Текст книги "К морю"

Глава 7

– Хочу сказать, что очень рада за тебя, – произнесла бабушка Ола, разливая по небольшим белым чашкам золотистый травяной чай.

Они с Сиэль сидели в беседке, на столе трепетали огоньки свечей, отгоняя сгущающуюся вокруг темноту. Уже не первый раз устраивались эти вечерние посиделки, обязательно сопровождавшиеся душевными разговорами и напоминавшие Сиэль чаепития с родной бабушкой. Хозяйка «Маяка» рассказывала истории своих постояльцев – почти у каждого, кто приезжал сюда, в душе бушевала буря, но возвращались домой они или совсем исцелившимися, или одарёнными надеждой на исцеление. Сиэль не раз пыталась понять, как же это получается, но бабушка Ола лишь пожимала плечами и повторяла:

– Море и забота – иногда это всё, что нужно исстрадавшейся душе. Я даю людям возможность прислушаться к себе в тишине, а они часто выбирают услышать, так что исцеление – их заслуга.

– По-моему, это магия! – возражала Сиэль, на что бабушка Ола только загадочно улыбалась, наводя девушку на странную мысль, что не так уж она и ошибается.

В тот вечер – следующий после заката на маяке – бабушка Ола решила поговорить о Сиэль. Та была только рада поделиться своим счастьем с человеком, которому доверяла.

– Ты про Дьювана?

Ола кивнула и с невыразимым удовольствием сделала глоток чая.

– Но я ведь ничего про это не говорила.

– Милая, у тебя же на лице всё написано, даже не нужно хорошо тебя знать и приглядываться, чтобы понять, как ты счастлива, – ласково сказала бабушка Ола. – А я знаю достаточно, чтобы не просто понять, но и сопоставить это со вчерашним вечером.

– Это было так красиво! – Сиэль перестала сдерживать эмоции и принялась рассказывать про закат, про украшенный маяк, про признание и поцелуй.

– У меня когда-то тоже всё начиналось с заката, – проговорила бабушка Ола.

– Что начиналось? – робко спросила Сиэль. Она была уверена, что про Олу можно написать целый роман, и страшно хотела узнать хоть что-нибудь о её жизни.

– История любви, – ответила бабушка.

– Расскажешь? – Сиэль затаила дыхание. Ола посмотрела на неё долгим серьёзным взглядом.

– Эта история длинная и невесёлая, – предупредила она.

– Я люблю такие истории больше, чем короткие и весёлые.

Какое-то время бабушка Ола задумчиво смотрела на море, словно задала ему безмолвный вопрос и внимательно выслушивала ответ. Наконец она вздохнула и решительно произнесла:

– Да, пора показать кому-нибудь свою исповедь. Вряд ли встретится мне человек, более подходящий для этого, чем ты.

– Показать?

– Несколько лет назад я исписала целую тетрадь своими воспоминаниями. Потому что невозможно было в себе их держать, а рассказать такое кому-то лично – непросто, непросто… Да и некому было: никто, кроме тебя, не стремился узнать что-то про меня. О себе люди разговаривать больше любят, а я и не против поговорить о других, – бабушка Ола сделала глоток чая и кивком предложила Сиэль последовать её примеру. – Дам я тебе свои записки, но сначала чай допьём. Никогда не нужно торопиться, а уж тем более – если не допит чай!

Сиэль уже давно с детским интересом поглядывала на дверь под лестницей, ведущую в комнату бабушки Олы. Она точно знала, что там скрывается нечто особенное: разве может быть обычной комната такого человека?

Благоговейный трепет в груди, шаг через порог, щелчок выключателя – и Сиэль обводит взглядом маленький закуток, куда помещается аккуратно застеленная кровать, шкаф, расписанный городскими пейзажами, книжная полка и прикроватная тумбочка со светильником в виде маяка. Под потолком качаются бумажные кораблики, на полке лежат камешки и ракушки, а стены увешаны выцветшими, потрёпанными фотографиями и рисунками.

Это были не полноценные картины вроде тех, что украшали столовую, а простые карандашные наброски. Но изображённая на них юная красавица всё равно казалась живой, и взгляд её – то озорной, то задумчивый – проникал прямо в душу.

Налюбовавшись рисунками, Сиэль принялась рассматривать фотографии. Вдруг Ола показала на одну из них и задумчиво, словно говорила сама с собой, произнесла:

– На этой фотографии он на меня смотрит…

Сиэль показалось, что голос бабушки дрогнул. На снимке был изображён светловолосый мужчина с аккуратной бородой и тонкими губами, тронутыми улыбкой. Он сидел на скамейке в парке, смотрел немного вверх, и его добрые грустные глаза лучились тихим счастьем. Фотография была из тех, что делаются случайно, но увековечивают самые важные моменты и самые сильные чувства – именно те, что этот человек, очевидно, испытывал к той, на которую смотрел.

Сиэль перевела взгляд на соседнее фото, где тот же мужчина обнимал со спины укутанную в красный плед Олу (какая же естественная, живая, завораживающая у неё красота!). В объятии этих двоих, в их опущенных ресницах, в невесомом прикосновении его губ к её виску была такая огромная нежность, что Сиэль почувствовала в груди необъяснимый трепет – словно на фотографии была она сама.

Бабушка Ола выдвинула ящик тумбочки и достала толстую зелёную тетрадь.

– Вот она, моя история, – произнесла бабушка. – Вернее, наша история. Я ещё многое могла бы поведать о своей жизни, но ни о чём другом мне не хотелось рассказать так сильно. Хотя бы на бумаге.

Она протянула тетрадь Сиэль:

– Держи, милая. Если ты во мне разочаруешься, я пойму.

– Бабушка Ола! – воскликнула Сиэль с упрёком. Та лишь грустно улыбнулась в ответ.

***

«Моё незабвенное восемнадцатое лето, ты теперь невозвратно, ты затерялось в пучине лет, но в памяти моей навсегда останешься ярко горящим маяком. Всё изменилось тем летом: столько людей и путей подарило оно мне, что, если бы я прошла испытание и выбрала своё, жизнь моя могла бы быть в тысячу раз ярче, в тысячу раз полезнее. Но сослагательное наклонение незнакомо истории, и всё, что остаётся мне теперь – вспоминать счастье, прикоснувшееся тогда к моему восемнадцатилетнему, глупому сердцу. И пытаться простить себя за ошибки, которые невозможно исправить.

Часто бывает, что город, в которым человек родился и вырос, ограничен для него несколькими маршрутами. Так было и у меня. Я ходила в школу, в библиотеку и, конечно же, к морю, все друзья мои жили поблизости, и в небольшом Приморском было множество районов, в которых я не бывала никогда. И не побывала бы, наверно, если бы не Ди.

Он появился в моей жизни на закате, обнятый ласковым розовым свечением. Я шла со вступительного экзамена, зная, что сдала его хорошо, была беспечна, свободна и счастлива, и почему-то из всех людей, шедших в тот погожий вечер по улице, Ди выбрал меня. Подошёл спросить, где останавливаются междугородние автобусы: ему нужно было встретить друга, который приезжал в Приморский впервые – и оказалось, что нам по пути.

– Закат сегодня какой-то особенный, – заметил Ди. Голос его был тихим, как плеск прибоя во время штиля.

– Бесконечно люблю закаты, – тоже негромко ответила я, вторя его тишине.

– У меня накопились сотни рисунков закатов, пока я тут живу, – эта тема явно оказалась близка нам обоим, отчего незнакомец сразу показался своим. – Не могу не рисовать их, каждый манит какими-то новыми красками.

– Ты художник? – спросила я, не скрывая восторга. Меня всегда восхищали люди любых творческих профессий – особенно тех, от которых я далека. Мне никогда не удавалось рисовать по-настоящему красиво, поэтому те, кто это умеет, всегда были для меня волшебниками.

За разговором мы быстро оказались у нужной остановки, но автобус ещё не приехал, и Ди спросил, тороплюсь ли я.

– Могу показать пару рисунков, если интересно, – предложил он. Конечно же, мне было интересно! Мы сели на скамейку, и Ди достал из рюкзака толстый блокнот, которым явно пользовался часто, но с любовью. Я открыла первую страницу и увидела изображённый красками закат – на рисунке были живо переданы мельчайшие оттенки облаков и небес. Пролистав ещё несколько страниц с разнообразными закатами (большинство – над морем), я открыла лист, на котором было нарисовано безоблачное небо неземного сиреневого цвета.

– Я помню этот закат! – обрадовалась я. – В прошлом месяце был, я минут десять стояла на улице и не могла налюбоваться!

– Вот и я не мог, пришлось унести красоту с собой, – улыбнулся Ди.

На следующих листах я увидела множество рисунков моря, несколько карандашных набросков, среди которых были портреты невероятно красивых людей, и город на закате в самых разных ракурсах: розовый свет стекал с покатых крыш, его узкие полоски падали на брусчатку через щели между домами, на балконах с резными перилами сидели девушки в лёгких домашних платьях с рыжими котами на коленях, по зелёным скверам бегали дети. Все герои рисунков Ди казались живыми – они будто были готовы сорваться с мест, заговорить, начать смеяться и танцевать.

– Какая чудесная атмосфера, – я закрыла блокнот. – Это всё реальные места?

– Конечно, это же Приморский.

Я смутилась: из множества мест моего родного города, изображённых на рисунках Ди, знакомы мне были всего два. Пришлось признаться, что я плохо знаю Приморский.

– А ты давно здесь? – спросил Ди.

– Да не очень, всего-то всю свою жизнь, – усмехнулась я.

– Здорово! Хотел бы я родиться в таком городе, как этот.

– А ты откуда?

– Из очень маленького городка в паре сотен километров отсюда. Я ездил в Приморский ребёнком, и мне захотелось навестить его. А уехать не получилось, город не отпустил.

– И давно ты тут живёшь?

– Пару лет. Открыл свою художественную школу, учу детишек рисовать. А ты чем занимаешься?

– Пока ничем, – пожала плечами я. – Подала недавно документы в университет на издательское дело, со дня на день жду результатов.

– Любишь книги?

Я не успела ответить: у остановки затормозил автобус.

– Кажется, в нём должен быть мой друг, – Ди поднялся со скамьи. – Было очень приятно пообщаться, спасибо, что помогла!

Я ответила ему какой-то любезностью и подумала о том, что мне будет жаль просто так уйти и больше никогда не увидеться с этим человеком. А он задумчиво посмотрел на меня и вдруг сказал:

– Слушай, я бы с удовольствием тебя нарисовал… На закате, разумеется. И обязательно на фоне моря. Как ты на это смотришь?

– Крайне положительно, – я с трудом сдержала радость, которая захлестнула меня из-за этого предложения. Такой повод продолжить общение понравился мне гораздо больше, чем обыкновенная встреча без цели. Ди протянул мне визитку своей школы, сказал позвонить на следующий день и попросить к телефону Дигори.

– А тебя как зовут? – спросил он, надевая рюкзак. Я представилась, и он тепло улыбнулся мне.

– Очень приятно, Ола. До скорой, надеюсь, встречи, – и он побежал к автобусу.

На следующий день я, конечно же, позвонила. Трубку взяла женщина с мелодичным голосом.

– Художественная школа «Закатный луч», – произнесла она. – Чем могу помочь?

Я улыбнулась названию и попросила позвать Дигори. Женщина ненадолго отошла, потом в трубке раздался шорох, и тихий голос моего нового знакомого произнёс:

– Слушаю.

Тут я неожиданно растерялась, не понимая, что говорить. Начала с простого «привет», потом добавила:

– Это Ола, мы познакомились вчера…

Голос в трубке сразу потеплел.

– Привет, – сказал он. – Рад, что ты позвонила.

– А ты сомневался?

– Не без этого. Мои кисти и холст уже ждут не дождутся, когда мы отправимся писать с тебя картину, – перешёл к делу Ди. – Готова сделать это при следующей встрече, или нужно привыкнуть к художнику?

– А что это будет за картина? – решила уточнить я. Сама же тем временем гадала, захочет он продолжить общение, или только искусство имеет для него значение?

– Силуэт девушки в белом струящемся платье, которая сидит в беседке на высоком берегу. На фоне простирается море, а небо, конечно же, окрашено закатом, – воодушевлённо описал Ди.

– Звучит замечательно. Знаешь, у меня даже найдётся то самое белое платье, – сказала я, вспомнив мамин белоснежный сарафан.

Мы договорились встретиться в тот же день. Нет нужды описывать эмоции, что я испытывала перед нашим свиданием: мне никогда уж их не забыть, но слов я не подберу. Каждая секунда была пронизана чувством, что жизнь моя изменилась и больше никогда не будет прежней, что есть в ней теперь то, чего не было раньше никогда. Было лишь то, что готовило меня к происходящему теперь. Меня удивляло это чувство, ведь я узнала Ди буквально вчера и могла только по короткому разговору догадываться, что он за человек… Но так считал лишь голос разума. Сердце узнало Ди сразу, так же как его сердце с первого взгляда узнало меня, и для него не было сомнений, что история наша не будет только случайной, ни к чему не ведущей встречей.

Ближе к вечеру я надела мамино платье, вплела в косу голубую ленту, взяла небольшую соломенную сумочку и пришла на условленное место. Раньше мне там бывать не доводилось, и когда я сказала об этом Ди, он заявил, что просто обязан показать мне город. У меня на душе потеплело от мысли, что у нас появляются новые совместные планы.

– Ну уж на Старой-то Корабельной ты была? – осведомился Ди.

Я покачала головой:

– Даже там не была… В детстве дедушка водил на Центральную площадь, а до Корабельной так и не дошли. Хотя я о ней много слышала, конечно.

– В общем, если я не надоем тебе, пока буду писать картину, после не отвертишься, – с улыбкой заявил Ди. – Не зря же за два года каждый уголок тут обошёл, будет теперь, что коренным жителям показать-рассказать, – и он по-доброму рассмеялся.

Ди привёл меня в беседку с белоснежными колоннами. Я и не подозревала, что в городе моём есть такая красота. Оттуда открывался прекрасный вид на море, к которому неторопливо клонилось солнце. Ди положил на каменную скамью сложенный в несколько раз красный плед и усадил меня. С этим пледом Ди не расставался практически никогда: то расстилал его на траве, то укутывал в него меня, если становилось прохладно… Частенько мы укутывались вместе, и такие моменты я любила больше всего.

Прежде чем приступить к картине, Ди протянул руку к моей косе.

– Позволишь? – спросил он. Я кивнула, он осторожно развязал ленту и стал расплетать мои волосы. Мало кому я доверяю это своё сокровище, но руки Ди были ласковыми, бережными, и душа моя отвечала радостным трепетом на каждое прикосновение. Ах, эти руки… До чего бы ни дотрагивались его длинные, тонкие, с причудливыми следами не отмывшейся краски пальцы, всё оживало и пело под ними. Кажется, именно в тот миг, когда он впервые коснулся моих волос, я бесповоротно влюбилась в его руки. А он тогда влюбился в мою шевелюру.

Когда Ди расплёл косу и уложил мои волосы так, чтобы они свободно ниспадали вниз, наши взгляды на мгновение встретились. Его глаза были добрыми и отчего-то немного грустными. Позже я поняла, что они всегда такие, даже когда он счастлив, даже когда смеётся. Была в этих небесно-голубых глазах какая-то светлая грусть, будто ему всё время хотелось плакать от той красоты, что он каждую секунду видел вокруг.

Он едва заметно улыбнулся и тихо сказал:

– У тебя великолепные волосы. Никогда ещё таких не видел.

До этого я всегда сооружала какие-нибудь причёски, прятала волосы в косы и пучки, но с тех пор полюбила распускать их и очень быстро привыкла к этому. Начала ощущать себя свободнее, когда они не собраны, и решила, что они стоят того, чтобы показывать их миру.

Ди начал устанавливать мольберт и спросил:

– Как долго ты можешь сидеть на одном месте, глядя на закат?

– Вечность, – ответила я и, пожалуй, не соврала.

Это был волшебный вечер. Мы негромко переговаривались, а иногда, исчерпав тему разговора, замолкали, но в паузах этих не было зачастую присущей им неловкости. С первых минут общения с Ди мне было спокойно, как с самой собой.

Несколько часов пролетели, как одно мгновение. Закат погас, Ди сложил мольберт и неслышно подошёл ко мне. Я встала со скамьи и подняла плед.

– Тебе не холодно? – спросил Ди.

– Немного, – призналась я. Он взял из моих рук плед, встряхнул его и накинул на меня. Его рука так и осталась лежать на моём плече, и, конечно же, я была вовсе не против… простоять так целую жизнь. Мы смотрели на море, над которым уже загорались звёзды, и молчали. В моей голове не было ни одной мысли о том, кто мы друг для друга и уж тем более о том, что видимся мы только во второй раз – это не имело никакого значения…

Говорят, прошлое нужно отпускать… Но сколько уже лет прошло, а я не отпустила, и уже точно знаю, что не отпущу. Не знаю, плохо это или хорошо – в таких вещах, пожалуй, каждый сам для себя решает. Как много лет было у меня, чтобы попытаться забыть Ди, вычеркнуть его из жизни, выбрать одного из многих очаровательных мужчин, что ухаживали за мной после… Но если знаешь, что такое истинная любовь, как можно согласиться на меньшее? Жаль, очень жаль, что понимание это пришло ко мне слишком поздно… Слишком поздно.

С того дня мы с Ди стали практически неразлучны. Он показывал мне город, как и обещал. Сводил на Старую Корабельную и рассказал много интересных историй о домах на этой улице, о рисунках на стенах и о тайнах ближайших переулков; показал множество мест, где можно загадывать желания самыми разными способами. Мы кидали через плечо монетки, ходили вокруг могучего древнего дерева, прикасаясь руками к его шершавой коре, а как-то раз под покровом тёплой августовской ночи забрались в фонтан, чтобы погладить красовавшегося в центре бронзового коня и пожелать, чтобы нас не оштрафовали за хулиганство. За время наших прогулок я загадала десятки глупых желаний, которых сейчас и не вспомню, но которые тогда имели огромное значение.

Ди учил меня наслаждаться каждой мелочью. Он был тихим, плавным, спокойным, никуда не торопился и везде успевал. К его голосу мне часто приходилось прислушиваться, и я сама невольно начинала говорить тише, позволяя звукам города или природы наполнять пространство. Он учил меня сбавлять темп: я привыкла бегать по привычным маршрутам, и во время прогулок с Ди тоже незаметно для себя разгонялась. В один из таких моментов он сказал:

– Не торопись, мы ведь гуляем, – и взял меня за руку, чтобы остановить. Мы улыбнулись друг другу, и пошли дальше прогулочным шагом. А руки моей он так и не отпустил.

Пройдя насквозь Старую Корабельную, мы отыскали в дебрях парка дерево, склонившееся к земле у самой реки. На нём можно было удобно расположиться вдвоём, что мы не преминули сделать. Сидели в обнимку, говорили о том, о чём до этого момента предпочитали молчать: о нас. Когда разговор подошёл к концу, в просвете между ветвями показалась луна. Какое-то время мы сидели в тишине, и я вдруг подумала: «Сейчас он меня поцелует». Именно это он и сделал в следующую секунду. Потом я привела его к морю, на своё любимое место, куда всегда приходила одна – побыть наедине с плеском родных волн. Когда Ди пришёл туда вместе со мной, у меня не было чувства, что я делю с кем-то что-то очень личное. Я будто бы стала целее, когда остановилась у кромки прибоя за руку с ним.

Как же всё это было чисто, живо, красиво… И как простить мне себя за то, что позвала меня другая красота, и я откликнулась на её лживый зов?

Я начала подрабатывать моделью – сперва по чуть-чуть, ради развлечения. Ди меня поддерживал, я всё больше в себя верила, моё занятие становилось всё более серьёзным, и однажды меня пригласили в столицу. Отказаться я не смогла, но надолго расставаться с Ди не хотела, и обещала ему вернуться как можно скорее. Думала, только посмотрю, какая ещё бывает жизнь вдали от моего городка, какие бывают люди, возможности, – и приеду обратно. Ди провожал меня с тяжёлым сердцем – предчувствовал, видно, чем всё это закончится, но я беспечно смотрела на открывающиеся передо мной горизонты и не разделяла волнений любимого человека. А ведь они были не напрасны…

Столица вскружила мне голову. Подиумы, софиты, яркие наряды, восхищённые взгляды, деньги, знаменитости, раньше бывшие для меня лишь именами в газетах, а теперь ставшие хорошими знакомыми… Я не смогла оторваться от этого. Просила Ди приехать, и однажды он навестил меня. Ему было неуютно в шумном людном городе, далеко от моря, в чужом для него мире, который вдруг почему-то стал моим.

– Знаешь, Ола, – как-то раз сказал Ди, стиснув мою руку пальцами, которые, казалось, стали ещё тоньше. – Я очень рад за тебя, ты многого добилась, но… Я боюсь, что ты потеряешься в этом. Если уже не потерялась.

Конечно же, он был прав. И я знала это уже тогда, но ничего не собиралась менять, поэтому сразу разозлилась и принялась защищаться. Он постарался меня успокоить:

– Родная, я ни в чём не обвиняю тебя. Но ты… становишься другой. Я чувствую, что теряю тебя, и мне от этого страшно. Возвращайся домой. Твои мама с папой, наши закаты, море… Мы все тебя ждём.

– Ты же знаешь, я не могу, – раздражённо ответила я. – Лучше переезжай ко мне, откроешь свою школу здесь, будем любоваться на закаты через панорамные окна небоскрёба, с какого-нибудь сорокового этажа. Представляешь, какое это зрелище? Ты, наверно, ни разу такого не видел. Будешь ходить со мной на приёмы, мы там всех поразим своей красотой!

Ди только покачал головой. Как жаль, что ему не удалось тогда показать мне, какую большую ошибку я совершаю, объяснить, что я предаю его, нашу любовь, но в первую очередь – себя.

– Я тебя не узнаю, – Ди выпустил мою руку. – Я не хочу никого поражать, мне вовсе не нравится быть на виду, и ты это знаешь. Я хочу лишь делать то, что делал, и чтобы моя любимая женщина была рядом со мной. Это всё, что мне нужно.

– А мне этого недостаточно, – с грустью сказала я. Ди не был мне безразличен, я по-прежнему любила его, и сердце моё разрывалось от осознания, что мне придётся выбирать между ним и своей новой жизнью.

– У меня наконец-то появилась возможность всё изменить, добиться успеха, обеспечить старость родителям, которые столько мне дали, – принялась оправдываться я. – Я люблю тебя, но сейчас сбывается то, о чём я всю жизнь мечтала, я не прощу себе, если всё это брошу.

Я нагло соврала ему тогда. На самом деле, я вовсе не мечтала ни о чём подобном, просто поддалась искушению и разрешила своим порокам – глубоко запрятанным жадности и тщеславию – вырваться наружу и завладеть мной. Во мне проснулись амбиции, и я решила, что буду идти только вперёд и покорю все возможные вершины.

Ди был совсем не таким. Его школа не приносила ему огромных доходов: на безбедную жизнь хватало, за большим он не гнался. Основная часть выручки уходила на аренду помещения, оплату учителям и администратору. Живя в Приморском, я никогда не задумывалась об этом, но теперь Ди казался мне расточительным и недальновидным.

– Я не могу отказаться от того, что приобрела здесь, – бессильно проговорила я. То был единственный раз, когда я увидела в его глазах слёзы… Я сжала его руку, не зная, что ещё сказать, о чём попросить или что пообещать. Он помолчал, вытер глаза, покачал головой, встал и произнёс:

– Ола, я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива, но прошу, не ради меня, а ради себя же самой, подумай, как следует: действительно ли в этом твоё счастье? Если ты честно ответишь себе, что так оно и есть, я не стану держать тебя, хотя мне и будет очень тяжело отпустить. Больше я ни о чём у тебя не прошу, но, пожалуйста, помни, что в далёком городке с самыми красивыми закатами, на самом берегу моря, тебя очень сильно ждёт любящий человек.

Может быть, эта его мягкость, его безграничная, боящаяся ранить любовь сыграла тогда злую шутку. Может быть, ему стоило меня встряхнуть, крикнуть: что ты творишь, это же не ты, не твоё дело, не твои люди, не твой дом, брось всю эту дребедень, пока она не погубила тебя! Но он оставил выбор за мной и ушёл. Я проплакала после весь оставшийся день, но на следующее утро подписала новый контракт и поскорее погрузилась в работу, заглушавшую голос совести.

Ди больше не напомнил о себе ни одним приездом, ни одним звонком. Он терпеливо ждал, когда же я опомнюсь, а мне казалось: он забыл обо мне, что ж, значит, не так уж я ему нужна. С каждым днём я всё сильнее склонялась к тому, что эту историю нужно оставить в прошлом. «Всё не могло быть так прекрасно и дальше. Мы были вместе чуть больше года, и кроме учёбы я ничем не занималась, – а учёба всегда давалась мне легко. – Мы бы не справились с настоящей взрослой жизнью. Он слишком романтичен, и всё это хорошо, когда вы молоды и у вас достаточно времени, но стоило мне бросить ненужную учёбу и всерьёз заняться своей карьерой, между нами возникла пропасть». Мне казалось, что я стремительно расту, а он остаётся позади. Казалось, встреться мы теперь, нам и поговорить было бы не о чем. Разве что о закатах, но у меня давно уже не было времени ими любоваться…