Текст книги "К морю"

Они недолго шли молча: почувствовав себя в безопасности, дочка принялась задавать отцу вопросы.

– Что это за тётя, папочка?

Кир вздохнул.

Не так она должна была об этом узнать… И должна ли была вообще? Стоит ли правду рассказывать, как ребёнок может отреагировать на такую новость?

– Я тебе раньше не говорил, – решился Кир, – но у тебя есть сестра.

– Сестра?! – девочка широко распахнула глаза, и отец с облегчением заметил в них удивление, смешанное с восторгом. – Она тоже твоя дочка?

– Да, – Кир покачал головой, – она тоже моя дочка. Но так получилось, что мы были далеко друг от друга, и она отлично справлялась без меня. А теперь – надо же, как бывает! – совершенно случайно встретились. Такая она взрослая…

– А можно, можно мне с ней пообщаться?

Я даже не уверен, что мне можно будет с ней пообщаться. Встретить дочь спустя десять лет, чтобы поговорить с ней о том, как её отец убил чью-то сестру… Наверняка это станет последним нашим разговором в жизни. Встретились, называется.

– Если она захочет, – после небольшой паузы ответил Кир. – А что бы ты ей сказала?

– Что у нас чудесный папочка! – девочка поднесла к улыбающемуся лицу папину руку и потёрлась щекой о его шершавую ладонь. И добавила, уже серьёзнее: – Ну, это для начала. Вдруг она забыла.

Кир вымученно улыбнулся дочери.

Боюсь, моя хорошая, она тебе не поверит.

***

Кир заказал себе кофе, Сиэль не заказывала ничего. Сидела, комкая в руках виновато съёжившийся шарф, и ждала, сама не зная чего. Она смотрела на отца: на его руки с изуродованным ногтем на большом пальце – руки, которые обнимали, гладили по голове, качали и подкидывали маленькую Сиэль к потолку; на его бороду со штрихами седины и морщины, которые появились уже после их последней встречи. Сиэль смотрела на него – рано состарившегося, но сохранившего знакомые черты лица, часто возникавшего в тёплых воспоминаниях. Лица, которое её любимому человеку являлось в кошмарах.

Отец всё молчал и молчал, по глоточку отхлёбывая кофе и глядя куда-то в сторону. Наконец он поставил чашку, посмотрел дочери прямо в глаза и признался:

– Я не знаю, что тебе сказать.

Сиэль молча продолжала глядеть на него в упор.

– Я был пьян, – выдавил из себя Кир, и голос его звучал, словно из-под земли. – Я был в стельку пьян, чёрт бы меня побрал. И нет, меня это не оправдывает… Знаю, все мои слова будут выглядеть, как попытка оправдаться, но я не пытаюсь, я…

Он опустил голову и сглотнул слюну.

– В тот день твоя бабушка умерла, – снова заговорил Кир. – Моя мать. Ты её вряд ли помнишь, мы практически не общались, но я узнал о… и понял, что вот теперь уж точно остался совсем один. Напился, сел в машину и втопил, – надеялся разбиться на первом повороте, но… Она выбежала на дорогу, ниоткуда, считай, появилась… Трезвый бы среагировал. Я не успел.

За их столиком снова воцарилась тишина. На глазах Сиэль дрожали слёзы: ей было больно за каждого участника ужасной сцены, что разворачивалась в её воображении, которое она сейчас просто ненавидела, но никак не могла отключить.

– Почему ты уехал?

– Она умерла на месте, – с усилием выдавил из себя Кир. – Я видел обувь, если она слетела, значит… Без вариантов там было.

Он хлопнул ладонью по столу, словно хотел придать веса своим словам, поставить точку, не дать возразить. Кир залпом допил кофе, не заметив его горечи, и замолчал.

– А потом? – спросила Сиэль.

– Потом я думал сдаться в полицию, но испугался, просто струсил. Пил, как чёрт, в какой-то деревушке – если меня искали, то там точно бы не нашли. Но мне везде казалась эта девочка, в ушах его крик стоял… Мне тогда только одно оставалось: умереть. Я самоубийство планировать начал… слабак.

– Не решился, – с неопределённой интонацией произнесла Сиэль.

– Мне не дали.

– Кто?

– Вельта.

– Что?!

– Моя дочь. Я назвал её так в честь той…

Которую убил. Скажи это вслух, слабак.

Не сказал.

– Я слышал, как он кричал её имя, и почему-то… То ли чтобы связать это имя с другим человеком, то ли чтобы вечно себя наказывать, постоянно напоминая себе… То ли наоборот, чтобы быстрее привыкнуть к этому воспоминанию.

– Как она появилась?

По-прежнему не глядя на дочь, Кир вздохнул и начал сбивчиво, виновато рассказывать. О том, как ему позвонила та женщина, с которой он изменил жене, и сообщила, что родила от него дочь. «Убить её я не смогла, – донеслось до Кира из трубки, – но и вырастить не смогу. Или ты, или детдом, выбирай».

И Кир выбрал – себя. И нашёл в крошечной девочке новый смысл жизни, которую считал законченной.

– Я стараюсь быть для неё… Более хорошим отцом, чем был для тебя, – заключил Кир.

– Ты был для меня хорошим отцом, – бесцветно проговорила Сиэль: на эмоции не осталось сил.

– Я редко появлялся дома. Я изменил твоей матери. Я сломал твою жизнь, – уставившись немигающими глазами в трещинки на столе, безжалостно перечислил Кир.

– В конечном счёте, она не так уж и плоха, всё наладилось. Я даже почувствовала себя счастливой, но… – Сиэль осеклась, и Кир продолжил за неё:

– Но потом ты столкнулась со мной. Чёрт побери, надо же было так встретиться… Как ты вообще тут оказалась?

– Приехала на пару дней.

– Ты здесь даже не живёшь! – воскликнул Кир. – Чёртовы случайности.

– Случайности не случайны, – вспомнила Сиэль фразу, которую часто повторяла её родная бабушка. – Дьюван все эти годы тебя искал. А сюда мы по его работе приехали, и вот…

– И что он хотел сделать, когда найдёт?

Сиэль помолчала и сглотнула слюну.

Он ведь передумал это делать. Он не сделает. Не сделает.

– Отомстить, – сказала она наконец.

– Пусть мстит, – Кир опустил взгляд в пустую чашку с подсохшими коричневыми разводами. – Только мне.

– Ты о чём?

– Только бы Вельту не тронул…

– Он так никогда не поступит, – твёрдо сказала Сиэль.

Кир поднял на неё глаза.

– Ты любишь его, да?

– Люблю.

Кир шумно втянул воздух и закрыл лицо руками.

– Да как, как вы вообще ухитрились познакомиться! – простонал он.

– Море нас позвало и познакомило, – ответила Сиэль.

Какое-то время они молчали. Потом Кир снова посмотрел на дочь.

– Почему ты вообще говоришь со мной? – спросил он таким тоном, будто вот-вот расплачется, капризно, навзрыд, как плачут дети.

– Потому что ты всё ещё мой отец, – сказала Сиэль.

И мне жалко тебя, дурака.

Кир не шевелился. В глубине души ему хотелось, чтобы дочь проклинала его, чтобы высказала, прокричала ему в лицо всё, что он столько лет мысленно высказывал сам себе. Её спокойствие, её принятие и жалость, которую он ощущал и на которую особенно злился, заставляли его страдать ещё сильнее. Он не считал себя достойным жалости, только ненависти и презрения. Он не считал себя достойным своей дочери. Он чувствовал, что он хуже всех на свете, и с этим клеймом проживал жизнь, со стороны казавшуюся счастливой или, как минимум – спокойной, размеренной.

– Ты не хотел этого… этой смерти, – продолжала Сиэль. – Я, наверно, с ума бы сошла, если бы мой отец задумал убить кого-то и сделал это специально, – она содрогнулась от собственных слов и торопливо закончила: – Но ты на это не способен.

– И ты не считаешь меня монстром? – Сиэль показалось, что вместо облегчения в голосе Кира прозвучало разочарование.

– Нет, только во многом слабым человеком, – честно ответила Сиэль. – И мне очень жаль тебя, пап.

Она встала и оглядела скорчившегося в кресле отца – худого, сникшего, опустившего голову, словно в ожидании удара.

– Мне пора, – Сиэль хотела добавить «к Дью», но в последний момент передумала, сдержалась, и последняя фраза разговора осталась повисшей в воздухе.

На прощание они обменялись только взглядами, в которых было много того, что оказалось слишком сложно произнести вслух.

Сиэль вышла из кафе, а Кир смотрел ей в спину и всё ещё не мог поверить, что эта встреча не была видением. Так или иначе, ему хотелось забыть события последней пары часов, хотелось забыться самому, выпасть из жизни, отключиться от реальности… Он знал проверенный способ сделать это: алкоголь. А ещё знал, до чего такой способ может довести.

Кир шёл к дому и останавливался у каждого бара, у каждого магазина, где можно было купить выпивку – останавливался, чтобы выдержать внутренний бой с самим собой и медленно, нога за ногу, двинуться дальше. С тех пор как из близкого к скотскому образа жизни и болота мыслей о смерти его вытащил внезапный звонок, вскоре после которого Кир остался с грудным ребёнком на руках, он раз и навсегда зарёкся пить. Каким-то чудом у него нашлась сила воли, чтобы за все эти годы ни разу не нарушить данной самому себе клятвы. Но теперь та часть его жизни, которую он старательно отодвигал на задний план, погружаясь в заботы о дочери, ожила. Предстала перед ним в лице возмужавшего подростка, девять лет назад колотившего в окно его машины (этого лица Кир не помнил) и его собственной дочери – повзрослевшей, похорошевшей так, что он не сразу её узнал. Как тут не сойти с ума? Как не бояться за младшую дочь – мало ли что говорит Сиэль об этом Дьюване, как знать, на что он на самом деле способен ради мести, если действительно искал его все эти годы? Самый лучший выход – довести себя до бессознательного состояния. Конечно же, в этот раз он не будет садиться за руль. Он уложит Вельту спать, закроется в своей комнате, а наутро скажет ей, что папочка заболел…

Кир в очередной раз остановился возле какого-то алкомаркета. Поднялся по ступенькам, замялся у самой двери.

– Мужик, у тебя всё в порядке? Ты давай как-то это, либо туда, либо сюда, – раздался за спиной добродушный голос. Кир пробормотал что-то невразумительное и, постеснявшись спускаться с крыльца и мешать покупателю пройти, шагнул в магазин – и стал покупателем сам.

Кир шёл, сжимая в руках бутылку коньяка.

Скорее, скорее дойти до дома, пока не успел поддаться настойчивому желанию прикупить ещё пару бутылок. Не смотреть по сторонам, только под ноги, идти быстрее, быстрее…

Он замедлил шаг, заметив впереди какое-то движение. На асфальте сидели дети и увлечённо рисовали что-то синими мелками. Кир подошёл ближе и увидел море, не слишком умело изображённое, но узнаваемое. Мужчина стоял как зачарованный и не мог оторвать взгляда от простого детского рисунка. «Море нас позвало», – вспомнились ему странные слова Сиэль. Море с самого детства было для неё чем-то особенным, и Кир, взрослый человек, невольно перенимал её трепетное, восторженное отношение к морской стихии, начинал вслед за дочерью видеть что-то сакральное в бесконечности водного простора. Может быть, это и стало причиной, по которой, потеряв надежду вернуть семью, Кир отправился в Приморский. Но после случившегося там несчастья он не мог – как будто стыдился – даже вспоминать о море. Все эти годы Кир не приближался к нему и не возил на юг Вельту. И вот теперь море само пришло к нему в виде рисунка на асфальте, но именно этот рисунок почему-то казался живее, правдивее картин профессиональных художников, фотографий и снятых на дорогие камеры видео. Рисунок напомнил Киру не только о недавних словах Сиэль, но и о её первых просьбах «сделать ей море» (она ведь так же рисовала его, где только могла!), о первой встрече девочки со стихией, об их беззаботных прогулках по набережным вдвоём…

Не отрывая мелков от асфальта, дети бросали настороженные взгляды на стоящего у самого берега их нарисованного моря мужчину. Они уже начинали многозначительно переглядываться, безмолвно спрашивая друг друга, не пора ли пуститься наутёк, когда незнакомец сдвинулся с места и прошёл мимо них. Через несколько секунд до детей донёсся звон разбивающегося стекла – это Кир с размаху швырнул бутылку в урну и со всех ног устремился к дому.

Глава 15

Между тем Дьюван успел задействовать свои связи, которыми он усердно обзаводился несколько лет при помощи денег, оказанных нужным людям услуг и наполовину врождённого, наполовину развитого обаяния, и получил всю необходимую информацию о человеке, которого так долго искал и так внезапно нашёл, едва отказавшись от этой затеи. Дьюван уже знал, что вторую дочь его заклятого врага зовут так же, как его любимую сестру; знал, что в тот ужасный день умерла не только Вельта, но и – всего несколькими часами раньше – мать Кира; что убийца продал машину и, судя по всему, больше никогда не садился за руль. Разрываемый противоречивыми чувствами, Дьюван сидел, обхватив руками голову, и бормотал:

– Он человек… Эта паскуда – грёбанный человек, не какое-то вселенское зло… Человек, который кого-то любил и любит, которого любили раньше и любят до сих пор – моя Сиэль, даже она любит его, несмотря на предательство, несмотря ни на что… Почему бы ему не быть просто законченной мразью, которую не жалко прихлопнуть, без которой всем станет легче жить? Почему, почему, почему?!

Холодная жёсткость, к которой так старательно приучал себя Дьюван, изменила ему. Вместо неё в груди вспыхнула жгучая ярость, которую непременно нужно было выплеснуть, чтобы она не уничтожила его. Он схватил и швырнул об пол первое, что попалось ему под руку. Потом что-то ещё, ещё и ещё, уже не отдавая себе отчёта в том, что делает. Дьюван рвал, бросал, разбивал, топтал, не замечая грохота и звона, кормил демона гнева, клокотавшего внутри. Потом в сознание Дьювана пробился голос Сиэль. Он доносился откуда-то издалека, словно из-за толстой, обитой ватой стены. Но Сиэль была совсем близко: стояла в дверях заплаканная, вся сжавшаяся, до смерти перепуганная, и пыталась докричаться до Дьювана. Он остановился, тяжело дыша, обвёл взглядом разгромленный номер и перепуганные лица Сиэль и стоящей за её спиной администраторши, провёл рукой по вспотевшему лбу.

– Простите, – проговорил он еле слышно. – Простите меня. Я за всё заплачу.

Сиэль сделала зверино-осторожный шаг в номер, потом ещё один, потом её остановили крупные осколки вазы.

Дьюван порылся в кармане и протянул не говорящей ни слова работнице отеля крупную купюру.

– Оставьте нас, пожалуйста, – его голос ещё пошатывался, но постепенно обретал привычную убедительную, вежливую твёрдость. – Больше я никого не потревожу. Весь ущерб возмещу в двойном размере.

Администраторша машинально взяла протянутую бумажку, коротко кивнула, так и не придумав слов, которые подошли бы к ситуации, и поспешила закрыть за собой дверь.

В ту же секунду Дьюван тяжело опустился на пол, как будто несколько произнесённых фраз забрали у него все силы. Для Сиэль у него не осталось ни слова; он даже на неё не посмотрел.

Он ненавидит меня, и я ничего не могу с этим сделать. Уйти прямо сейчас, исчезнуть из его жизни?.. Да как ты смеешь, как ты можешь быть такой трусихой! Неважно, что потом – сейчас ему нужна помощь, и твой долг – хотя бы попытаться ему помочь.

И Сиэль, силясь унять дрожь во всём теле и чувствуя, как бешено колотится сердце, опустилась рядом с Дьюваном. Он не шевелился, и она решилась коснуться его рукой и шепнуть:

– Мне так жаль…

Дьюван поднял голову и посмотрел на Сиэль полными страдания глазами.

– Знаю, – почти беззвучное шевеление губами.

– Я понимаю, как тебе больно, Дью, – немного осмелев, продолжала Сиэль. – Но нужно отпустить эту боль, пока она не уничтожила тебя… Я знаю, как тяжело терять, я правда могу себе представить, что ты сейчас чувствуешь, но… нам нужно жить дальше, понимаешь?

Она замерла, ожидая его реакции. Ей казалось, что все её слова звучат для него, как попытки оправдать отца – как казалось недавно самому Киру, что Сиэль противно слушать его оправдания. Но Дьюван не вспылил, не огрызнулся пугающе холодным тоном. Он сделал то, чего Сиэль, успевшая хорошо узнать его, никак не ожидала: закрыл лицо руками, замотал головой и вдруг громко, как ребёнок, разрыдался. За девять с половиной лет это был первый раз, когда Дьюван оплакивал свою сестру, со слезами и всхлипываниями выпуская наружу сдавившую сердце боль.

Понемногу Дьюван успокоился и отодвинулся от прильнувшей к нему Сиэль. Пряча лицо, прошёл в ванную и долго сморкался. Потом вышел и устало прислонился к стене, убрав руки в карманы.

– Ты прогонишь меня теперь? – робко спросила Сиэль, глядя на него снизу вверх.

– Ты не виновата в грехах своего отца, – ответил Дьюван. Его слова сопровождались ласковым взглядом, от которого внутри у Сиэль разлилось спокойное, оживляющее тепло. Но как только Дьюван отвёл глаза, лицо его приобрело пугающе суровое выражение. – Он ответит за них сам.

Сиэль снова оцепенела.

– Что ты собираешься делать?

– Посадить его в тюрьму. Это то, что он заслужил по закону.

– Но ведь прошло столько лет…

– Поверь, я найду причину сделать это сейчас.

Сиэль до боли стиснула руки и посмотрела на Дьювана с мольбой в глазах.

– Его дочь… Моя сестра. У неё никого нет, мать от неё отказалась… Ты оставишь её сиротой?

– Да чтоб вас! – в сердцах выкрикнул Дьюван и выскочил за дверь. Сиэль рванулась было за ним, но тело её не послушалось. Она с трудом поднялась на ноги, перебралась на кровать, стараясь не наступить на осколки и обломки, взяла с тумбочки наушники и включила в телефоне шум моря. Если уж нельзя коснуться его, посидеть на берегу, как она привыкла делать в трудные моменты, непременно нужно хотя бы послушать его успокаивающий голос.

Я больше ничего не могу сделать для Дью. Ни для него, ни для папы. Пора позаботиться о себе.

И она уснула, убаюканная, как дома, шёпотом волн, и даже не заметила, как пришла и начала наводить порядок присланная Дьюваном уборщица.

***

Звонок был короткий и резкий, как пощёчина. Кир поплотнее прикрыл дверь в комнату дочери, где она делала уроки, раскачиваясь на стуле и разрисовывая поля тетради цветами. Ему не понадобилось смотреть в глазок, чтобы безошибочно угадать, кто стоит в подъезде, и понять, что ничего хорошего это посещение не сулит. Но он щёлкнул замком и шагнул за порог, навстречу плохо различимой в полутьме подъезда фигуре Дьювана.

Мужчины молча вышли в пустой двор. За несколько часов погода испортилась и прогнала с улицы всех, у кого не было срочных дел. Волнами налетали сильные порывы холодного ветра, в небе клубилось тёмное рваньё туч. Дьюван остановился – руки в карманах, голова чуть наклонена набок; он казался спокойным и расслабленным, но на его лице читалось презрение, смешанное с ненавистью.

– Надо же, – заговорил Дьюван с издёвкой в голосе, – я думал, ты опять убежишь. Растёшь, глянь-ка.

Сдерживать эмоции было больше незачем, но он привык к этому, и невольно продолжал прятаться за сарказмом. Но взгляд его был безжалостным, гневным и вызывающим.

Давай, сопляк. Давай, разозлись, скажи что-нибудь гадкое, попробуй запугать, дай повод наконец набить тебе морду.

– Ну что, какие будешь придумывать оправдания? Что ты там наговорил Сиэль? Давай, расскажи мне, как ты ни в чём не виноват!

Дьюван не сразу осознал то, что произошло в следующую секунду. Кир внезапно начал неловко, рывками оседать, и Дьювану показалось, что этот слабак не нашёл ничего лучше, как потерять сознание (или сделать вид, что потерял). Но Кир не упал на землю. Замер, сгорбившись, с низко опущенной головой, словно лёг на плаху, руки повисли вдоль туловища. И Дьюван понял: враг стоит перед ним на коленях – такого в своих кровожадных фантазиях о мести он просто не способен был представить. Несколько секунд Дьюван оторопело смотрел на коленопреклонённого Кира, затем в его голове, спасая от невольно начавшего возникать уважения к врагу, появилась мысль: «Сейчас будет умолять о пощаде… Жалкий трус». Привычное отвращение вернулось, и Дьюван набрал в грудь воздуха, чтобы дать понять Киру: расплаты не избежать. Но тот вдруг заговорил – едва слышно, но твёрдо, с отчаянием в голосе, но не с мольбой:

– Я виноват. Я совершил непоправимое. Ты вправе судить меня как её брат, раз уж до меня не добрался закон.

Маска хладнокровия и сарказма слетела с Дьювана, обнажив раздиравшие его чувства.

– Какого чёрта! – заорал он. – Какого чёрта ты не просишь пощады, не пытаешься свалить вину на других?! На что ты надеешься? На мою жалость? Хрен тебе, а не жалость!

И снова заговорил Кир – тихо, глухо, как из-под земли, без умоляющих интонаций, констатируя факты:

– Я девять лет жил с мыслью, что не заслужил этой жизни. Девять лет проклинал себя за слабость и трусость. Твой крик в ушах у меня стоял, мать моя умершая снилась: плакала там, на дороге. Девять лет я думал о том, что сделаю, если встречу родных той девочки… твоей сестры. Я не имею права даже просить о прощении. И дочерью своей прикрываться не посмею. Она спасла, буквально спасла мою никчёмную жизнь, но, если надо будет, она узнает, каков на самом деле её отец. Я убийца, чёртов убийца, а за убийства должны наказывать.

И он рухнул ничком к ногам Дьювана, потратив последние силы на этот монолог. Какое-то время, показавшееся Киру вечностью, Дьюван смотрел на него сверху вниз и тяжело дышал. Потом вдруг сам опустился рядом с ним на землю, прислонился к кирпичной стене, поднял лицо к хмурому небу, с которого начали падать капли дождя.

– Кажется, тебя уже наказали, – не глядя на Кира проговорил Дьюван, и в его голосе не было ни прежнего отчаяния, ни ярости. – Тем, что дали тебе человеческое сердце, которое заставило тебя страдать всё это время. Я не выше Бога, чтобы дополнять Его приговор.

Кир, не веря ушам, поднял голову и посмотрел на Дьювана, как приговорённый к казни – на палача, внезапно отбросившего топор. Тот поднялся, отряхнулся и нетвёрдой походкой направился прочь. Пройдя несколько шагов, он вдруг обернулся:

– Я собираюсь жениться на твоей старшей дочери.