Текст книги "Коло Жизни. Зачин. Том второй"

Глава сорок третья

Девушка вышла со двора и направилась по широкой улице, что теперь прорезала достаточно большое поселение от крайних изб гомозулей до последних рядьев жилищ мальчиков и их семей. Владелину не стали догонять ни демоницы, ни альвы и останавливать, это запретила делать Кали-Даругая, чувствуя, что божеству надо побыть одной и успокоиться. Ведь в любом случае она все время была под присмотром незримо следовавшей за ней Лярвой.

Владу шла по первому торопливо, ни на кого не обращая внимание, будучи погруженная в свои мысли, засим степенно перешла на более размеренный шаг. Она миновала крайние избы мальчиков, не обратив внимания на детей и их матерей, недвижно замерших в поклоне при ее виде, и вышла в поля, где ноне земля в середине спень месяца была убрана от зерновых. Тем не менее, на ней наблюдались местами вылезшие остроносые отростки трав, нынче большей частью пожухлые и прилегшие к поверхности почвы, точно уставшие от собственного одиночества. Легкое дуновение ветра несло на себе, что-то неведомое и непознанное, не только аромат раскинувшихся невдалеке сухостоя лугов, но и, похоже, безбрежные космические дали заполняющие пространство вкруг планеты. Маханький Богдан, чуть ощутимо шевельнулся внутри Владелины давая понять, что он хочет жить. И молодая женщина вздев голову, ощущая наступившую отрешенность, каковая была вечным ее спутником, всмотрелась в голубизну неба, проступающую сероватыми пятнами и серебристыми туманами. Малозаметно качнулось пространство меж ней и тем сводом и закачалось ее тело, вроде ощутив на себе чей-то взор, видимо даже не близкий, но однозначно родной. Связь, та самая, которую столь долго настраивала лучица, мгновенно образовалась меж плотью и Крушецом. И это девушка прочувствовала, одновременно пропустив пред очами видение. Только это было особое видение, явственно спущенное ей самим Крушецом.

Весьма длинная, сухопарная рука нежданно появилась пред ее взором с тонкими, долгими, конической формы перстами, объятая золотым свечением, и вроде как набрякшая, отекшая от того света в районе предплечья. Златая кожа слегка подернулась коричневыми искорками, сошедшимися по одной линии начиная от кончика указательного перста вплоть до локтевого сгиба, рывком надорвалась та сияющая плоть, громко заскрежетав и лопнув, выпустило оттуда небольшое в размахе, одначе вельми мощное сияние. Невдолге зависнув над разошедшейся плотью, смаглой костью с мельчайшими вкраплениями в ней насыщенного цвета огненных искр, над оранжевыми паутинными кровеносными сосудами и ажурными нитями кумачовых мышц, жилок тот яркий комок с округлой макушкой и тонким изогнутым, словно у капли воды, остроносым хвостиком, резко сорвавшись с места, направила свой полет в темное… точнее черное, подсвеченное, где-то вдалеке россыпью белых брызг пространство. Слегка вторящее тому видению настойчиво-монотонным шорохом, схожим с человеческим шепотом.

Девушка туго вздохнула, и, опустив дотоль поднятую ввысь голову и устремленный в голубизну небосвода взгляд обозрела лежащие пред ней дали земель и идущего ей навстречу неспешной поступью по ездовитой полосе Златовласа. Владелина знала, что у ее любимого товарища также как и у нее до сих пор не было детей. Хотя альвы утверждали, что его жена Грёза совершенно здорова, в целом, как и сам Злат. Спросить по какой причине ее любимый товарищ не имел детей, всегда было неудобно, а особенно это стало тягостно теперь, когда молодая женщина собиралась стать матерью. Златовлас был высоким, крепким юношей с широкими плечами и богатырским сложением. Его желто-пшеничные волосы короткими прядями, словно выжаренные на солнце, лежали на голове, а серые очи смотрели всегда на Владу с какой-то затаенной болью. Обряженный в белую рубаху и серые холщевые шаровары, обутый в мягкие сапоги, Злат сжимая в руках лук да с ковчаном, висящим за плечами, явно возвращался с охоты. Это понималось еще и потому как подле его ног задорно повиливая хвостом бежал брат Удалого, бело-коричневый пес, по клику… кличке Пылай, уж и неведомо почему прозванный таковым чудным величанием.

За эти годы Владелина и Златовлас встречались дюже редко, и не только, потому что тех встреч не допускали альвы и гомозули, но и потому как их всегда избегал сам юноша. Вот даже и сейчас, он явно замедлил свою поступь, давая время божеству уйти. И Владу это почувствовала и вроде сызнова увидела горящее облако света-лучицу, схожую с каплей воды и являющееся основой ее естества, а быть может основой всего того, что находилось на этом лугу, на этой планете и обобщенно во Вселенной. А после нежданно ощутила потребность поговорить с себе подобным… ибо поняла, что сама доводится лишь оболочкой того важного, божественного, что сокрыто в ней.

Златовлас еще немного медлил, оглядывая лежащую позадь молодой женщины дорогу, но так как кроме прилепленной к ней Лярвы никого более не узрел, прибавил шагу. Пылай подбежав к девушке, еще шибутней завилял своим хвостом, торопливо обнюхал подол зеленого сарафана и чегой-то по-свойски проскулив, в виде приветствия, побежал дальше.

– Здравствуй, Злат! – по-доброму приветила юношу Владелина, и ласково ему улыбнулась.

– Здравствуйте, любезная моя госпожа, – с нежностью выдохнул Златовлас, своим густым напоминающим чем-то голос Воителя басом, и, остановившись в шаге от нее, не менее тепло оглядел с ног до головы. – Что вы делаете тут одна? – и бросил взволнованный взор позадь Влады на стоящую, точнее нависающую подле ее плеча Лярву, о коей им было запрещено говорить, спрашивать тем более у божества и даже смотреть.

– Да, так, – пожимая плечами, молвила молодая женщина. – Стою, смотрю на даль земли и думаю… Знаешь, о чем я думаю Злат?

– Нет, госпожа, – нескрываемо полюбовно отозвался юноша, и его светлое лицо еще ярче озарилось улыбкой.

– Я думаю о своем ребенке, – Владелина немедля засияла от тех слов… и не просто устами, а переливами света, что наполняло ее естество, а после махонистый в размахе луч точно солнечного светила коснулся ее головы, а может то вспять он выбился именно из головы. – Скоро у меня родится малыш… сын… знал бы ты Злат, как я его ждала и жду. А Кали и Вещунья Мудрая хотят меня вновь осмотреть, но я чувствую… Чувствую, это может навредить ему… Ему моему милому сыночку, потому как я такая хилая, больная и все время была такой с самого детства.

– Вы, самая лучшая госпожа, – голос Златовласа пропел, как это делали струны гуслей под его умелыми пальцами. – Самое прекрасное создание, что было, есть и когда-либо будет в моей жизни.

– Это потому у вас с Грёзой нет детей? – вопросила почти шепотом девушка и затаила дыхание, негодуя на себя за то, что влезла туда, где правят, живут лишь двое.

– Не только. Потому как я любил и буду всегда любить тебя, Владу, одну, – с горячностью и мощью своего басистого гласа откликнулся парень, переходя с уважительного величания на более близкое присущее человеческим страстям. – Это еще и потому что в Грёзе никогда не было, – юноша на миг прервался, а после с особой значимостью дополнил, – не было движения жизни… порывистости… горячности. Она вроде и жива, вроде ходит, смеется, целует, а все же действует и поступает только по каким-то не ясным мне, точно вставленным истинам. Грёза не умеет сделать, что-то со стремительностью, как делала всегда ты. В ней нет задумчивости и одновременно ретивости. Она не может любоваться закатами и наслаждаться раздолью цветущего луга. Ей безразлично голубое небо и надвигающееся на землю рокотание грозы. Все эти понятия, вещи, явления имеют для нее существования, лишь потому как она их видит и они созданы таковыми Богами. Но любоваться их божественной красотой аль мощью она не умеет, вероятно, в ней нет понимания благолепия. Нет какой-то основы, на которой строится красота нашей Земли от жужжания пчелы до раскатов грома, от трепетания листа до стремительного порыва ветра. Грёза не смотрит на ночное небо, ибо не видит в том сине-черном мареве звезды, мерцающие серебристыми переливами света, каковые иноредь похожи на кружащих в хороводе светлячков. Она не зрит этого дивного, мощного мира который нельзя не любить больше собственных нужд, за движением коего неможно наблюдать, не восторгаясь али плача.

Златовлас смолк и замер, а Владелина медленно перевела взор с его изменяющегося во время речи лица, приобретающего то трепетное состояние, то взволнованное, а то и вовсе болезненное, на раскинувшееся над ними глубокое, будто бездонная пропасть, небо с плывущими облаками, рыхлыми и, похоже, резкими движениями мотыги, разорванными на комья, да нежно улыбнувшись, чуть слышно дыхнула:

– А еще там видны серые пятна и серебристые туманы, словно жаждущие похитить голубизну свода иль потушить его сияние.

И казалось тому шепоту вторило само небо, вторила кружащая окрест Земли космическая безбрежность, вспыхивая ярко-желтыми, пурпурными, аль лазурными испарениями разрозненными или вспять сбитыми в плотные сгустки с поблескивающими в их глубинах лучистыми, рдяными брызгами. Владелина не стала говорить товарищу, что он просто не чувствовал в Грёзе души, абы ощущала в том собственную вину. Ведь мальчик, отрок и юноша долгие годы роста, взросления был самым близким ей человеком, на оного она переносила не только всю свою любовь, но и знания заложенные в лучице.

– Я решил уйти из поселения, – погодя произнес Златовлас, и сейчас в голосе его послышалась какая-то опустошенность. – Хочу посмотреть этот мир. Узнать, что лежит за Похвыстовскими горами. Посмотреть на море, про оное вы мне когда-то сказывали, госпожа, – сызнова переходя на почтительное величание, дополнил юноша, – да и жить с Грёзой я не могу.

И на глаза Влады внезапно навернулись слезы вины пред любимым товарищем. Она резко опустила голову, воззрилась с теплотой в серые очи мальчика, и едва заметно качнув головой, проронила:

– Нет… не уходи. Останься, ради меня. Я чувствую… Чувствую, что мне осталось жить совсем немного. И я хочу перед смертью тебя увидеть… попрощаться. Ведь итак ясно никогда более не свидимся.

– Почему? Почему госпожа, Владу… ты… вы так говорите? – испуганно вскрикнул Злат, и торопко шагнув ближе, стал многажды ближе к девушке, опалив ее жаркостью своей человеческой плоти.

– Знаю. Не могу объяснить, ибо ты не поймешь… Но теперь я знаю, что мой срок короток, – пояснила Владелина и ощутила беспокойство возникшее мгновенно в голове и единожды в малыше. – И не зря ведь Кали, альвы надо мной так трясутся. Все время чем-то поют, оберегают от беспокойств. Не зря я так часто болею, и сама по себе хилая. Знаешь эта немощь, она ко мне пришла уже давно. Особенно стала сильной пред нападением энжея… Посем вроде как-то прошла, и погодя сызнова стала нарастать, точно учеба у Двужила высосала из меня крепость. Наверно я бы давно уже умерла, если бы не Кали. Она значительно продлила мою жизнь. Очевидно я какая-то не жизнеспособная, а быть может… – Молодая женщина прервалась, вспомнила виденное рождение лучицы и легкий ее шепот, возникший тогда же и наполнивший своим теплом весь ее мозг и нежно просияв, дополнила, – а быть может все так и должно быть. Потому ты не уходи… дождись когда я с тобой попрощаюсь, а засим будь свободен… Волен, как ветер или песчинка подхваченная его порывом, как человек!

Златовлас протянул руку, обхватил кисть девушки и ее трепещущие от волнения перста, и, опустившись пред ней на колени, полюбовно прижался устами к тыльной стороне длани… И пела… пела высоко в поднебесье, точно в раскинувшейся бездонной пропасти с плывущими по нему облаками рыхлыми иль разорванными движениями мотыги, дивную песнь любви махая пташка выводя свое фьюить… тик… тик перекликаясь с тиу… тиу и тем самым подпевая той «неземной» страсти каковая пылала в сердце юноши.

Отишье наступившее меж Владой и Златом прервала подъехавшая зыбуша из оной неспешно выступила рани Черных Каликамов. Юноша торопливо выпустил руку божества из своей, и, поднявшись с колен, отступил назад, при том низко склонив голову, кланяясь не только любимой, но и величественно к ним подходящей и пронзительно его оглядывающей Кали-Даруге.

– Иди, Злат, – протянула девушка, не поворачивая головы в сторону демоницы.

Парень поспешил исполнить указанное, и обойдя божество, и медленно ступающую Кали-Даругу, удалился по дороге в направление поселения, чуть слышно погодя свистнув затерявшемуся где-то Пылаю.

– Госпожа, – произнесла рани Черных Каликамов, остановившись позадь молодой женщины, и в ее голосе было столько трепетного участия, что Влада с трудом себя сдержала, чтобы не развернуться и не кинуться в объятия демоницы. – Простите меня, что я посмела вас так расстроить. Поверьте мне, если б это было не надобно, я бы никогда вас не потревожила.

– Зачем? Зачем все это делать? – вяло проронила девушка, и, прижав руки к груди вгляделась в извивающуюся, наподобие тела змеи ездовую полосу, поросшую в самой своей средине высокой, пожухло-желтой травой. – Все равно я скоро умру. Сколько? Сколько мне осталось жить семь… восемь лет… не больше… не больше.

Кали-Даруга стоящая в шаге от Владелины, обозрев ее с головы до ног, тягостно дохнув, затаила дыхание. Ее голубая кожа нежданно чуть зримо и, кажется, всего лишь на морг пыхнула дивным, почти черным светом так, что она мало чем стала отличима от своего Творца Першего.

– С чего вы дражайшая госпожа такое решили?.. Решили, что скоро умрете и срок вашей жизни так короток? – твердым голосом вопросила рани, изгнав из него какой-либо страх иль трепет. – Срок жизни он даже не подвластен Родителю, и будто случайность зависит от многих совпадений и выборов самого создания.

Владелина резко повернулась, и мягко улыбнувшись демонице, взглянула на нее таким мощным, пронизывающим взглядом, словно то смотрел не человек, а божество… мощная, уникальная, неповторимая, как считали все кругом Боги, лучица.

– Это мне сказал он.., – молвила достаточно непререкаемо девушка. – Он, ваш Крушец… Иноредь он говорит… повелевает… И ноне я увидела, как он был взращен в божественном предплечье, пясти и пальцах Зиждителя. А после он, Крушец, сказал, что я должна думать лишь о высоком. Стараться сплотиться с ним, наладить связь с Родителем, чтобы далее быть всегда подле него… быть частью его… Его божественного естества Крушеца.

– Каким образом, дорогая госпожа, это произошло? – теперь голос Кали-Даруги хоть она и пыталась справится, тягостно сотрясся.

– Наверно возникла связь с Крушецем, – тихонько пояснила молодая женщина и малозаметно повела плечами, сама толком не понимая, как таковое с ней могло произойти. – Я увидела это, таким четким видением… каковым дотоль еще никогда, ничего не зрела. А после со мной заговорил Крушец… Он вельми скоро молвил, и тотчас прервался, будто указал мне, как надобно себя вести.

– Ом! госпожа, – Кали-Даруга торопливо шагнула навстречу девушке и протянув к ней свои четыре руки, враз обхватив ее взволнованную плоть, крепко обняв, оплетя, прижала к себе. – Недопустимо отделять себя от божественной лучицы, ибо как правильно она заметила вы часть ее и сейчас, и далее. Потому вам и было ниспослано сие видение. Это знания, каковые могут даровать своей плоти не все лучицы, и только в более старшем возрасте. Вы же… Вы госпожа, столь уникальны, драгоценны смогли ноне их узреть, осмыслить. Смогли сплотиться со своим естеством столь тесно, что услышали его мысли, чаяния. Вы бесценны, неповторимы.

– Кто? Кто сотворил мое естество? – это поспрашание Владелина словно выдохнула, и теснее прижалась к телу демоницы, стараясь забыться от давящих на нее мыслей своих и Крушеца, в ее заботливых руках.

Рани Черных Каликамов отрицательно качнула головой, впервые за эти лета, что прожила подле божества, и медлительно растягивая слова пояснила:

– Не в моем праве отвечать на этот вопрос. Об этом должно спросить старших Богов, Зиждителя Небо или Зиждителя Дивного.

– Мне и не надо никого спрашивать… ни Небо, ни Дивного… Крушец все рассказал, – отозвалась молодая женщина, при том не скрывая своей досады, оно как желала получить подтверждение слов лучицы. – Это Перший. Крушец сказал, что он творение Першего. Он сказал, что посылал… Все время посылал на меня смурь по Першему, создавал его образ во мне, чтоб я любила… Любила Першего, чтобы жаждала быть подле него. И я жаждала… жаждала… Посему я так тоскую за ним, и тогда в пагоде желала раствориться в нем… в его теле… и дрожала… дрожала, когда он касался меня левой рукой.

Днесь точно вторя тем словам, Влада мелко… мелко задрожала… густое сияние, выбившись из ее макушки долгими дугами, накрыло, окутало не только ее, но и Кали-Даругу.

– Госпожа, успокойтесь, – молвила рани демониц и нежно принялась лобызать кончиками перст кожу рук девушки, ее волосы, материю сарафана на спине, сымая тем волнение охватившее не столько плоть, сколько само естество. – Нам надобно вернуться домой и пройти осмотр у Травницы, поелику сие необходимо для вашего здоровья. – Кали-Даруга мгновенно перевела тему разговора в иное русло, как это умела делать одна она. Впрочем, Владелина все еще объятая томлением порывчато мотнула головой. Рани теснее прижала к себе девушку, легохонько придавила ее голову к своему плечу так, что лоб вошел в мягкие, нежные телеса. – Сие нужно не только для вас, но и для маленького Богдана. Альвы все устроят так, что плод не пострадает. Ведунья толковала о том с бесицами-трясавицами, чтоб тот осмотр не сказался не благостно на вас или вашем сыне, и Трясца, старшая из них одобрила это исследование. Доверьтесь мне, госпожа… Доверьтесь, чтобы мы были уверены в вашем здоровье и работе сердца. И тогда, вмале мы отправимся жить на берег не просто моря, а океана… На красивый остров… Там для нас уже возвели дом. Лишь вы, я, трое служек и Чаровница.

– И сколько мы там пробудем? – уже более степеннее и явно заинтересовавшись предложением демоницы, вопросила Влада и поцеловала ее в щеку.

– Мы сможем там пробыть полтора месяца, если вам там понравится, – немедля отозвалась рани Черных Каликамов и одной рукой огладила волосы молодой женщины, единожды их поцеловав перстами. – Ом! госпожа, моя бесценность я не стану… не смогу навредить вашему Богдану, ведь я знаю, как вы его ждете. Доверьтесь мне, как было и дотоль.

Владелина легохонько кивнула. И Кали-Даруга тотчас развернувшись и все еще обымая и слегка удерживая госпожу, повела ее к зыбуше, будто страшась, что та внезапно передумав, вырвется и вновь убежит. Невдолге зыбуша уже катила по улицам поселения, меж домов, где жили товарищи Влады и их жены, как пояснил Златовлас не умеющие любоваться божественной красотой аль мощью этого мира, а значит и не умеющие проявлять к той величественной силе своего восхищения, трепета и нежности. Девушка проезжая мимо дома Злата, стоящего в глубине второго ряда, обок подходящей к нему более узкой, улочки, внимательно всмотрелась в достаточно ухоженный четырехстенный сруб, чистый двор, где росли невысокие деревца, кусты. И узрела сидящего на низкой скамейке под тонкой березкой и самого задумчивого товарища поглаживающего прилегшего обок ног Пылая. Она в доли секунд ощутила смурь Златовласа по ней и его желание покинуть в поисках чего-то нового поселение… Она словно сама пропустила через себя тоску… Тоску потому, что было когда-то, что ушло, и более не было доступно возврату. Вспомнила Братосила, коего как она знала, повелению Воителя отправили в дальнее поселение, как войводу и тягостно вздохнула… Ноне вздохнула она, человек… не божество… Влада так любившая всех этих ребят, с каковыми провела свое счастливое, чистое детство и единожды тем дуновением послала в направление Злата просьбу не покидать поколь она еще тут поселение… мальчику, коего всегда любила как младшего брата и чей дар долгие годы носила на шейке.

Подъехавшую к дому зыбушу встречали Вещунья Мудрая и Чаровница Благосклонная, дюже испугавшиеся за здоровье госпожи. А в зале, половины жилища рани, где все уже было готово к осмотру ей не менее обрадовались Травница Пречудная и Ведунья Важная. Чтобы Влада во время осмотра не тревожилась, ее напоили сонным зельем. И уснувшая девушка наново увидела воспроизведенное на ее мозг видение о появлении Крушеца и теперь явственно рассмотрела темно-коричневую, объятую золотым сиянием кожу печищи Димургов. А погодя услышала по первому тихий, потом более различимый голос Травницы Пречудной:

– Я же говорила, златцвет поможет. И нет более нужды подвергать госпожу и маленького господина этим осмотрам.

«Маленького господина,» – загудело в наполненной вытяжкой голове Владелины, придавая осознанности… понимания тому, что так важно, величаво и трепетно обратились к нему… ее бесценному сыну Богдану.