Текст книги "Коло Жизни. Зачин. Том второй"

Глава тринадцатая

Владелина сидела на своей любимой скамейке, под березой и ласково поглаживала Удалого, по мягкой шерсти, пристроившегося подле нее на дщице и положившего лапы и голову ей на колени. Девочка ушла из капища сразу после возвращения от Першего, хотя и Небо, и Огнь весьма просили ее остаться, а последний даже настаивал. Но сейчас она не могла быть в капище, слишком сильные воспоминания все еще наполняли ее и витали обок, мощной волной вставала нестерпимая тоска, стоило ей сильнее сжать звездочку в ладони. Потому она решала уйти домой к Выхованку и Удалому, и также несколько грубо, что было не похоже на девушку попросила Вещунью Мудрую, встретившую подле капища и проводившую до избы, оставить ее одну. Девочка положила звездочку на стол в комнате и она замерцала золотым лучистым светом, слегка, как и говорил Перший, изменив форму, а погодя попив молока, переодевшись и сняв с головы венок болярина вышла на двор.

Теплый день медленно подходил к концу. Он еще был всего-навсе в начале того пути, когда к Владе, заметив ее возвращение, из соседнего двора пришел Ратша. Мальчик присел подле девочки на скамейку и перво-наперво спросил о здоровье, думая, что ее отсутствие в поселение было связано с произошедшим обмороком на празднике. Впрочем, так и не услышав ответа от Владелины на свой вопрос, чтобы отвлечь ее от зримой печали, принялся рассказывать об обмене духами и о дарах Бога Круча. Девушка, точно пробудившись от своей смури, с интересом выслушала рассказ юноши и несколько раз заставила его при том описать облик Круча, его змеевидное судно и веселое, как ей показалось, приветствие.

– Ничего смешного тут нет, – обидчиво молвил Ратша, узрев, как зазвончато засмеялась девочка. – Чего смешного кады хотел нас сжечь.

– Вот ты дубина, Ратша, – довольно отозвалась юница. – Ну, неужели ты думаешь, Круч мог сжечь Седми? Он просто шутил, как Стынь и Темряй, они такие же… С ними так легко… так.

Влада незамедлительно смолкнув, прекратила смеяться. По лицу ее разком прошло зябью волнение, вроде скрутившее судорогой и исказившее черты, на глаза навернулись слезы, и всхлипом отдалась та кручина внутри груди, острой болью прорезавшей, похоже, сердце напополам.

– Кто такие Стынь и Темряй? – вопросил Ратша, ибо впервые слышал имена этих Богов.

Дотоль, пока Димурги и Атефы не селили своих отпрысков на Земле, детям не рассказывалось о братьях старших Расов, ибо Бог Дажба как управляющий в Млечном Пути выбирал по своему желанию сами верования и традиции к ним. Нынче наставники только… только стали сказывать детям в целом о сынах старшего Димурга и о нем самом, как и об Атефской печищи. Поелику именно таковое знакомство с иными Творцами было в замыслах Дажбы, который хотел собственной близостью к детям возвысить их над иными отпрысками далее населяющих наравне с белыми Землю.

– Это сыны Першего, – пояснила Влада, почувствовав, как теперь вся смурь переместилась томление в голову, и изнутри надавила на лоб.

– Зиждителя Першего, – поправил мальчик девушку и единожды глянул на нее с осуждением. – Недопустимо называть Бога, Творца всего сущего на Земле и равного по своей силе и могуществу Зиждителю Небо, так запросто, без положенного величания.

– Да, Ратша, ты прав… Это я так по забывчивости, – протянула юница, четко понимая, что перед мальчиками, как и перед гомозулями, альвами и духами надобно скрывать происходящее с ней. – Ну, так… А, что было дальше? Дальше… О чем Бог Круч говорил с Двужилом?

– Говорил в основном о ратном искусстве, – принялся сказывать Ратша, осознавая, что пред ним старший по главенству среди людей поселения. – Вскользь заметил, что хотел бы видеть учителей ювелиров. Более подробно поспрашал про кузнецов… А в остальном толковал о ратниках, и о том, что их детей надобно обучить особому воинскому искусству. Бог Круч всяк миг тревожился, потирал ладони так, что Зиждитель Седми не раз просил его успокоиться и также часто гладил по голове и щекам, а пару раз и вовсе подняв с присядок, крепко обнял, точно, как порой нас обымает Батанушко.

Владелина сызнова легохонько улыбнулась, ибо знала, как трепетно может обнимать Седми и сколько любви тогда чувствуется в его руках, губах мягко касающихся волос. Она какой-то морг перемешивала в себе тоску по Першему с желанием видеть Седми, а после, повернув голову, и глянув на отрока, любознательно вопросила:

– А, что за особое воинское искусство?

– А ты знала, Влада, что Бог Асил привез на нашу Землю людей, иных только… Не похожих на нас? – вопросом на вопрос отозвался мальчик, сам не менее задумчивый, и, вскинув руку всколыхал на голове свои пшеничные, вьющиеся волосы.

– Нет, это люди… вернее, дети похожи на нас, – недовольным тоном ответила девочка, чувствуя потребность познавать и не имея желания поколь делиться своими знаниями, перстами правой руки огладив шерсть на загривке Удалого. – Просто у них другой цвет кожи, и так черты лица, волосы… Но в целом они как мы. Они не лопасты али энжеи. Ну, так, что за искусство?

Одначе, так как Ратша задумавшись, и словно излавливая в своих густых волосах чего-то, не слышал девочку, и не сразу откликнулся на ее поспрашание, шибутно потрясла его за плечо.

– Искусство, – видимо пробуждаясь, молвил отрок и выпустил из пальцев свои взнузданные вверх волосы. – Не помню, как Бог Круч его назвал… Буси, кажется. В общем, это какой-то там особый путь воина, со своим сводом правил и норм поведения, как в бою, так и наедине с собой. Бог Круч сказал особое воинское любомудрие и мораль, где главными добродетелями воин должен избрать верность своему старшему, справедливость и мужество. Бог Круч еще много чего говорил, я уже и не упомню, но когда закончил Двужил ответил, что среди гомозулей, как оно и понятно, хранится тот путь воина, ибо одна из ветвей гомозулинского племени живет по бусидо. И ежели Бог Воитель позволит, он выделит положенное количество наставников… Слушай Владу, а какой у них, у этих детей, цвет кожи? – Резко переходя с рассказа на спрос, произнес Ратша. Девушка не менее порывчато вздела плечи, и качнула головой показывая своим видом, что это ей не ведомо. – Потому как, – продолжил пояснять мальчик, – Двужил спросил у Бога Круча, всех детей Зиждители решили обучать тому искусству. А Бог Круч ответил, что лишь одну часть, те которые хранят в себе коды Бога Велета… Иных надо будет учить, как обычно. И еще Бог Круч добавил, что ежели ему все понравится в том обучении, тогда в свою Галактику, когда он начнет в ней управление, в первую систему будут приглашены только наставники данного воинского искусства. Поелику он жаждет населить ее лишь своими отпрысками. Тогда Бог Круч так заволновался, что его стало покачивать туды… сюды. Потому Зиждитель Седми торопливо поднял его с присядок, и, прижав к себе, успокоительно молвил, что Бог Воитель, непременно, и в положенный срок пришлет «нашему дорогому малецыку». Зиждитель так и сказал «нашему дорогому малецыку» гомозулей. «Ты только так не тревожься, ибо я сам за всем прослежу», – дополнил он. Бог Круч чуть слышно дыхнул и ответил: «благодарю». Засим Двужил и иные гомозули нежданно резко развернулись, и, не сказав ни слова, направились к тому устройству, что перенесло нас с капища на поляну. Это мне потом Крепыш пояснил, что так им велел Зиждитель Седми, ибо Бог Круч вельми разволновался, оно как дюже юн еще… А я тогда того не ведал, и остался стоять стоймя подле Богов. Зиждитель Седми еще малость обнимал Бога Круча, после провел по волосам дланью и очень тихо молвил, что неможно так тревожиться и коли, что давит лучше сказать, а не таить в себе. На, что Бог Круч немедля отозвался вопросом, все ли благополучно с лучицей. «Давеча, – дополнил он погодя свой вопрос. – Было такое сильное видение, оно отозвалось мощной болью во мне, потому я поколь не могу с собой справиться. Не могу себя успокоить… Если бы не этот обмен, к которому я готовился, Отец, ноне бы меня увез из Млечного Пути, но я настоял на своем… Отец считает, что те видения, меня могут обессилить, понеже лучица вельми мощно их подает и не правильно. Лучица не обучена и так как я самый юный из Богов, весь этот выброс принимаю на себя, так ему объяснил Отец Перший… Отец Перший и посоветовал срочно увезти меня из Млечного Пути поколь он не уладит вопрос с Расами по поводу наставника… Почему, вы не возьмете лучице наставника, Седми, мастера?.. Почему упрямитесь, это ведь надобно девочке, я уже не говорю о лучице? Я не хочу улетать из Млечного Пути пока… Потому как тут, Перший, ты…» Зиждитель Седми внезапно весь заискрился так, что я подумал днесь вспыхнет и сожжет все еще придерживаемого им за плечи Бога Круча, но посем он также резко потух и явственно дрогнувшим голосом молвил: «Мне очень жаль, милый мой малецык, что тебе надобно отбыть из Млечного Пути, но я также отбуду вмале… И Отец Перший насколько мне известно тоже, коли ты за ним тоскуешь, на встрече, непременно, это скажи, абы побыть подле и успокоиться… Но Асил прав, тем паче, ему посоветовал Отец, раз так болезненно тот зов отдается в тебе, лучше тогда убыть из Млечного Пути. Дажба тот зов тоже воспринимает болезненно, но много легче чем ты. А по поводу наставника, так упрямятся не Расы, один Небо. Я многажды раз уже конфликтовал с Небо по этому поводу, жаловался на него Першему, а намедни побывал с тем у Родителя. Думаю, теперь все утрясется. И вскоре у нашей бесценной лучицы будет мастер, надеюсь тот же, что у меня и у тебя, мой милый». – Ратша на малость прервался, перевел дух, и уже много неспешнее дополнил, – но тут пришел Крепыш, цепко схватил меня за локоть и увел за собой. Он мне потом сказал, что я дубина, ибо не должен был подслушивать разговор Богов, то предосудительно. И коли бы Зиждитель Седми меня приметил, однозначно испепелил. Потому я о том разговоре никому не сказывал, кроме тебя. А тебе сказал, оно как мне дюже интересно узнать, кто такая эта лучица? Ты ведь знаешь, Владу?

Впрочем, девушка ему не ответила, поелику и сама была удивлена услышанным и тем, что лучица… То есть она, а точнее Крушец, являющийся ее естеством, сутью, как это пояснил Перший, подает видение не только на Расов, Димургов, но и с такой мощью на Круча… Круча какового никогда она и не видела… И еще больше ее поразило то, что Боги жаждут для нее какого-то нового наставника и Седми, оказывается, побывал с тем даже у самого Родителя.

Поколь меж ребят царило отишье, и Влада задумчиво прокручивало озвученное отроком, по дороге, пролегшей в нескольких шагах, в сторону дома, похоже, из леса али с луга брел Липок. За время отсутствия девушки юноша значительно схуднул и слегка сгорбился. По-видимому, он давно не переодевался, не мылся и не причесывался, потому его белая рубаха была потертой и в серых, зеленых, бурых полосах оставленных землей и травой. На голове всклокоченной серой паклей стояли волосы. Он, кажется, и не шел… не брел, а тянулся с трудом переставляя ноги и помахивая руками.

– Липок! – окликнула девочка отрока, стараясь переключить внимание Ратши с вопроса на товарища.

Однако Липок не откликнулся, он даже не услышал окрика, продолжая плестись в сторону своего дома.

– Ах, Владу, – впрочем, тотчас отозвался Ратша. – Не трогай Липка, у него беда.

– Беда? – встревожено повторила девочка, не сводя взора с повесившего не только голову, но и саму шею вниз и покачивающего вперед-назад руками мальчика.

– Да, беда, – незамедлительно пояснил Ратша, также не сводя взора с товарища. – Знахарка Прозорливая отказала ему в обучении, потому как он не прошел положенного наказания.

– Что? – юница громко вскрикнула и торопко подскочила со скамейки, потревожив уже уснувшего на ее коленях Удалого.

Пес единождым махом свалился на землю, и шибутно усевшись, резво принялся чесать когтьми свое длинное ухо, однозначно жаждая согнать оттуда прескверных насекомых почасту его кусающих.

– Почему? Почему отказала? – всполошено загамила девочка, и холодный пот прошиб насквозь всю ее плоть, точно увлажнив и сами легкие, и сердце, каковые как-то неестественно туго стали работать.

– Я так его и не понял, – пожимая плечами и подымаясь следом со скамейки, обеспокоенно ответил юный войвода, тревожась только за девочку. – Закон у альвинок такой, что ли?

Но Влада Ратшу не дослушала, она, сорвавшись с места, и выскочив со двора на деревянный настил дороги, вскоре нагнала бредущего мальчика, схватив его за плечи да рывком развернув к себе.

– Липок, – чуть слышно дохнула девушка, узрев посеревшее от страданий лицо отрока.

– Владу… Владу… Зачем ты за меня вступилась? – такие же серые губы юноши едва шевельнулись. Он не говорил, будучи обессиленным, а только шептал, и в очах его стояли плотные стены слез, поблескивающих в лучах заходящего солнца своей окоемкой. Они нежданно выплеснулись из глаз, и потекли мощными струями, смачивая кожу на щеках. – У альвов принято проходить наказание. Коли от этого прохождения отказываются или его лишают, наставник обязан отказать в обучение такому ученику. Сие закон, нерушимый закон. Зачем, зачем ты вступилась за меня?

– Я не знала! не знала, – дрогнувшим голосом проронила девочка и тягостно задышала, словно ощущая своим нутром боль мальчика, а по ее спине пробежала россыпь крупных мурашек. – Я ведь не знала… Погоди! Постой! Не уходи!

Последние слова она уже крикнула и вовсе гулко, да сорвавшись с места, побежала в сторону капища позадь коего ближе к краю поселения находились в рядье избы гомозулей с одной стороны, а с иной четыре дома альвинок более высоких и пятистенных. В одном из каковых жила Вещунья Мудрая, а в трех других ее сподвижницы. Именно к жилищам белоглазых альвов и побежала Владелина, вернее молвить даже не побежала, а понеслась, ощущая внутри себя такой ужас от свершенного поступка точно поглотившего и тоску по Першему, и вообще все мысли. Парящие в вышине соколы, что-то гамили Владе голосом Словуты, но она как часто бывало с ней в минуты волнения, ничего не слышала, и похоже, вовсе не воспринимала происходящее кругом. Удалой, молча, бежал, рядом, видимо, он чувствовал объявшую юницу тревогу и потому ни на шаг, ни отставал и ни обгонял ее. Его длинные уши в такт бегу, то взмывали вверх, то опускались вниз так, что казалось еще миг и пес взлетит в поднебесье, замахав ими как крылами.

Влада проскочила мимо площади и ступеней ведущих к капищу, и вмале свернув направо, по одной из дорожек направилась к дому Знахарки Прозорливой. Постепенно переходя на менее быстрый бег, ибо стала задыхаться, а учащенно бьющееся сердцу, будто отдавалась в подреберье и единожды в гортани. Во дворах альвинок дорожки не были вымощены деревом, они представляли из себя слой мелкого, дробленного голыша насыпанного так купно, что заполоняли собой саму землю и при том возвышались над ней, неведомо как появившегося тут. Та дорожка подходила прямо к высокой лестнице. Каковая в свой черед, поднимаясь ввысь пятью ступенями, оканчивалась широким крыльцом, крытым сверху не менее махонистым навесом, где были не только стены, но и крыша, одначе, отсутствовала входная дверь. Избы альвов стояли, в сравнении с остальными жилищами поселения весьма высоко, и нижний ряд бревен приподнятый, покоился на мощных полуметровых сваях.

Дом Вещуньи Мудрой располагавшийся в центре как бы полукругом замыкался тремя избами ее сподвижниц. Владелина пробежав по широкой общей дорожке, свернула направо, и, выскочив на более узкую, понеслась к избе, где проживали Знахарка Прозорливая, Кудесница Купавая и Травница Пречудная.

– Владу! – раздался несколько левее ее взволнованный голос царицы альвов.

Впрочем, девочка не услышала его, она уже вбежала по ступеням лестницы наверх, и, остановившись на крыльце, стала торопливо снимать с себя сапоги. Суетливо бился под ногами Удалой, словно жаждая успокоить своим активным мотылянием ушей и хвоста хозяйку. Наконец, девушка сбросила с ног сапоги и шумнув псу дожидаться ее на дворе, резко дернув дверную ручку на себя, вошла в дом.

Наискось от входа в переднем углу одной из двух широких комнат стоял обеденный, круглый стол, застеленный сверху белой ажурной скатертью. Столешница которого поместилась на высокой ножке, вероятно вросшей в пол своей кривой выпученной подставкой напоминающей лапу птицы с крепкими сильно загнутыми когтями, почитай впившимися в его поверхность. По стенам, примыкающим к переднему углу, шли плотно прикрепленные к ним лавки укрытые сверху мягкими белыми покрывалами. Параллельно тем лавкам выше узких окон, что расположились по два на одной и соответственно угловой ей стене, пролегали неширокие полки на оных стояли узкие высокие кувшины, стеклянные и глиняные братины полные снадобий, плотно закрытые крышками, висели на малых крючках пучки сухих трав.

Справа от входной двери повдоль боковой стены до фасадных окон находился шкафчик, в котором хранились кухонная посуда и съестные припасы. Над шкафчиком висела угловая полка весьма широкая, где стояли чашки, братины, миски, опарницы, сито, кринки, ступы с пестиком. На полу с одной стороны шкафчика поместились ведра, деревянные кадки, прикрытые крышками. Двери, стены дощатый потолок, лавки, полки были ярко, узорно расписаны красками в основном желтых, красных оттенков.

Слева же от входа располагалась дощатая перегородка, отделяющая одну комнату от другой, проем в каковую прикрывала плотная золотистая матерчатая завеса. Такие же занавесочки только более сквозные городили слюдяные оконца. Пол в комнате был устлан мягкой на ощупь с высокой ворсой, желтого цвета, полстиной, потому и полагалось разуваться на крыльце. В комнате, несмотря на занавесочки и приближение вечера было весьма светло так, что виделся каждый уголок в ней, каждая вещица, и при том нежно пахло мятным ароматом сухостоя. Подле стола стояла Травница Пречудная и неспешно перебирала кувшины на полочках. Стоило только девушке заскочить в избу, альвинка резко обернулась, в ее крупных очах взволнованно закружились веретенообразные, золотые лучи и не менее скоро она вопросила:

– Владушка! Что? Что случилось? – несомненно, испугавшись всполошенного вида юницы.

– Где? Где? Где Знахарка Прозорливая? – захлебываясь дыханием, побелевшими от волнения и быстрого бега губами поспрашала девочка и ее нежданно качнула взад… вперед.

Тотчас не менее стремительно открылась уже сомкнувшаяся входная дверь и в комнату вошла Вещунья Мудрая.

– Мне надо поговорить со Знахаркой Прозорливой, – добавила девушка, узрев испуг и в очах наставницы.

Золотистая завеса, скрывающая вход во вторую комнату заколыхалась и оттуда выступила старшая сподвижница царицы. Она взволнованно оглядела, бездвижно замерших женщин, немедля поинтересовавшись:

– Что с тобой, Владушка? Что случилось?

– Нет, не со мной, – голос юницы надрывисто сотрясся, и она сызнова качнулась так, что царица альвов нежно приобняв, придержала ее за плечи. – Липок… Липок… – срывающимся на хрип голосом додышала она.

– Успокойся… Владушка успокойся, умиротворись, что ты? – умягчено напела в ухо девочки Вещунья Мудрая.

Но та нежданно резко дернулась, и, выскочив из объятий, подступила к старшей сподвижнице царицы, заглянув в ее лицо с изогнутым в середке малой горбинкой носом, тонкими, мягко очерченными губами и миндалевидными белыми глазами внутри оных изредка вспыхивали кружащиеся бледно-желтые круги.

– Липок нарушил закон белоглазых альвов, – незамедлительно принялась пояснять Знахарка Прозорливая, и, протянув руку, перстами утерла усеянный бусенцами пота лоб девочки. – По законам альвов ученик нарушивший устав обязан пройти наказание. Но ежели по какой-то причине он его не прошел, то лишается наставника.

– Я не знала… не знала… как же так, – растерянно заголосила Владу, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать, порывисто прикрыв ладонями нос и губы да оставив открытыми всего-навсе свои зеленые переливающиеся слезами очи. – И, что?.. Что никак нельзя его простить… вернуть?

– Закон нельзя нарушить, нельзя изменить. Он нерушим, – очень тихо проронила Знахарка Прозорливая, понимая, что ее слова могут вызвать слезы у девочки, впрочем, не в силах солгать.

– Закон! закон! – прошептала девушка и из ее глаз заструились, дотоль сдерживаемые слезы, а засим ее мощно качнуло так, что на морг она потеряла видимость комнаты и тугая волна прибольно ударила ее в лоб. – Кто? Кто придумал такой закон, который неможно изменить? Бог? Кто? Небо? Седми?

– Владушка, прошу тебя, – обеспокоенно молвила Вещунья Мудрая, вновь шагнув к юнице, и сызнова придержала ее за плечи. – Я прошу тебя, успокойся. Тебе нельзя так кричать, так плакать, нервничать, что ты чудо мое, моя милая, успокойся. Закон белоглазых альвов много… Много времени назад был прописан и подарен нам нашим Отцом Зиждителем Седми! И для нас он основа жизни, незыблемая и постоянная.

– Седми! – возбужденно теперь уже крикнула Влада, и, вырвавшись из удерживающих ее рук наставницы, выскочила из дома, плечом враз толкнув дверь и чуть было не споткнувшись об лежащего на пороге крыльца Удалого.

Девушка, одначе, успела перепрыгнуть через пса и во время схватилась за поручни, пролегающие по одной стороне лестницы, а так бы однозначно скатилась вниз.

– Владушка! – эхом прозвучало внутри головы ее имя, то ли молвленное Вещуньей Мудрой, то ли порученцами Словуты.

Тем не менее, девочка, не обращая на тот зов внимания, суетливо схватила обувь, и, сбежав по ступеням вниз, прыгая на одной ноге, принялась натягивать сапог на вторую, а вмале обувшись, уже убегала к капищу, не замечая мечущегося подле нее пса. Удалой оставил девушку лишь подле ступеней капища, ибо по не понятной причине никогда не смел на них ступать. А Владелина вже преодолевала широкие ступени лестницы, чувствуя, что еще чуть-чуть и захлебнется от собственной глупости, текущих слез и трепыхающегося внутри дыхания. Проскочив сквозь желтоватую завесу, которую она дотоль проходила только с помощью Вещуньи Мудрой и с закрытыми глазами, Влада влетела в белую залу. Центральное помещение капища в этот раз было пустым, и, испугавшись царящей в нем тишины, девочка гулко загамила, совершенно забыв о том, что ей не позволительно и опасно кричать вообще, тем паче так громко:

– Седми! Седми! Седми!

Резкая боль, точно острие стрелы ударило в лоб, отчего заколыхался перед глазами далекий голубой свод залы с плывущими по нему белыми облаками. Нежданно от той перьевитости оторвался огромный лохмоток и полетел вниз на Владу. Еще морг и он словно завис в метре над ней, и затрепыхал своими боками осыпая на девочку мелкую капель водицы, тем вроде охлаждая ее пыл.

– Седми! – уже много тише позвала юница Бога, и провела пальцем под носом, утирая вязкую кровь, выскочившую из обеих ноздрей.

– Что случилось? – раздался позади Владелины взволнованный бархатистый баритон Дивного входящего в залу сквозь завесу.

– Дивный… Отец, – девушка все дотоль сдерживая себя, громко разрыдалась, может теми всхлипываниями стараясь смыть и свою смурь по Першему и боль от произошедшего с Липком. Она резво развернулась, и, кинувшись к Богу, прижалась вздрагивающим телом к его ноге. – Что? Что я наделала?

– Что? Что наделала, моя драгоценная? – в голосе Дивного звучал не присущий Зиждителям испуг и трепыхание, судя по всему, в связи с нервозным состоянием отроковицы, он не решался ее прощупать.

Бог торопливо присел на корточки и осмотрел Владелину, а узрев кровавый поток под носом, немедля поднял ее на руки. Он крепко прижал к себе ее махонькое тельце и принялся ласково целовать в волосы так, как это делает наскучавшийся родитель в отношении любимого чадо. Каждым трепетным касанием уст, передавая ему все свое безмерное чувство. Порой от таких прикосновений Дивного, девочка засыпала, и, страшась, что и днесь она умиротвориться, тягостно вздрагивая всей плотью, запальчиво принялась сказывать про Липка и закон альвинок.

– Мне нужен Седми, – уже перестав рыдать и даже плакать спокойнее добавил Влада, только сейчас осознав, что сидит на коленях у Бога, опустившегося в кресло, приткнувшись головой к его груди.

– Разве можно так кричать? – обеспокоенно произнес Дивный, и, огладив волосы на голове девушки перстами левой руки задержался на ее лбу. – Представляю, что теперь скажет Перший, Небо. Что подумают иные Боги… Что почувствуют… Подумают, что с тобой, произошло не поправимое. Разве так можно. Ведь, сколько раз тебя просил я и Небо, не кричать, не бегать, не волноваться и конечно так не рыдать. Тебя все слышат. Можно просто прийти, позвать и мы сразу явимся и все уладим.

– Отец, ты меня словно не слышишь, – нескрываемо огорченно проронила Влада и сызнова заплакала, но только очень тихо. – Я так подвела Липка, Знахарку Прозорливую, а ты мне про крики.

– Драгость моя, бесценная моя девочка, – Бог торопливо спустил со лба отроковицы пальцы, и, обхватив подбородок, приподнял голову вверх, со всей нежностью заглянув вглубь ее глаз, точно заполняя бирюзовостью не только собственную склеру, но и склеру Влады. – Любезная наша…. Что такое Липок и его горести в сравнение с тем, как этими криками ты можешь навредить себе. Себе и нашей дорогой лучице.

Дивный, медленно приблизил ко лбу юницы губы, и нежно поцеловал ее туда, снимая тем самым томление, забирая, по всему вероятию, и часть тревоги связанной в первую очередь с тоской по Першему. А пред очами Влады наново заколыхал своими краями облачный белый лохмоток, висевший в паре метров от нее. Он внезапно окрасился в зеленоватые полутона и принялся выбрасывать в разные стороны длинные тонкие плети стволов, отростков, ветвей кои переплетаясь меж собой, вскоре заполнили собой не только свод залы, но и сами стены, и вероятно пол. Они поглотили всю голубизну потолка, съели облачные испарения на нем и своими набирающими бурость побегами вклинились в стены да будто вырвали куски из них, запрудив все своими корявыми телами, создав буро-зеленую, исковерканную неровность. Легкое дуновение в морг пробежалось по тем ответвлениям и на них нежданно вспухнув, лопнули почки и в доли секунд появились бирюзовые, точь-в-точь как очи Дивного, махие листочки, закачавшие своими угловатыми краями. Зала, активно захваченная ветвями растений, сжалась, вроде свод в ней резко опустился, и единожды махонисто растянулась и на таком же неровном, подверженном корневой атаке полу Влада увидела детей…

Совсем маленьких, четырех-пяти годков… не более того. Они стояли двумя плотными группами. И не то, чтобы были однотипны, обаче, имели общие признаки. Одни из них смотрелись со смугло-желтоватой кожей, темными жесткими прямыми и весьма короткими волосами. На их уплощенных лицах находились приплюснутые носы, узкие, раскосые темные глаза и тонкие губы. Эта группа детишек, была обряжена в широкие темно-синие халаты, достающие до лодыжек, стянутые на груди тонкими ремешками и закрепленными на талии суконными поясками. Махонистые рукава тех халатов доставали до локтей и были многажды шире толщины рук, придавая в целом несколько мешковатый вид одеянию. Ноги же ребятишек были обуты в похожую на поршни обувку.

Иная группа детей имела смуглую ближе к темной кожу, слегка отливающую краснотой, или вообще темно-бурую. На выступающих лицах ребятишек, четырехугольных, скуластых с широкой нижней челюстью поместились прямые носы, и более крупные очи. Черные волосы детей были длинными, и у неких лежали волнами, а у других даже курчавились. Краснокожая ребятня была вся оголена, лишь широкая набедренная повязка, обмотанная вокруг бедер и закрепленная на талии поясами бурого и зеленого цветов, прикрывала тела. Однако, удивительными были нанесенные на плечи и бедра тех детей долгие полосы, которые пролегали прямо по коже, словно нарисованные древесным угольком, и напоминали ребристые ветви деревьев, такие, что испещряли тела сынов Асила.

Влада вроде порывистый ветерок пронеслась над теми детьми, всколыхав своим движением их жесткие волосы и тотчас глубоко вздохнув, открыла глаза да увидела перед собой голубой свод залы и неспешно плывущие по нему плотными рядьями белые облака.

– Эти видения, вельми для нее опасны, я и сам сие понимаю Седми. И не зачем мне о том каждый раз говорить, – прорезался далекий, наполненный досадой голос Дивного. – Я уже много раз настаивал на мастере… Много раз, но Небо меня не всегда слышит, как и тебя. Думаю ноне все уладится, итак ясно зачем Перший его вызвал. Ты же поколь его нет, разреши тут все. И вообще не зачем более втягивать девочку во все эти человеческие передряги, что в конце концов Вещунья не могла все повершить сама? Как можно подвергать нашу лучицу такой нагрузке, такому напряжению. Выскажи прошу тебя, мой милый малецык, все наше недовольство альвам.

– Хорошо, Дивный, – как всегда недовольно отозвался своим высоким звонким тенором Седми.

А девочка, окончательно пробудившись, услышав дорогой ей голос Бога, широко просияла. Внезапно ощутив внутри себя горячую волну любви ко всем Расам, каковые ей так были близки и без каковых она не смогла бы жить даже у Першего… Першего… Першего, имя Бога мелкой зябью, отдающееся в ее голове. Владелина торопливо шевельнулась, и, поднявшись с сидения кресла села, понимая, что еще мгновение и Отец уйдет, и она не успеет его удержать. Однако, завеса уже колыхала своими испарениями поглощая фигуру Дивного.

В зале кроме нее и Седми более никого не было. Бог стоял в нескольких шагах от кресла и неотрывно смотрел на завесу, но стоило девушке подняться как он, медленно развернувшись и воззрившись на нее, нежно ей просиял.

– Седми, – чуть слышно произнесла юница. – Как я рада тебя видеть, знал бы ты… знал бы.

Бог сделал несколько махонистых шагов вперед, и, поравнявшись с креслом, поднял девочку на руки, крепко обняв и притулив к своей мощной груди, не менее ласково отозвавшись:

– Любезная, бесценная моя девочка. Как ты мне дорога, как я за тебя болею, как люблю… коли б то можно было бы почувствовать. Мой милый… милый малецык, – последнюю молвь, словно направляя лишь к лучице.

– Седми, Седми, – Влада может и желала, что-то ответить Богу, но ощущала еще миг той трепетной отцовской любви, кою она всегда испытывала подле этого Раса и она сызнова заплачет.

– Нельзя так кричать, – умягчено протянул Седми, и слегка развернув ее голову, прикоснулся губами ко лбу. – Нельзя так тревожиться по несущественному, пустякам. – Глаза Раса такие близкие глянули на нее. И в их мышастой радужке, коя словно поглотила зрачок, Влада увидела, переплетающиеся золотые витиеватые нити. – Ты можешь навредить себе, погубить то, что мне так дорого… Что дорого нам всем Зиждителям: Димургам, Расам, Атефам.