Текст книги "Проклятие китайского колдуна"

Несколько минут Толстяк пусто смотрел в туманно плывущее перед его глазами пространство и облизывал совершенно сухие губы.

– Я не вру… вам, – выговорил он наконец.

– А я тебе не верю, – последовал немедленный ответ.

– Но…

– Рассказывай, как все было на самом деле, – услышал Толстяк, – что-то у тебя пошло не так, иначе бы я не почувствовал… Все, с самого начала. И лучше для тебя будет, если ты ничего не пропустишь и ни одного момента не утаишь… Понял?

– Понял, – вздохнул Толстяк и начал рассказывать.

Он говорил долго – вспоминал каждую минуту, стараясь, чтобы речь его звучала спокойно и солидно. Несколько раз его голос дрогнул, но… всего только несколько раз. Толстяк рассказал своему суровому собеседнику все.

– Понятно, – услышал он наконец холодный голос и с тоской подумал о том, что некоторые моменты его рассказа, может быть, он озвучивал зря, – разбитый стакан…

Толстяк услышал смешок и почувствовал вдруг, как несколько раз непроизвольно дернулось его левое веко.

– Незапертая дверь… – констатировал собеседник Толстяка, – грязная работа, мой милый. И ты сам это должен понимать. Так ведь?

– Но меня никто не заметил, – проговорил Толстяк.

– Повезло, – уверили его, – дико и непростительно повезло… В следующий раз такого может не случиться.

– Как это – в следующий раз? – напрягся Толстяк, – мы же с вами договорились, что это поручение будет последним и смогу вернуться в Россию… А я так понял по… по вашему тону, что моя миссия в Китае еще не закончена… Вы ведь сами мне говорили…

– Помолчи! – отрывисто донеслось из трубки, и Толстяк немедленно заткнулся.

– Молчи и слушай, – Толстяк молчал и слушал, сжав правую ладонь в пухлый кулак, очень похожий на небольших размеров диванную подушку. – Чтобы долго не говорить, скажу лишь, что ты – фактически сорвал задание. Объект, который я тебе заказал, очень сложный. Она вряд ли сумеет засечь тебя, если ты будешь делать все так, как я тебе говорю – и не проколешься как в этот раз. Разбитый стакан… незапертая дверь… Может быть, еще что-нибудь там опрокинул или своротил, неповоротливая свинья?

– Ничего, – пискнул Толстяк, не найдя в себе сил обидеться на «свинью».

– Теперь слушай меня, – голос в трубку разросся и клокотал силой – Толстяку было жутко, несмотря на то, что, как он прекрасно знал, обладатель голоса находился за сотни тысячи километров отсюда, – слушай меня. Считается, что последнее задание ты сорвал. И теперь должен выполнить еще одно. Последнее. Только когда эта сука сдохнет, ты будешь свободен. Понял? То есть – в твоих интересах не халтурить. Последнее задание. После этого – поедешь домой. И получишь все, о чем мы с тобой договаривались.

– Какое? – спросил Толстяк.

– Какое задание? Об это узнаешь после. Я выйду на связь через несколько часов. Отбой.

Толстяк тяжело выдохнул и негнущимся пальцем ткнул в кнопку на корпусе телефона, чтобы прекратить назойливые короткие гудки, рвущиеся из динамика.

* * *

– Ну что? – почему-то шепотом спросила Даша. – Пойдем проверим?

– Ага, – я кивнула, – в любом случае, зайти в мой номер нужно. Нельзя же… Только нужно быть максимально осторожными – скорее всего, нас ждет ловушка. Так что – я пойду первой.

Даша немного поколебалась, но все же сказала:

– Ладно.

Мы вышли из номера Васика. Даша захватила с собой ключи и заперла Васика снаружи.

– Чтобы снова не сбежал, наркоман проклятый, – так же – шепотом – пояснила она.

Мы прошли несколько шагов, и вдруг Даша остановилась, схватив меня за руку.

– Ты чего? – шепнула я.

– Посмотри!

Да, действительно. Когда мы отволакивали Васика в его номер, дверь в мой – была только немного приоткрыта – всего на несколько сантиметров. А теперь же – она была распахнута почти полностью. Мало того – приблизившись почти вплотную к черному четырехугольнику, можно было ясно разобрать, как в моем номере кто-то ходит, шаркая ногами и то и дело тяжко вздыхая.

– Мне страшно, – пролепетала Даша, – кто это может быть? Нормальный человек себя так не ведет… Это…

– Ловушка? – спросила я сама у себя. – Странная какая-то ловушка. И на засаду непохоже.

– Может быть, вызвать полицию? – предложила Даша. – Или позвать коридорного.

Минуту я думала.

– Не надо, – сказала я наконец, – это наше дело и мы с ним должны разбираться.

– Как знаешь, – сказала Даша, – тебе, конечно, виднее, но все же…

Она все еще держала меня за руку. Я вдруг заметила, что мою подругу снова бьет крупная дрожь.

«Мне, конечно, виднее, – подумала я, – вызвать коридорного или не вызвать… Это проще всего – вызвать коридорного, и пускай он сам разбирается – полиция там или нет… Но что-то подсказывает мне, что в моем номере нас ждет действительно реальная, страшная опасность – и подвергать ею кого-то, кто никакого отношения ко всей этой запутанной истории не имеет – было бы по меньшей мере – нечестно. Тем более, что я вооружена своими экстрасенсорными способностями и уже готова ко всему – в том числе и к явлениям, которые обычно относят к разряду сверхъестественных. А обычный человек…»

– Подожди меня здесь, – сказала я Даше, – я только войду в холл и посмотрю, что там… Не то, чтобы посмотрю, а… Проверю.

– Я поняла, – кивнула Даша, – ты будешь снова использовать свой этот… гипноз.

– Буду, – подтвердила я.

– Только осторожнее, пожалуйста! – Даша отпустила руку и возвела на меня умоляющие глаза.

– Я постараюсь, – сказала я.

Даша вздохнула и отошла от двери на несколько шагов.

– Ну, с богом, – проговорила я и шагнула в черный четырехугольник.

* * *

– Помоги! – беззвучно шептала муха, – без твоей помощи мне не выбраться! Какая прочная эта паутина – ни одной лапкой не могу пошевелить…

Бесцветные, отчаянно бьющиеся крылышки образовали над спинкой мухи радужную полусферу, отблеск которой мерцал в глубоких глазках неподвижно сидящего в углу молочной сети маленького паука.

– Я хотела вылететь из этого душного… пролететь к дереву, но ударилась о внезапно сгустившийся воздух и упала в паутину. Я не вижу ее хозяина, но чувствую, что он меня видит. Помоги мне!..

…Убедившись, что попавшая в самый центр паутины муха совсем выбилась из сил, паук тронулся с места и, быстро-быстро перебирая коротенькими мохнатыми лапками, побежал к ней.

Муха еще несколько раз дернулась и затихла. Паук неторопливо обошел вокруг своей добычи и, вдруг изловчившись, вонзил челюсти ей в брюшко. Муха зашевелилась, и когда паук медленно отполз от нее, она продолжала перебирать крылышками.

Он сморгнул. Паука нигде не было видно. Синие полосы нездорового сна душно стягивали его горло, мешая дышать и не давая вырваться в трепещущую где-то действительность реального мира.

Сквозняк, ровно идущий из щели в подоконнике, трепыхал повисшую на паутине пустую хитиновую оболочку и два крылышка, похожих на омертвевшие кусочки осенних листьев…

Толстяк проснулся с хриплым криком. Он скатился с кровати, колыхая телесами, подбежал к окну и рванул вниз жалюзи. Что-то затрещало, и тонкие ребрышки жалюзи косо свесились до самого пола – лопнула одна из боковых поперечин, удерживающая рейки в горизонтальном положении.

Толстяк выругался и потянулся к форточке. Прежде чем у него получилось открыть ее, он сломал себе два ногтя – на большом и указательном пальцах правой руки.

Когда форточка – громче, чем обычно, скрипнув – отворилась, Толстяк широко открыл рот и с сипением вдохнул в себя холодный ночной воздух. Потом еще раз и еще.

– Опять этот сон, – прохрипел он, когда почувствовал, что легкие его мало-помалу очищаются от клокочущей мокроты и наполняются относительно свежим воздухом, – отвратительный сон…

Пошатываясь, Толстяк вернулся к кровати, мимоходом бросив взгляд на молчавший на тумбочке мобильный телефон.

– Не звонит, – пробормотал он, – уже пять часов прошло, а он все не звонит. А я уснул… Ну и что – он же не звонил, а звонок точно разбудил бы меня…

Бормоча подобную ерунду, Толстяк снова улегся на постель, но снова уснуть ему не удалось. Постепенно уличная жара и запах раскаленного асфальта проникли через открытую форточку и заполнили комнату целиком. К тому же – Толстяку мешал заснуть – не утихающий ни днем, ни ночью гул улиц большого города.

Толстяк открыл глаза и оглядел голые стены плохонького гостиничного номера. Внезапно ему стало так тоскливо, что он тихонько заплакал, не вытирая слезы и не глуша всхлипы, потому что некого было стесняться.

– Господи, – прошептал Толстяк, – за что же мне такое? Почему я не такой как все? Почему у всех всегда все хорошо, а у меня… С самого начала… С самого детства, с самого рождения… А в школе…

* * *

Очень толстый и крупный для своего возраста мальчик, медленно поднялся из-за парты и перевел взгляд на остановившегося у доски учителя.

– Спишь? А ну-ка, повтори, что я сейчас сказал.

А ну-ка, повтори, что я сейчас сказал… – машинально проговорил мальчик.

Вокруг него засмеялись. Сразу несколько учеников обернулись к нему.

– Новенький уснул! Жирдяй уснул! – радостно хихикнул кто-то, очень обрадованный тем, что появилась возможность отвлечься от скучного урока. – А вы, Иван Иванович, его домашнее задание спросите!

Учитель прищурился на говорившего, и тот мгновенно умолк. Учитель перевел взгляд на все еще грузно возвышающегося над партой мальчика и вдруг усмехнулся:

А и правда, – проговорил учитель, – ты уже две недели, как в нашу школу перешел, а я твоего голоса толком еще не слышал. Что я задавал на сегодня?

Андрей крепко зажмурил глаза и тряхнул головой, но так ничего и не ответил.

Послушай-ка, молодой человек! – учитель заметно повысил голос. – Ты что, не проснулся еще, что ли? О чем я говорил на прошлом уроке?

Мальчик обвел взглядом класс. Все смотрели на него. Длинный парень за последней парень, по фамилии, кажется, Кузнецов, встретившись с Андреем взглядом, надул щеки, втянул голову в плечи и растопырил руки, став похожим на пузатую букву «ф».

Парень не выдержал и рассмеялся. Мальчик отвел глаза.

– Ну-с, молодой человек! – уже немного удивленно продолжал учитель. – Мне в третий раз повторить вопрос?

Вызываемый вздрогнул от звука его голоса.

– Я не помню, – сказал он.

– Иван Иванович! – снова раздалось хихиканье того, кто предлагал спросить у Андрея домашнее задание, – а новенький стоя спит!

Тут рассмеялся весь класс. Даже учитель наклонил голову и хрюкнул в кулак. – Садись, дружок, – разрешил он, – На сегодня тебя прощаю, а вот завтра буду спрашивать на всю катушку. Понял меня?

Несчастный новичок кивнул внезапно потяжелевшей головой и сел на свое место за партой. Отвлекшиеся от урока ученики постепенно переключили свое внимание на значки, густо покрывавшие нечистую школьную доску.

«Цифры, – подумал вдруг мальчик, – это значит, математика сейчас…»

Класс тотчас грохнул взрывом хохота, и новенький только сейчас сообразил, что последнюю фразу он незаметно для себя произнес вслух.

* * *

С тех пор, как его семья переехала в район на самой окраине города, и мальчику пришлось перейти из лицея, который он посещал с первого класса, в эту школу, он совсем перестал интересоваться учением. Он вообще перестал чем-либо интересоваться.

Почему-то мальчику в последнее время постоянно хотелось спать, да и действительность он стал воспринимать, как длинный, безумно скучный сон.

Теперешние одноклассники мальчика поначалу смотрели на его шикарный костюм-тройку, шитый на заказ, специально по его фигуре, с недоумением – очень уж выделялся новенький из толпы одетых в олимпийки и старые джинсы ребят.

Позже над новеньким стали посмеиваться, а последние несколько дней он чувствовал, как в толпе окружающих его зреет какое-то темное чувство, словно нарыв, который в самом скором времени должен прорваться.

Никто-никто не знал его секрета, секрета, который мальчик хранил вот уже лет шесть. Он прекрасно понимал, что нельзя скрывать что-то вечно. Детская формула «тайное всегда становится явным» давно въелась в его сознание, и мальчику приходилось только ждать – когда это случится, когда все вокруг узнают о том, что он…

В общем туалете, в школьной раздевалке, в душе или в бассейне, на медицинском осмотре, обязательном для всех школьников, да мало ли…

Мальчик часто вспоминал, когда он впервые обнаружил у себя то, что до сих пор не дает ему покоя, неумолимой лопаточкой отгребает его от других – счастливых фишек.

– У мальчиков есть пенис, а у девочек – влагалище, – стыдясь и краснея веселящихся школьников, говорила пожилая учительница биологии.

Мальчик мучительно закрывал глаза и старался не дышать, чтобы его не заметили. С тех пор, как он обнаружил, что у него есть и то, что полагается мальчикам и то, что полагается девочкам, ему казалось, будто это стыдное его отличие от остальных людей заметно сразу и издалека.

Только пять лет назад он услышал слово «гермафродит». Когда мама в очередной раз водила его в больницу, и мальчику снова приходилось слушать, как она, надсаживаясь, кричит на врачей, просит не калечить ему – мальчику – жизнь, и настаивает на каком-то «хирургическом вмешательстве». Густой бас отвечал матери, что это труднопроизносимое «хирургическое вмешательство» никак не возможно.

Значение слов «гермафродит» и «хирургическое вмешательство» мальчику объяснил дома отец. Мальчик вроде бы сразу догадался, что к чему, но полное понял пришло к нему года через два. Тогда он вдруг четко и ясно – словно прочитал по написанному – осознал, что он с самого рождения, раз и навсегда, отодвинут от других людей своей невозможной исключительностью; обречен на постоянное одиночество, потому что он и так является вроде бы двумя людьми – мужчиной и женщиной – слитыми воедино.

А операция – в силу индивидуальных особенностей организма – невозможна. Эту врачебную фразу мальчик также понял и осознал как нельзя лучше.

Муха, муха, мертвая муха в белесой паутине… Нечистая школьная доска, смех за спиной, вечный стыд и мучительное копошение в туалете и нервная дрожь, ударявшая при каждом скрипе двери…

Толстяк снова проснулся. На этот раз он не закричал только потому, что горло его пересохло. Доковыляв до туалета, он открыл кран и, напившись, поднял воспаленные глаза на мутное зеркало.

То, что отражало зеркало, давно уже не волновало Толстяка. Округлые женские груди с широкими сосками и абсолютно гладкой кожей, а ниже под огромным животом бледный недоразвитый отросток, из-под которого темнеет…

Толстяк покачал головой. Груди удачно скрывает под одеждой его полнота, а то, что ниже живота, вообще никогда не видел никто, кроме родителей и врачей.

– Гер-ма-фро-дит, – выговорил Толстяк, словно разжевал слово, – операция невозможна. И невозможно жить так, как живу я. Всегда один и всегда оглядываясь – не увидел ли кто, не заподозрили ли?.. Ни один человек в мире мне не может помочь. Ни один. Кроме того, на кого я сейчас работаю…

Толстяк вытянул руку и коснулся пыльного стекла.

Тут же зазвенел телефон. Толстяк вздрогнул, стряхивая с себя мучительную паутину воспоминаний и вдруг заметил, что за окнами совсем рассвело.

Он поднял трубку и привычно выговорил:

– Да, здравствуйте. Конечно, я вас узнал… Четыре билета на самолет? Они летят в Москву? А кто еще с ними? Что мне нужно сделать? Хорошо… хорошо… хорошо…

Глава 5

Я прошла несколько шагов и остановилась. Широкий луч света, падающий из коридора, не простирался дальше середины холла, а вокруг меня была пустая темнота.

Откуда-то со стороны спальни донеслось шарканье и невнятное бормотание.

Еще несколько осторожных шагов, и я была уже у двери, ведущей в спальню.

Шарканье внезапно прекратилось – громко скрипнула кровать, будто на нее с силой швырнули что-то очень тяжелое, потом до меня донесся тоскливый вздох – и снова бормотание, только на этот раз мне показалось, что я разобрала слова.

Нет, абсолютно точно – этот человек не скрывается от нас, иначе бы он так себя не вел. Но что он тут делает? Ночью в пустом чужом номере? Да еще не включая света.

Двигаясь на ощупь, я достигла дверного проема и протянула руку к выключателю. Погодила немного, рассчитывая куда мне отпрыгнуть, если ситуация вдруг выйдет из-под контроля; а потом резко щелкнула рычажком выключателя.

Сноп яркого света хлынул сверху и окатил лежащего на моей постели человека с головы до ног. Человек тут же вскочил, тараща глаза и хрипя что-то совсем нечленораздельное. Одежда человека была растерзана, волосы всклокочены, а усы стояли дыбом, как у рассерженного таракана.

Увидев меня, человек скатился с постели и проворно сунул руку под кровать. Я немедленно юркнула за дверь, а когда осторожно выглянула в щелочку, образованную дверным косяком и дверью, увидела человека, все так же стоящего на коленях возле кровати – с преогромным букетом каких-то пунцовых цветов в руках.

Он повернул ко мне лицо и жалобно промычал:

– О-оля…

И тут я его узнала.

– Даша! – позвала я. – Иди сюда! Ничего страшного. Просто у нас гости.

Через минуту Даша стояла рядом со мной, держа меня за руку и с изумлением глядя на коленопреклоненного с букетом.

– Здравствуйте! – вежливо поздоровалась она.

– При… Привет, – икнув, ответил тот.

* * *

– Ну-с, – проговорила я, когда букет был установлен в вазу, постель прибрана, а гость водворен в глубокое кресло, – рассказывайте, зачем пожаловали к нам?

Уже изрядно протрезвевший Михаил зевнул во всю пасть и лениво растягивая слова выговорил что-то вроде:

– А ш-то-о-а-э рашкажива-о-а-а…

После нахмурился и замотал головой, прогоняя приступ дремоты. И заговорил уже вполне сносно:

– А что рассказывать-то… Я как с вами в баре познакомился, так мне от радости башню вправо своротило. Я ведь три года нормальных русских девчонок не видел. Одних узкоглазых кикимор… А когда вы от меня сбежали, у меня крыша влево поехала – от огорчения. Вот я всю водку и выпил, которую вам принес. Ну, немного меня забрало… Не так, конечно, как вашего друга, но все же – достаточно серьезно. Для меня.

– Сколько же вы выпили? – поинтересовалась Даша, всегда восхищавшаяся возможностью Васика употреблять крепкие алкогольные напитки в фантастических дозах.

Михаил снова зевнул и ответил, пригладив свои усы:

– Сколько принес, столько и выпил… Литра два водки рисовой. Да, и пива еще кружечку. А пиво у них жидкое, противное…

Мы с Дашей переглянулись.

– Вот это да! – проговорила Даша. – Столько алкоголя за один раз! И вы еще вполне можете говорить! И соображать.

– Говорить – это да, – согласился Михаил, – а вот соображаю с трудом, – честно признался он, – провалы в памяти опять же. Вот – не помню, где я достал эти цветы… – кивком головы он указал на букет в вазе, – как сюда дотащился не помню… Не помню, как вошел.

– Интересно, – сказала я, – а как вы нашли мой номер вы помните?

– Это помню, – сказал Михаил, – подошел к Киму да спросил. Описал вас, он мне все рассказал. В какой номере, да сколько на чай даете. Да! – вспомнил Михаил. – Ким говорил, что вы совсем не даете на чай. А здесь так не принято… Обижаются люди.

– Ким – это официант? – спросила Даша. – Китаец, да?

– Ким – это управляющий здешний, – важно ответил Михаил, – он кореец. Я же три года в этой гостинице живу. Всех здешних знаю. Так что – если что случится – обращайтесь ко мне. Я завсегда помочь готов.

Михаил снова душераздирающе зевнул – так, что его усы вздыбились до самых бровей.

– А нет у вас чего-нибудь выпить? – спросил он. – А то я засыпаю совсем. Неприлично получится – пришел в гости, да еще и заснул, вместо того, чтобы общаться…

– Кажется, в баре были какие-то напитки, – вспомнила я, – сейчас посмотрю.

Я поднялась со своего места и направилась к бару, на ходу включая свет во всех комнатах.

– А давайте перейдем в холл! – услышала я Дашино предложение, – там просторнее!

В баре был неплохой выбор напитков. Как же это я раньше не сообразила про бар? Ведь знала, что в лучших номерах каждой более или менее приличной гостиницы всегда есть бар, и не нужно никуда идти за бутылкой… Все это наша неистребимая русская привычка – спиртное, которое покупается пусть даже в самых невероятных количествах, остается – в лучшем случае – до следующего утра. Какому русскому придет в голову хранить закупоренные разнокалиберные бутылки, дожидаясь желания выпить? Да никакому – у большинства моих сограждан желание выпить наступает тогда, когда он видит бутылки…

– Ну, пойдемте в холл! – все звала Даша Михаила. – Там ведь просторнее.

– А здесь интимнее! – возражал Михаил.

– Что?!

– Я в смысле, что располагает к этой… задушевной беседе, – быстро поправился Михаил.

Из всего ассортимента – упомяну еще раз, богатейшего – я выбрала большую бутылку виски. Отыскав сифон и три стакана, поставила все это на поднос и направилась в спальню.

«Лед, наверное, в холодильнике есть, – подумала я, – ну да черт с ним. Итак – все, как в лучших домах Филадельфии. Виски с содовой… А приходить в гости и первым делом стремится в спальню в хозяевам, пусть даже и с букетом цветов в руках – это, извините, свинство».

Михаил повел себя точно так, как я и предполагала. Увидев в моих руках поднос, на котором призывно поблескивала четырехгранная большая бутылка шотландского пойла, он поднялся с кресла и послушно проследовал за мной, словно гамельнская крыса за целым отрядом военных флейтистов.

Даша потянула за шнурок с серебряной кисточкой на конце. Под потолком вспыхнула яркая лампа, электрический свет, отразившись в сотнях гранях, по-видимому – хрустальной люстры, немедленно залил весь холл.

– Черт, – поморщился Михаил, – глаза режет. Чего так ярко-то… Надо бы…

Он выразительно посмотрел в сторону небольшой настольной лампы и двинулся было туда, но на половине дороги был остановлен Дашиным вскриком.

– Что случилось? – спросила я.

– Вот, – показала она, – стакан кто-то разбил. А я чуть не наступила на осколки…

Обернувшись, она выразительно посмотрела на Михаила.

– Это не я, – ничуть не смутившись, заявил он, – я ничего не разбивал. Это точно – я с вещами очень аккуратен. Даже когда пьяный в говно… Извините.

– Не вы так не вы, – проворчала Даша, – в любом случае – прибрать нужно.

– Вот и займись, – сказала я, – а я пока приготовлю напитки.

Даша вздохнула и пошла разыскивать что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее веник или швабру.

Я вдруг почувствовала, как мне хочется спать.

«И с какой это стати мне приходится суетиться здесь и делать напитки, и ублажать этого пьяного усатого придурка? – подумала я. – Из-за того, что он вперся в мой номер ночью – пусть даже и с букетом цветов? Ну ладно, посидим полчасика, выпьем по стаканчику и вытолкаю я этого кренделя взашей…»

– Нет, надо все-таки переключить свет, – снова послышался голос Михаила, – неприятно очень. А так – включим настольную лампу и все. Интимность полная…

«На интимность намекает какую-то, – неприязненно подумала я, – третий раз уже говорит. Никакой интимности не будет – пусть не надеется».

Тотчас свет погас, но через несколько минут темнота сменилась мягким светом настольной лампы.

– Вот так, – удовлетворенно проговорил Михаил, – а вы говорили…

Внезапно голос его изменился. Через несколько секунд я услышала смертельно испуганного человека:

– Что это?.. Мама…

Поведение Михаила было настолько абсурдным, что совершенно естественно для меня было предположить – он просто-напросто дурачится.

– Темновато, – сказала я, оборачиваясь к нему, – как-то она – ваша лампа – тускло…

Я осеклась. Чувство, мгновенно стянувшее мне грудь, родилось где-то в затылочной части головы и, спустя тысячную долю секунды, разрослось до такой степени, что у меня перехватило дыхание.

«Смертельная опасность! – запульсировало у меня в висках. – Смертельная опасность»!

«Что же мне делать? Где опасность? Что случилось?» – вспыхнули и погасли вопросы.

«Бежать!» – моментально выдало ответ мое подсознание.

Я шагнула назад, с силой выдохнула, чтобы восстановить дыхание.

– Бежим! – крикнула я, – бежим, Михаил! Быстрее отсюда!

В глазах Михаила ясно отражалось несомненное желание поскорее убраться из этого странного номера. Но, вместо того, чтобы немедленно сорваться с места, он повел себя довольно странно – рухнул на колени, будто ему кто-то подрубил сзади ноги и схватился обеими руками за горло.

Я отступила еще на шаг. Дышать мне становилось все труднее. Перед глазами замелькали черные точки, постепенно превратившиеся в черных тонких птиц. Я посмотрела на Михаила.

– Ну чего ты! Давай скорее! Поднимайся, бежим отсюда!

Выкрикнув это, я вдруг поняла, что на второй такой крик у меня, кажется, не осталось сил.

Из лампы, рядом с которой на коленях стоял Михаил, потянулись тонкие струйки черного дыма – вот их-то я и принимала за птиц. Странно – откуда в комнате птицы? И как может быть…

У меня уже начинало мутиться сознание.

Я посмотрела на Михаила – он замычал и повалился вперед, отпустив горло, упал на вытянутые руки. Захрипел и поднял на меня совершенно посинелое, искаженное мукой лицо.

– А что это тут у вас так тихо? – раздался позади меня тонкий Дашин голосок.

Весточка из внешнего мира вдребезги разнесла стеклянную паутину, уже опутывавшую мои мозги. Теперь точно знала, что мне нужно дальше делать.

– Не входи! – крикнула я Даше. – Не входи, беги отсюда в коридор!

– А что слу…

– Беги!

Больше Даша ничего спрашивать не стала. А я на странно негнущихся ногах подобралась к полузадушенному струйками дыма из лампы Михаила и, схватив его за руку, попыталась поднять на ноги.

Он замычал, тряся головой, и я поняла, что едва ли у него остались силы просто находиться в вертикальном положении – не то что идти.

Стараясь не дышать и мучаясь от невероятной силы головной боли я волокла хрипящего Михаила за руку.

Не помню, как и когда мы оказались за пределами моего злополучного номера. Помню только, что умница Даша тут же захлопнула за нами дверь и отсекла страшные щупальца, тянувшиеся из зараженной чем-то настольной лампы.

– Врача? Врача? – суетилась вокруг нас Даша.

– Не нужно, – с трудом выговорила я, – пусть никто не заходит… в мой номер. Нам… помоги добраться… вы… выбраться на свежий воздух. На балкон… как он… пентхаус…

С помощью Даши я поднялась на ноги. Михаил, спасенный мною, без сознания лежал на полу. Я прошла несколько шагов и вдруг черные птицы снова ожили в моей несчастной голове. Больше ничего не было, кроме проводившего меня в небытие тревожного крика Даши.

* * *

Воздуха не было, был только страшно кисель из крохотных острейших осколков льда и окаменевших крупиц снега – следовательно ничего удивительного не наблюдалось в том, что открывая рот в надежде сделать вдох, я только набивала себе рот стылой кашей, а бритвенные лезвия льда кромсали мне горло и губы в кровь.

Тысячи и тысячи лет прошло с тех пор, как я вынырнула на поверхность и оказалась в непроглядной мгле, в которой также не было никакого воздуха.

Черные птицы с лицами больных дурными болезнями людей появились внезапно – острые когти чиркнули по моему черепу – я почувствовала треск и ужасную боль – два или три невероятно сильных клюва вырвали у меня несколько прядей волос.

«Небытие, – крутилось у меня в голове, – просто сон. Просто обморок, вызванные недостатком кислорода… Но разве бывают такие сны, где все ощущения по яркости нисколько не уступают реальности? Кожа моей головы дико саднит – места, насильно лишенные волосяного покрова просто горят огнем. Липкая кровь стекает мне на лицо и…»

Я снова услышала жуткий свист. Как мне показалось, черных птиц на этот раз было гораздо больше.

«Удивительно, – подумала я, – почему это я ясно вижу птичьи морды, хотя вокруг кромешная и пустая темнота? Обрюзглые – совсем человеческие – физиономии, массивные клювы на месте проваленных носов, выпученные глаза, лишенные век и сочащиеся гноем…»

«Наверное, только самым отъявленным грешникам уготована участь превратиться в таких птиц после смерти», – успела еще подумать я прежде, чем снова погрузиться в ледяную кашу из крупиц снега и острых, рассекающих мое тело ледяных осколков.

Минуту или больше я не шевелилась, сжавшись в комок от смертельного холода и страха, и слушала, как над моей головой скрежещут о лед ужасные когти и вхолостую лязгают клювы.

Я вынырнула, когда снова все затихло, чтобы хватануть ртом совершенно пустую мглу.

Где-то далеко слышались свист и шипение. Очевидно, черные птицы готовили новую атаку.

«Не может продолжаться так вечно, – подумала я, – нужно что-то делать, чтобы выбраться отсюда… Но как? Как я знала по опыту своих первых астральных путешествий, чтобы перебраться из одного мира в другой, нужно какое-то соединяющее звено – одни называют это дверью, другие дырой, третьи… Впрочем, какая разница, как называют третьи соединяющие звено…»

Шум рассекающий пустоту кожистых крыл приближался. Я вдруг подумала о том, что теперь абсолютно точно знаю, как это – «леденящий душу свист».

«Ладно, – продолжала я лихорадочно рассуждать, – если соединяющего миры звена рядом нет, то и искать его бессмысленно – все равно слишком мало для этого времени. А что нужно – так этой создать проход в свой мир – самой. Обыкновенному человеку проделать такое – ни за что бы не удалось. Но для меня создать проход – дело не такое уж и трудное. Нужно только сосредоточиться, как следует и представить себе…»

Свист приближался все быстрее и быстрее – или это мне только казалось со страху. Я закрыла глаза и представила себе лицо Даши. Само собой – в моем сознании начал вырисовываться не абстрактный образ, а абсолютно точное отражение лица моей подруги Даши – связь с тем миром, где находилась в данный момент Даша, обеспечивал мой исключительный экстрасенсорный дар.

Лицо Даши заплаканно, бледные губы ее шевелятся, будто Даша повторяет какое-то слово много-много раз подряд – только вот не разобрать – какое.

Свист и гнусавые, клекочущие вопли все ближе и ближе… Я почувствовала, как у меня на голове зашевелились волосы – зашевелились на самом деле, мне даже показалось, что я слышу, как хрустит, ломаясь, тонкая кровяная корка, покрывающая мой затылок.

Дашино лицо обрисовалась яснее, я видела, как поблескивают ее покрасневшие влажные глаза, как темные волосы слиплись несколькими прядками на лбу…

Какой-то свет позади головы Даши. Напрягая максимально силы, я – не открывая глаз, но, тем не менее, до ломоты в зрачках всматривалась в это странное свечение и скоро поняла, что источник света – лампа. Желтая лампа с синим драконом, вьющимся вокруг стеклянного колпака.

Свист налетел на меня с оглушительной ураганной скоростью, клювы лязгнули у меня над головой, а когти потянулись к моим глазам, но было уже слишком поздно – я открыла глаза и…

* * *

…И обнаружила, что лежу на полу широкого балкона. Ночная прохлада ударила мне в ноздри, я глубоко вдохнула в себя ночную прохладу – и уж тут очнулась окончательно.