Текст книги "Угрешская лира. Выпуск 2"

 
Отныне, чуждый для Вселенной,
Я для неё лишь буду жить,
Любовью тёплой, неуемной
Одну её всегда любить…
 

1857

 
Отчего ты, сердце, бьёшься,
Словно пташка в западне?
На свободу ли ты рвёшься
И тоскуешь в тишине,
О прошедшем ли горюешь,
О минувшем, о былом,
На судьбу ли негодуешь,
Сердце, молви мне тайком!
 
 
Или ты уже забыло,
Всё, что было и прошло,
Чем ты прежде дорожило
И что время унесло?
Всё исчезло, всё пропало
Безвозвратно, навсегда,
И тебе вдруг грустно стало,
Что нет прошлого следа?
 
 
Иль ты в будущем что чуешь
И тревожишь свой покой,
В нетерпении тоскуешь,
Сердце, тайну мне открой!
Не печалься, ретивое,
Всё прошедшее забудь
И для счастья, для покоя
Тем, что есть, довольно будь.
 

1859[14]14
  Произведения печатаются по изданиям:
  Два стихотворения ЛАГО. – Спб., 1858.
  Благово Д.Д. Инок. Поэма. – М., 1874.
  Редакция приносит особую благодарность праправнучке автора В.К. Журавлёвой за предоставленные материалы из семейного архива.


[Закрыть]

Игумен Антоний (Бочков)

Игумен Антоний (Алексей Поликарпович Бочков, 1803–1872), известный в своё время литератор, знакомый А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя. Его произведения печатались под псевдонимами в журнале «Благонамеренный» и альманахах 1820–х годов. В 1837 году он ушёл в монастырь, принял постриг в 1844 году, подвизался в ряде монастырей Петербургской епархии, был настоятелем Череменецкого Иоанно – Богословского монастыря. Последний год жизни провел в Николо – Угрешском монастыре. Посмертно издана его книга «Русские поклонники в Иерусалиме» (1875).[15]15
  Редакция приносит благодарность члену Союза художников России Е.М. Краснослободцевой за художественную реконструкцию портрета игумена Антония (Бочкова) по описанию фотографии в книге «Русские поклонники в Иерусалиме» (М., 1875. С. I) и воспоминаниям современников.


[Закрыть]

Святой Иоанн Богослов

Был юноша: он возлежал

На чистых персях Бога – Слова.

Он тайну некую приял

От сердца чистого Христова:

«Любить друг друга – вот завет

Учеников Моих и братий!»

Бог есть Любовь и Жизнь, и Свет,

Вот тайна Божеских объятий.

Потом столетний ученик

Парил умом под небесами:

Но выше слов сих не постиг,

Твердил их ветхими устами.

В словах немногих много дел:

В них крест и вольные страданья,

И жизни будущей удел,

Кончина всякого желанья.

 
Создатель небесного круга
Пустил по нём стройно светила;
Летят, не касаясь друг друга
Те искры святого горнила;
 
 
Живые часы страны дальной
Идут – говорят – музыкально.
 
 
Он ветру дал голос органа:
Он флейтой свистит и кларнетом;
Есть песнь и в волнах океана,
Есть голос и в камне согретом[16]16
  Статуя [фараона] Мемнона [в Египте] издавала звуки при восхождении солнца (прим. автора).


[Закрыть].
 
 
И слышали наши тевтоны
По рощам певучие стоны.
 
 
И чудная рифма природы,
Всегда музыкальное эхо
Поёт, удаляясь под своды,
Куплеты печали и смеха.
 
 
И с речью своей музыкальной
Течёт ручеёчек кристальный.
 

 
Нет! не вотще в крестовые походы
Сражалися Европы всей сыны:
С добычей чести, славы и свободы
Они пришли в туманные страны.
 
 
Они познали духа превосходство
Над телом персти во Святой Земле;
Они завоевали благородство,
Луч света заиграл на их челе.
 
 
Не страусовы перья наклонились —
Птенец Египта веял над главой;
И варвары железные смягчились,
И Запад стал, как Полдень голубой.
 
 
В его щитах лилеи Назарета,
Архангела – посланника цветы,
И сердце, пламенем любви согрето,
Украсило девизы и щиты.
 
 
И рыцарь стал противник вероломства,
Поборник веры и защитник дев,
И завещал как дар в своё потомство
Любовь и честь, и справедливый гнев.
<…>
И шпагу треугольную вложили
Вместо меча в блестящие ножны;
Любовь и честь пред жизнию почтили
Европы обновленные сыны…
 

 
В быстрой светлой реке, в голубом ручейке
Солнцу весело плыть, отражаться;
Но по ка́мням весной ручейки с мостовой
В снеге тающем грязно слезятся.
 
 
Хотя к ним солнца лик и не светло приник,
Но все так же их греет, целует.
Но в прозрачных река́х, в водяных бугорках
Как оно веселится, ликует!
 
 
Точно птиц золотых блещет стая на них,
И плывут, обгоняя друг друга…
Как доспех боевой с чешуёю стальной —
Так блестит водяная кольчуга.
 
 
И за птицами свет по реке вдоль идет,
И с любовию их провожает…
Как лазурный глазет, весь синея, блеснет —
Так луч солнца в воде отливает.
 
 
Так святая душа и в миру хороша,
Вся одета, согретая светом,
Хотя будь во дворце, хоть в дыму шалаша,
Хоть в порфире, под царским глазетом.
 
 
Но и грешным душам, как нечистым ручьям,
Хоть и тёмное, есть упованье.
Что и их не минёт, и в слезе их блеснёт
Солнца мира тепло и сиянье.
 

Сергей Красиков

Сергей Павлович Красиков (1928–2007), известный русский поэт, автор более 40 книг, в числе которых «Таёжная быль» (1972); «На грани мистики» (1995); «Легенды о цветах и самоцветах» (1996), «Возле вождей» (1997), «Крик над пропастью» (2002). На его стихи написано около 400 песен. В течение 20 лет руководил литературным объединением «Родник» в г. Дзержинском[17]17
  Произведения предоставлены для публикации А.С. Красиковым, сыном С.П. Красикова.


[Закрыть].

 
Еле слышу слова,
Ну а ласки уже забываю.
Не взошли стебельками
Певучие строки стиха.
Песнь давно умерла,
Но слышны ещё звуки рояля.
А любовь заметают
Слепые, глухие снега.
 
 
Не забьётся костёр,
Где мы утлый огонь раздували,
Где гуляли весною,
Влюблённые, только вдвоём.
Майский ландыш увял,
Лепестки отцвели, отпылали.
Умер хрупкий цветок,
Но жива ещё память о нём.
 

 
Аромат клеверов,
Тихий плеск вечеров
И рыданье гармони.
Звёзды падают в ров.
Возле тёмных дворов
Не рассёдланы кони.
В переплёте окна
Двое – он и она.
Их любовь мимолётна.
По квадрату окна
Из укрытья война
Шьёт строкой пулемётной.
Он прикрыл звёзды глаз
И зарёю угас.
Отлюбил. Отсмеялся.
Пробил гибельный час.
Тихий медленный вальс
На струне оборвался.
 

 
Характерами не сошлись
Для пересудов в высшем свете.
Любовь бессмертнее, чем жизнь —
Узнали только перед смертью.
Не замолчать, не закричать
О том не в состоянье были.
Печальных взглядов два луча
Плеснули светом и разбились.
 

 
Птицы осенние кружатся в медленном вальсе.
В дыме заката полощут листву вечера.
– Помнишь, – промолвила, – здесь ты любил целоваться.
– Помню, родная, но всё это было вчера.
 
 
Белые лебеди плыли по синему полдню.
Запахом мёда дышали в лицо клевера.
– Как ты берёг меня, как понимал меня, вспомни.
– Помню, родная, но всё это было вчера.
 
 
Вместе с тобой мы, а кажется, вроде не вместе.
В модной причёске тяжёлая прядь серебра.
– Что же нам делать, чтоб прежние чувства воскресли?
– Верить друг другу, как верить умели вчера.
 

 
Всей душою любил —
не дождался ответной любви.
Руки зря простирал —
в пустоту упирался руками.
Не увидевши глаз,
припадал к василькам голубым,
К голубым родникам
припадал молодыми губами.
Поцелуйте её —
ту, что мне целовать не пришлось.
Приласкайте её.
Моей ласки она испугалась.
Я склоняюсь пред нею
травою под бисером рос,
Оставляя любовь,
что печалью во мне разливалась.
 

«День душистой полынью пропах…»

 
День душистой полынью пропах
И забрызгался искрами света.
Сладко нежится лето в лугах
На разливах душистого ветра.
Сладким духом несёт по селу.
Опускаются крылья заката.
Всем святым воздавая хвалу,
Топит баню солдатка солдату.
Кипятком окатила полок.
В тишине напевает чуть слышно.
Баня спеет. Трещит уголёк.
Ковш плеснёшь – хлещет пар в потолок.
Знойным воздухом каменка дышит.
В кадке около каменки розовой
В варе варится веник берёзовый,
И, чтоб крепче был банный парок,
В туеске остывает квасок.
В низком чане настояны травы.
Полбутылки стоит на сугрев,
Чтоб служивый прогрел все суставы,
А душою и телом окреп.
Сколько лет мужа с фронта ждала,
Изнывая в тоске, Катерина.
Дождалась и тотчас расцвела,
Как нашедшая счастье дивчина.
Он, желанный, стоит перед ней,
Изнурённый, заросший щетиной
Синий призрак из царства теней.
Только призрак вполне ощутимый.
Снял бельё, снова вышел на свет,
И ожили военные драмы.
На груди места целого нет,
Всюду горькие, грубые шрамы.
Поглядишь – скажешь, как воевал,
Почему пропадал он без вести.
Хорошо, хоть цела голова,
Да и руки и ноги на месте.
До бровей опуская платок,
Катерина добавила пару.
Пригласила:
– Ложись, муженёк!
Я сама твои кости попарю.
Ой, ты баня, берёзовый дух,
Ослабевшему телу зарядка!
Ходит веник, горячий, как юг,
По рукам, по плечам, по лопаткам.
Ходит веник. Смотри, не плошай,
Принимай его сладкую песню.
Пусть насытится вволю душа
И усталое тело воскреснет.
– Хватит! – молит мужик, сам не свой,
Соскользая обмылком с прилавка.
Окатился холодной водой —
И в предбанник, на свежую травку.
Жёнка квасу со льда поднесла,
Сладко мужу в глаза посмотрела.
В теневой уголок отошла
И застенчиво, тихо разделась.
Тот же час или песню запели,
Иль в полнеба заря расцвела,
Иль мадонна с холста Боттичелли
На родимую землю сошла.
В знойном теле сады пламенели.
Звал испугом застенчивый взгляд.
И, как тёплые ливни апреля,
Косы звонко стекали до пят.
Помоги мне понять, мать родная,
Как такие, забыв пересуд,
Красоту в чистоте сохраняют,
Чистоту через муки несут.
 

 
Приходит женщина ко мне,
Когда мне больно и тревожно,
Когда я кем – то понят ложно,
Приходит женщина ко мне.
Приходит женщина ко мне,
Когда я счастьем переполнен,
И говорит: «Уймись! Довольно!
Не забывайся, как во сне!»
Приходит женщина ко мне,
Проста, легка, русоволоса,
И разрешает круг вопросов
Одна со мной наедине.
Приходит женщина ко мне
С любовью, лаской, тишиною,
И не во сне, а наяву.
Я эту женщину женою
Почти торжественно зову.
 

 
Горят костры осенних листопадов
Оставленным кострам любви сродни.
О Боже мой, кому же это надо,
Зачем в больной груди горят огни?
Судьбу давно не навещает радость.
Любовь давно оставлена другим.
О Боже мой, кому же это надо,
Когда в любви страдания одни?
Хотелось стать возлюбленным и мужем.
Один влачу оставшиеся дни.
О Боже мой, кому же это нужно,
Когда в судьбе мучения одни?
Явился я с мечтою повстречаться,
И Ты меня за это извини.
О Боже мой, прислушайся к романсу,
В его словах моления одни.
Ищу и пониманья, и защиты,
Мне для спасенья лучик протяни.
О Боже мой, прислушайся к молитве,
Я пред Тобою голову склонил.
 

 
Не будь же, не будь недовольной
Четыре сезона в году.
Уйду я стезёй белоствольной,
К осинам, к берёзам уйду.
Не надо ни плача, ни зова —
Всё будет у нас хорошо.
Я ради последнего слова,
Последней надежды ушёл.
Тревога меня не сжимает.
Молитву шепчу, уходя.
Гляжу, как в ознобинку мая
Вливаются струйки дождя.
Остался влюблённым и любым.
В молочное пламя берёз
Ушёл ни сердитым, ни грубым
И вечную память унёс.
 

Ярослав Смеляков

Ярослав Васильевич Смеляков (1913–1972), выдающийся русский советский поэт, лауреат Государственной премии СССР (1968). Трижды отбывал несправедливое заключение в 1934–1956 годах, в 1937–1939 годах был ответственным секретарём многотиражки «Дзержинец», которая выпускалась трудовой коммуной № 2 НКВД, располагавшейся в бывшем Николо – Угрешском монастыре.

Наиболее значительными книгами Я.В. Смелякова являются: «Кремлёвские ели» (1948), «Строгая любовь» (1957), «Милые красавицы России» (1966), «День России» (1967), «Моё поколение» (1973), собрание сочинений в трёх томах (1977–1978)[18]18
  Произведения печатаются по изданию: Смеляков Я.В. Стихотворения и поэмы. – Л.: Советский писатель, 1979.


[Закрыть].

 
Красива и смела
пошедшая со мной —
ты матерью была
и ты была женой.
 
 
Ты всё моё добро,
достоинство и честь.
Я дал тебе ребро
и всё отдам, что есть.
 
 
Как мысли и судьбе,
лопате и перу,
я отдал всё тебе,
и всё с тебя беру.
 
 
Дождём меня омой,
печаль моя и смех,
корыстный подвиг мой
и мой невинный грех.
 
 
Халатик свой накинь.
Томительно ходи.
Отринь меня, отринь
и снова припади.
 
 
И снова погодя,
неслышно, будто рысь,
нахлынь, не отходя,
но, уходя, вернись.
 
 
Дыханием одуй,
возьми, как Вышний Бог,
мой первый поцелуй
и мой последний вздох.
 
 
Оплачь невторопях,
мне речи не нужны —
пусть скатится на прах
слеза моей жены.
 
 
Забудь меня, забудь
по счастью своему…
А я с собою в путь
одну её возьму.
 

1955

Татьяне

 
Не надо роскошных нарядов,
в каких щеголять на балах, —
пусть зимний снежок Ленинграда
тебя одевает впотьмах.
 
 
Я радуюсь вовсе недаром
усталой улыбке твоей,
когда по ночным тротуарам
идём мы из поздних гостей,
 
 
И, падая с тёмного неба,
в тишайших державных ночах
кристальные звёздочки снега
блестят у тебя на плечах.
 
 
Я ночью спокойней и строже,
и радостно мне потому,
что ты в этих блёстках похожа
на русскую зиму – зиму.
 
 
Как будто по стёжке – дорожке,
идём по проспекту домой.
Тебе бы ещё бы сапожки
да белый платок пуховой.
 
 
Я, словно родную науку,
себе осторожно твержу,
что я твою белую руку
покорно и властно держу…
 
 
Когда открываются рынки,
у запертых на ночь дверей
с тебя я снимаю снежинки,
как Пушкин снимал соболей.
 

1959

 
Свечение капель и пляска.
Открытое ночью окно.
Опять начинается сказка
на улице, возле кино.
 
 
Не та, что придумана где – то,
а та, что течёт надо мной,
сопутствует мраку и свету,
в пыли существует земной.
 
 
Есть милая тайна обмана,
журчащее есть волшебство
в струе городского фонтана,
в цветных превращеньях его.
 
 
Я, право, не знаю, откуда
свергаются тучи, гудя,
когда совершается чудо
шумящего в листьях дождя.
 
 
Как чаша содружества – брагой,
московская ночь до окна
наполнена тёмною влагой,
мерцанием капель полна.
 
 
Мне снова сегодня семнадцать.
По улицам детства бродя,
мне нравится петь и смеяться
под зыбкою кровлей дождя.
 
 
Я вновь осенён благодатью
и встречу сегодня впотьмах
принцессу в коротеньком платье
с короной дождя в волосах.
 

1947

 
Много лет и много дней назад
жил в зелёной Франции аббат.
 
 
Он великим сердцеведом был.
Слушая, как пели соловьи,
он, смеясь и плача, сочинил
золотую книгу о любви.
 
 
Если вьюга заметает путь,
хорошо у печки почитать.
Ты меня просила как – нибудь
эту книжку старую достать.
 
 
Но тогда была наводнена
не такими книгами страна.
 
 
Издавались книги про литье,
книги об уральском чугуне,
а любовь и вестники её
оставались как – то в стороне.
 
 
В лавке букиниста – москвича
всё – таки попался мне аббат,
между штабелями кирпича,
рельсами и трубами зажат.
 
 
С той поры, куда мы ни пойдём,
оглянуться стоило назад —
в одеянье стареньком своём
всюду нам сопутствовал аббат.
 
 
Не забыл я милостей твоих,
и берет не позабыл я твой,
созданный из линий снеговых,
связанный из пряжи снеговой.
 
 
…Это было десять лет назад.
По широким улицам Москвы
десять лет кружился снегопад
над зелёным празднеством листвы.
 
 
Десять раз по десять лет пройдёт.
Снова вьюга заметёт страну.
Звёздной ночью юноша придет
к твоему замёрзшему окну.
 
 
Изморозью тонкою обвит,
до утра он ходит под окном.
Как русалка, девушка лежит
на диване кожаном твоём.
 
 
Зазвенит, заплещет телефон,
в утреннем ныряя серебре,
и услышит новая Манон
голос кавалера де Грие.
 
 
Женская смеётся голова,
принимая счастие и пыл…
Эти сумасшедшие слова
я тебе когда – то говорил.
 
 
И опять сквозь синий снегопад
Грустно улыбается аббат.
 

1967

 
В буре электрического света
умирает юная Джульетта.
 
 
Праздничные ярусы и ложи
голосок Офелии тревожит.
 
 
В золотых и темно – синих блёстках
Золушка танцует на подмостках.
 
 
Наши сёстры в полутёмном зале,
мы о вас ещё не написали.
 
 
В блиндажах подземных, а не в сказке
Наши жёны примеряли каски.
 
 
Не в садах Перро, а на Урале
вы золою землю удобряли.
 
 
На носилках длинных под навесом
умирали русские принцессы.
 
 
Возле, в государственной печали,
тихо пулемётчики стояли.
 
 
Сняли вы бушлаты и шинели,
старенькие туфельки надели.
 
 
Мы ещё оденем вас шелками,
плечи вам согреем соболями.
 
 
Мы построим вам дворцы большие,
милые красавицы России.
 
 
Мы о вас напишем сочиненья,
полные любви и удивленья.
 

1946

 
Вот женщина,
которая в то время,
как я забыл про горести свои,
легко несёт недюжинное бремя
моей печали и моей любви.
 
 
Играет ветер кофтой золотистой.
Но как она степенна и стройна,
какою целомудренной и чистой
мне кажется теперь моя жена!
 
 
Рукой небрежной волосы отбросив,
не опуская ясные глаза,
она идёт по улице,
как осень,
как летняя внезапная гроза.
 
 
Как стыдно мне,
что, живший долго рядом,
в сумятице своих негромких дел
я заспанным, нелюбопытным взглядом
ещё тогда её не разглядел!
 
 
Прости меня за жалкие упрёки,
за вспышки безрассудного огня,
за эти непридуманные строки,
далёкая красавица моя.
 

1935

 
Вам не случалось ли влюбляться —
мне просто грустно, если нет, —
когда вам было чуть не двадцать,
а ей почти что сорок лет?
 
 
А если уж такое было,
ты ни за что не позабыл,
как, торопясь, она любила
и ты без памяти любил.
 
 
Когда же мы переставали
искать у них ответный взгляд,
они нас молча отпускали
без возвращения назад.
 
 
И вот вчера, угрюмо, сухо
войдя в какой – то малый зал,
я безнадёжную старуху
средь юных женщин увидал.
 
 
И вдруг, хоть это в давнем стиле,
средь суеты и красоты
меня, как громом, оглушили
полузабытые черты.
 
 
И к вам идя сквозь шум базарный,
как на угасшую зарю,
я наклоняюсь благодарно
и ничего не говорю,
 
 
лишь с наслаждением и мукой,
забыв печали и дела,
целую старческую руку,
что белой ручкою была.
 

1966

 
Я напишу тебе стихи такие,
каких ещё не слышала Россия.
 
 
Такие я тебе открою дали,
каких и марсиане не видали,
 
 
Сойду под землю и взойду на кручи,
открою волны и отмерю тучи,
 
 
Как мудрый бог, парящий надо всеми,
отдам пространство и отчислю время.
 
 
Я положу в твои родные руки
все сказки мира, все его науки.
 
 
Отдам тебе свои воспоминанья,
свой лёгкий вздох и трудное молчанье.
 
 
Я награжу тебя, моя отрада,
бессмертным словом
и предсмертным взглядом,
 
 
И всё за то, что утром у вокзала
ты так легко меня поцеловала.
 

1948

Павел Фолин

Павел Александрович Фолин (1942–2000) руководил литобъединением «Угреша» в 1994–2000 годах, стихи писал с юных лет. Подборки его произведений напечатаны в сборнике «Под рубиновыми звёздами» (1979), в газете «Угрешские вести», где он вёл «Литературную страницу».[19]19
  Произведения предоставлены для публикации вдовой автора О.И. Фолиной.


[Закрыть]

 
О, как порою беден мой язык!
Пойми меня без слов, без заклинаний!
Жизнь нас обоих загнала в тупик,
а в тупиках совсем не до признаний.
 
 
Пойми меня по чувству между строк,
поверь без слов, хотя игра – без правил.
Я, словно двоечник, не выучил урок,
да и дневник не знаю, где оставил.
 
 
Дай руку мне – пожатием своим
ты мне унять поможешь эту муку,
ведь мы с тобой над бездною стоим…
Так дай же мне, так дай скорее руку!
 
 
О, как порою беден мой язык!
Пойми меня без слов, без заклинаний!
Жизнь нас обоих загнала в тупик,
а в тупиках совсем не до признаний.
 

1996

 
В ночи, в сиянии луны
над лесом сонным
волшебной музыкой полны
деревьев кроны,
хор каждой веткою слагая.
 
 
О, дорогая!
Смотри: там ивы тонкий очерк
в пруду чернеет,
и ветерок, любимец ночи,
лениво веет,
ветвями – струнами играя.
 
 
О, дорогая!
Какой покой на нас нисходит
с небосвода!
Мечты счастливые наводит
на нас природа:
и мы, и мир весь – совершенство.
О, блаженство!
 

 
Связав удачно пару строк,
так сладко мнить себя поэтом,
ничуть не ведая при этом,
что быть Поэтом – это рок,
что это крест, что эта «радость»
не всем рифмующим дана.
Но в ней так много от вина —
и тот же хмель, и та же сладость.
 

 
И пышность древнего Востока,
И греков строгий идеал —
Прохладу горного потока,
Искусно влитую в металл —
И широту души славянской,
И точность силы кузнеца,
И простоту души крестьянской,
И сложность мысли мудреца —
Всё понимаешь, всё приемлешь,
Всех принимаешь, как своих.
Сколь необъятны твои земли!
Сколь терпелив народ и тих!
Россия, нищая Россия,
Да будет мир в садах твоих!
 

 
Каждый день неповторим —
Не вернёшь былого.
Много мы в себе таим
Доброго и злого.
 
 
Отчего душа болит?
В чём залог недуга?
Каждый сам в себе таит
И врага, и друга.
 
 
Каждый сам в себе несёт
Радости и беды,
Поражений горький мёд,
Сладкий яд победы.
 

1972

 
Склонившись над тобой, над спящей,
такой доверчивой во сне,
я понял, вдруг открылось мне:
всё в мире – тлен, всё – преходяще.
 
 
О человек! Ты, как цветок,
и восхитителен, и хрупок.
Безумна мысль, но как же глупо,
что так недолог жизни срок.
 
 
Тобой любуясь в тишине,
признаться, счастлив я вполне:
ты так тиха, так безответна.
 
 
О рот, смеющийся во сне,
открыть ты должен тайну мне.
Проснись! Скажи, душа бессмертна?
 

 
Печалью полон был тот вечер,
Был пруд прекрасным птицам мал,
И ветерок, свидетель встречи,
Ветвями сонных ив играл.
День постепенно умирал…
 

 
Их лица были так бледны
И так рыданья безутешны,
Как первый снег средь тишины,
Средь тишины и мглы кромешной —
Как первый поцелуй безгрешный,
Ещё не знающий вины.
 

Осенний ветер в окна рвётся,

Шумя верхушками дерев,

То не на шутку разойдётся,

То вдруг утихнет, присмирев.

И сердце так, ему подобно,

То возликует, то болит,

То проклянёт кого – то злобно,

То вдруг его ж благословит.

1970

Из Верлена

 
Долгие рыданья,
Осени стенанья
Сердце мне тиранят
И такой знакомой
Горькою истомой
Душу мою ранят.
 
 
Час пробьёт и, каюсь,
Бледный задыхаюсь —
В страхе, не иначе!
Обо всем, что было,
Чем душа изныла,
Вспоминая, плачу.
 
 
Лучше вон – на волю:
Там в открытом поле
Ветра вой и свист.
Пусть дождём окатит,
Пусть меня подхватит,
Как осенний лист.
 

 
1
Сегодня весел ты, а завтра скорбь придёт.
Ужели знаешь ты, когда её черёд?
Ужели можешь ты судьбе своей перечить? —
Ведь раньше времени с реки не сходит лёд.
2
Твой день настал – так веселись, мой друг!
Опять весна, и снова зелен луг!
Опять любовь в душе твоей проснётся,
Коль разорвёшь обыденности круг.
3
Уходят мгновенья… Уходят куда – то,
В душе оставляя томленье утраты
И чувство бессилья пред вечностью дали —
Другой стороною всё той же медали.
4
Если всем говорить каждый день: «Я – мудрец»,
Может быть, и поверят тебе, наконец.
Только вряд ли умнее ты станешь при этом,
Коль умом обделил при раздаче Творец.
5
Поверь, мой друг, жизнь так прекрасна!
Пусть краток миг блаженства твоего,
Но не ропщи о том напрасно,
Не то пропустишь и его.
 

1972–1999