Текст книги "Отель «Ирис»"

Минутная стрелка часов перешла за половину второго. Уборщица так и не появилась. Может, она хочет за что-то проучить меня? Даже если бы я прямо сейчас побежала, то все равно к назначенному времени не успеть. Я с трудом запихивала в горло остатки остывшего карри.

– Ты разве не видишь, что скатерти на столах грязные? Если их прямо сейчас постирать и развесить, то к завтрашнему утру они высохнут.

Набив живот, мама не успокоилась. Она хлопнула дверью и поднялась на третий этаж посмотреть, что там происходит.

Я взялась за скатерти. Погрузила их в отбеливатель, чтобы отошли пятна от масла, конфитюра и апельсинового сока. Потом накрахмалила и отжала скатерти в стиральной машине. Когда я развешивала их в узком дворе, там кишмя кишели комары. Три скатерти я повесила на верхнюю перекладину и четыре на нижнюю, следя за тем, чтобы они не перекосились, а потом, с промежутками в двадцать сантиметров, закрепила их прищепками. Тридцать или десять сантиметров не годятся.

Я и сама не понимала, почему не бросила эти скатерти и не полетела на встречу с переводчиком, почему я должна так дрожать перед матерью? Мне была невыносима сама мысль о том, что мы с ним не встретимся или что мать все узнает. Воздух вокруг меня становился все более разреженным, и я почувствовала, что уже не могу дышать. Но вот если бы уборщица сейчас пришла, этого было бы вполне достаточно для того, чтобы я почувствовала себя хорошо.

Мне было больно смотреть на часы. Стрелки безжалостно показали сначала два, а потом три часа. Моя ненависть к уборщице все возрастала.

На самой чистой скатерти вырисовался силуэт переводчика. Он стоял на площади перед юношей, играющим на аккордеоне под лучами палящего солнца. Монетки блестели в футляре аккордеона. Отдыхающие не обращали никакого внимания на грустную мелодию. Переводчик был единственным, кого захватывала эта музыка.

Время от времени он посматривал на часы. Слегка наклонив голову, прищуривался, пытаясь рассмотреть, не бегу ли я по берегу моря. Хотя улицы были заполнены народом, единственный силуэт, который он не мог там увидеть, был мой. Переводчик попеременно посматривал то на наручные часы, то на цветочные. Словно бы его часы могли остановиться. В голове у него крутились разные мысли: «Может быть, Мари перепутала день? Может, не получила мое письмо?» Переводчик вновь и вновь прислушивался к звукам аккордеона.

Я изо всех сил растягивала скатерти, чтобы убрать с них морщины. Мне не хватало мужества посмотреть на часы. Несомненно, переводчик уже устал от ожидания и вернулся на остров. Я желала только одного – чтобы он не подумал, будто я его разлюбила. Я присела на корточки перед рамой для сушки белья.

Со вчерашнего дня моя печаль все нарастала. И каждый раз, когда у меня в памяти всплывала его фигура, вместо радости влюбленности на меня навалилась грусть.

Интересно, сколько времени я просидела неподвижно? С кухни донесся голос матери. Шум расставляемой посуды, грохот передвигаемых стульев, звук шагов, чей-то приглушенный смех. Это была уборщица: она наконец пришла.

Я вытерла лицо висевшей передо мной скатертью и побежала в кухню.

– И как вы себя чувствуете?

– Я полдня ничего не ела и теперь чувствую себя лучше.

– Не перенапрягайтесь!

– Я решила все-таки прийти посмотреть, как идут дела.

– Как я рада, что вы мне поможете, сегодня такая суматоха.

Разговаривая с матерью, уборщица завязывала поясок своего передника. Мы только один раз встретились глазами, когда я подстерегла ее у входа в кухню. Уборщица дала понять, что сдержала свое обещание, и мне не оставалось ничего другого, как простить ее.

– Мама, я постирала скатерти. Теперь, когда меня подменит тетя, могу я ненадолго сходить к зубному? Не упускать же такой случай, – выпалила я на одном дыхании и, даже не взглянув на уборщицу, выскочила на улицу.

Глава седьмая

– Я выгляжу ужасно… Не смейтесь! – Я поправила съехавшую застежку на сандалии и стряхнула пыль с юбки.

– Что-нибудь случилось? – спросил переводчик.

– Нет, просто мне всю дорогу пришлось бежать.

Голос звучал не слишком приятно, поскольку я не могла восстановить дыхание. Блузка пропиталась потом, спереди юбка, намокшая во время стирки, еще не просохла, на ногах – красные пятна от комариных укусов.

– Глупости, сейчас ты выглядишь еще лучше, чем обычно.

Он обнял меня за плечи, помогая восстановить дыхание.

«Вот, наконец-то», – подумала я. Именно этого жеста я ждала всем сердцем.

На площади еще царило оживление, но солнце начало клониться к закату. Цветочные часы наполовину оставались в тени. Каменная облицовка вокруг развалин замка стала потихоньку исчезать под набегающими волнами.

– Извините меня: я опоздала на три часа. Вы так долго меня ждали?

– Ничего страшного!

– Я не могла вырваться из дома. Мне так хотелось прилететь к вам. Я просто сходила с ума.

– Ты не наделала никаких глупостей, чтобы выйти из дома?

– Я сказала, что иду к зубному. Поэтому у нас остается время только на то, чтобы запломбировать больной зуб.

– В таком случае, пойдем к зубному, – туда, где будет полно народа.

Его лицо было мрачным из-за того, что пришлось так долго ждать в такую жару. Однако, несмотря на палящее солнце, переводчик даже галстука не ослабил.

За пределами своего острова он ко мне не приставал. И был робким и покорным. А в комнате, заполненной книгами на русском языке, мне ничего не дозволялось брать.

Когда мы свернули на улочку, отходившую от побережья, шум волн быстро начал отдаляться. По обе стороны тянулись лавочки с разными диковинками, продовольственные магазины, красивые, но маленькие, по сравнению с «Ирисом», гостиницы, фотоателье, в которых проявляли пленки. У входа в ресторанчики были вывешены незамысловатые обеденные меню. По улице неторопливо прохаживались возвращающиеся с моря туристы, подставляя прохладному ветерку свои покрасневшие тела.

Иногда между двух зданий можно было видеть море. Оно сливалось с небом. После того как мы прошли мимо мастерской по ремонту моторных лодок, послышалась задорная музыка. Вывески с эмблемой в виде красной стрелы тянулись вдоль тротуара. Деревья вдоль дороги были украшены флагами всех стран и гирляндами электрических лампочек. Группа из пяти-шести детей прошла мимо нас.

– Передвижной парк аттракционов!

Унылый пейзаж со складами превратился в парк развлечений. Карусели, кофе в бумажных стаканчиках, детская железная дорога, лабиринт с зеркалами, лавочки, работающие всю ночь, – все это было разноцветным, некоторые аттракционы весело кружились под музыку, привлекая публику ярким светом. Досюда не долетал шум моря и не доходил свет заходящего солнца.

Держась за руки, мы смешались с толпой.

– Добро пожаловать! – сказал Пьеро, отрывая корешки билетов.

Прямо перед нами была круглая сцена, разукрашенная, как праздничный пирог. На сцене играл оркестр. Вначале я приняла их за механических кукол, но, присмотревшись, поняла, что это живые люди. Человек с тромбоном повернулся в мою сторону и подмигнул. Играя на своих инструментах, они кружили по сцене.

Мелодия продолжалась бесконечно. Хотя музыка передавала радость, она была минорной. Мелодия была странной, как танец безумного павлина.

– Когда я была маленькой, папа часто приводил меня сюда.

– Здесь всегда так многолюдно?

– Да, этого дня все ждали с нетерпением. Это был настоящий праздник, а люди любят праздники.

Чтобы лучше слышать, нам приходилось прижиматься друг к другу щеками.

Перед каруселью выстроилась длинная очередь. С разных сторон доносился запах съестного. Переводчик рассматривал поочередно разные аттракционы, словно изучая странные пейзажи. Я забыла про недавнее смятение в отеле «Ирис». Пот с меня больше не катился, а юбка высохла.

– Может, нам тоже на чем-нибудь прокатиться?

– Я подожду здесь, а ты можешь выбрать то, что тебе по душе.

– Так не пойдет. Если мы не поедем вдвоем, то я тоже не хочу. Посмотрите, здесь никто не катается в одиночку.

Мы сели на самолет. Корпус у него был серебристого цвета, нос вздернут, крылья хлопали. Мы опустились на маленькое сиденье, поставив ноги на крылья. Мы еле туда втиснулись, поджав коленки и наклонив плечи.

Переводчик казался не слишком довольным. Может, он боялся, что его пиджак помнется, и поэтому постоянно одергивал его со всех сторон. Вскоре раздался звонок, тросы заскрипели, и самолет поднялся в воздух. От неожиданности переводчик вскрикнул.

– Все еще только начинается, – улыбаясь, сказала я. – Вы что же, никогда не катались на такой карусели?

– Нет.

– Почему? Не могу себе представить, что вы никогда не бывали в парке аттракционов.

– А зачем мне было туда ходить? Да дело не только в этом… Я чувствую себя не слишком уверенно на высоте.

Вскоре самолет начал кружиться. Я издала радостный крик. Я крепко держалась за поручни, опасаясь, что меня может выбросить. Струи воздуха задирали мне юбку, а у переводчика откидывали со лба последние волосы.

Небо все еще оставалось ясным, но казалось, что заходящее солнце на уровне воды начинает погружаться в вечерний мрак. Прямо над развалинами замка плавала белая луна.

Сверху море казалось маленьким. Остров Ф. лежал посреди него спокойно, словно бы спал. Огни лампочек в парке развлечений слились в единое целое. В самом центре парка музыканты по-прежнему продолжали играть свою бесконечную мелодию.

– Нравится? По-моему, это очень весело!

Переводчик ничего не ответил, только кивнул с закрытыми глазами.

Отсюда были видны мыс и прогулочный катер. Здания вокруг отеля «Ирис» слились воедино, так что я не могла его различить. Все вращалось одновременно с нами.

Хотя самолет пошел на посадку, он покачивался.

– Вам плохо? – спросила я переводчика.

– Все в порядке.

Он поправил растрепанные волосы, и мы, взявшись за руки, прогуливались по парку развлечений. Чем ниже спускалось солнце, тем больше становилось посетителей. Дети с воздушными корабликами и сластями в руках громко и радостно кричали. Уличные фокусники разрывали у себя на запястьях цепи и выдували изо рта огонь. При виде этого какой-то малыш, испугавшись, заплакал. И по всему парку влюбленные, не замечая посторонних взглядов, гуляли в обнимку и целовались. Порывы ветра кружили по земле попкорн и корешки от входных билетов. Повсюду взлетали петарды, носились спущенные с поводков собаки, сверкали вспышки фотоаппаратов.

У переводчика была мягкая рука. Мне хотелось глубоко зарыть в нее свою ладонь. На моих глазах эта рука делала самые разные вещи: приглаживала волосы, наливала чай, снимала с меня одежду и связывала меня шнуром. Каждый раз она превращалась в совершенно иное живое существо.

«Неужели рука, которая сейчас меня обнимает, когда-то убила женщину?» – иногда задавалась я вопросом. Мне было ничуть не страшно. Я не знала, задушил ли переводчик свою жену, проткнул ли он ее ножницами или заставил выпить яд; сейчас я могла только представить, какими красивыми были в тот момент движения его пальцев. Я могла отчетливо представить эти движения и сине-черные ниточки кровеносных сосудов под его кожей.

Мы катались на карусели и ели мягкое мороженое. Некоторое время мой спутник рассматривал причудливо закругленный шарик, в котором переплелись шоколадное и ванильное мороженое.

– Ешьте скорее, а то оно растает.

– Я подумал, что у него любопытная форма.

– Обычное мягкое мороженое. В нем нет ничего удивительного!

– Это потому, что я редко ем мороженое.

– Надо просто обгрызать вафельный стаканчик. Смотрите, вот так!

Не замечая, что испачкала себе лицо, я широко раскрыла рот и съела мороженое в один присест. Переводчик же осторожно придерживал мороженое левой рукой, чтобы не раздавить стаканчик, и облизывал его только кончиком языка. Когда растаявшее мороженое капнуло ему на брюки, он вытер его носовым платком. «Есть мягкое мороженое, должно быть, намного проще, чем раздевать меня догола и связывать…» – подумала я, помогая ему вытирать пятно.

– Когда я приходила сюда с папой, мы всегда ели мороженое. Мне разрешалось один раз на чем-нибудь прокатиться, например на своей любимой карусели, и съесть одно какое-нибудь лакомство, такое у нас было соглашение. Когда мы отправлялись гулять, мама всегда говорила: «Только что-нибудь одно. Поняла? И не капризничай!»

– Почему только одно?

– «Потому что денег у нас мало, а все исключительно дорого». Но папа всегда тайком нарушал это правило. Думать о том, что я выберу, когда мы будем гулять в парке развлечений, было для меня самым большим удовольствием. Яблочные тянучки, стрельбу из лука или особняк с привидениями?… У меня было такое ощущение, что какой-то колдун отговаривает меня от всех этих желаний. А папа терпеливо ждал, пока я не сделаю окончательный выбор. За нашей спиной одна за другой проплывали деревянные лошадки. Тот серебристый самолетик все продолжал летать. Солнце заходило, небо окрасилось в темно-синий цвет, но из-за слишком яркого освещения звезд не было видно. Один воздушный шарик, вырванный ветром, улетел в сторону моря и исчез из виду.

– Ты любишь своего отца? – спросил переводчик.

– Он умер, – сказала я, смахивая с блузки приставшее к ней зернышко кукурузы. – Мне было тогда восемь лет, а папе – тридцать один год. Все плакали и говорили, что он умер слишком молодым.

– Вот оно что… – Мой спутник опустил глаза на пятнышко на своих брюках.

– Он был пьян, с кем-то повздорил и получил удар по голове. Впрочем, тогда я слабо это понимала. Как это случилось, никто не знает. Когда папу нашли, он лежал у выхода из кинотеатра и истекал кровью. Все рассказывали это по-разному, даже те, кто не видел мертвого папу: говорили, что кровь у него текла из носа, из ушей, из многочисленных ран на лице, а голова была расколота, и мозг разлетелся по сторонам.

С большим трудом переводчику удалось запихнуть в рот мороженое, не испачкав руки. Он по-всякому поджимал губы, откусывал кончик трубочки, изо всех сил высовывал язык, чтобы слизнуть капли.

– На самом деле все выглядело не так уж ужасно. Правда, он раздулся, и на теле было много синяков, но после того, как его протерли мокрым полотенцем, казалось, что папа смотрит на нас на удивление живыми глазами. Брови его были словно бы приподняты булавками, белки глаз не повреждены, а зрачки такие прозрачные, что можно было заглянуть в самую глубину его глаз. Мне все казалось, что он вот-вот повернется ко мне и скажет: «Ах, Мари, извини, что я так тебя напугал».

Прозвенел звонок, и деревянные лошадки остановились. Посетители с большим сожалением брели к выходу. Они удерживали своих непоседливых детей, которые хотели взобраться обратно – на самую большую и самую красивую, по их мнению, лошадку. После следующего звонка снова зазвучала музыка, лошадки пришли в движение, и все повторилось сначала. Ничто не могло нарушить это чередование. Ничто не могло нарушить это повторение. Это было похоже на то, как если бы нас ветром загнало в угол.

– Мама всячески пыталась тогда отыскать убийцу. Она рассчитывала получить с него денежную компенсацию, но безуспешно. Тех, кто избил папу до смерти, так и не нашли.

Я склонила голову и покачала ею.

– Вы когда-нибудь видели трупы? – спросила я.

Тщательно вытирая платком лицо, переводчик переспросил:

– Что?

– Трупы. Человеческие.

– А не правильнее было бы говорить – умерших?

– Нет. Я не имею в виду тех людей, которые были больны, постепенно утрачивали жизненные силы и в конечном счете умирали. Я говорю про тех, кого смерть настигла после страшного удара ножом, про тех, кого добивали, не оставляя им шанса убежать. Бесполезно спрашивать, почему именно ты, а не те, кто стоял рядом или сзади. Это злой рок. Поэтому и я предпочитаю говорить именно так.

Мужчина положил носовой платок на колени и разглаживал его так долго и тщательно, что на это ушло немало времени. Он провел языком по губам, словно желая убрать оттуда следы мороженого или вафельные крошки.

– Да, я видел трупы. И не один раз. Жертвы бомбардировок, самоубийство на железной дороге, несчастный случай, – да много чего.

Было видно, что ему не хочется продолжать разговор на эту тему. Казалось, что переводчик тянет перекрученную нить разговора, стараясь отмести какую-то более запутанную историю, словно бы сам недоумевая, откуда она взялась.

– Расскажите мне.

– Зачем?

– Ну, пожалуйста.

Я подумала, что среди этих трупов наверняка должен оказаться и труп его жены.

– Лет десять назад я видел, как погиб мальчик, упав с прогулочного катера в море.

– Хорошо. Расскажите об этом случае.

Я приблизилась и повисла у него на плече. Мой спутник наклонил голову, чтобы мне было удобней пристроить голову ему на плечо, и обнял меня. Ограда покачнулась. Когда он поднял голову, я заметила несколько несбритых волосков и следы легких порезов на массивном подбородке.

– Это случилось четыре года назад. Мальчик был очень милый. Белокожий, с курчавыми волосами. Он сидел с матерью на деревянной скамейке и хотя казался смышленым и послушным, что-то внезапно сорвало его с места. То ли ему захотелось посмотреть, как чайки ныряют, чтобы поймать рыбешку, то ли его привлекла фигура на водных лыжах, но мальчик вдруг помчался на корму катера, в мгновение ока перелез через парапет и упал в море. И ведь не только мать глаз с него не сводила. Народу кругом было полно. И вдруг, в мгновение ока, словно его утащил морской дьявол, мальчик сделал красивый кульбит и свалился в воду, подняв множество красивых брызг.

Голос переводчика задрожал, и он еще крепче сжал мое плечо.

– И что потом? – выдохнула я ему в шею.

– По правде сказать, я не видел труп своими глазами. Я только видел, как он погружается в пучину морскую. Мальчик не долго страдал. Скорей у него было удивленное лицо. Он никак не мог понять, почему там оказался. Мать кричала, звала его по имени, вокруг собралась толпа любопытных, члены экипажа бросали спасательные круги, но все напрасно. Вскоре его накрыла большая волна, окутала белая пена, и мальчик утонул.

– Его труп обнаружили?

– Нет.

Переводчик покачал головой. Я чувствовала, как малейшее движение моего спутника передается через его плечо моей щеке. Голос, передававшийся моему телу через кости, казался более прозрачным, чем обычно. Могло показаться, что он доносится откуда-то из густо-черных морских глубин.

– Понятно, – ответила я.

Тут кто-то задел мою руку, и содовая пролилась на землю. Продававший воздушные шары Пьеро от удивления шлепнулся на землю. Раздался слабый смех, который тотчас же был заглушён музыкой оркестра. Время от времени дул приятный ветерок. Флаги всех стран, листья на деревьях и освещавшие сцену лампы покачивались. Я мысленно представила разлагающееся тело мальчика в черных-пречерных морских глубинах. Раздувшуюся плоть пожирают жадные рыбы. Волосы и кожа на голове отделились от черепа. Губы, веки, уши, нос поочередно распадаются, глаза выпадают из глазниц самыми последними. Пальцы медленно покачиваются от волнения, поднятого скоплением рыб.

Через некоторое время после того, как рыбы все окончательно съели, снова воцаряется полная тишина. Только кости мальчика белеют на морском дне, куда не доходят лучи солнца. Так и мы с переводчиком смотрим сейчас на остров Ф. Пустыми глазницами.

– Хотя вокруг нас так много людей, мне хотелось бы, чтобы на целом свете были только мы с вами.

– Мы с тобой и так всегда только вдвоем. Нам ничего другого и не нужно.

Переводчик пригладил волосы. Они немножко намокли от пота, но сохраняли прежнюю красивую форму. Другой рукой он энергично тер пятно на брюках. Неужели крохотное пятнышко на брюках так его раздражало, что он даже на мгновение не мог оставить его в покое? Похоже, переводчику было трудно смириться с тем, что в его безукоризненно чистой одежде имеется какой-то недостаток. Я с тревогой задавалась вопросом: не порвется ли ткань? Пальцы, поглаживающие волосы, были нежными, а трущие пятно – раздраженными.

Фокусники выдували изо рта пламя еще больших размеров. Мулы, на спине у которых сидели дети, неспешно проходили мимо нас. До сих пор казавшийся белым молодой месяц вдруг приобрел оранжевый цвет.

Глава восьмая

Стояло жаркое лето. Самое жаркое из всех, какие я помню.

Стоило мне в полдень ненадолго выйти из дома, как тело сразу пронзали солнечные лучи, а голова начинала кружиться. Из-за очень сильно палящего солнца пляж и даже море казались желтоватого цвета. Несколько отдыхающих на пляже уже получили солнечные удары. Сирена «скорой помощи» была слышна даже у нас в отеле.

Целый день в «Ирисе» слышалось журчание душа в каком-нибудь из номеров. Зелень во дворе пожухла, но пристроившиеся на вязах цикады продолжали неприятно стрекотать. На статуе в фонтане образовались трещины.

Когда я просыпалась утром, солнце, все того же цвета, всходило в том же самом месте. По радио постоянно передавали ужасающие метеосводки. Разговоры гостей за столом во время завтрака назойливо крутились вокруг жары, однако, поохав и поахав, они потом все равно отправлялись на пляж. Йогурт, который я позабыла убрать в холодильник, за ночь испортился. Мать и уборщица использовали жару как повод для того, чтобы весь день пить пиво, и работали с покрасневшими лицами. Температура воздуха не снижалась даже с наступлением вечера, не выпало ни капли дождя, не было даже слабого дуновения ветерка.

Ничто не предвещало смену сезонов. Иногда мне казалось, что такое лето будет продолжаться всю жизнь.

В тот день переводчик приказал мне надеть на него туфли.

– Только все делай ртом! – велел он.

Я не очень поняла, что он имеет в виду.

Я не знала, что мне нужно делать, и медленно осматривала комнату. На лбу у меня выступили капли пота.

– Только не помогай себе руками!

Я заложила обе руки за спину, чувствуя, что спасти меня уже ничто не сможет.

Мне было страшно. Но я боялась не того, что переводчик причинит мне мучения, а того, что я не смогу исполнить его желания. Не закончится ли все сразу, как только я стану ему совершенно бесполезной? Если я не подчинюсь одному из его приказаний, то не утрачу ли после этого все слова любви, содержавшиеся в его письмах? Сколько ужасных образов крутилось в моей голове!

– Считай, что у тебя нет рук.

Переводчик пнул меня ногой в спину, я потеряла равновесие и, упав на пол, оказалась на четвереньках. Это произошло в одно мгновение, но еще долго оставалось, не исчезая, в уголках моих глаз. Он слегка приподнял правую ногу и, описав ею дугу, опустил мне прямо на позвоночник. Все произошло быстро и изящно. Когда мы находились на острове, не только я сама, но и он мог свободно распоряжаться моим телом.

– Если хочешь стереть пот, слизни его языком.

Он указал кончиком ногтя на мои беззащитно свесившиеся груди.

Всю мою одежду переводчик скатал в ком и забросил под письменный стол. На столе, как всегда, было разложено все, что требовалось ему для работы. Роман о Марии, словари и тетрадь. Я не знала, как продвигается его работа над переводом. Мне показалось, что несколько страниц перевернуты, но, когда я посмотрела на текст в тетради, мне показалось, что это не текст, а запись значков нот.

Он умело снял с меня платье. Даже издеваясь надо мной, переводчик не терял элегантности, хотя ценил меня тем больше, чем сильнее унижал. Он обнажал меня, словно парфюмер, обрывающий лепестки розы, как ювелир, вскрывающий раковину моллюска, надеясь обнаружить там жемчужину.

Я высунула язык настолько далеко, что меня даже затошнило, и слизывала пот с лица. В тех же местах, до которых не могла достать языком, я вытирала пот о ковер. Он был колючим. Спина болела, напоминая о недавнем пинке.

– Вот так хорошо.

Если смотреть снизу, он казался крупным мужчиной. Его плечи и грудь были могучими. Но скрыть старческие морщины на шее он не мог. Морщины двигались в такт словам, которые он произносил.

– Теперь неси туфли. Быстро!

На четвереньках я направилась в спальню. Но когда приподнялась, чтобы открыть шкаф, то получила очередной удар ногой.

– Сколько раз тебе нужно повторять! Я же сказал: без помощи рук.

Я расстроилась. Как я могла дважды совершить одну и ту же ошибку, если он столько раз меня предупреждал? Нет, у меня нет никаких рук. У меня их и от рождения не было.

Я попыталась обхватить ртом ручку шкафа: у нее оказался неприятный привкус. Она была шершавой и твердой. Как я ни пыталась, дверь не открывалась.

Мужчина, скрестив руки на груди, смотрел на меня издалека. Я ощущала, как он пронзает мой зад своим взглядом. Он подробно рассматривал все его закоулки. Лучше меня самой он знал все его оттенки и углубления, расположение родинок и мельчайшие изгибы.

Наконец замок щелкнул, и створка шкафа открылась. Оттуда пахнуло нафталином. В шкафу висели три костюма, одно пальто и четыре галстука. Одежда была распределена с равномерными промежутками, чтобы ничто не соприкасалось друг с другом и чтобы не было ни одной складки. Один из костюмов в виниловом чехле был только что получен из химчистки. Я сразу же поняла, что это тот самый костюм, который испачкали мороженым в парке развлечений.

Я искала туфли, но их там не было. Заглянула в несколько комодов, но там царил полный мрак.

Я начала поочередно вытаскивать выдвижные ящики. Все ручки стали мокрыми от моей слюны. Там было еще много маленьких ящичков. Мое тело, лишенное возможности опираться на руки, сильно устало. Мне было трудно удерживать равновесие, я выглядела жалкой и униженной.

Я нашла булавки для галстуков и футболки. И еще носовые платки. Повсюду чувствовался сильный запах нафталина. Не было только туфель. Я начала нервничать. Я отодвинула носовые платки и пошарила под рубашками. Все это я делала одним подбородком.

Я боялась нарушить порядок вещей, разложенных с точностью до миллиметра, но еще сильнее меня ужасала невозможность дать переводчику то, что он требовал. Он не пытался мне помочь или утешить. За окном все было залито летним солнечным светом. Занавески безвольно свешивались. Видимо, из-за жары половина растений стала коричневой, а терраса была четко поделена между тенью и солнцем. Нигде ни следа присутствия людей, цикады прекратили петь, и даже шум моря досюда не доносился.

Наконец я добралась до самого маленького ящичка, который находился в самом низу. Я подползла на животе, вытянула шею и с большим трудом его открыла. Там оказались карманные часы, наручные часы, запонки, футляр для очков. В глубине ящика я заметила какой-то странный предмет. Это был женский шарф.

Бледно-розовый шелковый шарф с цветочным узором. Скомканный, он лежал в самой глубине ящика. Он лежал отдельно от остальных вещей и казался совершенно неуместным в платяном шкафу для одежды европейского типа. Я напрягла все силы и вытащила его. Сама не знаю почему, мне стало не по себе. И дело тут было не только в ревности.

Я попыталась вытащить шарф. И мне сразу стало все ясно. Этот платок был испачкан чем-то черным, а края его – безжалостно оборваны. Я подумала, что это, должно быть, следы крови.

– Не трогай! – закричал хозяин. Когда я удивленно подняла голову, он вырвал шарф у меня изо рта. Поскольку он сделал это резко, у меня от боли горели губы.

– Почему ты не слушаешь, что я тебе сказал? Кажется, я велел достать туфли? – сказал он и ударил меня. Опустившись на колени, переводчик залепил мне несколько пощечин. Тепловатая жидкость расползалась по моему языку и выливалась изо рта. Я и не знала, что кровь может быть такой теплой.

– Грязная свинья! Никчемная сука!

Его хриплый голос дрожал от ярости, переводчик уже не мог сдерживаться. Он потерял над собой контроль, как это было в ресторане, когда нас отказались обслужить. Его колени, губы и кончики пальцев свела судорога, а вены на висках вздулись. И этот гнев, казалось, будет длиться вечно.

– Простите меня. Я не думала, что для вас это так такая важная вещь. Мне только хотелось рассмотреть шарф поближе. Простите. Я больше не буду так делать. Прошу вас, простите меня.

– Хочешь увидеть, что я делаю с теми, кто не выполняет мои приказания?

Мужчина пнул меня ногой в бок, положил на живот и обвязал шею шарфом.

– Я научу тебя впредь думать. Я тебя как следует проучу.

И переводчик начал меня душить. Платок глубоко врезался в мое горло. Кости, жилы и плоть вкупе издавали звук, напоминающий пришепетывания. Мне было нечем дышать. Даже если бы мне захотелось умолять его отпустить меня, ничего бы не вышло: я оказалась не в силах произнести ни звука. Я сучила ногами, хватала его за запястья в надежде заставить отпустить меня, но тщетно.

Я не видела лица мужчины, а только ощущала пальцы, впивающиеся сзади в мою шею, слышала его стоны, ощущала его дыхание на своих волосах и понимала, что он рассержен не на шутку. Я попыталась задержать дыхание: да когда же это кончится?

– Ты – самая мерзкая девчонка. Почему ты меня не слушаешься? – продолжал он твердить, как заученную молитву. Заполнившая спальню тишина стала еще более гнетущей. Я видела через окно море, которое сливалось с небом. Его голос больше не доносился до меня. Боль в глубине глаз вскоре стала еще более сильной. Затрудненное дыхание полностью поглощалось этим жаром, и, пока он меня душил, мне казалось, что глазные яблоки вот-вот вылезут из орбит.

Мои хорошенькие глазки были закутаны этим старым, обшарпанным шарфом. Переводчик тщательно следил, чтобы он не сползал. У меня возникло ощущение, что слизистая оболочка глаз лопается, хрусталики разрываются, а внутри все раздулось. Со слабым звуком, похожим на шепот, сетчатки глаз, зрачки, радужные оболочки, хрусталики, которые до самого конца сопротивлялись, – всё разом изменилось, и глаза утратили прежнюю форму. И тогда на шейном платке появились новые пятна.

Вслед за звуком исчез и свет. Все погрузилось во мрак. Казалось, что я нахожусь на морском дне. Боль почему-то исчезла. Мое тело обволакивал непроглядный мрак, и я почувствовала облегчение. Мне хотелось навсегда остаться в таком состоянии.

Передо мной вращались глаза упавшего в море мальчика. Я отчетливо его видела, хотя мне теперь вроде бы было и нечем.

«Может быть, я сама тоже умерла?» – впервые подумалось мне. Вне всяких сомнений, этот человек убил свою жену именно таким способом.

– С тобой все в порядке?

Мужчина обеими руками сжал мои щеки, словно хотел меня утешить.

– Если бы я делал так с самого начала, сейчас тебе не было бы больно.

Каблуки на его замшевых туфлях сбились, подошва стерлась. Туфли напоминали сушеные грибы. Они были в ящике, рядом с которым находился шарф.

Я впервые видела его босые ноги. И не только ноги. До сих пор я не видела ничего, скрытого под одеждой этого мужчины. При одной мысли, что когда-нибудь я смогу прикоснуться к нему губами, мое сердце начало учащенно биться.