– Вероятно, убийца был весьма хладнокровным человеком, так как, по словам милиционеров, уже после убийства он продолжил обыск. Его задачей было что-то найти. Я заглянула туда. В комнате, где убили Зою, не просто все перевернуто, там даже обои со стенки содраны в трех местах…

– Что же он искал? Неужели ту золотую пластинку?! – воскликнула Ирка, а я, осознав и приняв ее слова, вдруг почувствовала необыкновенную легкость во всех членах.

Ну, разумеется! Убийца искал золотую пластинку Федора, которая теперь находится у Вадима, о чем последний, разумеется, знает, а убийца – наоборот. И значит Вадим никак, ну никаким боком не может быть замешан в это убийство!

– А может быть, и не пластинку, а еще что-то, из этой же серии, – задумчиво сказала Ленка, снова повергая меня в черную меланхолию. – Но вот в чем загадка: откуда он наверняка знал, что Зоя – не в курсе всех этих дел? Почему даже не попытался допросить ее, а сразу – убил? И еще: неужели Зоя, когда пришла, не заметила, что дверь – взломана?

– Дверь не взламывали – в том-то и дело! – вспомнила я. – Ее просто открыли, потом убийца, уходя, закрыл ее за собой.

– То есть как это «открыли»? – удивилась Светка. – Кто открыл? Или у убийцы был ключ?

– Сие никому не известно, – вздохнула я. – Ждут результатов экспертизы. Если дверь все-таки вскрывали отмычкой, то это, насколько я понимаю, обязательно будет установлено. А вот уж если ключ или кто-то открыл…

– Так тогда получается, что бедную Зою кто-то из своих убил? – жалобно спросила Ирка. – Так, что ли?… – Она помолчала, скорбно поджав губы и о чем-то напряженно размышляя. – Анджа, ты знаешь что… Давай ты пока ко мне переедешь, а? Или к Свете, если у меня тебе тесно и с Никиткой не хочешь… Ну, пока все здесь выяснится… Как хотите, но как-то мне это все с самого начала не понравилось. С рынка еще.

– Успокойся, Ирочка, – сказала я. – Убийства вообще мало кому нравятся. Но я не думаю, что Зою убил кто-нибудь из соседей. Так что мне здесь ничего не угрожает.

– Но откуда он знал, что в квартире никого не осталось? – задумчиво спросила Ленка, которая по старой, укоренившейся привычке все продолжала собирать информацию.

– Ну, это просто, – сразу же ответила я. – Если знал, кто живет в квартире, мог просто с утра проследить, что все вышли.

– Ерунда! – решительно отмела Ленка мои соображения. – Квартира многонаселенная, пустой бывает крайне редко. Просто так следить никакого смысла не имеет. Можно прождать в засаде месяц. Никто не мог заранее предположить, что именно в этот момент все срастется… Грабителю нужно было наверняка знать, что Фрося не выскочила на пять минут за булкой, ведь он планировал подробный, и отнюдь не бесшумный обыск. А чтобы узнать, что Семен ушел к соседу, вообще надо было находиться внутри парадной. Что, этот грабитель у вас на площадке живет, в виде привидения? Да еще и мысли читает?… Кто, кстати, обнаружил труп… я имею в виду, убитую Зою?

– Семен, – ответила я. – Он, судя по всему, вернулся вскоре после убийства, но пошел к себе, так как полагал, что в квартире никого нет. Там задремал, но быстро проснулся, почувствовал жажду и пошел по соседям, искать, не пожалеет ли кто и не даст ли выпить. У Зои дверь оказалась открытой… Он сначала пытался ее оживить, долго, потому что у нее не было никаких ран и еще после Афгана у него есть какие-то представления о том, что надо делать, а уже потом вызвал скорую помощь. Милицию вызывали врачи. Семен был пьян и никак не хотел верить, что Зоя умерла насовсем. Даже пытался драться с врачами, потом, кажется, и с милиционерами тоже. Во всяком случае, ему вкололи какой-то укол и отобрали костыли…

– А он сам не мог ее…? – осторожно спросила Светка. – Ну, допустим, она выпить ему не дала, или обидела как-то… Он же афганец, ему уже людей приходилось убивать. А потом, как понял, что натворил…

– А обыск? – напомнила я. – Обои он зачем срывал? Искал спрятанные под ними бутылки?

– Ну, чего с белой горячки не сделаешь! – пожав плечами, философски заметила Светка с таким видом, как будто белая горячка была обычным текущим состоянием ее самой или окружавших ее людей.

– Думаю, такое развитие событий все же невозможно, – деловито, ментовским тоном сказала Ленка. – Я, конечно, не очень представляю себе состояние здоровья Семена, но, кажется, он просто физически не мог отбросить костыли и душить кого-то двумя руками…

Все присутствующие погрузились в глубокомысленное молчание, вспоминая свои коридорные встречи с Семеном и явно пытаясь воспроизвести в воображении соответствующую ленкиному заявлению картину. Меня замутило. Я встала с тахты и вышла из комнаты, провожаемая иркиным сочувствующим взглядом.

В верхней половине кухни стоял фиолетовый чад от какого-то пригоревшего блюда. Вывешенные на просушку простыни сюрреалистически извивались от сквозняка. Семен сидел на подоконнике, прислонив рядом с собой костыли и, распахнув широкую форточку, методично махал в ее сторону кухонным, замаслившимся полотенцем. Наталья мыла плиту. Руслана с брезгливой миной на физиономии ела с тарелки что-то неопределенное. Фрося, выпрямившись, стояла у стены и была похожа на только что откопанный археологами барельеф. Черты ее лица, казалось, были присыпаны пылью веков. «Или вечности», – внезапно подумала я и силой отогнала дурацкую мысль. Разговор, естественно, шел все на ту же тему.

– Никто подгадать не мог, – покачал головой Семен. – Как ни крути. Может, это у Аркашки опять обострение, а? Натворил делов и убежал, а? Алиби-то его менты проверили, как ты думаешь?

– Небось, у всех проверят, – проворчала Наталья. – Даже меня спросили, в каких магазинах отоваривалась, просили адреса назвать. Хотя уж куда мне-то против Зои!… Да и разве я знаю адреса-то эти? По памяти ведь хожу… Но только, как хочешь, Семен, но Аркашка тут не причем!

Семен удивленно вскинул глаза на Наталью и даже перестал махать полотенцем. Защищает Аркадия – невиданное дело.

А Наталья между тем решительно продолжила свою мысль:

– Он и вообще-то тихий, и мышеловки, что я ставила, собирал потихоньку, чтобы тварей этих не убивать. А если бы уж и раздухарился вдруг, от головы-то скорбной, то уж никак не Зою, а скорее меня бы придушил. Я ведь ему кровь-то пью…

Семен явно не нашелся, что сказать, и в кухне повисло молчание, такое же фиолетовое, как чад от пригоревшего блюда. Слышно было, как чавкает Руслана, и потрескивает от влетающего через форточку холода старая рама.

– А ты, Анджа, что скажешь? – вдруг чужим, археологическим голосом поинтересовалась Фрося. – Откуда беда?

– Я бы очень хотела знать, что, собственно, он тут искал, – подумав, сказала я. – Я думаю, в этом вся соль.

– Точно! – словно вколотив гвоздь, воскликнула Фрося и сразу же ушла, тяжело волоча ноги в шлепанцах и свои не считанные года. Непрошенная мысль вернулась, но я снова отогнала ее.

* * *

В золотисто-сером небе как будто бы плавали гигантские сардины. Воздух дрожал и плавился. Крупные снежинки пробирались к земле по-партизански – скрытно и супротивно, многократно меняя направление и путая след. На Стрелке дул местного значения ветер, который иногда порождался самим городом для разгона зевак и туристов. В начале декабря – совсем не сезон, и Петербург мог себе это позволить с экономической точки зрения.

Я обошла Северный пакгауз и мимо Пушкинского дома, по Таможенной улице вышла к Биржевому проезду. В воскресенье здесь, в самом что ни на есть центре города, можно иметь сколько угодно одиночества – нет никого: ни студентов, ни местных трудящихся интеллектуалов, ни туристов. Институт Отта чернел за оградой среди деревьев, в музее почвоведения горело несколько окон. Черная кошка спокойно, наискосок, пересекала пустую и широкую проезжую часть. Время от времени она перепрыгивала налитые водой, разъезженные в снежной каше колеи. Делала она это не торопясь и едва ли не зависая в воздухе. При этом грациозно изгибалась и становилась похожей на маленький петербургский мостик. Вокруг не было ни одного неонового огня. В одной из налитых водой колей я вдруг, к своему изумлению, увидела мерцающее, словно ежащееся от холода отражение месяца. Кошка как будто тоже его увидела и тронула лапой. Потом замерла и прислушалась.

Тишина была такой плотной и осязаемой, что ее хотелось взять в сумку и унести с собой для личного употребления по мере надобности. Я и кошка – мы обе ощущали свою соразмерность холодному и почти убийственному одиночеству Города. Между собой нас ничего не роднило. Не знаю, как другие города, но этот Город содержит своих жителей (и людей, и кошек, и призраков), как дорогие апельсины времен моего детства – каждый в своей ячейке, и каждый завернут в отдельную бумажку. Шуршание извне своей бумажки любой воспринимает в первую очередь как угрозу. Так устроено. Город эгоистичен – ему нужно все или ничего. Чужим он улыбается улыбкой до того широкой и холодной, что стынут руки и ноют зубы. Многие находят его красивым. В этом слове нет ничего, кроме фунтика с балтийским ветром. Все прочее ощущается лишь специально выращенными рецепторами.

Подавившись попавшим в рот снежным сквозняком, я закашлялась. Кошка в два прыжка преодолела оставшийся путь, просочилась сквозь решетку и скрылась среди черных и мокрых кустов.

* * *

Вадим позвонил вечером третьего дня и некоторое время что-то говорил. Я все слышала и не поняла ни слова.

– Анджа, ты что, заболела?! – наконец, почти закричал он.

Из моих мозгов как будто бы вылетели пробки.

– Нет, – сказала я. – Спасибо, я здорова.

– Когда мы сможем с тобой встретиться?

– Сможем встретиться? – удивилась я. Идея о том, что в общем-то совершенно чужие друг другу люди могут встречаться и специально договариваться об этом, вдруг показалась мне странной почти до смешного. Но воспитанная годами вежливость победила. – Ах да, конечно. Наверное, позже. Когда-нибудь.

Облегченно вздохнув, я аккуратно положила трубку.

Подняв взгляд, я увидела на пороге комнаты Кирилла. Его рыжеватые, помноженные на полумрак волосы приобрели какой-то неземной, розоватый оттенок. Не в силах смотреть в его глаза, я смотрела на его губы, обметанные серым налетом горя. Губы не шевелились.