Текст книги "Пустите меня в Рим"

Я сказала – знакомый. Начинающий актер.

– Знаем мы этих знакомых, – усмехнулась Елизавета. – Больно красив парень, просто картинка.

Ромиль, который быстро хомячил какой-то полуфабрикат, глянул на меня с прищуром, но ничего не сказал. За Ромилем вдруг обнаружился Ежик, который, вжавшись в уголок, дожидался своей очереди к микроволновке и решил почему-то поучаствовать в обсуждении моей личной жизни.

– Такой темноволосый, в черном пуховике? – спросил он с интересом.

– Нет, – удивленно отозвалась Елизавета.

– Значит, это не ее парень, – уверенно констатировал Ежик. – Ее хахаль (и где слов-то таких набрался, гений наш компьютерный) такой темный, кожа смуглая и без понтов... обыкновенный, в общем.

– А ты-то откуда знаешь? – спросил Ромиль.

– А я видел, он приходил как-то. Они на кухне трахались.

Ромиль подавился сандвичем, и покрасневшая, как девочка, Елизавета застучала по его широкой спине. Я покрутила пальцем у виска, многозначительно глядя на Ежика, а тот недоуменно пожал плечами и вопросил:

– А чего я сказал-то?

На Ежика я обиделась, Гена меня достал, Ромиль ухмылялся, встречаясь со мной в коридоре. Короче, существование стало абсолютно невыносимым, и я смылась с работы пораньше. Позвонила Нике, она велела приезжать в Дом ткани посмотреть материал. Ткань мне понравилась – муаровые разводы по нежно-белому шелку. Мы любовались цветом и фактурой, гладя отрез. Потом Ника принялась что-то подсчитывать, шевеля губами, а я покорно ждала приговора, соображая, сколько денег у меня на карточке и где тут банкомат, если наличных не хватит.

– Девочка, отойди отсюда! Небось руки дня два не мыла! – раздался за спиной визгливый голос.

Я обернулась. М-да, пережитки советского прошлого неуничтожимы. Наверное, оно кончится только тогда, когда умрет последний человек, заставший в сознательном возрасте жизнь в совке. Ох, не зря Моисей водил свой народ по пустыне, ожидая, пока вымрут все, помнившие рабство. Так и у нас – совковое хамство неуничтожимо, особенно в работниках торговли и всяких учреждений типа ЖЭКа, собеса. Светкина мать, Настасья, работала как раз в ЖЭКе. Помню, как она жаловалась моей маме:

– И что за народ у нас такой? Нет, ты представь: время без двадцати, я уж и губы накрасила, и сумки собрала, а он прется, козел какой-то, и еще счастливый такой: «Милая, я, – говорит, – успел! С работы пораньше убежал и поспел за справкой». А я ему – ни фига ты, дружок, не успел, потому как я сейф уже закрыла, все опечатала и ради тебя корячиться тут не стану. Так что ты думаешь? Скандал устроил! Начальство требовал.

Мать слушала молча, но я прекрасно знала, о чем она думает. И как Настасья не понимает, что и мы так же убегаем с работы, стараясь успеть, а нарываемся на таких, как она. Сочувствовать как-то не хотелось. И теперь здесь, в Москве, я встречаю тот же неистребимый совок. Ну вот сколько лет эта мегера здесь работает? Наверняка много. И всю жизнь разговаривает с покупателями голосом тетки, которая буквально сидит на дефиците. Вот что мы ей сделали? Выглядим непрезентабельно? Посмотрела бы она на нашего шефа, который иной раз приезжает на работу на мотоцикле, покрытый грязью и пылью. А ведь богатый, между прочим, человек. Я бы даже сказала – очень богатый. Может, мы с Никой миллионерши инкогнито. Я бросила взгляд на модель ера. Та сжалась, втянула голову в плечи и, по-моему, забыла не только о том, что она там считала, но и как ее зовут. Не-ет, так не пойдет. Мне нужно, чтобы Ника соображала при расчетах, а то купит ткань не на платье, а на купальник. Я разозлилась. Повернулась к тетке, сделала надменное лицо (копировала Елизавету, как-то видела, как она разговаривала с неугодным подчиненным):

– Позовите управляющего.

– Чего? – Тетка вытаращила глаза.

– Управляющего, – не повысив, а, наоборот, понизив голос, произнесла я, глядя на нее с плохо скрытым злорадством. – Мы из программы проверка качества, и наше задание – оценивать качество обслуживания в различных торговых предприятиях. Как я поняла, у вас тут и оценивать нечего, потому что качества нет. Мы сейчас это зафиксируем в протоколе, руководство подпишет, а через три недели программа пойдет в эфир по «Первому каналу». И знаете что? – Я наклонилась к тетке, глядя в ее расширенные глаза. – Эту программу нам заказали хозяева нескольких магазинов. Решили, что город должен по уровню обслуживания соответствовать Европе.

– Так что всех старых страшных дур уволят без выходного пособия и наймут молодых вежливых девочек, – запищал рядом тонкий голосок. – Зови старшего продавца, быстро!

Тетка хрюкнула и испарилась.

Ника взглянула на меня восхищенно:

– Ну ты даешь! Я тоже так хочу... но не получается. Стоит такой крысе начать на меня орать, как я просто не знаю, куда бы мне провалиться.

– Считай метры, пока эта тетка не вернулась с начальством, – велела я. – Да смотри не ошибись, лишних денег нет.

Ника закивала, и мы быстро купили нужное нам количество красивой ткани и выкатились из магазина, так и не дождавшись возвращения вредной тетки. Небось в подсобке сидит, хочет, чтобы кто-нибудь другой принес начальству приятную весть, решила Ника.

Я вернулась домой в радужном настроении и у самого подъезда столкнулась с Севой, который тащил в руках большой пакет.

– Танечка, – обрадовался он. – А я вот альбом привез.

Было как-то неудобно забрать у него альбом и отправить восвояси, и я предложила ему зайти попить чаю. Он охотно согласился, и мы поднялись в квартиру.

Чай и приятный разговор ни о чем были прерваны решительным звонком в дверь. Вернее, звонок был не просто решительный – кто-то трезвонил в дверь, словно торопился на пожар, – прерывистые звуки терзали слух, и я, улыбнувшись Севе, метнулась в прихожую.

Дальше все напоминало дурной спектакль.

Я распахнула дверь и увидела на пороге Светку с выводком. Одна из малолетних террористок жала на кнопку звонка – мама держала ее на руках, – и малявка жмурилась от удовольствия. Остальные двое малышей подпрыгивали на коврике у двери и голосили от возмущения и разочарования. И вдруг они стихли и уставились куда-то мне за спину. Повернувшись, я увидела Севу. Почему-то он был с обнаженным, то есть голым, торсом, и пояс джинсов был тоже этак художественно полурасстегнут, ну вроде как у Димы Билана в рекламе джинсов. Красивое тело и многообещающие перспективы заворожили решительно всех, и несколько секунд в квартире царила полная тишина. Потом одно дите крикнуло:

– Дядя!

– Дядя голый! – с восторгом подхватило другое.

– Голый, голый, дядя голый! – заголосили все трое.

Светка быстро впихнула всю компанию в квартиру и захлопнула за собой дверь. Вовремя, а то соседи тоже скоро присоединились бы.

– А почему дядя голый? – сурово спросила у меня подруга, опуская на пол малявку.

Стоя спиной к коридору, я с надеждой подумала, что, может, это был глюк. Такой предсвадебный эротический глюк.

Я оглянулась – дети висли на ногах у Севы, тот с ужасом смотрел вниз, двумя руками придерживая пояс джинсов.

– Я... у меня там этикетка... – залепетал он, встретившись со мной глазами.

И тут на тумбочке зазвонил телефон. Сева протянул руку, и я машинально вложила в нее красивую серебристую трубку сотового.

Едва в трубке что-то квакнуло, как Сева, бросив на нас испуганный взгляд, сказал:

– Я занят! Позже, дружище, позже, – сунул телефон мне обратно и попятился к двери в комнату, стараясь не наступить на детишек.

Когда он скрылся за дверью, Светка вытаращилась на меня и шепотом спросила:

– Это что за театр? Надо же, «позже, дружище, позже»! – передразнила она.

В голове у меня что-то щелкнуло. Театр? Театр! Повинуясь неясному, но мощному импульсу, я схватила серебряный телефончик, который успела пристроить обратно на столик. Так, где тут у нас – входящие, нет, принятые вызовы. Хо-хо. Так ведь и написано – «Людм. Игоревна» и время вызова – две минуты назад. Зуб даю, это моя будущая свекровь и есть. «Дружище»?

– Танька, он тебя клеит, – зашептала Светка, по-прежнему стоящая рядом. – А если бы это была не я с детьми, а Димка?

Сева нарисовался в коридоре уже одетый и уставился на свою трубку, которую я продолжала сжимать в руке. Глаза его забегали, и я поняла, что совесть актера действительно нечиста.

– Знаешь, Сева, – медленно проговорила я, – амплуа героя-любовника тебе не очень удается. Наверное, пора перейти на характерные роли. Для Павлика Морозова ты, пожалуй, староват... попробуй предателя в кино про белорусских партизан.

– Смотри только, чтобы бойцы не увлеклись, играя сцену казни, – подала голос Светка.

– Да, а то ведь внешность – это для актера важно, не правда ли?

– Танечка, милая, я, право же, не понимаю... – Сева бочком продвигался к двери.

Я вздохнула – ну не бить же его, хотя, видит бог, хотелось. Может, и надо следовать своим желаниям, тогда мы будем здоровее и счастливее, подумалось мне, и, должно быть, мысль эта отразилась на моем лице, потому что Сева метнулся к двери, выхватив из моих пальцев трубку, сдернул с крючка пижонский полушубок.

– Гуд-бай, май лав, – сказала Светка, когда дверь захлопнулась.

Через пару минут – не успели мы дойти до комнаты и отодрать детей от компа, опять раздался звонок. Оказалось, что это Дим, вернувшийся от мамы, которую возил по магазинам (то есть работал при ней грузчиком), и теперь удивленно интересовавшийся, какого черта Сева его чуть не снес на лестнице.

– Твоя мама попросила его завезти мне альбом свадебных платьев, так мило с ее стороны, – отозвалась я, старательно улыбаясь.

– Мама?

– Ну, альбом Севин, но идея была Людмилы Игоревны.

– Правда? И как, что-нибудь выбрала?

Я вздохнула. А ведь вчера я говорила ему, что заказала платье. Он кивал и даже издавал какие-то звуки, но теперь я поняла, что суженый ничего не слышал, потому как сидел за компом. Ну и ладно.

– Когда бы я успела – у меня гости. Потом посмотрю.

Нет, чувствую, не видать мне свадебного платья как своих ушей. Позвонила Ника и несчастным голосом спросила, нельзя ли шить у меня. Я растерялась и ответила: да можно, а что? А она – давай адрес, сейчас приеду. Я удивилась: «Ты чего, я на работе, дома никого, куда ты поедешь?» – «Ну, тогда, – заявила она, – вечером приеду». Я продиктовала адрес и побежала заниматься делами. После работы задерживаться не стала, отправилась прямо домой. Выхожу из лифта, а на лестнице сидит Ника. Рядом сложены сумки и футляр со швейной машинкой. Я вытаращила глаза, а Ника встала и, шмыгая носом, посмотрела на меня исподлобья. По покрасневшим и припухшим глазкам я поняла, что она плакала, и, видимо, долго.

– Ты чего с вещами?

– С квартиры выгнали.

– Понятно. Ну, давай заходи.

Я помогла девушке занести вещи. Футляр с машинкой буквально оттянул мне руку, и это за те тридцать секунд, что я его тащила.

– Слушай, а как же ты все это несла?

– Молча, – огрызнулась Ника, с завистью разглядывая нашу скудно меблированную жилплощадь.

– Даже не смотри. – Я решила поставить все точки над всеми гласными сразу. – Это не моя квартира, а моего мужика. И я ему даже еще не жена, помнишь?

– Я и не напрашиваюсь, – буркнула Ника.

– Ладно, не обижайся. Пошли чай пить и ужинать. И расскажи мне, что случилось-то?

История была грустная, но, насколько я понимаю, типичная. Ника родом из Подмосковья. Так называемый город-спутник был не далек, но в двухкомнатной квартире помимо Ники теснились мать с отчимом и бабка с дедом. Когда девушка поступила в институт, ей дали койку в общежитии, но существовать там оказалось неожиданно тяжело.

– Я не пью, не курю, – рассказывала Ника, с подозрением разглядывая пельмени, которые я посыпала укропом в надежде улучшить их вкус. – А девочки там отрываются по полной. Да еще ребят водят. Но это бы все ладно – так таскают все, что можно.

– В смысле? – Я осторожно попробовала пельмень. М-да. Надо было брать те пельмени, к которым привыкла, так нет, экспериментов захотелось. А может, их кетчупом?

– В смысле воруют, – вздохнула Ника. – Я всегда шила. Куклам, маме, подружкам. И привезла с собой деньги, которые мама и бабушка мне подарили. Купила хорошую машинку, на дерьме нормальную вещь не сошьешь, сейчас такие ткани текучие... так не поверишь – чуть не сперли на второй же день. Я так орала, сказала, что убью этих дур, если кто тронет машинку. Они пальцем у виска покрутили, но вроде отстали. А потом... Я заказы брала на шитье. Так у меня два раза ткань воровали. Чтобы вернуть – надо заплатить свои деньги. Ну, я стала снимать комнату. – Она отодвинула тарелку. – Можно мне чаю? Я вообще-то мясо не очень...

Я налила девушке чаю, нашла в холодильнике яблоко, а в шкафу печенье. Ника радостно закивала и захрустела яблоком.

– С комнатой мне повезло, – продолжала она. – Бабулька сдавала, такая добрая. Она почти слепая была, ну я и помогала ей. Баба Надя мне и деньги свои доверяла, чтобы я в магазин сходила, и плату-то брала мизерную. Ты, говорит, помогай мне, а денег-то на еду хватает. Ну, я и помогала: квартиру убирала, в магазин ходила, читала ей иногда. А на прошлой неделе она померла... – Ника захлюпала носом. – Я утром в ателье убежала, думала, она спит еще. А пришла – смотрю, завтрак не тронут и не отзывается она. Зашла в комнату, а она уж холодная совсем. – Теперь девчонка ревела в голос.

Я налила ей еще чаю и ждала, пока она успокоится. Немного отдышавшись, Ника закончила свою печальную повесть:

– А потом пришли ее родственники и сказали, чтобы я убиралась. Я говорю – мне некуда, а они – а нам насрать. Прихожу сегодня в обед, а вещи мои на лестнице. И еще машинку отдавать не хотели, гады! Больно дорогая, говорят, не твоя! Прикинь, я у бабы Нади два года жила и ни одного родственника в глаза не видела. А как она померла – тут как тут, словно воронье слетелись. Баба такая толстая и мужик, тоже с пузом, как медведь такой, косолапый. Как они на меня орали!.. Ну, я сказала, что милицию вызову и скажу, что они меня ограбили, потому что у меня чек есть и паспорт технический на машинку. Тогда отдали.

– М-да, не сладко. Значит, в общагу ты не хочешь?

– Нет. У меня денег на комнату хватит, но вот так сразу ее не найти.

– Ну, давай хоть начнем.

Когда пришел Дим, мы плотно сидели в Интернете и искали Нике комнату. Пока муж ел, я кратко изложила ему историю злоключений девушки, и он сочувственно покачал головой.

Как это ни смешно, самым подходящим вариантом оказалась комната у Марии Алексеевны. Я сразу узнала стиль объявления, да и адрес был знаком. Ника уцепилась за этот вариант, и я пересказала ей свою историю. Но Ника только посмеялась и решила позвонить хозяйке.

– Мужика у меня нет, – сказала она легко. – Так что с этой стороны проблем не будет. Сошью что-нибудь хозяйке задешево, вот и поладим.

Мы договорились, что она поедет смотреть комнату прямо сейчас, взяв самое необходимое. Если все сладится, то там же переночует, а с утра – до работы – Дим привезет ей вещи и швейную машинку. Я даже слышать не хотела, что девушка сама потащит такую тяжесть. Дим особо не возражал, спросил только, не хватит ли квартирную хозяйку удар, если она его увидит.

– Капюшон накинешь и не выступай – она и не узнает, – ответила я.

Ну вот, вроде у Ники все нормально. Вчера утром Дим отвез ей вещи, она позвонила и рассказала, что все в квартире прямо так, как я говорила: и двери с бумажками, и молодой человек, который работает флористом. Еще в той комнате, где было такое большое окно и куда я, помнится, пыталась вселиться, живут две женщины средних лет с Украины. А массажистка вышла замуж, и Ника получила ее комнату.

Черт, да что же это такое? Только было я успокоилась, что все хорошо, что Ника пристроена, как опять все пошло вкривь и вкось! Платье она скроила, только вот где его шить? Вчера поздно вечером раздался звонок. Я красила ногти, а Дим сидел в Интернете. Телефон звонил, но я решительно делала вид, что не слышу. Тогда он встал и, ворча, как старый пень, снял-таки трубку. Пару минут послушал, потом сунул телефон мне со словами:

– Это твоя портниха, что-то у нее опять стряслось, – и сел напротив, выжидательно глядя на меня.

Вот почему сам не может послушать, а? Можно подумать, моя портниха по-китайски разговаривает! Я схватила трубку, стараясь не порушить сложный двуцветный маникюр, который так аккуратно нарисовала уже на трех ногтях, и рявкнула:

– Да?

– Ой, Танечка. – Голосок в трубке был едва слышен, его заглушал какой-то шум. – Танечка, выручай.

– Что случилось?

– Там этот, капитан, он пьяный в ж...у и ломится ко мне...

– Какой капитан?

– Хозяйкин племянник. Он вчера приходил, спрашивал меня, кто я, откуда. Ну, несло от него перегаром, но так он ничего вроде был. А сегодня пришел никакой и ко мне в комнату ломится... Я заперлась, а хозяйка гудит под дверью – от тебя, мол, не убудет, человек пообщаться хочет. А я бою-юсь! Я не хочу!

– Сейчас приеду. – Я швырнула трубку и побежала в прихожую, где была поймана мужем.

– Куда?

– К Нике! Там этот, племянник, который крыша ментовская, в дверь к ней ломится. Изнасилует еще, я себе потом никогда не прощу.

– Очнись – мы в Алтуфьево, а она на Таганке! Пока ты доедешь, он ее успеет съесть целиком.

– Пусти! Все равно поеду.

– Подожди меня.

Пока мы бежали к метро, Дим набрал номер Мишани. Тот живет на Земляном Валу, и ему до Таганки оказалось ближе всех. Мишаня был краток и сказал, что уже идет.

– Он один не справится, – забеспокоилась я.

– Справится. Ты его не знаешь. Мишаня – самбист. У него даже титул какой-то есть. Это он с виду флегма такая, а вообще-то и убить может.

– А Ника? Она же его не знает! Испугается только хуже.

– Звони ей.

Но Нике мы не дозвонились до тех пор, пока не вывалились из метро на Таганке.

Мишаня сам позвонил Диму и сказал, что девушку он от пьяного племянника спас и они сидят в кафешке, ждут нас. Мы довольно быстро нашли нужное заведение, а в нем – невозмутимого Мишаню и зареванную Нику с неизбежной сумкой в руках.

– Ну ты как? – с тревогой спросила я.

– Ничего. – Губы ее опять дрожали. – Вот Миша пришел и спас меня. Он сказал, что ты его послала, и я сразу перестала бояться.

– Да ладно... – скромно буркнул Миша. – Этот мент лыка не вязал. Я его в ванну головой сунул, подержал маленько. Потом объяснил, что хоть он и мент, но башку ему – или что другое – можно оторвать так же, как любому другому. Потом подождал, пока девушка соберется, и мы пришли сюда.

– Я завтра вещи заберу, – прошептала Ника.

– И куда пойдешь?

– Найду что-нибудь.

– Ясно. – Я вздохнула. – Пьем кофе и едем к нам.

На следующее утро мы оставили Нику дома, взяв с нее клятвенное обещание, что она не поедет одна за вещами. Дим и Мишаня пообещали, что вечером после работы съездят с ней вместе. День Нике предстояло провести в Сети, подыскивая очередной вариант места жительства.

На работу я приползла никакая. Накануне мы довольно долго сидели в кафешке. Потом я сообразила, что спать-то у нас не на чем: сами на надувном матрасе, да и вся остальная жизнь, как у японцев, на полу. Стулья только на кухне, ни дивана, ни кресла нет. Мишаня хмыкнул и предложил спальный мешок. За неимением лучшего мы согласились и поехали к нему за мешком. Потом вернулись домой, опять пили чай, укладывались. Короче, легли часа в три. Утром, в спешке собираясь на работу, я углядела свои три покрашенные ногтя и быстро стерла все ацетоном. На работе, само собой, ползала как муха сонная.

– Ты чего? – обиженно спросил Ежик, когда я поставила перед ним холодные блинчики. Вот балда – разморозила, а погреть забыла.

– Прости, Ежичек, сейчас будут горячие.

Пока блинчики крутились в микроволновке, я рассказывала Ежику о моих вчерашних злоключениях. Вернее, злоключения-то у Ники, а я, слава богу, в норме. Вот только когда девчонка мне платье шить будет? Ежик дождался блинчиков и, жуя, облизывая пальцы, спросил:

– И где она теперь будет жить?

– Пока не знаю. Должна за сегодня что-нибудь найти.

– А давай ее к нам поселим. Ты сказала, что она готовила той бабушке. И убирала. Может, она и у нас будет?

– У кого это? В офисе, что ли? Тебе надоели блинчики?

– Нет. – Он на всякий случай поближе придвинул к себе тарелку. – Блинчики вкусные. Я про мой дом.

Видя, что я не понимаю, он вздохнул и неохотно принялся объяснять. Из его путаной речи сложилась такая картина. Живет Ежик с мамой. Мама художница. (Это я уже знала из разговора с Борей.) Большую часть дня мама проводит на чердаке, который над квартирой, – там у нее мастерская. Иногда она и ночью там остается. А квартира у них трехкомнатная. Одна комната Ежика, другая мамы и третья, где просто вещи, потому что она им не нужна. И вообще, вещей много, и они путаются под ногами, и мама ужасно раздражается, что их надо все время убирать. И в магазин она не любит ходить. Может, эта девушка могла бы готовить и разгребать вещи? «А денег нам не надо, – добавил Ежик серьезно, – я хорошо зарабатываю».

Я с сомнением разглядывала его, потом спросила, как они с мамой отнесутся к стуку швейной машинки. Он подумал и спросил, что такое швейная машинка. Я не стала вдаваться в подробности, сказала, что это такой станочек, на котором шьют платья, и он стучит.

– Громко?

– Нет, но все равно...

– Это фигня. Вот мама иногда поет, когда работает. А я включаю звук у компа. Тоже громко бывает, особенно если стрелялка идет.

Я опять впала в задумчивость, потом пошла к Борису. Тот выслушал, почесал репу и сказал, что, может, и неплохо, если кто-нибудь нормальный за творческими личностями присмотрит.

– Она нормальная, девчонка твоя?

– Да вроде да.

– Только давай-ка я сперва сам с ней поговорю.

Я пошла звонить Нике.

– Ты нашла что-нибудь?

– Пока нет, что-то все дорого... но я ищу, Танюша, ты не беспокойся, я сегодня...

– Слушай, давай-ка приезжай сейчас ко мне на работу, может, я нашла тебе вариант. Пиши адрес. Дверь закрой как следует.

Короче, Борис поговорил с Никой, потом отвел ее домой к Ежику, вернулись они вполне довольные друг другом, и Ника радостно заявила, что комната прекрасная, мама у Ежика – очень талантливая. А квартира так просто роскошная, хоть и запущенная. Самого Ежика я ей показала, но он был в виртуальной реальности и абсолютно некоммуникабелен.

В тот же вечер мы с Димом перевезли вещички Ники. Она открыла дверь своими ключами (Борис выдал), показала нам комнату, которую ей выделили. Квартира действительно оказалась роскошной: старый дом с высокими потолками и толстыми стенами. Огромные окна со сложными переплетами делали жилье светлым. Старая, но добротная мебель, некоторые вещи показались мне антикварными, например буфет. Он был большой и даже на вид очень тяжелый, со стеклянными дверцами и резной нижней частью, там, где ящики. На стенах висели полотна. Я решила, что все эти вещи не могут принадлежать одному художнику. Некоторые картины были светлыми: пейзажи, словно чуть размытые дождем, городские дома и улицы, где солнце играло на мокрой мостовой или в окнах зданий. Другие полотна показались мне гораздо менее интересными – кубы и прямоугольники, словно освещенные резким, безжалостным светом. Натюрморты с поблекшими, надломленными цветами.

– Кто это писал? – с интересом спросила я, разглядывая картины.

Ника равнодушно пожала плечами. Хозяев дома не было, и мне не удалось прояснить этот вопрос и спросить, сколько может стоить один из светлых пейзажей.

Честно сказать, еще пару дней я настороженно ждала звонка и опасалась, что у Ники опять что-то стрясется. Ежик про нее ничего не рассказывал, а спрашивать я боялась. Но Ника позвонила лишь для того, чтобы позвать меня на примерку. Ползая вокруг меня с булавками и жужжа какой-то мотивчик, портниха выглядела вполне довольной.

– Ну ты как тут? – осторожно спросила я.

– Нормально, – жизнерадостно ответила девушка, выплюнув булавки. – Они оба чудные, конечно, но безобидные. Как дети. Я буду за ними ухаживать и квартиру потихоньку разберу, а то как в чулане – все темно и в паутине. Давай приезжай послезавтра, еще разок примерим, и уж тогда окончательно сострочу все.

М-да. Вот не люблю попадать в дурацкие ситуации, так ведь обязательно там и оказываюсь. Сегодня в обед побежала к Нике на вторую примерку. И ведь она же мне позавчера сама сказала, во сколько прийти. Сказать сказала, а сама забыла. И я очень быстро поняла, почему у Ники снесло крышу. Дом, где обретается Ежик, а теперь и Ника, старый, без лифта. Я добрела до пятого этажа и остановилась, отдуваясь и глядя на массивные двери. Что значит высокие потолки! В современном этажеисчислении никак не меньше восьмого, а то и девятого. Позвонить я не успела. Что-то загремело за спиной, и я испуганно отскочила к лестнице. В углу площадки имелась металлическая лесенка, упиравшаяся в дверь чердака. Вот эта-то дверь и открывалась сейчас с натужным скрипом. Из-за двери показалась растрепанная светловолосая женщина, руки ее были заняты чем-то громоздким.

Увидев меня, она попросила:

– Вы мне не поможете?

Я поднялась на пару ступенек и приняла из ее рук полотно – довольно большое, но без рамы. Пока женщина запирала дверь на чердак, я разглядывала картину. Кубы и конусы сгрудились в углу, они жались друг к другу, норовя укрыться от безжалостного света, который падал откуда-то сверху. Свет был горячим, и контуры геометрических фигур уже начали таять и колебаться в знойном воздухе. Мне немедленно захотелось пить.

Женщина перешла от чердачной двери к квартире и опять долго возилась с замком. Я уже поняла, что это мама Ежика, которая художница.

– Вы ко мне? – спросила она, открыв дверь.

– К Нике, вашей жиличке, – робко ответила я. – Она, видите ли, шьет мне платье...

– Да, конечно, проходите.

Мы вошли в прихожую, женщина улыбнулась и забрала у меня картину. Потом вдруг спросила:

– Вам совсем не понравилось?

Я растерялась. Что сказать? Что-то есть в этой картине, настроение, что ли, вот вызвала же она у меня жажду. Но это не мое настроение, не хотела бы я иметь эту вещь дома.

Я попробовала объяснить мои впечатления, как можно осторожнее подбирая слова, чтобы не обидеть художницу. Потом торопливо добавила:

– Я видела другие картины в комнатах. Пейзажи. Вот те совсем другие – очень светлые. Чьи они?

– Мои. – Женщина грустно улыбнулась. – Не верите, да? Просто все мы пишем то, что внутри. Те картины я писала, пока была счастлива. А потом умер муж... И все словно сгорело...

Я растерянно молчала, не зная, что сказать. Она поманила меня за собой в комнату, поставила новое полотно лицом к стене и принялась рассказывать:

– Вот это Варварка – узнаете? Муж очень любил старую Москву, и я много тогда писала всякие улочки, переулочки. А вот это японский садик в Ботаническом саду.

Ух ты, а я и не знала, что в Ботаническом саду есть японский садик. Надо сходить.

– А вот Коктебель, мы тогда ездили втроем на море, и Сереженька все время собирал разноцветные камушки. Так смешно: в одну формочку белые, в другую – рыжие, в третью...

Я не сразу поняла, что Сереженька – это, должно быть, Ежик. А потом вдруг услышала в коридоре грохот. Стояла я у двери, а потому выглянула и увидела Мишаню с Никой. Он был уже у двери и случайно уронил со столика старый, тяжелый дисковый телефон – зацепился за провод. Я тупо уставилась на Мишу и сказала:

– Привет.

– Привет, – буркнул он. – Извини, спешу.

Дверь захлопнулась. Опаньки. Никак наш спаситель решил ежедневно проверять благополучие красной девицы? Мишаня был в брюках и рубашка расстегнута. Пиджак, галстук и куртку он держал в руках. Сейчас будет одеваться и приводить себя в порядок на лестнице, догадалась я. Взглянула на Нику. Та вздернула нос. Я лишь пожала плечами – взрослая она девочка, несмотря на малый рост. Будем надеяться, знает, что делает.

Я померила платье, после чего настроение мое несколько улучшилось – платье сидит великолепно, и я себе в нем нравлюсь чрезвычайно. Наш с Никой разговор звучал несколько натянуто, и в конце концов она не выдержала:

– Ты меня осуждаешь! Но ведь он не женат и... и... – Девушка смотрела на меня полными слез глазами. Кулачки прижаты к груди, тонкие светлые волосы взъерошены.

– Ника, успокойся. Я тебя не осуждаю. Мне стало неловко, потому что, мне кажется, вы не хотели, чтобы я об этом знала. Но как ты справедливо заметила, он не женат, вы взрослые люди, и это не мое дело. Так и порешим, хорошо?

– Да. – Она опустила плечи и робко мне улыбнулась. – Извини.

– Я просто... Я боюсь, что для тебя это окажется серьезно, а Миша... он известный ловелас. – Тут я знала, что говорила, потому как Миша и не скрывал никогда, что женщин любит много и разных. Лариса держалась вот уже год, и ребята в компании порой пытались даже заключать пари, сколько еще они пробудут вместе. И я весьма опасалась, что Мишаня, избалованный женским вниманием, разобьет сердце бедной девочки, даже не заметив этого.

– Это ничего. – Ника вдруг улыбнулась. – Я все понимаю. Пусть будет что будет.

Мальчишник? У моего будущего мужа будет мальчишник! Так он мне и объявил:

– Знаешь, у меня завтра мальчишник, так что вечером меня не будет. А ночую я у мамы.

Ну, про ночевку у мамы я поняла – мы ждем мою собственную маму, и Дим благородно предложил до свадьбы предоставить квартиру нам двоим.

Но вот, услышав про мальчишник, я несколько выпала в осадок. Вот почему на нашей расейской почве приживаются все худшие образчики западной культуры? Значит, как кольцо к помолвке дарить – так нет, не приживается этот буржуазный обычай. А как мальчишники устраивать – самое оно. Традиция пустила корни и цветет махровым цветом. Ну, подожди, я ведь тоже имею право на аналогичную акцию. Устрою себе девичник. Позову девчонок. На этом месте я забуксовала. И кого я, интересно, позову? Ну, кроме Светки? Не жен же и подружек Диминых ребят. А с работы как-то никого не хочется. Вот черт. Так, а если сходить куда-нибудь? Позвонила Светке и начала приставать, куда бы нам с ней пойти на девичник.

– Ну, правильное место – это «Дикая утка» или там «Красная шапочка».

– Ага. А там что?

– То! То, что нужно для девичника. Ну, например, мужской стриптиз.

– О!

– Но ни ты, ни я туда не пойдем.

– Почему?

– Потому что глупо платить деньги, если можешь сходить и посмотреть на собственного мужа в ванной. Брось, Туська, туда ходят недотраханные и богатые дамочки. Ни к одной из этих категорий мы не относимся. А чего это ты вдруг?

– Ну, мой собирается устраивать мальчишник...

– Ага, и ты решила ему типа алаверды. Интересный подход, но, повторюсь, не жизненный.

– И что же мне делать? Просто вот так дать ему развлекаться?

– А что там будет?

– Откуда я знаю! Меня, как ты понимаешь, не звали.

– А где это будет?

– Не знаю. – Я задумалась.